***
Открываю глаза, разумеется, не по своей воле, иначе проспала бы всю экскурсию. Да уж, возвращаться обратно в Нью-Йорк желанием не горю, но хочу посмотреть на всех этих богов, смотрящих на человечество свысока. Тру переносицу, приоткрывая рот в зевке, и даже не пытаюсь прикрыться ладонью. Пошатываясь, всё-таки поднимаюсь на ноги и оглядываюсь в поисках нереально раздражающего парня, а потом слышу хлопок двери в ванную и журчание воды из душа. Выдыхаю, прогоняя скопившуюся в грудной клетке тяжесть от неудобного положения во время сна, после чего спешу переодеться, пока Лука занят своими делами. Расчёсываюсь, даже нахожу флакончик духов с цитрусовым ароматом, который чуть ли не выливаю на тело. Сюда бы сейчас мой любимый гель для душа с запахом сладкого молока, но могу лишь мечтать о том, что не смогла забрать из дома. Оставляю себе толстовку, вжимаюсь в неё, ведь по утрам в помещении довольно холодно. Пытаюсь прогнать мысли о матери, так как они терроризируют мой мозг каждую секунду, однако безрезультатно. Единственное, что сильнее всего меня напрягает, так это появление серебряных стрел над головой, а Селена – богиня луны. Потираю лоб, нервно посматривая то на часы, то на дверь ванной, ибо подростки начинают выходить из своих домиков с рюкзаками, наполненными вещами. А я поеду налегке, потому что у меня для таскания сумок появился довольно-таки сильный претендент. Усмехаюсь сама себе, явно перенимая повадки парня, что мне не нравится, однако поделать что-то с этим не могу. Я из тех людей, которых зовут паразитами и считают, что такие не живут своей жизнью, беря черты характера от каждого, кто им знаком, и, таким образом, выстраивая себя «особенного» и «выделяющегося». С этим могу поспорить, пусть и паразитирую, но мой характер был заложен в меня с малых лет, а выделяться с этим никому не хотелось бы. Неумение читать книги и писать на доске были моим ежедневным школьным проклятьем, как и смешки в мою сторону при неудачных попытках вновь стать нормальной. Проходя по коридорам различных школ, я прекрасно понимала, что я – неполноценная. И от этого развилась куча комплексов, а теперь я узнаю, что подобное – отличительная черта детей богов. Наш мозг заточен на древнегреческом, а синдром дефицита внимания и гиперактивности всего лишь задатки воина, которые нужно развивать. А что я делаю вместо этого? Правильно, показываю себя слабачкой. Когда одетый Кастеллан наконец возвращается обратно, я замечаю его искусанные губы, а затем одёргиваю себя на мысли посмотреть в его глаза. Нет, Эфф, ты же не сошла с ума. Натягиваю рукава кофты на кисти посильнее, стараясь прогнать боль в рассечённом запястье, за которое всё ещё ненавижу блондина, хотя он это не специально. Наверное, внутри себя я знала, что толпа не отстанет без увечий, может, потому было так легко его простить. Что? Простить? - Выглядишь дерьмово, - кидает мне парень, вытирая влажные от воды волосы. Серьёзно? Он решил помыть голову, когда через десять минут мы должны сидеть в автобусе? Тяжко вздыхаю, быстро закидывая в рюкзак телефон и блокнот с карандашом, на случай вдохновения, после чего тыкаю им в грудь Луки, хмуро наблюдая за тем, как растёт его ухмылка и как быстро угасает, стоит мне отвести взгляд. - А ты выглядишь как куча навоза, по которой протоптались без сожаления. – огрызаюсь в ответ, толкая руками дверь и выходя на улицу. Утром воздух ещё холодный, ещё не согревшийся от лучей солнца. Уже жду тепла, чтобы вернуть кофту парню, и продолжить долгие прогулки в гордом одиночестве. На секунду прикрываю глаза, втягивая кислород