Запертый дом

Глава 1 Рунгерд сидит напротив на старом, расшатанном стуле и пожирает меня взглядом. Я не могу долго смотреть в ее глаза, потому что они напоминают мне о том, что я хотел бы забыть. И я почти сделал это, выжег воспоминания в памяти других людей, уничтожил все доказательства, но проклятая зеленая радужка не дает стереть произошедшее окончательно. Иногда я думаю о том, чтобы вынуть эти изумрудные глаза ложкой, как это сделал один из моих знакомых. Но только вздыхаю, понимая, что причиной таким размышлениям – недосыпание и постоянная тревога за успех лечение девчонки. Как бы я не ненавидел эту историю, мне все равно придется выслушать ее. Как бы я не хотел избавиться от прошлого, сейчас мне следует дать истлеть ему в голове последней, кто еще помнит. Зря я тогда начал все это, но теперь, по-видимому, время расплаты. - Начнем, Рун? Рассказывай все, как есть, с самого начала. Я буду задавать вопросы, не бойся говорить, что тебе неловко, если они покажутся тебе смущающими. Все понятно? Она кивает, все так же не сводя с меня взгляда. К нему пора привыкнуть, ровно как и к печальному выражению ее осунувшегося личика, и к странной худобе. Прости, дорогая, но я человек, а не волшебник. Я взялся сам лечить тебя, будучи уверенным, что никто не сделает этого лучше. Только тот человек, что был хоть немного близок тебе, сможет понять тебя. И вообще-то мне действительно неловко за ту историю, что приключилась со всеми нами, но виноватым я себя не считаю. Это была обычная случайность, девочка, обычные слова, которые так тебе непонятны. Мне было просто скучно и тоскливо, я искал себе развлечение… А впрочем, что перед тобой распинаться? Ты ведь даже не помнишь, как это происходило на самом деле. - Говори. Рунгерд вздрагивает, явно возмущенная таким отношением к своей персоне, но сделать ничего не может – ее руки заведены за спину и связаны. Я позаботился о такой предосторожности, отлично зная, что постепенно, маленькими шажками доходя до главного, я растревожу девчонку так, что она бросится на меня с кулаками. И нет, это не жестокость, хотя к моей осторожности и примешивается жажда мести. Рун опускает глаза, что-то внимательно рассматривая на полу. Думает, я не замечаю слезы, скользнувшей по ее щеке. Пожалуй, все что осталось в ней от той маленькой девочки, которую знали все мы – это гордость. За это ее стоит хотя бы уважать. Я же – опасаюсь. - Говори, - устало повторяю я. Все мои пациенты более чем эмоциональны, и этим меня не удивишь. Но здесь – случай особый. Надо вытерпеть, прослушать до конца, пусть и хватая воздух ртом и едва удерживаясь от резких движений. Пожалуй, я и сам нуждаюсь в такой же «предосторожности», как и девчонка. Рунгерд снова опускает голову, разглядывая пол, и начинает плести нить воспоминаний. - Стоя в толпе людей, нетерпеливо поглядывая на стрелки часов, я ожидала прибытия самолета. Он должен был привезти с собой Касуми. Я волновалась - за три года подруга, конечно, стала другой внешне, и этой перемены не передать никаким шелестением голоса в наушниках и нечетким изображением на экране компъютера. А еще, японка, несомненно, изменилась внутренне. В лучшую сторону или в худшую – мне только предстояло узнать. Поток моих мыслей прервал громкий оклик: - Конничива*! Ой, прости. Привет! Кто-то обнял меня, крепко и по-родному. Касуми, совсем такая, как тогда, совершенно не изменившаяся Касуми! Хрупкая, точно хрустальная, с заплетенными в косу темными волосами, прямой челкой и искристо-ярким взглядом серых глаз. Повзрослевшая, другая, но все же родная. Та, что была рядом три года назад, в те страшные дни, когда… Я тряхнула волосами, отгоняя тревожные мысли и увела подругу за собой. Моя квартира, которую я всегда считала лишенной жизни, в тот день озарялась светом ламп и смехом, деленным на двоих. Касу стащила с узких плеч пальто, осмотрелась, и тут же начала расспрашивать: - Как ты тут? Давно ты тут? Наверное, разглядывая обстановку, она подметила разные мелочи, выдающие мое состояние, как, например, пепельница с несколькими окурками и открытая пачка кофе, скомканные листки, разбросанные по всей комнате и томик стихов с замятыми уголками страниц. Все это – отголоски прошедшего кошмара, брезгливо выцарапанного из памяти и помещенного в самый дальний