Родерих Эдельштайн: журнал наблюдений (разоблачение)

Пошел снег. Пошел снег, и семестр стремительно приближался к концу. Список студентов, выразивших желание остаться на рождественские каникулы в школе, за месяц заметно разросся, и я в нем находился сразу после Антонио. Не то чтобы я тоже горячо желал... ну, вы меня поняли. Гилберт, разумеется, был сразу после меня. − Эй, принцесса, − он застал меня после занятий в библиотеке, когда я пытался разобраться в том, бреде, каким являлись задания по физике, и пристроил свою задницу на моем столе рядом со стопкой учебников. Судя по заснеженным волосам и плечам его мощной куртки маскировочного цвета, чтобы попасть сюда, он пробрался сквозь снежную бурю, − чем маешься? − Я занимаюсь, отвали. − Помочь? − Он сделал большой глоток, вероятно, черного переслащенного кофе из кружки, которую держал, и откинул с лица влажную слипшуюся, слишком длинную челку. – Что ты там учишь? − DST. – А, ну это просто. Он отставил кофе и, отобрав у меня ручку, склонился над тетрадью. – Если трудно запомнить уравнение, сделай так. – Он быстро начертил треугольник в углу страницы и обозначил вершины буквами d, s и t. – Просто запомни: расстояние наверху, скорость и время внизу. Чтобы найти недостающее значение, по вертикали ты делишь, по горизонтали, соответственно, умножаешь. Нацарапав это, он соскользнул со стола и навис надо мной. Я недовольно поежился. Почему он такой чертовски прилипчивый! Всегда сам лезет и именно в мое личное пространство! Это до чертиков неприятно! − Гилберт, слезь с меня. − Но ты сидишь тут такой замерзший и одинокий. − Хмыкнув, он стиснул мои плечи. Я сердито вцепился в край стола, подумав, что мне не было холодно, пока он не явился, а теперь, когда ледяная влага с его куртки впиталась мне в спину, я уже не был в этом уверен. − Я не замерз, и мне не одиноко. Иди, подоставай Франциска. − Все, кто не остается на Рождество, уехали сегодня утром, и он с ними. Ты что, тут весь день просидел? − И что если так? Не все же такие гении в физике. − Это наивысшая похвала, которую я могу от тебя услышать? − Он положил подбородок мне на плечи, прижавшись холодной щекой к моей. Покраснев, я заерзал, поворачиваясь к нему лицом. Весь этот абсурд начинал мне по-настоящему надоедать. − Потому что, в таком случае, я требую компенсации. Ну, все! Эти слова завершили начатое, переполнив чашу моего терпения. Грохнув кулаком по столу, я воззрился на него. − Я бы никогда не стал хвалить такого как ты, − прошипел я, возможно, чересчур запальчиво, пытаясь отодрать его руки от себя, − а теперь − отвали! Мне не нравятся ни ты, и тем более ни перспектива постоянно видеть перед собой твою физиономию. Отъебись! − Арррр…У котенка есть коготки, − ухмыляясь, он приблизил свое лицо к моему, так, что мы почти соприкасались лбами. Легкая усмешка на аккуратных губах выглядела наигранной, зрачки хитрых глаз опасно расширились. − Самое время, принцесса. Ты всегда выглядишь таким нервным, тебе надо немного расслабиться, позволить себе разозлиться, пошуметь и побуянить. Не бойся прямо сказать, о чем думаешь. Он улыбнулся еще шире, царапнув зубами нижнюю губу, и выдохнул: - Особенно, что ты думаешь обо мне. С этого момента можешь говоришь мне любые гадости, окей? Я судорожно сглотнул, пытаясь успокоить сердцебиение, разогнавшееся от моей вспышки. − Ну, я, наверное, пойду, − сжав напоследок руки, он отпустил мои плечи, небрежно взъерошил мне волосы и ушел, оставив меня таращиться на его каракули в моей тетради. Никогда прежде я не видел его почерк, он оказался на удивление витиеватым, без всяких ожидаемых углов и резких линий, хотя был довольно разборчивым. Ублюдок полон сюрпризов. А я никогда не любил сюрпризы, даже когда был совсем маленьким. … У объекта