ЧАСТЬ XIX Беатрис
Emily Browning – Asleep Emily Browning – Sweet Dreams Hans Zimmer and James Newton Howard – Antrozous
Аннабет выглядит растерянной, но продолжает упрямо идти вперед. Оставаться с остальными стало бы для нее мукой, и потому подруга бредет вдоль береговой линии, понуро опустив голову и изредка оборачиваясь, проверяя, как близко она подпустила меня к себе. Моя мечта не сбывалась, а ведь я так хотела, чтобы это все оказалось сном. Мне хотелось проснуться, обнять Чарли, увидеть Перси и Аннабет и лишиться вечного страха за свою жизнь. Просто побыть с ней рядом – тет-а-тет – ведь нам не удалось поговорить после нашего последнего разговора. Что у нее в голове – сказать сложно. Что на сердце – невозможно вообще. Воображала, которую я знала раньше, и девушка, которая шла впереди – разительно отличались друг от друга. Цвет волос и упрямство - все, что объединяло их. Заговорить первой и нарушить тишину, нарушаемую лишь тихим шелестом волн под ногами, я не могу. Просто потому, что жду того времени, когда чаша ее недоверия и отчаянья переполнятся, и она обратится ко мне за помощью. Волны накатывают на берег, словно пытаясь утащить его в своих объятиях на океанское дно. Прохладная вода щекочет босые пятки, а ветер – слабый, морской и живительный – заставляет кожу покрыться мурашками. Остров Огигия был по-настоящему красив, и представить, что богиня считала это место заключением, крайне сложно. Лианы и размашистые ветви кокосовых пальм на белоснежном берегу смотрелись некстати. Все казалось выдуманным, нарисованным и трехмерным. Аннабет же мало внимания обращала на красоту вокруг. Она все шла вперед, как будто действительно искала богиню, а не старалась укрыться в одиночестве. В какой-то момент она просто плюхается на песок и уставляется вдаль, позволяя мне подобраться критически близко. Я сажусь рядом, но продолжаю заглядываться на виды вокруг нас. Все должно идти своим чередом, а Аннабет, считай она это нужным, выскажется мне рано или поздно. Спустя какое-то время она все же изрекает: –Зачем ты пошла за мной? Ее голос надламывается, словно слова даются ей с большим трудом. Я вглядываюсь в ее лицо и замечаю брызги волн. Они стекают по щекам к ее дрожащим губам, на которых пляшет вымученная улыбка. Да нет же, не брызги – ее слезы. –Ты моя подруга, Аннабет. –И ты больше не злишься на то, что мы не рассказали тебе? Я задумываюсь. По-моему, это последнее, о чем я вообще думала. Перси и Аннабет – первые люди, которые смогли понять и принять меня, а для такого асоциального человека как я, это было невероятной блажью. Не потому ли я полюбила их всем своим сердцем, в котором всегда хватало лишней любви? Не потому ли я безоговорочно доверяла им свою жизнь? Наверное, это не тот вопрос, который должна была задать Воображала. –Почему ты не сказала мне о… своем брате? – хрипло спрашивает она. По коже пробегается холодок. Сказать ей правду? Или умолчать? Пропустить ее вопрос мимо ушей. Нет же. Она должна доверять мне, и потому, мне надо довериться ей. –Это не то, что рассказывают между делом. Это было стыдно. Неправильно. Глупо. –Но я бы поняла, – возражает подруга. Приходится улыбнуться ей самой искренней улыбкой, на которую я способна. –Проще сказать, чем сделать. –Поэтому ты не говорила мне? Держала все в себе? –Ты не должна держать все в себе, – замечаю я, пропуская ее вопрос мимо ушей. – Если что-то происходит между тобой и Перси, ты должна была сказать мне, Аннабет. Разве не для этого существуют подруги? Она слабо усмехается. –У меня их не было. Точнее, существовали они не для того, чтобы обсуждать мою личную жизнь. Слишком много всего накопилось, слишком многое зависит от нас, чтобы теперь мы просто так сдались. А чувства – слабость, которую я не могу себе позволить. Ложь. Слишком явная ложь. –Ты можешь врать мне, вот только легче от этого не станет… Она пытается возразить, но потом замолкает, пряча свои глаза в ладонях. Аннабет