угол сердца, как в сейф. В непробиваемую, каменую пустоту. Ключ от нее я тогда носила на груди – чувствовала необходимость в такой защите. - Этот ключ? – переспрашиваю я, достав из ящика стола небольшую коробочку. В ней занятная вещица, серебряный кулон – ключик на длинной цепочке. Его пришлось снять, когда Рунгерд только-только поступила в больницу, как и забрать прочне острые предметы, но мне кулон показался забавным, и я решил хранить его отдельно от вещей других пациентов. Девчонка вновь смотрит на меня в упор, практически не моргая. Не доверяет. Боится. Знает, что мне доставляет удовольствие наблюдать за ней, ее реакцией, и при этом наслаждаться своей властью над Рун. Она, наверное, ненавидит меня, но рассказывает – да, это было правильно, забрать у нее все, на чем она смогла бы писать. - Этот, - наконец выдает она. - Можешь продолжать, - говорю я, и прячу кулон обратно, перехватывая взгляд пациентки, опустевший и злой. - «Все нормально», - обыденно ответила ей я тогда, занятая поиском жестяной банки с ароматным чаем – кофе Касуми не пила. - «Ты… опять?» – осторожно спросила подруга, усаживаясь за стол. Нет, не нормально, милая моя Касу, я снова схожу с ума, и теряю связь с реальностью, но сделать с этим ничего не могу. Я не хочу знать, о чем думает подруга, но примерно понимаю, что творится в ее голове. Трехлетней давности я, в черном платье, растрепанная и с блуждающим взглядом, мечусь по сейфу. Кулаки девочки-наваждения бьют в стены, Касуми видит слезы в зеленых глазах - моих и не моих одновременно, и подрагивающие в пальцах листки блокнота. Да, все именно так и было. Тогда я не могла выдавить из себя ни слова, а подруге и остальным приходилось разгадывать меня по записям. Ключ как будто бы тяжелеет и тянет вниз. Иллюзорная цепочка натягивается, сдавливая горло, а японка произносит тихое: - «Расскажи мне все». И я, поставив перед своей гостьей чашку с вьющейся над ней дымкой пара, не могу удержаться от того, чтобы не излить душу перед ней. - «Я не помню и не хочу помнить, когда это началось. Я не знаю, из-за чего. Возможно, это потому, что я слишком одинока, но я вижу спокойствие и уверенность в том, что другие называют отшельничеством. Я не выхожу из своей квартиры без особой нужды уже полгода. Я знала, что так будет с самого первого дня, как приехала сюда. Я расхаживала по комнатам, смотрела на белые стены, на мебель, в целлофановых чехлах, на коробки с моими вещами. Солнца было как будто в мае, а ведь только начинался февраль, на улице дети играли в снежки, расцветала новая жизнь в новом городе, а я уже планировала провести ее в бетонной коробке. Следующие мои дни проходили одинаково – я работала, заказывала на дом еду и пыталась уснуть. Я читала книги, но не понимала смысла, смотрела телевизор, но не могла объяснить, что вижу. Реальность утекала между пальцев, оставив мне на прощание горькие, режущие воспоминания о прошлом. Я старалась не думать. Читала книги и смотрела телевизор. А потом не могла вспомнить ни единой строчки, ни одного кадра. Я заваривала кофе. Он был соленый от слез. Я курила, читая газеты, и я вся пропахла никотином. Я гипнотизировала взглядом телефонный аппарат, словно выпрашивая у него звонок. Но он не звонил. Мне никто не звонил. Мои почтовые ящики были пусты. Мне не писали ни строки. Меня всегда хотели вычеркнуть из своей жизни, и в этот раз получилось». - Погоди, это ты сейчас…, - от злости на девчонку, которая даже не понимает о чем говорит, у меня дрожат руки. Свет лампы скользит по лицу, искаженному сейчас гримасой гнева. Пациентку давно таким не напугать – она не уделяет много внимания тому, что происходит в реальности. Рунгерд только поводит связанными руками: - Доктор, мне неловко. - Хм… Продолжай. - «Они что, забыли о тебе?» - «Больше того, они даже не хотели обо мне вспоминать. Я мечтала о том, чтобы разучиться мыслить, навсегда перестать терзаться по ночам тем, что давно прошло. Я ненавидела просыпаться в холодном поту от ночных кошмаров. Я пила кофе, а потом все равно засыпала, прямо за рабочим столом, и в моем подсознании раненой птицей билось прошлое. Я просыпалась совершенно разбитой, и говорила себе, что так нельзя. Я заказала на дом пакет из аптеки. Пила много таблеток: успокоительное, и снотворное, и нейролептики. Я