۞
Дальнейшие события отложились в моей памяти самими что ни есть некрасноречивыми сухими фактами. Может быть, это все потому, что я слишком боялась, а может, из-за того, что в дальнейшем меня ожидало будущее, отметающее всякие воспоминания «до» и оставляющее лишь загадочное «после». — Откуда ты знаешь? Что он там? Где находится это загадочное «там» — я не знаю. Но надеюсь на мою спутницу. — Ниа сказал мне. — Откуда он знает? — не унимаюсь я. Лин подходит к окну и смотрит за шторку: — Нам стоит убраться до прихода наших товарищей. Падшая накручивает лоскуты ткани себе на ладони, туго затягивает их зубами, а потом накидывает остроконечный капюшон на голову. — Держи, — она протягивает мне тяжелый мешковиный плащ с поясом под малое орудие. — Я не умею драться, — неуверенно говорю я, закрепляя пояс на талии. Апполин одаривает меня таким взглядом вроде: «а то я и сама не знаю» и из большого ящика, который мы доставили из Пантикапеи, достает длинное копье, которое складывается вдвое. — Я не собираюсь ни с кем драться и тебе не советую. — С секунд пять поглядев на меня, она добавляет: — Но помни, Ева, за свою жизнь надо бороться до последнего. Несмотря не на что. Падшая берет мою руку и дает охотничий нож, сжимает мои пальцы и быстрым движением подносит руку к своей шеи: — Ахиллесова пята каждого марсианина. Их плоть здесь крайне уязвима. В случае чего: бей и не задумывайся. — Ты знаешь, как управляться с этим? — я указываю на её копьё. — Я обучалась у лучших, — с непонятной мне грустью отвечает Лин. Из трактира мы вышли через задний ход, так что нас никто не заметил. — Куда мы направляемся? — В столицу.۞
— Есть молодые парни в двадцатом секторе, прибывшие около года назад? — произносит она. Мужчина подозрительно косится на меня. Хмурясь, он медленно кивает головой и спрашивает: — Зачем тебе? — его говор грубый, а тон неприятный. — Проведи нас. — Падшая вручает ему пару монет. Кажется, он целую вечность смотрит на неё, а потом резко кулаком бьет по кнопке, и дверь со свистящим звуком открывает нам проход в двадцатый сектор: — Вам придется ждать до конца смены. — Сколько? — До первого звона колокола, затем у вас будет несколько часов, прежде чем прозвенит второй колокол, после этого вам следует покинуть сектор. — Мужчина, посмотрев на деньги, данные ему Падшей, возвращает их обратно: — Лин? — Да? — У меня будут неприятности. Апполин, ничего ему не ответив, берет меня за руку, и мы оказываемся в водовороте трущоб. Как я узнала позже, со слов Падшей, двадцатый сектор — это промышленная зона, которую не по собственному выбору колонизировали люди. Больше двадцати лет Марс заселялся землянами. На мой вопрос: «зачем»? Апполин ответила: — Для того чтобы ваш вид не вымер. Я побоялась задать этот вопрос, но мое молчание говорило само за себя. — Мы боремся с ишимами слишком долго. Это был лишь вопрос времени, когда они доберутся до Земли. Ваш вид был слишком слаб для борьбы с ними и слишком непокорен для союза с нами. Оставался единственный доступный моей расе выход, чтобы сохранить хотя бы что-то от вашей цивилизации – колонизировать иную планету, как это делаем мы — Падшие. Двадцатый сектор был забит под завязку людьми. И все они находились в искусственно созданном мире, возведенным своими руками. — У меня есть вопросы, — говорю я Лин. Апполин не сопротивлялась. Как мне показалось, она готова была к этому разговору уже очень давно. Может быть, не со мной, но… она была готова рассказать. — Я готова на них ответить.۞
Я скучала по настоящим облакам. Таким, из которых можно слепить, выдумать образы, а в мечтах даже осязать их. Год я не видела неба, к которому привыкла. Атмосфера Венеры была настолько плотной, что через её пелену и толщу невозможно было разглядеть Солнце, что уж говорить про белые облака. А звезд там и подавно не было. Небо на Венере было совершенно другим. Но двадцатый сектор был маленьким миром, выдуманным людьми. Это место накрывала сфера, которая визуализировала двадцатичетырехчасовой земной день, как мне объяснила Лин. Небо тут было ясное, абсолютно неестественное, но доставляющие чувство ностальгии. Мы с Падшей сидим на настоящей зеленой траве и наблюдаем пускай не за реальным, но так похожим на привычное мне небо. На нас не обращают совершенно никакого