не плачет. Только тяжело вздыхает и бормочет что-то себе под нос. Я копалась в ее душе, ворошила забытые раны, но хуже этого только неверие подруги в то, что я смогу помочь. –Я урод, Би. Самый настоящий урод, и ты не в силах исправить этого. И никто не в силах. –О чем ты вообще говоришь? Конечно, ты не урод. Посмотри на себя… Но она перебивает меня, размеренно качая головой. –Это началось задолго до того, как мы отправились в этот поиск. Еще тогда, когда была заточена Гея и моя кровь пролилась последней, перед тем, как мы навсегда отправили ее в Тартар, она словно задыхается, перехватывая глоток свежего морского бриза. – Кошмары преследовали всех нас, Би. Они определенно логичное завершение нашей героической жизни. Снова и снова она сглатывает подкатывающий к горлу комок. Вздыхает так тяжело, словно свежего воздуха на побережье слишком мало, и вместо живительного эффекта он душил ее своими ледяными ладонями. –Но, если кошмары Перси оставались кошмарами лишь во сне, мои посещали меня в реальности. Мне казалось, что я вижу чужие тени, как дитя Аида, но я не была им. Я стала грубой, неконтролируемой, нервозной. Все это сказывалось на Перси, но он не хотел признавать этого. В один прекрасный день, я просто поняла, что становлюсь похожей на нее… Произносить имени не нужно. Гея. Она стала героем всех ее ночных кошмаров, она донимала ее даже с того света. Ненависть ко всем богам, к титанам, к существам, которые грозили опасностью моим друзьям, возрастает во много крат. Настолько сильно и отчаянно я ненавижу их. – Сходить с ума, видеть ее в своем отражении, чувствовать, как чужие мысли вспыхивают в сознании – все равно, что вернуться в Дом Аида. Бояться за себя, за каждый свой неверный поступок, от которого зависит чужая жизнь… Мы долго молчим. Она разглядывает морскую гладь, думает о чем-то своем. Нашу истасканную обувь омывают соленые волны, а в легкие забивается приятный, освежающий воздух, принесенные откуда-то издалека. Аннабет все еще молчит, глядя прямо перед собой. – Почему ты не сказала ему? Или мне? Господи, Аннабет, у тебя же есть друзья, – мой голос подрагивает от страха. – Мы едва вернулись с того света. По-твоему, это не было нормальной реакцией на все те ужасы, которые мы пережили? Мое воображение и психика были сломлены, и я думала, что со временем это пройдет, – она снова делает внушительную паузу, пропуская песок сквозь пальцы. –Но не прошло? –Нет. Стало только хуже, – она переводит дух, а затем продолжает: – Перси не мог понять в чем дело, ведь я старалась быть его прежней Воображалой: сильной и самоуверенной. Но не получалось. Каждый день мне казалось, что лучше убить его. Чтобы не мучился в этом отравленном мире. Я знаю, я бы никогда не сделала этого, но совсем недавно… Слезы, наконец, вновь катятся по ее щекам. Она вспоминает то, что спрятала так глубоко, и что теперь пришлось вывернуть наружу. Она дрожит. Не от холода, а от страха. –Мы остались вдвоем. В комнате, которую нам выделили в лагере. Он был рад. Так рад, что мы сможем, наконец, побыть вдвоем, чего я сама так сильно боялась. Мы заснули рядом, и впервые, Беатрис, впервые мне показалось, что все мои страхи покинули меня, что я, наконец, освобождена от них…– Ее глаза вспыхнули и погасли огоньком надежды, а она сама, на секунду встрепенувшись, вновь обнимает себя за плечи. – Я проснулась от того, что руку обдавало жаром. Вместо того, чтобы занести свой собственный кинжал над Перси, я порезалась об него. И если бы не эта мелочь, сейчас бы он был мертв… Ужас и страх поглощают мою душу, обнимая и укутывая в удушливый кокон отчаянья. Пути назад для Аннабет не было, и только сейчас я понимаю, насколько далеко зашла. Почти тоже сделал со мной Купидон, и как я, человек, так трепетно любивший Воображалу, могла так поступить с ней. Я обнимаю ее за плечи, чувствую как слезы стекают по щекам, но ничего не могу поделать с собственной слабостью – пусть лучше я буду