есть бывшая подруга. БЫВШАЯ. Это значит, что сейчас он абсолютно свободен и в моем полном распоряжении… А не использовать ли мне какой-нибудь музыкальный инструмент? Бас, например. Все ЛЮБЯТ бас… … Еще одним расстроившим меня под Рождество фактом оказалось отсутствие занятий. Это означало, что девушек из женской половины в школе не будет, и, следовательно, вряд ли я получу новые открытки под конец года. Поэтому, я был более чем удивлен, когда одетый в халат и не выспавшийся, сполз рождественским утром по лестнице в холл и обнаружил в почтовом ящике новую записку, вместе с небольшим плоским конвертом, в котором явно был диск. Окончательно продрав глаза, я воровато обернулся по сторонам и быстро заныкал подарок за пазуху, чувствуя себя преступником. В груди пойманной птицей заколотилось сердце. Шел уже одиннадцатый час, но снаружи все еще было темно из-за сыпавшего снега. Антонио и Гилберт остались в спальне, и я абсолютно не был уверен, что мне хочется подняться обратно, чтобы открыть подарок. Но больше идти было некуда, а в холле я уже начал замерзать. Проклятье, ну и дилемма! Мне, правда, не хотелось открывать упаковку в присутствии Гилберта. Прикусив губу, я рванул обратно вверх по лестнице. Еще за три двери до своей спальни, я услышал этот кошмарный вой, по какому-то недоразумению именуемый музыкой, которую любил слушать Гилберт, и с надеждой прижал к себе диск. Сейчас я узнаю музыкальные предпочтения своего обожателя. Для меня это всегда было самым важным, поэтому я отчаянно надеялся, что это не будет похоже на Ханну Монтану или Слипкнот. Мысли о том, что это может быть еще страшнее, как, например, гилбертовский Раммштайн или хардкорное техно, дубасящее по мозгам из ноутбука Антонио, я даже не допускал. Ни у кого на свете не может быть такого же отвратительного вкуса, как у Гилберта. − Можно потише? − Закричал я, пробираясь в комнату по завалам из разбросанной бумаги, опрокинутых стаканчиков из-под кофе, и пустых пивных банок. − Вас даже в холле слышно! Меня услышал только Антонио, восседающий в своих праздничных боксерах на кровати, скрестив ноги, и (сюрприз-сюрприз!) набирающий смс. Когда я вошел, он улыбнулся и помахал мне. − Гилберту! − Ткнул я пальцем в него, − Скажи Гилберту! Он приподнял бровь, опуская телефон на колени. − ¿Que? Закатив глаза, я отмахнулся, падая на кровать. Гилберт был слишком занят бумагомаранием, чтобы обратить на меня внимание. Засранец. Фыркнув, я достал подарок и сорвал упаковку. Письма не было, как ни странно, только диск. Вытянувшись на постели, и прижав подушку к груди, я перевернул конверт. Збигнев Прайснер, 10 легких пьес для пианино. Простая бумага, желтый конверт с наклеенным в одном уголке сердечком…Ничего особо подозрительного. Коробка с диском была все еще запечатана, я сорвал пломбу, чтобы заглянуть внутрь. − Что это у нас тут такое? − Черт! − Я подскочил от неожиданности, со всей силы отпихивая подкравшегося Гилберта. − Чего тебе? Иди, пиши в своей дурацкой книге! − Ээээ…Хотел просто посмотреть, что у тебя. − Он повысил голос, перекрикивая музыку. − Подарок на Рождество? − Да! И если ты не отвалишь, я тебе его в нос так впихну, что из задницы вылезет! А теперь отъебись! Резко отвернувшись, я лег спиной к нему и свернулся клубком. Противно хихикнув, он небрежно расселся рядом, все еще облаченный в свою собственную версию праздничных трусов. − Antonio, mi libro por favour. * − Si, si… Антонио завозился на своей кровати, а потом кинул что-то очень тяжелое Гилберту на колени. Тот поерзал, устраиваясь поудобнее, и продолжил записывать, время от времени задевая локтем мою спину. Я злобно скалился в ответ, немцы орали из колонок, навевая беспокойные сны... Так проходило мое Рождество. … Когда объект вот так спит, сжавшись