Часть VII Перси
Cross walks and crossed hearts and hope to die Seal the clouds with grey lining
(Alex Clare – Whispering)
Я буквально срываюсь с места. Ее кожа странного синего оттенка. Би накрыта кожаной курткой Нико, и, когда я сдергиваю ее, меня начинает мутить. Глубокие, рваные раны, которыми исполосована девушка, в некоторых местах обуглены. Мантикора. Но подруга не издает ни единого жалостливого звука. Она смирилась, сдалась и приняла свое поражение как должное. Ее, прежде светлые, горящие дружелюбием глаза, теперь казались пустыми. Она прерывисто дышит, слабо хрипит, и, когда я сжимаю ее ледяные руки, слабо стонет. – Би, ну, что же ты… – Я улыбаюсь ей, аккуратными движениями отделяя ткань футболки от обгоревшей кожи. И на секунду она одаривает меня ответной, вымученной, едва живой улыбкой. Я сосредотачиваюсь на ранах, на водном изобилии в округе. Пытаюсь собрать ускользающие мысли, едва касаюсь подушечками пальцев алого месива на ее груди, и в этот момент вода откликается. Вместо того, чтобы смывать кровь с ее ран, она замирает, двигаясь по ее плечам к сердцу и животу. Я будто вижу, как затягивается каждая царапина. Чувствую, как к моему Карманному Солнцу возвращается жизнь. – Би, – слабо зову я. – Давай. Я призываю к немому телу, что покоится у меня в руках. Ее пульс учащается, а дыхание становится ровным. Нет, я не способен на полное исцеление, но хотя бы попытался избавить ее от мук. Серо-зеленые глаза недоумевающе уставляются на меня. – Перси? – Хочешь, я тебя обрадую? – как можно спокойнее говорю я. – Теперь ты в нашей команде, Карманное Солнце. – Идиотская кличка, – слабо вздыхает Би, держась за мою руку. – Теперь я в команде лузеров, верно? Я смеюсь сквозь слезы. Кажется, я ощущаю, как они прожигают глаза ноющей болью. Би все еще цепляется за мои руки, и я помогаю ей сесть. На щеках девушки, наконец, появляется румянец. Кто-то протягивает мне флягу с водой, и я отпаиваю ею новоиспеченного «лузера». – Это рудниковая вода с Зефирового ручья. Она должна обеззаразить раны, – рядом со мной на колени опускается светловолосый парень, сын Апполона. – Она ведь смертная, Перси. Ей нельзя находиться на территории лагеря так долго. Если об этом узнает Хирон… – Послушай, мне плевать на это. Помоги ей, удостоверься, что ее здоровью больше ничего не угрожает, и я лично отведу ее домой. – Ей нельзя домой, – вмешивается чей-то грубый голос. Я оборачиваюсь на звук. Нико едва держится на ногах, но мне становится плевать на это. В одну секунду я сгребаю его за шкирку и встряхиваю, как щенка. – Что все это значит?! – Я уже говорил тебе, что это несчастный случай. На нас напали, – грубо отчеканивает он, сбрасывая мои руки. – Ты должен был только объяснить ей причину нашего скорого ухода и вернуться в лагерь! Да что с тобой не так?! – Мы были в людном месте! Этого не должно было произойти! – Рядом с ним возникают черные языки теней, что готовы вцепиться мне в глотку, – Я был настороже, но… – Би! По коже пропустили разряд тока. Ее надрывный, испуганный голос, который спасал меня от кошмаров в Тартаре. Аннабет несется к нам с неимоверной скоростью, позади нее я замечаю Хирона и остальных ребят. В глазах плещется ужас. Задней мыслью я понимаю, что на ней нет верхней одежды. Я, наверное, должен был об этом позаботиться. Я должен заботиться. Должен. Или уже нет? Но неожиданно меня отталкивают в сторону. Я чувствую, как хрустнула рука, на которую я неудачно приземлился. Боль разносится по телу одним надрывным импульсом, замирая в каждой клетке моего тела. Неужели Воображала так сильно меня ненавидит? Я пытаюсь нашарить взглядом вялое лицо Би, но когда утыкаются в пустоту, в уши ударяет чей-то отчаянный вопль. – Это был Чарли! – странный щелчок, словно хлыст прошелся по чьей-то коже. – Это мой брат! Ты оставил его одного!!! Снова щелчок. – Остановите ее! Мы еще не наложили швов! – Кричит сын Апполона. Но это бесполезно. Мое Карманное Солнце, самое спокойное, добродушное и скромное создание на всей планете, избивает самого