мучиться от кошмаров, пусть лучше я буду главной целью богов, пусть лучше я буду полукровкой. Только не она, только не кто-нибудь из моих друзей. Ни один из них не заслуживает этого. –Прости меня, Воображала, – шепчу я, раскачивая ее как ребенка. – Прости меня, пожалуйста. Я не должна была расспрашивать тебя обо всем этом. Думала, это незначительная ссора… Но она останавливает меня, отстраняясь. –В том и дело – ты не расспрашивала. Это твоя особенность: тебе хочется высказаться. Ты такой человек, Беатрис. Волшебный человек, – уже спокойно произносит Аннабет. Неожиданно чей-то кашель раздается совсем близко от нас, и я тут же напрягаюсь, вспоминая каждый урок моего наставника. Но вступать в рукопашный бой не приходится. Я подавляю желание улыбнуться. –Вас… ждут, – хрипло отзывается Нико. Кажется, он растерян видом Аннабет. Да и кто бы не был растерян, увидев самую смелую и сильную девушку ревущей на плече у подруги. Я оборачиваюсь к Воображале и тихо шепчу, так, чтобы услышала только она: –Иногда правда – лучше лжи. Мы с Нико идем чуть впереди, оставляя Аннабет наедине со своими мыслями. Кажется, ей действительно нужно о многом подумать, многое предпринять, чтобы хотя бы попытаться жить со своими страхами. Мой наставник малоразговорчив, как и обычно, но на этот раз его взгляд постоянно мечется в мою сторону. –Что не так? – спрашиваю я, когда любопытство одерживает надо мной верх. Ди Анджело абсолютно не плохой человек. В последнее время мне казалось, что все его поведение вызвано лишь одиночеством, от которого он, по непонятной мне причине, не мог отказаться. И, как бы трудно не было это признать, он заботился обо мне. В своей странной, грубой манере. Поэтому мой вопрос то ли раздражает, то ли заставляет его напрячься. –Очередной секрет? – вздыхаю я. – Перестань, посмотри как красиво вокруг. –Мир в опасности, а ты безбожно сентиментальна, – отрезает Нико, поглядывая на Аннабет. – Нужно думать о реально интересующих нас проблемах. – Твоя серьезность не решает наших проблем. Мое замечание заставляет плечи Нико нервно вздрогнуть. В яблочко, Беатрис. Единственное, что было так странно и отталкивающе одновременно: я могла задеть его. Неприступную глыбу льда, которую не брал ни один ледокол. Я не остра на язык, не остроумна. И об этом не сложно помнить, когда рядом ди Анджело, а все потому, что на его фоне – на его собранном, серьезном фоне – я выгляжу просто дурой. –Трис, – вдруг начинает он, понижая голос. – Пообещай мне, что не станешь лезть на рожон. Хотя бы не в одиночку. –К чему ты это? – все глупые мысли улетучиваются. Видимо, что-то по-настоящему беспокоило Нико, но он не мог произнести этого. Хотя бы потому, что был слишком серьезен и собран. Репутация – превыше всего. Он не отвечает, выжидающе посматривая на меня. Приходится кивнуть, чтобы под его тяжелым, хмурым взглядом волосы не встали дыбом. Неужели он всегда был таким? Ох, как я ненавидела себя за этот вопрос. Он слишком часто всплывал в подсознании, беспокоя и теребя меня, почем зря. Был или не был – передо мной Нико сегодняшний, остальное разве важно? Сердце щемило от боли, когда воспоминания волнами окатывали меня с ног до головы. Нико. Маленький, веселый Нико. С теплыми, карими глазами и ямочками на щеках. Его теплые ладошки в моих руках. Его милая, волшебная улыбка, словно калька, проявлявшаяся тогда, когда сегодняшний ди Анджело улыбался мне. Так редко и слабо, едва-едва позволяя уголкам губ приподняться выше нормы. А затем – тот же хмурый взгляд, те же холодные указания, та же безразличность. Маленький Нико был единственным гостем моих снов последние пару недель. Я изучила его, привыкла и привязалась к нему. Просыпаясь и замечая ди Анджело в темной одежде, вместо разноцветных футболок с героями мультфильмов, я понимала, как сильно мне хотелось бы помочь ему. Не узнать причину его грубости, а попытаться стереть ее из воспоминаний кареглазого мальчишки. –Ты хоть во