в комок, не брюзжит и не дуется − он прекрасен. Я хочу вылизать его всего: от пяток до затылка. Боже, как же сильно я его хочу… … Когда я проснулся, было тепло, уютно и приятно пахло. Уже стемнело, разумеется, зимой солнце садится где-то около пяти, но вокруг было не так уж темно. Кажется, лампа горела, ее легкий золотистый свет пробивался сквозь веки. Я поерзал, сильнее прижимаясь к мягкому теплу за спиной. Где-то на периферии сознания негромко играла музыка: легкие и очень красивые переливы клавиш плавно обволакивали мысли. Спокойный и расслабленный я приоткрыл глаза. Зрение было затуманено, очки съехали, я напомнил себе (на следующий раз) снять их перед сном. Музыка продолжала играть, чистые, светлые, искристые ноты были совершенно не похожи на те жуткие вопли, под которые я заснул. Нечто (некто?), прижавшееся к моей спине, пошевелилось, вокруг моей талии что-то сжалось, шуршание ткани под ерзающим телом меня до чертиков напугало. Чье-то теплое глубокое дыхание овевало мочку моего уха. Белая стена перед глазами не оставляла ни единой возможности для побега, и, хотя тот, кто лежал со мной в обнимку на моей кровати, не выдал себя ни единым звуком, не нужно было быть гением, чтобы догадаться. − Гилберт! − Я резко сел, осознав, что одежды на мне почти не осталось: пояс развязался, халат сполз, собравшись складками вокруг талии. Его ноги, его голые и жутко волосатые ноги, переплелись с моими. Прижав к груди остатки одежды, я оттолкнул его от себя и сам отодвинулся как можно дальше, с отвращением заметив, что моя спина нагрелась от тепла его кожи. − Ты что творишь, кабан? Всполошившись не меньше моего, он уселся и хмуро уставился на меня сонным взглядом сквозь падающие на лоб спутанные волосы, поводя плечами. Дурацкая книга лежала у него на коленях. – Я…Гм…Заснул? Он откинул волосы с лица. Я с ужасом отметил про себя, что сидит он самым неприличным образом. А еще, что его кожа…Боже, такая бледная. Просто до неприличия. Как будто мраморную статую обернули матовым шелком. Закатив глаза, он почесался, оставив на груди длинные красные полосы, уселся поудобнее, вздохнув. – Какая муха тебя укусила? – Никакая! – Я дал ему пинка по животу, не слишком сильно, но достаточно, чтобы отодвинуть от себя. – Но мне определенно не нравится идея проснуться в одной постели с тобой! – Ты заснул в одной постели со мной! – Возразил он, потирая живот и искренне не понимая, за что получил пинок. – Это не оправдание тому, что ты…Короче, убирайся. Прочь отсюда! – Я продолжил отпихивать его, пока он не слез с моей кровати. – Не оправдание, чтобы спать здесь! Почему ты не убрался к себе? – Потому что сегодня гребаное Рождество, чувак, а кто бы захотел провести его в одиночку? – Проведи его с Антонио! – Где ты тут видишь Антонио?! – огрызнулся он, подбирая с полу рубашку. – Он зажигает где-то со своими колумбийскими приятелями, ну, ты меня понял… Он картинно изобразил воображаемую затяжку воображаемой сигаретой. Я потряс головой, пофиг Антонио, я все еще в шоке. Просто не верилось, что он лежал со мной в обнимку. – Ну и отлично! Убирайся! – Но… Я указал на дверь. – Убирайся из моей комнаты, Гилберт! Иди, посмотри порно, или еще какое пиратское видео, или прими кокаин, или чем ты там еще можешь заняться, в совершенно другом месте. Показав мне язык, он подобрал брюки и перекинул через плечо. − Ну и ладно. Можно подумать, я хочу провести Рождество с таким пижоном, как ты. − Он побрел к двери, спотыкаясь о груды принадлежавшего ему и Антонио хлама. − Ты, засранец, мне все равно ничего не подаришь. Бросив на меня последний уничтожающий взгляд через плечо, он рванул дверь и шумно вывалился наружу. Я был слишком шокирован невиданным прежде блеском в его глазах, так непохожим на обычное