через нос, а затем делаю пару шагов, оглядываясь. Так пусто и безлюдно, словно древнегреческое поселение, давно покинутое людьми. Такая тишина мне по душе. Тишина, в которой лишь пение птиц и шелест зелёных листьев деревьев. Щурюсь, смотря на небо, но от боли в глазах не могу сбежать, так что опускаю взгляд и иду по направлению к автобусу, слыша вскрики и возгласы. Не восторженные, не предвещающие поездку в крупный мегаполис. Эти крики наполнены страхом, так что, посмотрев через плечо назад, ловлю обеспокоенный взгляд сына Гермеса и ускоряю шаг, вылетая на поляну засыпанную сухими иголками. Моё сердце замирает перед ударом, а дыхание само вырывается изо рта, превращаясь в испуганный вздох. Не делаю ни шага, потому что двигаться сейчас – безумие. На меня смотрят тёмно-карие блестящие пуговки, а тихое рычание едва доносится до ушей через толстую пелену. Нельзя быть выше хищника, когда он близко, поэтому встаю на четвереньки, ведь животное находится слишком близко ко мне. Сердечная мышца слишком быстро сокращается, из-за чего боль в грудной клетке даёт о себе знать. - Так, тихо, Эффи, веди себя естественно и не дёргайся, - шепчу сама себе, медленно сжимая ладони. Хвойные иголки впиваются в кожу, но не протыкают её, к счастью. Часто моргаю, готовясь сделать миллиметровый шаг назад, но медведь подходит ближе, а мой взгляд продолжает впиваться в маленькие пуговки. Нельзя смотреть хищнику в глаза. Я резко зажмуриваюсь, когда животное готовится в прыжку, и падаю на землю, закрыв голову руками. Тяжело дышу и носом, и ртом, ощущая, что лёгкие вот-вот выпрыгнут из рёбер и зажгутся ярким пламенем, отобрав последние вздохи. Но удара не следует, как и адской боли, когда когти и зубы разрывают плоть на куски, желая добраться до самого заветного – внутренности. Поднимаю голову с трудом, ибо перед глазами всё плывёт от солёных слёз, скатывающихся по щекам. Все застыли, будто время поставили на паузу, и смотрят на происходящее с неподдельным удивлением. Не могу даже посмотреть назад, дабы увидеть реакцию Кастеллана, ведь медведь пригнулся к земле, своеобразно кланяясь мне. С опаской отряхиваю руки от грязи и иголок, после чего поднимаюсь на ноги, ожидая нападение, которое не случится. Животное неподвижно склонилось, исподлобья смотря мне в глаза. Быстро вытираю лицо, пятясь назад, и врезаюсь в блондина, судорожно выдохнув. - Не может быть такого! – восклицают полубоги, а я могу слышать отрывки их слов с огромными усилиями, ведь сосредоточилась на медведице, медленно поднявшейся на свои четыре конечности. Она что-то мычит и убегает прочь от лишних глаз, изредка останавливаясь и смотря на меня своими тёмными блестящими глазками. Лука поворачивает меня к себе лицом, схватив за плечи, отчего дёргаюсь, стараясь вырваться. Внимательный и хмурый взгляд подёрнут изумлением и неверием в происходящее. Он точно понимает больше моего, поэтому вопросительно изгибаю брови, медленно отходя от шока встречи с диким медведем. - Ты понимаешь, что твоя мать только что тебя признала? – тихо произносит он, сильнее сжимая пальцами мою кожу. Корчусь, понимая, что останутся синяки. Толкаю его в грудь, но хватка слишком крепкая. - Дочь Артемиды, охренеть. – со смешком произносит блондин, а я пытаюсь вспомнить почему все так удивлены. Да потому что богиня охоты дала обет безбрачия и целомудрия. Бью себя по лбу, а от осознания всё внутри переворачивается, обрывая внутренности.***