внимания. И на пару секунд мне кажется, что я в раю. Подогнув под себя ноги, я задаю самый легкий и самый сложный вопрос одновременно: — Кто ты? — Меня зовут Апполин, я сестра Ниа и дочь Беона — предводителя народа камэ или, как вы нас называете, Падших. Я, как и мой единоутробный брат, родилась как удавшийся эксперимент. От союза Падшего и человеческой женщины. В двенадцать земных лет мой отец, посчитавший меня более не интересной, продал марсианскому выродку, так же увлекающемся экспериментами. — Лин говорит тихо, невыразительно. Складывается впечатление, что она повторяет это каждый день своему отражению в зеркале, как вызубренное на память стихотворение, забывая про чувства. Далее она решает не продолжать эту тему. — Впрочем, каков бы этот выродок не был, он имел огромное влияние среди политиков иных Вселенных… Она ухмыляется и глядит в пустоту. — Он знал важных людей и располагал важной информацией. — Какой? Падшая устремляет свой взгляд на меня: — Он знал, что ишимы нападут на Землю… Я хотела помочь, всего лишь помочь, спасти вас, поэтому и сбежала с Марса. Мне вспоминается раненая Падшая на кухне Сидо, которой я вытирала пот с лица и молилась о том, чтобы она выжила. — Но я не смогла. И в итоге: самые дорогие тебе люди оказались в опасности. И все это из-за того, что я не справилась. — Это не твоя вина, — шепчу я. Но она меня не слышит, вновь погрузившись в свои мысли. — Зачем Земля нужна ишимам? Апполин долго не отвечает. Она рассматривает меня, изучает каждую черточку моего лица — методично долго. — Ниа говорил мне, что ты знаешь язык жестов, — вдруг говорит Падшая. Я киваю головой — Откуда? — Мой отец был глухим. Лин кивает головой, а потом, еще раз осмотрев меня, но на этот раз как-то по-другому, задает тревожный для меня вопрос: — Кем они были? Твои родители? Расскажи мне… Я надеюсь, что она добавит что-то вроде: «если это слишком неприятно для тебя, можешь не говорить мне». Обычно люди так и поступают, но Падшая лишь внимательно глядит на меня, не давая возможности схватиться мне за эту спасательную соломинку. Тяжко выдохнув, я закусываю губу, и, обдумывая её вопрос, начинаю свой рассказ, который слышала, наверное, тысячи раз, чьи страницы перечитывала из маминых дневников. В любом случае — это справедливо — она поделилась своей историей, я поделюсь своей: — Они были странными. Им не нужен был ни один язык мира, чтобы понимать друг друга. Матери достаточно было лишь одного отцовского взгляда, чтобы узнать, чего он хочет. Такими они были. Мама моя была рыжая, как и я, с зелеными глазами, на неё постоянно оборачивались на улице, потому что… Она была такой, на которую смотреть одна отрада. А ещё у неё были миниатюрные аккуратные ручонки, совсем как у ребенка. Я удивлялась, как это она могла до швейной нитки, держать в руках медицинскую... Они с отцом познакомились в военном госпитале. Мама — медсестра, а он молодой лейтенант, единственный выживший из всего своего взвода. Он прибыл к ней босой, избивши все ноги в кровь…۞
Было около полуночи, когда меня разбудила младшая сестра. — Старшая сестра, — трясет она меня за плечи, пытаясь пробудить от глубокого сна. Обычно мой сон более чуткий, но я была на ногах больше двух дней и уже не помнила, когда в последний раз мне удавалось поспать больше нескольких часов. Позавчера разбомбили ближнюю к нашему госпиталю военную базу. Сотни раненых солдат расформировали по лазаретам, и естественно, на наш госпиталь припала львиная доля раненых. — Что случилось? — сонно бормочу я. — Там солдат, — говорит она и тянет меня за руку, когда я, наконец, встаю и в потемках надеваю халат. — Что с ним? — раздраженно спрашиваю. Бегло оглянув девочку, качаю головой. Её зовут Джиа, вроде так. Она совсем ещё ребенок, ей не больше пятнадцати, и насколько я знаю, на войну её привела любовь. Дурнушка влюбилась в молодого военного и, упаковав вещи, помахала своим родителям платком, потом устроилась к нам в госпиталь — изучать сестринское дело. А в итоге оказалось, что девчонка даже вида крови не переносит, что уже говорить об открытых ранах и оторванных конечностях. Поэтому когда мы идем по полутемному пустому коридору, я думаю о том, что в фойе меня ожидает полутруп с обрубками вместо конечностей, но в итоге, торопливо семеня