безразличие, поэтому его слова дошли до меня секунд на десять позже. − А ты мне что-нибудь подарил, придурок? − Пробормотал я, поправляя халат. Поднявшись, чтобы захлопнуть за ним дверь, я прошел мимо включенного ноутбука Антонио, из которого еще доносилась музыка. Очень красивая пианинная музыка. Я подошел ближе, чтобы посмотреть имя исполнителя и название произведения, возможно, я смог бы найти его для себя и разучить отрывки. Потом еще надо посидеть над физикой сегодня вечером. Мой ноутбук…Короче, не знаю я, куда он завалился, я одолжу у Антонио. Я набрал пароль (Ловино), и развернул окно проигрывателя. Збигнев Прайснер. − …! − Не найдя слов, я осмотрелся, и…Ну, конечно! Пустая коробка из-под диска валялась здесь же, рядом со стопкой небрежно отодвинутых расцарапанных безымянных гилбертовских дисков. Мой подарок же проигрывался по кругу уже…Два часа, судя по цифрам в окошке программы. Какого черта?! Вздохнув, я вытащил диск и запустил браузер. Ну, хоть с музыкальными вкусами у моего тайного обожателя все в порядке. … Объект не мастурбирует. Никогда. Но часто видит мокрые сны. Увы, это означает, что в этом направлении расследование можно сворачивать, раз мне все равно не поймать его за этим занятием. Но в душ я за ним ходить не перестану. … На следующее утро, заправив в плеер подаренный диск, который мне действительно очень понравился, я решил разобрать учиненный Антонио и Гилбертом хаос. Испанский прохвост все еще не вернулся со своей гулянки, что означало: уборка клочков оберточной бумаги, пивных банок и раскиданных подарков всецело ложится на мои плечи. Всю эту кучу следовало рассортировать на три кучки поменьше и забрать принадлежащее мне. Антонио получил на Рождество чертову прорву всякого хлама, в том числе журналы о знаменитостях и трусы в мелкую помидорку. Гилберт получил гей-порновидео в подарок от Франциска (с этим парнем и вправду что-то не так), еще кучу дисков с убийственной музыкой и пару документальных книг о жизни современных физиков. Ужасно интересно, должно быть, если вам нравится подобная зубодробительная нудятина. Мои вещи, включающие одежду, пару книг и новый смычок, были разложены по местам. На этом уборка закончилась, а я еще не завтракал. Окинув комнату взглядом, я решил, что надо бы заправить свою постель, тем более, что из-за маленького эпизода, произошедшего со мной во сне, мне все равно пришлось бы менять простыни. Решив не откладывать это дело на потом, я откинул свое покрывало в голубую полоску, и принялся стягивать простыни. По счастью, это были самые обычные, ничем не примечательные недорогие белые простыни, так что их появление в общей прачечной и в шкафу с общим постельным бельем проходило никем не замеченным. Я пытался не думать о том, что кто-то, кроме меня, пользовался ими. Может, даже Гилберт. Фу. Когда я потянул одну из них за край, то услышал глухой стук, как будто что-то, застрявшее в изголовье, упало по ту сторону кровати. Решив, что это, скорее всего, одна из моих книг, оставшихся под подушкой, я забрался на кровать и сунул руку в щель между кроватью и стеной. Пальцы немедленно нащупали комки пыли и скатанные носки, валяющиеся там, вероятно, целую вечность, а вот чтобы найти упавший предмет, пришлось как следует пошарить. Ага, вот. Гладкая твердая поверхность, чертовски тяжелая книга. Еле удалось вытащить, до того оттягивала мне руку. Ой! Сев по-турецки на кровать, я положил ее перед собой. Та Самая Книга. Нацарапанное на обложке предупреждение перекрывало фирменное название, гладкая поверхность была очень приятной на ощупь. Уголки страниц приобрели благородную желтизну. Я прикинул вес на руке. Ничего себе. – Такая…Тяжелая… Всегда хотелось узнать, что в ней… Воровато оглянувшись, я понял, что, если собрался это