XXIV ПЕРСИ Bastille – Oblivion Coldplay – True Love
Когда-то давно я уже бывал в этом месте. Вязкая жидкость, попадая в горло, обжигает. Воздуха хватает лишь на мгновение, а затем, иссякнув, становится до дури плохо. Но держаться на плаву легко. И дело тут даже не в воде, которая давит на уши. Я вешу не более трех килограмм. Голова пуста, как мыльный шар, и только боль в висках напоминает мне о том, что я все-таки жив. Жив, но это вопрос времени. Пытаясь вспомнить, как оказался в воде, натыкаюсь на глухую, непробиваемую стену. Последнее, что приходит на ум – грозовые глаза (или это было серое небо?). В любом случае, осталось мне немного. Это понятно по головокружению сопутствующему потере сознания. А затем – смерть. Как иронично, утонуть мне – сыну бога морей. В этом что-то есть. Тело погружается в толщу воды все глубже. Казалось, она игнорирует все мои призывы. Хотя должна ли? Если раньше я мог ощущать ее каждым своим нервом, то теперь, тонкая связующая нить будто оборвалась. Или ее разрезали. Мойры. Очнись, Джексон. Если только не чья-то шутка. Я неуверенно шевелю кончиками пальцев на руках. Если и есть какой-то успех, то только мизерный. Голова становится тяжелее всей массы тела. У меня мало времени, Перси. Все, что ты должен знать – у меня и Беатрис все в порядке. – Нико? – моя реплика выпускает в водную гладь рой пузырьков. Воздух иссяк окончательно. Отлично. А теперь поднимай свой зад, Джексон. Тебе пора. В это мгновение кто-то словно приоткрывает окно, и в легкие попадает жизненно необходимый кислород. И его хватит, чтобы предупредить Нико. На одно единственное предложение. – Мы отправляемся в Нью-Йорк… Я знаю. Голос ди Анджело чуть дрогнул, и он поправляет: Мы знаем. – Как ты связался со мной? – на одном вздохе произношу я. Знакомый издевательский смешок. В конце концов, я – сын Аида. Встретимся на шестой авеню. И вода словно выливается через раму того самого окна. Синяя темнота спадает, а перед глазами восстает деревянный пошатывающийся потолок. Нико жив. Беатрис жива. А мы направляемся в Нью-Йорк. Только зачем? Прежде, чем я успеваю задать себе этот вопрос, слышу чей-то знакомый голос: – Нет. – Ты должна поесть, – упорствует второй, не менее знакомый. – Не голодна, сказала же. – Дай мне хотя бы сменить тебя… – Пайпс, – резко одергивает Аннабет, – я очень благодарна тебе за поддержку, но, к счастью, не нуждаюсь в ней. Они замолкают. Я слышу, как за иллюминатором свирепствует ветер. Погода не улучшилась. По-моему, стало только хуже, но я отчего-то не чувствую холода. И только сейчас замечаю, что тяжесть не спала. Только на этот раз это не давление, а груда теплых одеял. – Ты так изменилась за последний месяц, – тихий, пустой голос Пайпер раздается в глухой тишине некстати. – Не понимаю, почему, Аннабет? Мы были лучшими подругами. – Все в порядке. – Нет, не в порядке. Ты говоришь это каждый раз, когда я пытаюсь начать разговор, – упрямо повторяет дочь Афродиты. – Мы не чужие люди. Ты можешь мне доверять. – А что, если я просто не хочу разговаривать с тобой на этот счет? – Но для этого должны быть причины. Голос МакЛин делается ломким. Я ощущаю, как каждое слово, будто пощечина, опускается на ее лицо. К несчастью, эту Аннабет не останавливало даже тот факт, что ее подруга готова вот-вот расплакаться. Ее вообще ничего не остановит. – Это все, что ты хотела обсудить? – спрашивает Воображала едко. – Потому что я таки не хочу обсуждать это с тобой. Самая звонкая из всех пощечин. Пайпер встает со стула, и тот отзывается тихим скрипом. Она не посмела хлопнуть дверью. Не посмела возразить. Не позволила себе оскорбить Чейз. Почему же Аннабет позволяет себе это? Я надеялся, что услышу ее тихий плач, всхлип, пусть даже ругательство. Но ничего этого не было. Есть только тихое постукивание где-то наверху и звук завывающего ветра за окном иллюминатора. Безразличие. Ей безразлична участь каждого из нас. В особенности меня. Вспоминая то, как всего несколько часов назад мои губы касались ее, я невольно становлюсь свидетелем того, как меняется мое отношение к ней. Не любовь? Не ненависть? Не злость? Не доброта? Это что-то смешное. Что-то не сочетаемое, но соединившееся по воле случая. Она сидит у стола. В углу комнаты, не замечая при этом, что я уже давно наблюдаю за ней. Сутулая спина, разметавшиеся по плечам золотые локоны и тени, что скачут по ее голубому пуховику. Несколько раз она передергивает