сне не ходишь? – голос Нико насмешлив, и я тут же вскидываю голову в надежде увидеть улыбку. Вот. Еще доля секунды. И она угасла. Но когда я перевожу взгляд на Арго-II и замечаю среди своих друзей двух новых незнакомцев, по коже пробегается мороз. Девушка с карамельными волосами, счастливой улыбкой, но растерянным выражением лица. Как будто она искала кого-то. И, к моему ужасу, когда ее глаза встречаются с моими, она шагает к нам навстречу. Она не излучает никакой угрозы, но Нико заходит чуть вперед, уверенно касаясь рукояти меча. –Беатрис, – девушка выглядит ошарашенной, когда равняется со мной. – Ты должна кое с кем… –Она никому и ничего не должна, – голос ди Анджело не только груб, но еще и пронизан какой-то холодной ненавистью. – Я уже говорил тебе – оставьте ее в покое. Глубокие карие глаза упрямо уставляются на моего наставника. -Она вправе решать с кем и когда ей говорить, отпрыск Аида. Меня коробит от этих слов. Сложно сказать, почему именно мое отношение к девушке меняется молниеносно. В ушах надрывной дробью выстукивает пульс, а вместе с тем пульсируют ее слова, наполненные отвращением: «Отпрыск Аида». –Давайте начнем сначала, – хрипло говорю я. И кареглазая успокаивается. – Тебя уже ждут. Пожалуйста, Беатрис, ты должна поговорить с ним пока не случилось непоправимого. У него остались считанные минуты. Сердце все чаще замирает в груди. У кого остались «считанные минуты»? Но она не дает мне задать вопроса, просто тянет куда-то в сторону Арго-II. Пытаюсь найти опору в глазах своих друзей, но даже Фрэнк, огромный добродушный Фрэнк Чжан, выглядит жутко напуганным. –Калипсо, пожалуйста, – рядом возникает Перси. Он пытается перехватить мою руку, но богиня движется слишком быстро, таща меня за собой. Глаза Джексона такие же, как и у Фрэнка – не верящие, отстраненные. Значит, это та самая Калипсо? Не слишком радушная встреча. Но Лео не пытается вмешаться, и никто не пытается. Когда я подхожу к борту корабля вплотную, и лунный свет едва очерчивает поверхность земли, все вопросы, казавшиеся раньше чем-то важным, улетучиваются. На песке, прислонившись к деревянной поверхности судна, сидит мужчина. Его одежда обтрепана, а в некоторых местах обуглена вместе с кожей. Его лицо заливает пот, губы одурманено зовут кого-то, а его тело подрагивает в лихорадке. Неожиданно, его рука тянется в нашу сторону, и я непроизвольно пячусь назад. – Беатрис, пожалуйста, – кладя мне руки на плечи, взмолилась Калипсо. – Просто выслушай его, дай объясниться. – Ему нужна медицинская помощь! – грубо отрезаю я. – Нужны полотенца, вода… Хоть что-нибудь! Нико преграждает мне путь. В глазах сына Аида пляшут знакомые мне огоньки недоверия. Так он смотрел на всех – с презрением и опаской, и зачастую это было абсолютно безосновательно. Глядя на Калипсо, такую юную, похожую скорей на девушку, нежели на богиню, я видела человека, излучающего надежду и уверенность. Уверенность в том, что израненный мужчина не может причинить мне вреда. И я, подчиняясь порыву, сжимаю его вечно ледяную ладонь. Кажется, он не особенно рад такому «со мной все будет в порядке», но, если честно, меня не особенно заботит это. Нико не обидчив, ему просто нужно поддерживать репутацию. Я шагаю вперед, но он еще крепче сжимает мою ладошку. Это вызывает и улыбку, и раздражение. –Отпрыск Аида? – хрипло говорит незнакомец. – Мне следовало бы догадаться… -Его зовут Нико, – отчего-то грубо произношу я, шагая ему навстречу. – Вы хотели поговорить со мной? Говорите. На его израненном лице, покрытом недельной щетиной, появляется слабая улыбка. Я с ужасом понимаю, что она знакома мне. Где-то. В каком-то потаенном уголке сознания всплывает какая-то зацепка, но так же быстро, как и прежде, мои мысли, словно обжегшись, ускользают прочь. –Наедине, Беатрис. Эта фраза заставляет мои коленки слегка дрогнуть. –У меня нет секретов от моих друзей. Но он продолжает стоять на своем, качая головой. –Беатрис, поскольку