вспыльчивого, высокомерного и одичалого парня, которого мне доводилось встречать. Это ирония или явное помешательство. Я слышу чьи-то смешки, чье-то улюлюканье, и мне становится гадко от того, что никто не пытается ее остановить. Неожиданно руки Би смыкаются на его шее, и я слышу чей-то вскрик. Кто-то из толпы, наконец, пытается оттянуть ее, но они отступают, когда перед ними взметаются черные тени. Нико защищал ее … от полукровок? Я пытаюсь приподняться на руке, но это вызывает только страшную, невыносимую боль. Прежде чем я встаю, Би оказывается в объятиях сероглазой. Аннабет сгребает ее в охапку, не обращая внимания ни на душераздирающие крики, ни на ее слезы, ни на боль никакого внимания. Я с ужасом замечаю, что руки Воображалы покрылись чем-то алым. – Это мой брат, – истерический, оглушительный вопль бьет по ушам. – Мой брат! Би разрождается криком, прячась ото всех на груди Аннабет. Тени, что окутывали Нико, словно кокон, отступились от своего хозяина, маяча у самых его ног. Словно боясь чего-то. Или кого-то. Когда я вглядываюсь в лицо сына Аида, я не удивлен. На щеке, кроме свежих царапин и заживающих ссадин, алыми отметинами горят пощечины. – Помогите ей! – Изо всех выдавливаю я, и, наконец, толпа откликается. Я абстрагируюсь от боли, и, вскакивая на ноги бреду к окровавленному телу подруги, что все еще пытается содрать с себя кожу. Вокруг Аннабет кружат дети Апполона, передавая медикаменты, стараясь вколоть в извивающееся тело, что било судорогами, обезболивающее. Боль. Внутри все горит болью, только не физической. Ладони Би впиваются в мои руки, но что хуже всего это ее глаза. Посеревшие, вновь опустелые глаза, которые будто обезумев, замерли в немой молитве. – Чарли… это был Чарли…***
(Groove Addicts – Mercury Hanz Zimmer – Inception)
Мне показалось, что эти два часа тянулись целую вечность. Я расхаживал из стороны в сторону, метался к двери медпункта, взывал к богам, но все было тщетно. Это было два часа. Сто двадцать минут чистого ада. За дверью продолжали звякать металлические принадлежности, а в комнате все еще царили тишина и напряжение. Это изнуряло, выматывало и душило изнутри. Я по-прежнему не уверен, что Би жива, но даже в том случае, если детям Апполона удалось сохранить ее жизнь, как я смогу объяснится с ней? Я подвел ее. Подверг ее жизнь опасности, которой и не видел нормальный человек. Она не полукровка, и в первый раз в жизни, я жалею об этом. Я поднимаю глаза на Аннабет. Боги, я не думал, что вновь увижу эти слезы, что ее кожа снова приобретет болезненный, меловой цвет. Пайпер поглаживает ее по спине, но это не поможет. Возможно, только я мог бы убедить Воображалу в том, что все будет в порядке. Но черт подери, это ложь. Неожиданно за моей спиной раздаются чьи-то шаги. Я оборачиваюсь и встречаюсь с виноватым взглядом золотых глаз. – Как она? – сипло спрашивает Хейзел. – Дети Апполона все еще там, – вместо меня отвечает Джейсон. – Что сказал Хирон? – Как только они закончат, мы должны отправить ее домой. Таковы правила. – Он что-нибудь слышал о человечности? – нервно передергиваю я. – Перси, перестань. – Фрэнк, она наш друг. Мы бросаем раненого на поле боя? – Она ведь человек, а не полукровка, – примирительно говорит Пайпер, продолжая обнимать Аннабет. – Би не должна становиться частью того, чему не принадлежит. Мы отправимся по воздуху, на пегасах. – После операции? – Возможно, Нико мог бы… – начала было Хейзел, но осеклась. – Это был бы самый безопасный способ. Я пытаюсь не злиться. Но это крайне сложно. Глядя на добродушную, словно извиняющуюся Хейзел, я начинаю ненавидеть ди Анджело все больше. Он так и не смог ответить за свои слова, скрывшись в своем домике. Он был виноват в этом, но снова бежал ото всех, прячась среди мертвецов. Меня бросало в дрожь от мысли, что этому человеку настолько плевать на остальных. – Мы не будем обсуждать это, – раздается стальной голос Аннабет. – Если это причинит ей как можно меньший вред, Би отправится по теням. Мы приставим к ней охранника, одного из