между палатами, я заворачиваю за угол и врезаюсь в чью-то грудь. Бормоча извинения, я встречаюсь лицом с военной формой авиации. Мой взгляд опускается ниже, и я вижу избитые в кровь ноги, истертые в некоторых местах до белой кости. Отступив назад, красноречиво смотрю на младшую сестру, и она, надо отдать ей должное, как заведенная белочка в середине ночи подхватывает мужчину за плечи с одной стороны, я с другой, и помогает довести его до кушетки в ближайшую палату. Как я и предположила — солдаты ещё не спали. Играя в карты, они тут же всполошились, когда одна из старших сестер зашла к ним посреди ночи. Но поняв, что это их не касается, тут же принялись за былое. — Тереза, — приветствует меня майор кивком головы. Закрыв свой очередной альманах и отложив его на прикроватную тумбочку, он, кривясь от боли, тянется и садится на кровать. — Добрая ночка нынче сегодня. — И не говорите, майор. — Я усаживаю мужчину на кушетку и приказываю Джии принести кастрюлю с тёплой водой и полотенца. Парни, играющие в покер, даже не обращают на нас внимания. Оно и к лучшему. Я методично омываю ноги солдата и пытаюсь не смотреть на него, на то, как искривляется его лицо всякий раз, когда я касаюсь поврежденной кожи. Перебинтовав ноги, отпускаю их и помогаю ему лечь на кушетку, решив все вопросы оставить на завтра, но солдат не двигается и всячески пресекает мои попытки помочь ему лечь. И тогда я смотрю на него. И понимаю, что зря боялась сделать ему больно, полностью отрешенное выражение лица и пустые глаза — вот с чем я встречаюсь. — Хорошо, — говорю я, выдыхая, — пусть так. Джиа протягивает мне чистую одежду для солдата и покорно ожидает дальнейших указаний. — Ступайте, младшая сестра, — говорю я, — отоспитесь. Но девочка не сдвигается с места, показывая всем своим видом решимость и напористость. Мол, ну и что, что она вида крови боится, это не делает её такой уж плохой военной сестрой. По моему опыту — делало. Мало проку от сестры, когда она шлепается в обморок от вида красной жидкости. — Иди, Джиа, — мягко повторяю я и забираю штаны и чистую рубашку из её крошечных детских ручонок. — Хорошо, — соглашается она и на прощание глядит на майора, который добродушно салютует ей, желая спокойной ночи. — Так, посмотрим, — подбоченившись, говорю я. Спокойно, ведь делаю я уже это не впервые, расстёгиваю пуговицы его рубашки. Взглянув на погоны, шепчу: — Да вы лейтенант. — И улыбнувшись, добавляю: — Летчик. Он молчит и как слабоумный глядит в пустоту. Я тоже замолкаю. Сняв с него одежду, недовольно бурчу себе под нос, разглядывая все повреждения, залипшие от крови места на теле, многочисленные гематомы и ушибы. Обтерев мокрой губкой, одеваю его, и наконец, осматриваю голову. В конце резюмирую сотрясение и уже собираюсь оставить солдата и отправиться в постель, как слышу его тихий, глубокий голос: — Они все погибли, — пересохшими губами шепчет он. — Все они. Я присаживаюсь на корточки и смотрю ему в лицо. По-настоящему смотрю, не увертываясь. У него глубокие темные глаза, в которых живет ум, и сосредоточенное лицо, на котором отображается вся боль и усталость, испытываемая им. — Как вас зовут? — спрашиваю я. Он не отвечает. Я беру его за руки и большими пальцами поглаживаю сухую кожу. — Ответьте мне. Пожалуйста. — Ох… — слышу сочувствующий вздох от майора. — Тереза, девочка, по ходу он контуженный. Обернувшись, встречаюсь с его печальными глазами и вопросительным выражением лица. Повернувшись к лейтенанту, обхватываю его лицо руками, и заставляю посмотреть на себя. «Только не это», — мысленно прошу про себя у Бога за него. — Повторите за мной. Он молчит. — Вы можете повторить за мной? Он не отвечает. — Ладно. Хорошо, — горестно шепчу я. — Я не слышу вас, — говорит он, смотря мне глаза и мучительно сглатывая. — Я не слышу вас. И тяжело падает мне в объятья. Обхватив руками, я поглаживаю его спину, и сразу же слышу, как солдаты замолкают и наблюдают эту немую сцену. — Я знаю, я знаю, — утешительно шепчу, осознавая, что он ничего не слышит. Большая спина лейтенанта содрогается от беззвучного рыдания, и я легонько похлопываю его по спине. — Они все мертвы. Все. Я один остался… — Ты не один. Ты не один. Я ещё не знала, что всего через несколько месяцев не буду представлять жизни без этого мужчины, что стану учить с ним жестовой язык, и совсем скоро, считая дни, осознаю, что ношу ребенка под сердцем. А потом буду бежать с ним навстречу совершенно обыденному будущему, буду штопать чужие рубахи в маленькой комнатке и вдыхать запах нитей, а не медицинской стерильности.۞