твои друзья представляют для меня угрозу, я не могу так просто поддаться на твои чистосердечные речи. –Угрозу? Разве что, если вы не представляете угрозы для нас. Нет, никаких разговоров тет-а-тет. Его горло хрипит и издает булькающие звуки, словно он полон воды. На самом деле, не воды, а крови. Она тонкой струйкой стекает по его губам к подбородку. Дрожащей ладонью он стирает алую жидкость, размазывая ее по лицу. –Слишком мало времени… Калипсо реагирует мгновенно. Едва я оборачиваюсь, она отталкивает Нико в сторону. Когда оборачивается ко мне, я замечаю в ее глазах только дикую, непроглядную печаль. Это сбивает с толку, и я не успеваю среагировать должным образом – так, как хотел бы того мой наставник, который уже обнажил меч. Все, что мне удается – рвануть вперед, прежде чем неведомая сила отбрасывает меня в сторону. Я пытаюсь встать, чтобы повторить попытку, но взгляд натыкается на купол, образовавшийся вокруг нас. Он поблескивает в лунном свете золотым ободом, не давая ни единому звуку ни пройти, ни выйти за его пределы. Купол прозрачен, потому я вижу, как забыв о Калипсо, Нико кидается в мою сторону. –Все в порядке! Эй, успокойся, все в порядке! – я кричу в надежде, что его руки перестанут колотить по поблескивающей поверхности. – Я жива, видишь? Со мной все в порядке! Но это бесполезно. Руки ди Анджело, позабыв о болевом пороге, раз за разом опускаются на купол. Вместо вреда незримой преграде, я замечаю кровь, стекающую по светлому ободу, и вижу, каким бешенством горят глаза Нико. Я продолжаю кричать, что со мной все в порядке, а купол продолжает поглощать любые звуки. Все происходит так быстро, так стремительно, что глаза мельтешат по поверхности купола, и я замечаю, как на Калипсо тут же набрасывается Лео. Он хватает ее за плечи, кричит от ярости, а другие полукровки уже спешат на помощь ди Анджело. Как будто я значима. –Это мера предосторожности, – хрипит мужчина позади меня. –Выпустите меня. Немедленно, – членораздельно произношу я. Он сменил свое положение. Привстал на колени, протягивая ко мне свои окровавленные руки. Я вспоминаю о таких же поврежденных руках Нико и немедленно оборачиваюсь. Его лицо такое же, как и прежде: яростное, ненавидящее, жуткое. По коже бегут мурашки. Не из-за его вида. Из-за той боли, которую причиняет каждый его удар по куполу. Из-за той боли, которую терпит или не замечает сам Нико. –Чего вы хотите от меня?! Мужчина, услышав смирение в моем голосе, слабо улыбается. Он умирает. Умирает медленно и мучительно. Отчего-то эта мысль доставляет мне удовольствие. –Подойди, Беатрис. Всего пару минут твоей жизни дадут тебе ответы на многие твои вопросы, – тихо продолжает он. – Где Чарли? Кто ты на самом деле? И почему стала видеть сквозь Туман только теперь? Каждый его вопрос попадает в цель: я чувствую, как внутренности от напряжения нестерпимо ноют. Мне нужны ответы. И пусть я не могла довериться умирающему, мне хотелось услышать о Чарли еще хоть слово. Чарли. То самое, ради чего я согласилась принять действительность таковой, какой она является на сегодняшний день. Я готова умирать, сражаться, разрывать зубами чужую плоть – лишь бы Чарли остался жив. Это чувство глубже подсознательных инстинктов. Я знаю, что Нико кричит, истошно и злобно, когда я шагаю в сторону незнакомца. Знаю, что он считает меня дурой в этот момент. Знаю, что он вряд ли сможет меня простить. Я не попыталась выбраться, не попыталась сражаться, не сделала абсолютно ничего для того, чтобы остаться в живых. А ведь я могу умереть. Только он вряд ли понимает, насколько сильной была любовь и тоска по Чарли. Потому я, не обернувшись, присаживаюсь на колени перед израненным телом мужчины. –Что я должна делать? У него голубые, пронзительные глаза. Я запоминаю это последним, перед тем, как его ладонь опускается на мой лоб. –Поверить мне.***
James Newton Howard – I'm Listening Hans Zimmer and James Newton Howard – Corynorhinus