сатиров, чтобы быть всегда начеку. Внутри вспыхивает злоба. Я слышу хруст собственных зубов. – Мы уже доверились ему однажды. Я не позволю, чтобы с ней случилось что-нибудь еще. Она остается в лагере, и если надо будет, я лично оповещу об этом Хирона. Разговор окончен. Мои шаги нарушают прежнюю тишину комнаты. Я проношусь мимо Хейзел и выбегаю на улицу. Вокруг толпятся полукровки. Что же это за девчонка, что вот так просто оказалась в Лагере? Смертная? Да еще и подружка Джексона? Эти вопросы врываются в голову с их тихим шепотом. Ненавижу. Я едва сдерживаюсь, чтобы не превратить округу в еще один кусок Атлантического океана. Наконец, промозглый дождь, который должен был стать рождественским снегом, превратился в мелкую морось, что оставляла на одежде легкую щетину полупрозрачных капель. Мне не было так плохо со времен Тартара. Прошел ведь всего год, а мой досрочный отпуск решили отменить так… неожиданно? Утопая в грязи и, наконец, контролируя уровень «сухости» собственной одежды, я уверенно иду вперед. Минуя домики, оружейную, я останавливаюсь у метровых сосен, что ведут к подножию Лонг-Айлендского пролива. Я ловлю себя на мысли, что совершенно точно не собирался на пляж. Поговорить с отцом? Если только мне есть о чем с ним разговаривать. Побыть одному? Вот уж только не вблизи океана. Последнее место, куда бы я хотел отправиться именно сейчас. Что-то не так, и седьмым чувством, подаренным заботливым папочкой, я понимаю, что моим отвлеченным разумом кто-то контролирует. Такое случалось раньше, словно дорога вела меня навстречу … Ох, неужели снова? Из горла вырывается неясный рык. Злоба, ненависть, гадкое чувство отвращения – этот ком превращается в нечто среднее между атомной бомбой и сорокаметровой волной. Это плохая идея мыслить о водной среде в таком масштабе. Это очень плохая идея. Вдох. Выдох. Все нормально, лузер. Все в порядке. Твоя девушка тебя отшила. Твоя подруга при смерти. Тебя ненавидит сын Аида, а значит, даже после смерти тебя вряд ли ждет заветное слово «покой». Дети полубогов исчезают, а значит, время настало, Джексон. Отдохнешь на пенсии. Если, конечно, доживешь. Я поднимаюсь по каменистым уступам на утес. Оттенки серо-черных туч покрылись чем-то ослепляюще золотым, словно выгорая изнутри, они пропускают наружу белесые полосы солнца. Мне кажется, я в Монтауке. С мамой. Сейчас мне ее особенно не хватает, да только как теперь вернешься? После моего возвращения, она, лишенная сил, слегла в больницу. Да, пусть с ней был Пол. Пусть он заменил ей отца и стал для нее главной опорой в жизни, но это был не я. Не я был рядом с ней в самые тяжелые минуты, и именно из-за меня она оказалась в карете скорой помощи. Я знаю, что мама теперь вплотную занялась своим здоровьем. Знаю, что они с Полом все еще надеются на то, что однажды я стану хорошим братом. Знаю, что сердечная недостаточность не будет угрожать ее жизни. Знаю. Но до сих пор понимаю, что во всем произошедшем только моя вина. Я ни минуты не жалею о том, что не отпустил руку Аннабет. Теперь, когда мы вернулись оттуда живыми и невредимыми (если вечные кошмары и бессонница созвучны со словом «невредимые»), изучив все аттракционы Подземного Царства, я не жалею об этом вдвойне. – О, ты всегда был таким хмурым, Перси Джексон? – заявляет кто-то. В тоне незнакомца сквозит недоверием и издевкой. Первое, что узнаю в приближающейся со стороны пляжей фигуре, странную, ленивую, кошачью походку. Затем глаза натыкаются на светлые, отливающие рыжим, волосы. За ним заходит солнце. Только в том случае, если солнце не стоит прямо перед тобой. – Аполлон. – Формальности, но ты мог бы вести себя и повежливее, – откликается бог, поравнявшись со мной. – Что расскажешь? Сегодня он похож на обычного подростка-отшельника. Яркие наряды бог искусств сменил на поношенную толстовку и серые, обтрепанные джинсы. Не густо. – Это вы меня сюда привели? – сквозь зубы спрашиваю я. – Только если под «привели» ты имеешь в виду контроль твоего сознания. На самом деле, это не особо трудно. Ты