плечами, что-то бормочет под нос. Такая знакомая. Такая до боли родная. Моя. Моя Аннабет, которая уже давно мне не принадлежала. Холодная, озлобленная и чужая, а сердце по-прежнему щемило в груди из-за отвратного, непонятного и все такого же чужого желания обнять ее за плечи. Нужно бы забыть об этом. Сосредоточится на том, что важно – жизни миллиардов людей зависят теперь от семи полукровок. Сконцентрироваться на том, что мы должны остаться в живых, каждый из нас. Но я не могу. Хочу и не могу. Вспоминая, как обнимал Аннабет прежде, как таял в руках этой вредной девчонки, и как переживал рядом с ней сотню смертей и жизней. С каждым нашим столкновением становилось ясно – чем дальше она отталкивает, тем ближе я хотел быть рядом с ней. – Ну, что ты так смотришь на меня? – насмешливым голосом произносит она. Я прихожу в себя как раз в тот момент, когда Аннабет встает со стула и бредет к моей кровати. – Я… – Молчи. Ты слишком долго пробыл без сознания, – своим обычным, строгим тоном произносит Чейз, присаживаясь на корточки рядом с постелью. Ее ладонь касается лба, а затем она облегченно вздыхает. – Хвала богам, – улыбается она. – Лихорадка прошла. Я недоуменно хмурюсь. – Да, Джексон. В конце концов, ты не Геракл и не Ахилл. Как себя чувствуешь? – Мне можно говорить? – растерянно спрашиваю я. Воображала улыбается. Удивительной, необыкновенной улыбкой. – Значит, лучше. Яд гончих слишком сильная штука. И воспоминания огревают меня по голове в эту же секунду. Я был на грани. Это было слишком близко к смерти. Когти вошли слишком глубоко, занося в кровь смертоносный яд. И говоря смертоносный, я никак не преувеличиваю, вспомнить хотя бы создателя гончих. Я ежусь. – Холодно? – тут же находится Аннабет. – Мы нашли всего два одеяла, и одно из них пришлось отдать Талии. Пыльники не согревают, да? Все равно, что я снова концентрировался на поднятии волны, представляя, как она зарождается во мне самом. Чувство – огромное, ластящееся цунами, что не уничтожает, а обволакивает меня, оставляя после себя приятную дрожь. Стараясь не подать виду, я спрашиваю: – Поэтому я лежу на животе? Ты выводила яд? Аннабет закатывает глаза. – Больно мне нужно твое спасение, Джексон. Но тебе лучше не двигаться до прибытия. – Это будет сложно, учитывая, что в пути нам осталось провести двое суток, – шутливо бросаю я. Вот только Воображала почему-то напрягается. Заглядывает в самую душу своими стальными глазами и расстроено качает головой. – Я же говорила, ты пробыл без сознания слишком много… Приходится привыкнуть к той мысли, что полукровкам нельзя быть эгоистами. – Сколько? – опустошенно спрашиваю я. – Несколько часов до начала представления, – хрипло отвечает Аннабет. Я собираю всю силу воли в кулак и привстаю на локтях, чтобы оказаться с ней на одном уровне. Она пытается отстраниться, но прекрасно понимает, что это не поможет. И потому, когда я выхватываю ее локоть свободной рукой, она даже не сопротивляется. – Чтобы не произошло с нами в прошлом, я не дам тебе умереть, ты поняла меня? Не бросайся в самую гущу событий, иначе я полезу за тобой, ясно? – слишком уверенно говорю я. – Без глупостей, Чейз. А затем происходит самая невероятная вещь, которая случалась со мной на протяжении всей моей жизни (а случалось со мной, поверьте на слово, не мало). Ее губы – сухие и жаркие – касаются моего лба. Короткий, рваный поцелуй, пробуждающий внутри меня волну неистовых, спрятанных эмоций. – Хватит звать меня по фамилии, – говорит она шепотом, чтобы затем встать и уйти прочь. В этот момент я самый счастливый человек на всем земном шаре. Невероятное счастье заполняет меня до самых краев, а заметная перемена в поведении Воображалы, которая еще пару минут назад кидалась на Пайпер, не бросается в глаза. Единственное, что по-настоящему тревожит меня – отблеск, мелькнувший в глазах Аннабет. То ли отраженье света настольной лампы, то ли… Сверкающие мириадами звезд слезы.*** Blueneck – Seven Groove Addicts – Last Days