Если пустоту можно назвать пустой, то это именно то, что окружает меня. Я слепа. Любой шорох или движение, раздающиеся в округе, заставляют мое тело принять боевую стойку. Так учил Нико. А он не позволит мне вот так просто погибнуть. Он не хотел бы, чтобы я так погибла. Вот только пульс еще бьется под кожей, а сердце заунывно колет от страха в груди. Значит, я еще жива. Ты не умрешь, Беатрис. Я не позволю этому случиться. Меня встряхивает, словно от удара током. Я пытаюсь разглядеть во тьме пустоты хотя бы намек на собеседника. Пустота остается пустотой. Ничего не изменилось, кроме эха, расползающегося в прежней шероховатой тишине. Единственное, что я успеваю понять: я слышала этот голос прежде. Ты слышала меня тысячи раз до этого. Я приходил к тебе тогда, когда ты нуждалась в этом. Когда была ослаблена, ранена или больна, Беатрис. Когда отчаивалась. Когда нуждалась в опоре и поддержке. Голова начинает раскалываться от громкого голоса незнакомца, а уши улавливают в его голосе все тот же булькающий звук. Воображение рисует его лицо и как по нему стекает алая жидкость. Я пячусь назад, углубляясь в ничто. Может, ты не знала моего имени, но помнила, как обратиться ко мне. Хриплый голос совсем рядом, над ухом. Он добрый, по-отцовски мягкий, пронизывающий добротой до кончиков пальцев. –Вы… это вы были в моих снах? Вы звали меня? Иначе я никак не мог связаться с тобой. Они бы заметили. Они бы нашли тебя. –Кто они? О чем вы говорите? – мой голос словно отталкивается от невидимых стен, возвращаясь ко мне волной вибрации и эха. – Вы обещали, что скажете мне, где мойры держат Чарли! И я скажу, Беатрис. Непременно скажу. Но сначала ты должна узнать правду. Понять, зачем ты здесь и почему столкнулась с миром полукровок. –Чарли! Все остальное не имеет значения! Но его это мало волнует. Хриплый голос его стихает, а в черной пустоте раздается нарастающий шум. Словно совсем рядом взлетно-посадочная полоса, и надо мной вот-вот взлетит самолет. Мне даже приходится закрыть уши руками, чтобы вой не оглушил меня окончательно. Из горла вырывается слабый крик, когда шум достигает своего апогея. В тот самый момент он вновь начинает свою речь. Ты знала, что твое имя означает «храбрая»? Пустота вокруг нас распадается. Мелкими песчинками она осыпается на пол, пропуская свет – яркий, солнечный свет – на свободу. Глаза режет от неожиданной боли, но он тут же исчезает. Как исчезает и неведомый голос незнакомца, ужасный шум, страх или любые другие эмоции. Я оказываюсь в маленькой комнатке. Мебель здесь обтертая и старая. Затхлый запах гари и теплой выпечки смешивается во что-то знакомое и далекое. Повсюду картины, разбросанные игрушки и детские вещи. С улицы, из крохотного, едва приоткрытого окошка, доносится шумы машин, вой завода. Мне не нужно выглядывать наружу, я уже знаю, что нахожусь в съемной квартире на окраине города. Вся дешевизна помещения и теплый запах вкусностей заставляют мое сердце сжаться от неимоверной боли и тоски, будто… …будто я вернулась домой. Но в какой-то момент вся радость испаряется из этого места. Вся теплота и уют будто выцветают с цветочных обоев, окрашенных в некоторых местах в рыжие полосы ржавчины. Я слышу чей-то слабый всхлип за стеной, а за ним только тишину, что наполнена чужой, неизведанной мне тревогой. Толкнув дверь рукой, я оказываюсь в крохотной кухоньке. Здесь фурнитура ничуть не лучше – такая же грязная и обшарпанная. Окно выходит на пузатое здание завода, от труб которого взвинчиваются клубы серого дыма. На подоконнике сидит хрупкая, тоненькая женщина, с сигаретой, зажатой между выцветших губ. У нее светлые выгоревшие волосы, ниспадающие каскадом на ее плечи. Руки у нее худые, а пальцы совершенно тонкие. На ее лице играют лучи закатного солнца. Рядом тикают часы. Совсем близко, где-то над ухом. Повинуясь немыслимому порыву, я оборачиваюсь. Видеть его таким: одетым в чистую белую рубашку и темные джинсы было