стал слишком несосредоточенным, Джексон. Забудь о звании героя, будь я мантикорой, ты бы давно превратился в мясную нарезку, – олимпиец слабо скалится. – У тебя в голове слишком много ненужных мыслей. – О своих мыслях я позабочусь самостоятельно. А вам следовало бы чаще следить за собственными детьми, – необдуманно бросаю я. Глаза Аполлона вспыхивают огнем. Кажется, еще секунду, и мы обойдемся без мантикоры. Сомневаюсь, что от меня останется хотя бы мясная нарезка. Олимпиец испепеляет взглядом, радует только, что не в буквальном смысле. Остынь, Джексон, тебе жить надоело? – Вы отвернулись от них, – поспешно добавляю я. – Ото всех нас. И я попадаю в точку. Взгляд бога смягчается, и он устремляет взгляд в серое небо. Кажется, этот, на вид восемнадцатилетний парень, знал все на свете, но по какой-то странной причине, продолжал держать язык за зубами. Может и мне стоит попробовать? – Тебя не должно волновать… – Но меня волнует! – Это заботы Зевса, – резко обрывает меня он. – Запомни, Джексон. Вмешиваться в дела богов опасно и не сулит ничего хорошего. Отказываясь от бессмертия, ты принял на себя ответственность за свою жизнь. Будь любезен, не нарывайся. – И что? Мы должны просто оставить все, как есть? Пять полукровок. Всего пять… – Не сомневаюсь, что у тебя есть непреодолимое желание умереть молодым героем, но подумай о матери, в конце концов, – зло выплевывает Олимпиец. – У меня не более пяти минут, до того… Ах, чертовы мойры. Слушай, внимательно Персей Джексон. То, что я сейчас скажу, может однажды спасти тебе жизнь. Я не стал задавать вопросов. Если сам Аполлон изволил заговорить со мной, дело можно считать гиблое. Не знаю, что могло удивить или расстроить меня больше, чем события сегодняшнего дня, но в любом случае, Олимпийцу это удалось. – Мне запрещено спускаться на землю. Говорить с тобой здесь и сейчас равносильно самоубийству, но тебе повезло, потому что перед тобой восстал дух поэзии. В общих чертах, никто кроме тебя самого не может заметить моего присутствия. Думаю, легко догадаться, какая там, – указывая куда-то в небо, говорит Аполлон, – задница. И, думаю, ты уже понял, что дело всех пропавших полукровок - это не шутка и не отказ богов от потомства. Я не имею права вмешиваться, да и кто я такой, чтобы сами мойры обратили на меня внимание. Аполлон сделал выразительную паузу. Неужели этот парень подбивал клинья к творительницам судеб? – Ты должен запомнить, Джексон, что верить в этом мире никому нельзя. Особенно теперь, когда… все пошло кувырком. Олимпиец замолчал и, довольный собой, уставился на меня. И что? Это все? Все напутствие, ради которого стоило рисковать? Это нелогично. – Эм-м… Это все? – Нет. Вот, оставляю тебе на память, как своему старому, доброму другу, – Аполлон шарит в карманах толстовки и выуживает оттуда странный блестящий предмет. Прежде чем я успеваю возразить, медальон миндалевидной формы опускается на ладонь. Прохладной, граненной формы, он напоминает мне блик солнечных лучей. – Медальон, – констатирую я. – Твоя девушка Аннабет не ошиблась с кличкой. – Неожиданно Апполон поднимает голову вверх, наблюдая за плывущими, ставшими словно угли, облаками. – Боюсь, твое время на исходе, Джексон. Стоило бы поспешить. Сначала я не понимаю в чем дело. Бог продолжает разглядывать вечернюю гладь неба, пока его рука не ловит в воздухе нечто похожее на вату. Снег? Неужели снег? Я следую примеру Аполлона, но когда в моих руках оказывается снежинка, я чувствую запах жженой древесины. Пепел покрывает носки моих кроссовок, опадает на куртку, заставляет задыхаться. – Что это значит? – Остерегайся собак, Перси Джексон. И помни, что небо всегда наблюдает за тобой, – туманно отвечает бог. Он в последний раз ухмыляется мне и растворяется в золотой дымке. В голове проносится тысяча и одна мысль, но прежде, чем я успеваю осознать весь ужас происходящего, со стороны лагеря доносится звук горна. Три длинных, взывающих гудка. Опасность. Тревога. Ноги откликаются мгновенно. Я несусь к лагерю, сбегая по