- Как ты посмела, Артемида? – гневный возглас возвышается над всем Олимпом, но никто не слышит самих слов. Все боги знают, что Зевс злится, но не знают почему. Даже самые приближенные, семья, не удостоены чести восседать на троне в зале и выслушивать то, как оправдывает себя девушка с пшеничными волосами, заплетёнными в косы. Её голубые глаза решительно наполнены отвагой и отрешённостью. Тем, что не дано другим. - Она моя дочь. И я не обязана скрывать своё дитя, если у неё лишь одна нить судьбы. – хмурые брови, похоже, передались по наследству её маленькой девочке с глазами отца. Воспоминания позволяет ей держаться достойно перед богом гроз и молний. Маленькое существо с пока что синими глазками смотрит на мать с такой любовью, которую передать словами – сломать себе голову. Крик и первый вдох вызывают улыбку на лице, покрытом капельками пота. В больнице никто не знал, что она богиня. В больнице никто не знал, что сейчас на свет появился ребёнок, чья мать предала саму себя. В больнице никто не знал, что она чуть не переломала мужчине руки, пока проходили роды. Зевс ничего не говорит в ответ, так как не видит в этом смысла. Его дочь слепа и глупа, раз позволила этой девчонке жить в полную силу. Она вообще не должна была жить, не должна была дышать и чувствовать, она не должна была рождаться. О ней никто не должен был знать, а теперь узнали все. И он не удивится, если и другие боги прознают об ошибке Артемиды. Что ж, она сама запятнала собственную честь и показала себя не в лучшем свете.***
Я смотрю в окно, провожая высокие деревья взглядом, пока ветер треплет мои тёмные волосы, кидая некоторые пряди в лицо парню, что сидит рядом. Солнце медленно поднимается над городом, но не греет, ведь в автобусе работают обогреватели. Тяжело вздыхаю, переводя взор на Луку, который, не зная чем заняться, забрал мой блокнот и теперь рисует какие-то непонятные кривые узоры. Хмурюсь, пытаясь понять что это, но ничего не удаётся. Он, почему-то, всё время психует, готовясь смять лист с рисунком, а потом вспоминает, что это не его вещь. Кусает губы, сжимает пальцы на переносице и бегает взглядом лазуритов по всему салону, не желая встречаться с моим. Собираю волосы в пучок, так как они начали лезть в лицо и мне. Стук карандаша по бумаге отвлекает от новых мыслей, только что пришедших в голову, поэтому вновь поворачиваюсь к парню. Его глаза устремлены вперёд и вроде бы никуда, а нервы на пределе, ведь руки дрожат. И чего он нервничает? Понять не могу. Мы в пути не так долго, но меня начинает укачивать и клонить в сон, чему сопротивляюсь со всеми силами, что остались после бессонной ночи и встречи с медведем. Мои нервы были готовы лопнуть от перенапряжения, а лёгкие падали на коврик с заострёнными иглами. Шумно глотаю скопившуюся во рту жидкость и возвращаюсь к рассматриванию местности. Всё так скучно и ярко. Голубое небо, не затянутое грозовыми тучами, раскалённое добела солнце, заставляющее жмурить глаза, и зелёный хвойный изредка широколиственный лес. Через окно холод проникает под складки ткани, поэтому сильнее вжимаюсь в ткань толстовки, улавливая тихое бормотание со стороны Кастеллана. Под его глазами залегли тени, как и у меня, но я-то привыкшая к бессоннице, пусть это и вредно, а он нет. Кладу руку на блокнот, намекая на то, что нужно хотя бы немного поспать, ведь по его виду можно сказать, что сон сегодня для него был недоступен. Устало вздыхает и с толикой раздражённости смотрит на меня, принимая предложение и откладывая бумагу с карандашом. Засыпает он быстро, что слышу по тихому сопению, но всё равно изредка просыпается, вздрагивая. Да уж, без внимательного наблюдения я бы сказала, что он дёрганный и потрепанный жизнью. Может, второе