немного странно. У него по-прежнему лазурные глаза и слабая, вымученная улыбка. Помимо изменений в одежде, на нем нет еще и ран. Пальцы его нервно выстукивают по столу надрывный ритм. Он нервничал. Как никогда прежде. –Пэгги, – голос его очень ласковый, практически умоляющий. –Нет, это просто невозможно, – вторит его голосу женщина. Кажется, будто она едва не плачет. –Ты предлагаешь мне уехать? Вот так бросить дом, работу? Бросить ее одну? Последнее предложение дается ей с трудом. Она нервно затягивается и так же резко выдыхает клубящийся, белесый дым. Ее плечи изредка подрагивают, а голова безвольно опускается на окно. – Ты должна скрыться. Рано или поздно они найдут тебя, и тогда пощады не жди,– уверенно говорит мужчина, забыв о нежностях. – Пэгги, ради нее, ты должна умереть. От таких слов у меня в жилах стынет кровь, а вот женщина только усмехается. Горько. Обиженно. Болезненно. – Тебя не было столько лет. Двенадцать или уже тринадцать, Гелли? –Ты должна бежать. Не позже сегодняшней ночи, – мужчина встает со своего места у стола, чтобы подойти к женщине вплотную. – Пойми же, нам не скрыться. Только не вместе. –Потому ты бросил нас? Такой горькой, практически обозленной обиды в голосе, я не слышала никогда прежде. Ее глаза упрямо уставляются на мужчину, который опускается рядом с ней на подоконник. Он ласково берет ее лицо в свои ладони и смотрит так, как никто и никогда не смотрел на эту женщину. –Я ушел, чтобы никто и никогда не причинил вам вреда, милая… Она вырывается, отворачивается от него. Роняет сигарету на пол и еще долго смотрит на нее, словно в этом и заключается смысл ее жизни. Мне так жаль эту хрупкую, маленькую и несчастную женщину, что хочется кинуться на незнакомца. Но она, кажется, привыкла. Привыкла к его отсутствию и даже не удивилась его появлению. –Ты был рядом. Всегда рядом со мной. Оберегал на расстоянии, не смея приблизиться. Почему? Почему так произошло? С тобой? – говорит она и поспешно добавляет: – С нами? Вот только он не знает ответа. А в комнату уже врывается темноволосое чудо. Девочке не больше двенадцати. У нее веснушчатое лицо, светлая улыбка и зеленые глаза с оттенком золота. Лучи солнечного света, касаясь ее, приобретают серебряный оттенок, словно ластясь к ней. –Мам, в магазине не было сыра, я купила… Она замирает в проходе, увидев незнакомца, но свой заветный вопрос «кто это», она так и не задает. Маленькая женщина устало улыбается ей, а затем произносит: –Погуляй немного, милая. Я скоро закончу. –Все хорошо, мам? – подозрительно переспрашивает девочка. Мужчина улыбается, глядя на золотые блики солнца в ее волосах. –Все отлично, Беатрис. Прежде, чем я успеваю кинуться к женщине, комната, подобно пустоте, осыпается. Свет становится теплым, еще более мягким и я узнаю его – теперь я в кафе. Том самом кафе, где мы сидели с Нико. Когда картинка восстанавливается полностью, и я обретаю способность видеть, я оказываюсь у кассы. Той самой, где у незадачливого кассира я заказывала нам кофе. Растерянная и пугливая. Жалкая, на самом деле – так бы, наверняка, сказал Нико. К своему удивлению, я обнаруживаю того самого кассира в компании израненного прежде незнакомца. Приходится подойти ближе, чтобы расслышать их грубый разговор. –…особенно сегодня, когда… –Знаю, – отзывает светловолосый. – Я начеку, папаша. Не боись. Но мужчина слишком серьезен, чтобы так просто закончить этот разговор. Он сжимает плечо парня и тот, вместо того, чтобы вскрикнуть, выдавливает из себя наглую улыбку. Я восхищаюсь смелостью этого малого. Но незнакомец продолжает удивлять меня. –Они будут здесь с минуты на минуту. Ты должен все подстроить так, как будто бы это случайность, иначе… –Мойры найдут тебя, – заканчивает за него парень. – Ты доверился мне, а я доверился тебе, так что перестань строить из себя дутого индюка – свое дело я знаю. –Ты не понимаешь, – качает головой растерянный мужчина. – Она… она обязательно должна