– Спящая красавица, – я узнаю этот издевательский тон и встречаюсь взглядом с голубоглазой Талией. Все взоры и так прикованы ко мне: ослабевшему, опирающемуся на бортмачту Перси Джексону, некогда герою Олимпа (если бы сейчас этот титул сыграл в войне богов какую-нибудь роль). А Грейс не сделала мое появление более «внушающим». – Рад, что ты жива, Талия, – без тени иронии, приветствую ее я. Сразу прорваться к дочери Зевса не удается. Меня тут же осыпают вопросами о моем состоянии и под руки усаживают за стол, где я тут же получаю порцию амброзии и пару галетов – единственное, что осталось из наших скудных запасов. Похоже, резерв исчерпан. Мои друзья с трудом отводят голодные взгляды. С таким подходом нам не попасть на Олимп. – Нужно остановиться на дозаправку, – говорю я, с трудом отрываясь от галеты. – Нет времени, – мгновенно отвечает Фрэнк. – Мы пытались рассчитать наше время по максимуму, но для того, чтобы забраться в магазин, нам нужен Вальдес, который бесценен на поле боя. – Ты льстишь мне, толстячок, – находится Лео тут же. – Но в чем-то он прав. Не судьба нам добраться до магазина, чтобы не урчать животами перед предками. Неужели никак нельзя было захватить своих слуг с острова? Калипсо хмурится, кутаясь в складки теплой куртки. – Они привязаны к острову магией. Это так же невозможно, как оторвать от Земли гравитацию. – Ладно, есть еще предложения? – вмешивается Талия. – Я имею в виду, без использования магических штучек. Методом лома? – Удачи тебе, дочь Громовержца, – беспечно ляпает Лео. – В двадцатиградусный мороз твой лом бесполезен так же, как и любое другое оружие. – Внизу нет пропитания, – игнорируя выпад Лео, начинает Талия. – Нет ничего, кроме льда и снега. Все под заметами, оледенелое и безвкусное. – Но Вальдес мог бы… – Нет, Фрэнк. Вальдес не мог бы. Нам не подойти к земле ближе, чем на сто метров. Нас заметят, а потом убьют. Мы, – она неопределенно кивает на вход в каютное отделение, где скорей всего, все еще были дети, – едва выживали на мороженых сухарях. Мы пробыли на поверхности почти четыре дня. Для примера, скелеты Нико пали в первые пару часов. – Талия… – Вернемся к плану взятия Олимпа, – голос Талии резок, но сейчас я согласен с ней. – В Нью-Йорке нас уже ждут. А если мойры и боги заодно, вернуть Чарли будет не так просто. – Особенно, если то, что сказала Калипсо – правда, и ему грозит смерть. – Но почему он? – спрашивает Джейсон, присаживаясь напротив. – Сколько ему? Он же ребенок еще. – Феникс – это совпадение звезд. Он был еще до того, как на свет появились боги… – Вот в чем беда – задето самолюбие Олимпийцев, – перебивает Калипсо Лео. Богиня одаряет его сердитым взглядом, и Вальдес вовремя ретируется в кабину пилота. Я дожевываю свой завтрак-обед-ужин, а Калипсо уже продолжает свое рассуждение: – И дело в том, что он куда сильнее их. Даже если это мальчишка, сила, спрятанная в нем – безгранична. И, если сейчас боги объединены общей целью – враждой с приспешниками Урана, который пробуждается у них на глазах, то после того, как погаснет пламя Гестии, хаос поселится на самом Олимпе. – И как предотвратить это? – спрашивает Хейзел, глядя на горящий огонь в жаровне, на которой Лео прежде готовил еду. – Не дать Фениксу погасить его. – С чего бы Чарли…? – Рычаги давления, – мгновенно отвечает Калипсо. – Сам того не понимая, он является слишком весомым оружием в руках как олимпийцев, так и Хионы. Беатрис станет его ахиллесовой пятой, и тогда весь мир утонет в хаосе. Жуткий вой нарастает. На палубе становится слишком холодно, не смотря на языки огня, поднимающиеся столпом. – Жутковато, – соглашается Хейзел, безразлично глядя на огонь. И вдруг я понимаю – я единственный кому явился Нико. И эта мысль слегка пугает меня. – Он не сказал тебе? – тут же спрашиваю я. Девушка выглядит озадаченной и пододвигается к огню еще ближе, в надежде согреть окоченелые руки. – Кто? – Нико. Он не являлся тебе? Глаза Хейзел загораются яркими, приветливыми огоньками, а серое лицо покрывается морозным румянцем буквально на глазах. Фрэнк аккуратно кладет ей руку на плечо, придерживая, чтобы волосы Левеск не облизал огонь. – Ты говорил с ним?! – ко мне тут же обращаются множество удивленных взглядов. – Да, хотя это до сих пор кажется мне невозможным. – Он жив? С ним все в порядке? – Мы встретимся на шестой авеню, когда прибудем в Нью-Йорк… – Ложись! – раздается из кабины пилота голос Вальдеса. Уже в следующую секунду в борт корабля врезается глыба льда, а нас хорошенько встряхивает. Угли из самодельной жаровни оказываются на палубе, и в воздух тут же вздымаются языки алого пламени. Я чудом успеваю прикрыть собой Аннабет, прежде, чем огонь хлестнул ее по лицу. Быстро стаскивая горящую куртку с плеч, я уже выхватываю из кармана Анаклузмос. – Не слишком радушный прием, – хрипит Вальдес где-то поблизости, сбрасывая за борт веревочную лестницу.