правда, да и первое чуть-чуть, но он явно нервничает, а причина мне неизвестна. Скольжу рукой по блокноту с узорами, хмуро вглядываясь в каждую линию. Я не знаю, почему пытаюсь понять бессмысленные закорючки. Словно я пытаюсь понять самого парня. Но, ничего подобного, я сама себе не позволю прочитать эту книгу с яркой лазурью волн на обложке просто потому, что я таких не люблю. А каких? Зависящих от толпы и их мнений, саркастичных и насмешливых, с наглыми улыбками и абсолютно взрывной смесью секретов и гнева. Я не хочу понимать его. Откладываю в сторону блокнот, осматривая салон. Все подростки либо тихо шепчут друг другу что-то сокровенное или обыденные, либо спят в обнимку с рюкзаками, служащими подушками. Тру глаза, откровенно зевая, ведь никто не упрекнёт в отсутствии манер, поднимаю руки, потягиваясь, но сонливость таким образом не прогонишь, она будет медленно подкрадываться и застанет врасплох. Что и произошло, когда я с опаской прилегла на плечо блондина, за неимением рюкзака, ибо тот лежит на полке над нами, и опустила веки, предполагая, что подремлю пару минут. Ага, а как же. Просыпаюсь от восторженных возгласов, быстро отстраняясь от парня, а через минуту просыпается и он, так что спокойно внутри себя выдыхаю, скидывая тяжёлый камень, ведь могла получить либо недовольный взгляд, что не страшно, либо выговор на весь салон автобуса. Беру в руки блокнот и карандаш, ожидая, пока Лука встанет, и кладу их в рюкзак, который он мне протянул, надеясь, что теперь я его потащу. Вот только мы взяли их с собой только на случай ночёвки в мотеле. Это может оказаться очень даже опасно, так как столько полубогов в одном месте однозначно привлекут кучу внимания со стороны монстров. О них я теперь наслышана. Взъерошиваю волосы, после пожалев об этом, и выхожу из автобуса, втягивая жуткий воздух, испорченный машинами. Но раньше мне это нравилось – чувствовался весь город. Люди спешат по улицам, пустыми глазами изредка пробегаясь по нам. Ничего необычного, просто дети на экскурсию приехали. Шумно вздыхаю, ведь сама немного волнуюсь перед встречей с мамой, мну пальцы, щёлкая ими, и иду следом за толпой, осматриваясь. Я могла жить здесь и гулять с друзьями, развлекаясь и болтая, а вместо этого я с теми, кто меня не знает. Лука продолжает нервно сжимать ладони и кусать губы. Когда ждём лифт, он начинает стучать пальцами по бедру и перекатываться с пятки на носок. Усмехаюсь и захожу внутрь, оказываясь вскоре прижатой к стене и лишённой кислорода в лёгких, так что с облегчением выползаю на сотом этаже, которого здесь и быть не должно. Все, кто выходит, тут же смотрит на потолки и резные колоны, а меня подташнивает от всей этой роскоши. Хмурю брови, не вслушиваясь в слова экскурсовода. Просто смотрю в арку, словно надеюсь увидеть мать, мелькнувшую хотя бы на секунду. Чешу затылок, делая шаг вперёд, но кто-то хватает меня за руку, возвращая обратно на место. Поворачиваюсь, ожидая увидеть Луку, но это один из сынов Ареса, который продолжил слушать скучную лекцию про Олимп, изредка следя за тем, чтобы никто не выбивался из строя. Не проще дать нам свободу разгуливать по всему зданию, рассматривая архитектуру? Тяжело вздыхаю, потирая кулаки и осматриваясь, дабы скрасить раздражающе длительное время, которое дано женщине в солидном костюме на рассказ известной всем истории. Я попросту не могу устоять на месте, если мне совсем не интересны чужие слова. Глотаю скопившуюся от нервов воду во рту, проходясь языком по сухим губам, после чего начинаю считать чёртовы секунды до конца «лекции». С облегчением