выжить. Ты не знаешь его, Беатрис. Хотя встречала прежде уже не раз. –Кто это? – бросаю я в пустоту, в надежде, что голос откликнется. Тот, кто был твоим хранителем все эти годы, пока я не мог подобраться к тебе ближе. Он защищал тебя и оберегал, пока ты считала его лишь прохожим… Вспышка. Яркая. Белесая. Словно белое полотно снега. Проспект. Он полон спешащих людей, снующих меж светофоров. Яркое солнце, что заливает все пространство, слепит играющимися на снегу брызгами диамантов. Где-то фырчит снегоуборочная машина, но она стихает, как только голос возвращается вновь. Он был рядом, пока ты не подозревала этого. Звонок телефона раздается в замершей тишине. Люди продолжают идти, а единственный звук – гул мобильного телефона. Я пытаюсь отыскать хозяина надрывающегося гаджета. Звук все сильнее. Мои перепонки готовы лопнуть от слишком сильного, отдающего вибрацией шума. Но когда глаза натыкаются на незадачливого прохожего, шок парализует мое тело. Это я. Я иду, глядя на небо, словно зачарованная. Это я не слышу звука собственного мобильного, разглядывая снег под ногами. Толпа все летит семимильными шагами куда-то вперед, жужжит, надрывается. Я – отдельно существующий орган, который то замирает, то продвигается вперед мелкими перебежками. Но меня останавливают. Сердце глухо бьется в груди, набирая обороты. Тот же светловолосый парень, та же извиняющаяся, лукавая улыбка. –Девушка, у вас телефон звонит… Тот же насмешливый голос. Он следовал за тобой попятам, помогая тому, кто был в состоянии защитить тебя… Переулок темнеет. Над улицей вспыхивают тысячи различных фонарей и вывесок. На этот раз я не слепну. Я вижу чью-то тень, мелькнувшую на проспекте, и ноги сами несут меня вслед за ним. Хочется закричать, позвать его, привлечь внимание. Но я не могу – я всего лишь невесомая, легкая тень, скользнувшая в чужие воспоминания. Это запрещает мне любые поступки главного действующего лица. Я – лишь наблюдатель. Нико бежит вперед, но толпа словно заглатывает его. Парня швыряет из стороны в сторону, а он продолжает выкрикивать мое имя. Так же, как тогда, перед куполом. Сердце сдавливает в тиски от обиды. Я ведь предала его, поддавшись мимолетному порыву и оказавшись в этой неразберихе. Но он не услышит и не увидит меня, потому я продолжаю следовать за ним сквозь толпу. Он чертыхается, вспоминает всех греческих богов, но ему едва ли удастся догнать меня… Он сражается с толпой, а она так удачно все пополняется новыми лицами. Будто кому-то это было на руку. Мойрам, к примеру. Тот самый день, когда они похитили Чарли. Он бессилен. Как ему найти меня в этой давке? Как узнать, что я свернула два квартала назад? Но неожиданно его толкают в сторону. С такой силой, что он едва не вышибает стекло витрины. Он злится еще больше, а за тем поддается назад, в поисках шутника. Он видит светлые волосы убегающего парня и вместо того, чтобы продолжить поиски, Нико допускает ошибку: поддается эмоциям, хотя так умело скрывал их прежде. В руках уже блестит меч и мне страшно представить, что видят вместо него прохожие. Он следует за обидчиком нервно закусывая внутреннюю сторону щеки. Его лицо во время бега очень сурово, собрано и полно ненависти. Но оно разглаживается, как только в сознании раздается чей-то голос. «Беатрис» И он нашел тебя, ведь твой хранитель указал ему дорогу. –Кто этот человек? Не человек, Беатрис. А тот, кто давно занимается моей работой. День за днем моя колесница скользит по небу, благодаря ему. Вспоминать мифы не приходится. Это слишком просто. –Апполон… А ты моя дочь, Беатрис. –Это невозможно… Нелепо, просто. Я не полукровка, – упавшим голосом говорю я. Потому, что ты не признана своим родителем. Именно поэтому мы здесь. Я признаю тебя. Ты – дочь солнечного божества… –Гелиос, – хрипло произношу я, чтобы затем мое сознание и тело разорвало жгучей, отчаянной болью. В последний момент я слышу только тиканье часов. Где-то рядом. Совсем над ухом.