— А потом они погибли. На одном из саботажей. — Мне жаль. — Мне тоже, — говорю я. И каждая в этот момент думает о своем. — Ишимы ищут новый дом, — вдруг говорит Падшая. — Мы с ними с одной галактики и имеем общую историю. Наши планеты не способны больше быть нашими домами. Но в отличие от ишимов, Падшие знают, как справиться с этой задачей — установить союз и колонизировать другие планеты, наши тела способны это вынести, а некоторые из планет готовы нас приютить, но ишимы не такие. Они берут желаемое силой, уничтожая все вокруг. Когда звонит колокол мы уже направляемся во внутрь рабочей зоны. И моё сердце громко клокочет, отзываясь в висках. — Мне страшно, — почему-то говорю я. — Ты боишься встретить его? — недоумевающе спрашивает она. Я понимаю её удивление. Ничего я не хотела так сильно, как этого. Ничего. За прошедший год. Но мое сердце готово выпрыгнуть из грудной клетки и покинуть меня. — Подожди, — я хватаю её за руку: — Последний вопрос: откуда ты знаешь, что Якин здесь? Апполин мнется на месте, и, позволяй бы время, она бы как-то отклонилась от вопроса, но, к её сожалению, время было неумолимо, и легче в данный момент было сказать правду: — По приказу Беона на протяжении двадцати лет Марс наполнялся людьми, в частности правонарушителями. Дабы избежать лишних вопросов их забирали сюда, как преступников. Об этом месте знают лишь избранные — это что-то вроде запасного плана для всех рас. И когда мы нашли зажигалку, тот марсианин сказал, что торгует вещами уродов из двадцатого сектора, и рыжая девчонка, то бишь ты, должна ему больше, нежели пару монет за эту штуковину. А перед этим, утром, Ниа сказал мне, что двадцатый сектор пополнился год назад, шестью человеческими мужчинами. Может быть, это просто совпадение, но я не верю в случайности. Апполин разворачивается и стремительно направляется в гущу толпы. На лифте мы поднимаемся на четвертый этаж — последний в этом здании. — Новичков селят выше, старички ближе к выходу, — объясняет она. Мы пытаемся не привлекать к себе внимание, но это словно пробраться в чужой дом и стараться быть своим. На нас то и дело кидают тревожные взгляды и настороженно шепчутся. — Не переживай, — шепотом говорит Лин. — Они думают, что в сектор прибыл новый корабль с марсианскими ополченцами. А мы, судя по всему, новенькие. И вправду кое-кто, особенно женщины, глядят на нас с сожалением и сочувствием. — Но мы ведь не новенькие. — Очевидно, что нет. Вот когда они об этом узнают, тогда и стоит начать переживать. Когда мы попадаем на место, которое оказывается практически пустым, не считая девушки, устремившей на нас удивленный и испуганный взгляд. Судя по всему, она ждала лифт, но наше появление испортило её возможность спуститься на необходимый ей этаж. — Вы кто такие? — требовательно спрашивает она. — Мы скоро уйдем. Обещаю, — говорит Лин, медленно подходя к ней. — Мы кое-кого ищем. Его зовут Якин. Якин Шоу. — Зачем он вам нужен? Кто вы? — она медленно отступает назад и кидает украдкой взгляды по сторонам, решая, куда ей деться. — Ты его знаешь?! — громко спрашиваю я. — Допустим, — упрямо говорит незнакомка. Я уже собираюсь встряхнуть её тоненькие плечи, накричать или начать умолять сказать мне, где он, но вдруг, краем глаза замечаю дверь. Стеклянная дверь, скорей всего звукоизолированная комната. — Ты куда собралась? — настойчиво кричит мне незнакомка, но я уже не слышу её. Апполин подходит к ней и, обхватив её плечи, говорит: — Помолчи. Мы ведь ненадолго… В отличие от Лин, я верю в случайности. Верю, что совпадения сводят нас с необходимыми нам людьми. Я верю в судьбу. А еще я верю в надежду. Из-за стеклянных перегородок я могу смотреть на него, наблюдать за знакомым силуэтом до невероятной боли в груди. Дрожащими пальцами, я касаюсь дверной ручки. Он стоит и глядит в окно, запрятав руки в карманы штанов. Его спина напряженная, а на шеи вздулись вены, и мне стоит произнести всего одно слово, которое обязано стереть всю боль прошедшего года: — Якин?