вздохнув, подростки разбегаются по всему залу, толкаясь и выкрикивая шутки. Восторг от увиденного, конечно же, уничтожает их желание увидеться с родителями. А вот на меня все эти орнаменты и картины совершенно не влияют, как и на Кастеллана, что остался стоять со мной в коридоре. - Эй, пошли? – поворачиваюсь к нему, опустив взгляд. Сегодня он какой-то странный, поэтому веду себя осторожно, даже мило улыбаюсь, надеясь, что не буду бродить здесь одна. Осматриваюсь просто для знания, проглатывая ком волнения в горле не только от предстоящей встречи, но и от глухого молчания и звука наших шагов. Всё мраморное, с древними узорами, но выглядит так ново и современно, что хочется обратно в лагерь, где всё совсем по-другому. Трясу головой, отвлекаясь, чешу щёку, ощущая зуд по всему телу. Это нервное. Осознаю, что нереально нервничаю, ведь руки предательски дрожат перед дверцей. А вдруг там мама? Вдруг она ждёт меня, чтобы поговорить? Нас подзывает экскурсовод, нарушив тишину, и всей толпой мы заходим в тронный зал, где восседают боги-Олимпийцы. От перенапряжения чувствую, что ноги слабеют и начинают заплетаться, поэтому остро ощущаю, как уходит земля. А потом чья-то рука хватает меня за локоть, возвращая в вертикальное положение. Тихо благодарю, опуская взгляд и всматриваясь в свои ногти, будто это какая-то интересная книга с красивыми иллюстрациями. Как неловко. - Не облажайся перед мамочкой, - знакомый голос доходит ушей, из-за чего хмурюсь, сильнее натягивая рукава толстовки. Я смотрю на неё. На юную девушку со светлыми волосами и голубыми глазами. Я вижу, что она смотрит на меня. Я, чёрт возьми, узнаю её, словно видела до этого каждый день, а не один раз с первым вздохом. - Мама, - тихо шепчу, пару раз моргнув, дабы знать, что это не сон. Прекрасные одеяния и серебряные украшения обвивают её хрупкое тело, и я понимаю, что совсем не похожа на неё. Я вся пошла в отца с его тёмными волосами и зелёными глазами, однако продолжаю рассматривать Артемиду, ощущая на себе посторонний тяжёлый взгляд, давящий на грудную клетку. Даже не могу сделать шаг, вырываюсь из толпы, ушедшей в сторону, и стою на месте, повернувшись к богам. Смотрят сверху вниз, как и должно быть. - Здравствуй, Элизабет, - скромно улыбается она, а голос звучит в моей голове. Но почему она не разговаривает со мной так, как обычные люди? Почему не подходит и не обнимает, словно совершенно не соскучилась за семнадцать лет? Начинаю сильно хмуриться, смотря прямо в её светло-голубые глаза. Печальные и тоскливые, с первого взгляда холодные и безразличные. Вздёрнув подбородок, она продолжает пытливо рассматривать меня, стараясь прогнать к толпе, но конечности налились свинцом, а сердце застучало в разы быстрее. Кто-то откашливается, нарушая тишину. Перевожу взгляд на источник звука и тихо пищу, отступая к остальным. Зевс разгневанно смотрит на меня, и это ощутимо. По тому, как мои рёбра чуть ли не ломаются, как мои лёгкие начинают гореть от недостатка воздуха, как мои глаза готовы выпасть из орбит. Он встаёт с трона и предстаёт в полном росте. Метров пять, не меньше.***