сделать, то надо делать прямо сейчас, пока меня некому остановить. Чувствуя себя вконец распоясавшимся хулиганом, я потихоньку приоткрыл ее, и начал быстро листать. Там было много густо исписанных страниц, покрытых изящными завитушками, иногда набросками и даже математическими диаграммами, которые, впрочем, обычно вымарывались. Все это было выписано острым механическим карандашом, до того четко и изящно, что больно было смотреть. Это не могло принадлежать Гилберту. Тому Самому Гилберту. Да? Хмурясь, я погладил кончиками пальцев оставленные карандашом вмятинки. Было в очертаниях букв что-то особенное…Какое-то сладостное очарование. Рассматривать их было сущим удовольствием. Он так затейливо выписывал заглавную Г в своем имени, каждую с кучей прелестных завитушек. Я его за это обязательно задразню. Внезапно меня посетило странное чувство. Я уже видел такую Г. Точно видел. Всерьез взволнованный этой мыслью, я перевернул книгу (я запомнил, что он писал задом наперед) и торопливо пролистнул несколько страниц обратно. К началу всех его записей. Во рту мгновенно пересохло, желудок скрутило спазмами. Потому что я с ужасом вспомнил, где мне довелось видеть этот почерк. Этот красивый плавный почерк. Уронив с колен книгу, открытую на первой странице с названием «Родерих Эдельштайн: журнал наблюдений», я свесился к своей тумбочке и открыл ящик, вытаскивая горсть за горстью записки, письма, открытки … Мой Бог. Трясущимися руками я перебирал их один за другим, и никогда в жизни мое лицо еще так не горело. Потому что я уже видел каждую букву и каждый изгиб этого каллиграфически четкого почерка в этих посланиях. Включая ту самую прихотливо закрученную, до нелепости изящную заглавную Г. … Объект пользуется шампунем с экстрактом маракуйи. Я стащил бутылку. Пахнет чертовски классно и жутко меня возбуждает. … – ТЫ! – Я даже не затруднился сдержать уровень своего голоса, выплескивая этими воплями все, что накопилось за несколько часов сидения за этой инструкцией. Когда я несся по коридору, глаза уже начинало щипать. – ТЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!!!!!!!!!!!!!! Я вломился в его комнату, и, к моему садистскому восторгу, он еще спал. – ПРОСЫПАЙСЯ, ТЫ, ЖАЛКОЕ УБОГОЕ ПОДОБИЕ ЧЕЛОВЕКА! Я СОБИРАЮСЬ ТЕБЯ НАХРЕН ПРИКОНЧИТЬ!!! – Обличающую его книгу я со всей силы запустил в его сонную тупую хулиганскую башку. – Я ТЕБЯ УБЬЮ! Я ТЕБЯ УНИЧТОЖУ, Я… – Эй-эй, че такое? – Изумленный и шокированный Гилберт оторвал голову от подушки, сонно на меня щурясь. Выглядел он с утра пораньше еще менее привлекательным, чем обычно. – А может, не стоит, принцесса? Я же только что проснулся. Не теряя времени, я от души влепил ему оплеуху. Думаю, он это полностью заслужил, будучи олицетворением чистого зла. – И ЗАБЕРИ СВОИ ИДИОТСКИЕ ЗАПИСКИ! – Я вывернул карманы, осыпав его волосы, подушку и постель дождем из столь бережно хранимых открыток. – И СВОЙ ДИСК! И СВОИ КНИГИ! И СВОЙ ЧЕРТОВ БРАСЛЕТ! – Я сорвал безделушку со своего запястья, цепочка, которая выглядела довольно дорогой, и, зацепившись бессчетное количество раз, тем не менее, оставалась целой, в этот раз легко поддалась и я швырнул ее ему в лицо. – Ублюдок! Белобрысый крашеный дьявол! Ненавижу тебя! НЕНАВИЖУ!!! Напоследок я еще содрал с него одеяло, швырнул на пол (так ему и надо!) и вылетел из комнаты. Но вместо того, чтобы вернуться к себе, куда, он мог за мной последовать, я пошел в ванную, забился в одну из туалетных кабинок и рыдал под звуки собственного, отражающегося эхом, плача. … У объекта на самом деле прямые светло-каштановые волосы, которые он сам укладывает и подкрашивает. Как он объяснил Антонио: иначе я слишком обычный. Примечания переводчика: − Antonio, mi libro por favour. − Антонио, мою книгу, пожалуйста. (исп.)