склону вниз и стараясь не напороться на коряги деревьев. Пульс стучит в ушах, а я продолжаю задыхаться паленым воздухом округи. Я снова заложник времени, которого у меня нет. Слова «слишком поздно» могут снова нарушить тишь спокойствия вокруг меня. Но вместо ощущения дежавю, я пытаюсь сосредоточиться на главном: что все это значит? У меня не более пяти минут, до того… Слова Аполлона гулким эхом разносятся в голове. Он не мог предупредить меня. Не мог вмешаться, чтобы не изменить ход событий, но он пытался предостеречь меня. Что-то происходит… Что-то, с чем боги прежде не имели дела… …оставляю тебе на память, как своему старому, доброму другу. Мы не были друзьями с солнечным божеством. Я был не в ладах со всеми олимпийцами, но он назвал меня другом. От того ли, что испытывал ко мне теплые чувства? Аполлон хотел дать мне подсказку. Нечто большее, чем безделушка, болтающаяся в моем кармане. …помни, что небо всегда наблюдает за тобой. Олимп. Я под наблюдением всего неба. И у меня нет права на ошибку. Все должно оставаться как есть. Это проблемы Зевса? Значит, о его проблемах я должен узнать самостоятельно. Сердце ускоряется в предчувствие жуткой картины, но я не останавливаюсь. Проблемы Олимпа – проблемы полубогов. Когда они поймут, что мы неудачная, разношерстная, незадавшаяся, но семья. Би, Аннабет, Рейчел, Лео, Джейсон, Пайпер, Хейзел… Я вижу их лица, что вспыхивают в моем сознании и сменяются резкими кадрами. Они улыбаются, смеются. Они рядом. И я не могу представить, что с ними могло что-то случится. Страх, несравнимый ни с какой физической, донимающей болью, обжигает изнутри. Я боюсь, что сорвусь и разрожусь громким криком, но кто знает, что ждет меня впереди? Прикрывая лицо рукавом, чтобы не задохнуться, я выхватываю из кармана Анаклузмос. Скользя по привычной поверхности металлической ручки, что уже через секунду сверкнула светом небесной бронзы, я ускоряюсь. Делаю последний рывок. Когда лес, наконец, редеет, и передо мной восстают домики полукровок. Хотя бы то, что от них осталось. Огонь вздымается высоко над землей, так, что даже пики домиков Зевса объяты диким пламенем. Я немею от ужаса. И несмотря на то, что в лагере стоит дикий шум сражения, для меня это не больше фонового шума. Человеческие крики, металлические удары, ржание пегасов, чье-то утробное рычание. Позади меня появляется чья-то громадная тень, и прежде чем клыки рвут меня на части, Анаклузмос со свистом рассекает плоть чудовища. Когда я, наконец, замечаю, что передо мной адская гончая, я едва не задыхаюсь от ошеломления. – Мисс О’Лири!!! Оглушающий вой гончей раздается позади меня. Она хромает в мою сторону, скалясь и лая, но упорно перегрызая глотки мантикоры, что как тряпичная кукла повисла в ее огромной пасти. Адские гончие на поверхности? Аид тебя дери, что здесь происходит?! Над моей головой проносится чья-то стрела и со свистом врезается в … изваяние льда? Стрела вонзается ровно посредине лба человека-льда и поражает его разрядом тока. Тело монстра осыпается крошкой и подрагивает в предсмертных конвульсиях. – Джексон, пригнись. Прежде чем стрела Талии поражает еще одну человекоподобную ледышку, я приникаю к земле. – Что произошло? – Принимая руку дочери Зевса, спрашиваю я. – Они появились из ниоткуда. Это фригасы – духи льда. Не спрашивай по поводу гончих, я не имею об этом ни малейшего понятия. Но могу тебя обрадовать… Она умело сбрасывает пустой колчан на землю и выуживает из ножен короткую спату. – Это не все хорошие новости на сегодня? – В поиске вы как-то встречались с богиней льда… – Хиона… – Она вернулась, Перси. И, кажется, богиня в плохом настроении, – на лице Талии появляется грустная улыбка, но продолжить разговор мы не успеваем. Позади нас раздается собачий хрип и передо мной восстает громадная адская гончая с красными полукружиями глаз и клыками, по которым стекает чья-то кровь. Чья-то братская кровь. Мысль об этом пробуждает во мне ненависть, черную, как исполосованная ранами шкура твари. ...остерегайся собак, Перси Джексон.