Нам было запрещено разговаривать с родителями и вообще как-либо с ними пересекаться, поэтому увидела, как заметно осунулось лицо парня, когда он услышал неприятную новость. Они боги – им не пристало общаться с теми, кто кажется муравьями. Тру костяшками об джинсы и корчусь от щипающей боли, ведь протёрла до крови кожу. Я по-прежнему чувствую на себе злостные взгляды, которые пытаются изничтожить меня. Но подобное даже богам неподвластно. Понимаю, что мне противно здесь находиться, и, отстав от толпы, возвращаюсь обратно к лифту, переходя на бег в тронном зале и не оборачиваясь. Меня просто всю распирает от обиды, колющей в носу, ведь ожидала радушного приветствия и долгого разговора со стороны Артемиды, но, чёрт возьми, боги. С них нечего взять. Слёзы пекут глаза, обжигая щёки, поэтому смахиваю их, забегая в маленькую коробку подъёмного устройства. Нажимаю на кнопку «закрыть двери» и сползаю по стене, схватившись за голову. Мне так обидно, что моя жизнь неполноценная. С ненавистной мачехой и печальным отцом, а всё из-за матери, решившей покинуть нас. Быть бессмертной оказалось дороже места рядом с дочерью. Судорожно дышу, обнимаю ноги и начинаю бить по ним кулаками, сжав зубы от боли. Солёные слёзы стекают по подбородку и падают на серую ткань, впитываясь в неё. Быстро вытираю их ладонью, но делаю тёмные пятна лишь темнее. Забиваюсь в угол, уткнувшись лбом в колени и попытавшись успокоиться. Тщётно, обида продолжает сильной рукой сдавливать все органы и делать болезненные инъекции, от которых тело готово разорваться. Я просто хочу быть обычной девочкой с улыбчивой мамой и счастливым отцом. Я просто не хочу быть полубогом с печальной матерью-богиней и отцом с разбитым сердцем. Так, Фитч, угомонись. Ты же сильная. Сильные не плачут. Сильные держат всё в себе и никому ничего не показывают, смирившись со своими чувствами. Утираю слёзы и махаю ладонями перед лицом, прогоняя красноту. Восстанавливаю дыхание, но сердцебиение по-прежнему сходит с ума. Горло непроизвольно сокращается, а желудок скручивает, однако тошноту я смогу сдержать. Тошно от всей этой роскоши, от их одеяний и украшений, от молчания, которым меня одарила мать. А мне нужны были её слова, тепло и широкая улыбка. Мне нужна была весна в сердце, к которой она могла воззвать. Но не воззвала. Отряхиваю джинсы, поднимаясь на ноги, после чего нажимаю кнопку первого этажа, прижавшись спиной к холодной стене. И я прекрасно знаю, что больше здесь не появлюсь.***
От лица Луки. Я так нервничал, надеясь поговорить с отцом, а нас всех знатно обломали, ведь многие поникли. Печально сознавать то, что я оказался в этом числе, как и Элизабет, куда-то внезапно пропавшая после того, как мы почти закончили экскурсию. Видя, что её глаза тускнеют с каждой секундой, а губы двигаются в беззвучии, я понял, что она тоже ждала разговора, и не такого, каким удостаивают своих детей боги, а такого, какой происходит между мамой и дочкой. Она не знает, что дети богов – разбитые вдребезги фарфоровые куклы со стеклянными от слёз глазами. Она не знает, что дети богов – выкинутые из гнезда птенцы, которым так нужна была особая любовь. Беспричинная. Просто з существование, а их отношение складывают впечатление о том, что мы все тут ошибки, что нас просто вытолкнули на свет, при этом поливая проклятьями. Дислексия тоже стала проклятьем, ведь не позволяла устроиться в социуме, как обычный ребёнок без странностей в генах. Тяжело вздыхаю, следуя за теми, кто ещё не разбежался по углам последнего в экскурсии храма. Мы, что, приехали сюда, чтобы показать отчаяние и печаль своим родителям? Они это прекрасно видели, наблюдая за нами в лагере, так что эта поездка – самое худшее, что со мной когда-либо свершалось, не считая инцидента с матерью. Прохожу ладонью по влажным от духоты волосам, тяну ворот футболки, но он совершенно не сжимает шею. Сжимает шею сознание собственной никчёмности и бесполезности. Размеренное дыхание не спасает губы от увечий. А внешнее спокойствие не спасает внутренний бушующий ураган, сметающий всё на своём пути.