не знала о том, что возможны последствия. Я просто старалась не думать. В один мартовский день, когда из окна веяло весной, я разбирала вещи в шкафу, и вдруг поняла. От моей одежды: теплых свитеров и атласных блуз пахло больницей. Сухо и сладко. Лекарствами, слезами, хризантемами. Я вся состояла из таблеток. Эта мысль так поразила меня, что я почти механически потянулась за листком бумаги и ручкой. А потом я начала писать тексты. Наверное, это происшествие и стоит назвать точкой отсчета». - Ты уже тогда принимала какие-то препараты? - Тетя… Она догадывалась. Не смотря на бегство, я все равно оставалась под. ее контролем. Мне приходилось соблюдать прописанные доктором правила. - Почему ты следовала указаним человека, которому не имела ни малейшего повода доверять? - Хотела быть нормальной, доктор, - мило улыбается моя пациентка. - Можем продолжать? Мне остается только сжать зубы и кивнуть. - Подруга сонно улыбается, помешивая ложечкой чай. Она устала после перелета в поджидающую ее, подобно, хищнику, Англию. Девушку встретил тот же ярко освещенный вокзал, на котором три года назад мы попрощались. Сегодня чужая страна вгрызлась в мозг шумом, извечным гулом проезжающих мимо машин, громкими голосами людей.Усталость сковывает тело, натяжение цепочки ослабевает, и ключ висит на груди пустой безделушкой. Я разглядываю этот кулон, а лицо подруги, выцветающее в лезущем из окон полумраке, расплывается. Японка закрывает глаза, казалось бы на секунду, и проваливается в глубокий сон. - Это все? - Это первый день, доктор. - Ты уверена, что это все? - Да. - Да? - Доктор, мне неловко. - А мне казалось, что дело обстоит не совсем так, - я нахожу диктофон, и нажимаю на кнопку. Чужой голос рассыпается бисером по плотной тишине внутри кабинета. «У Рун бывают такие ночи, когда ей совершенно не удается уснуть. В первый день была одна из них». Пациентка силится вскочить и броситься на меня, но у нее получается лишь кричать: - Она что, была тут? Нет, правда, была? И говорила с… Вами? - Ты успокаиваешься и мы продолжаем, - говорю я твердо, не давая усомниться в моей решимости. Девчонка вновь осознает, что она тут жертва, и покорно садится. Я вновь нажимаю на кнопку. «Она подолгу лежит без движения, потом вертится, сбивая простыни в ком, а из головы, видимо, все не выходит клубок малопонятных мыслей. Подруга пытается лечь, закрыть глаза, дышать глубоко и уснуть наконец-то. Она натягивает одеяло чуть ли не до подбородка, быстро проваливаясь в дремоту, но они уже тут как тут, тянут к девушке свои руки. Они поджидают ее подобно тем страшным черным тварям, что преследовали Рун в детстве – она рассказывала мне. У монстров из прошлого была жесткая шерсть, бритвенно-острые когти и полыхающие желтым глаза. Они ужасно громко выли на разные голоса, царапались в окна и норовили пролезть в щели между половицами. Тогда еще маленькая девочка дрожала и плакала от страха по ночам, отец спал в соседней комнате, а спина его все подрагивала словно от слез, а Рунгерд молила о приходе всего одного человека. Матери. Наверное, один взмах ее руки смог бы прогнать любых тварей прочь. Наверное, она прижала бы к себе дочь, целуя мокрые щеки и позволяя перебирать жемчужное ожерелье на шее. Наверное, так бы все и было, будь она жива. Рун действительно очень любила ту женщину. Она ложится на спину, глядя куда-то в потолок, и не видя его, а в голове все мысли, мысли, мысли… О ней, и обо мне, и о звездах, и о молоке, и о войне, и о цветных ярких лоскутах… Обо всем. Что-то внутри кричит о приближающейся опасности, убежать от которой не выйдет. «Я сдаюсь». Я думаю, это так выглядит в ее сознании, доктор. Рунгерд садится за стол, включает лампу, находит ручку и тетрадь. Пишет и пишет, вычерчивает буквы торопливо, ее мозг работает очень быстро. Рун творит, создавая персонажей, истории выдуманных жизней, и сплетает судьбы, делая это только потому, что нет больше сил держать это в голове. Паника накатывает, накрывает девушку с головой, и она тонет в ней мучительно долго, захлебываясь и прося помощи. Я все понимаю – стою в дверном проеме, неловко цепляясь руками за косяки, готовая броситься на помощь в любую минуту. Подруга провожает меня затуманенным взглядом – Рунгерд сейчас в другом мире, потерялась в огромном лесу, и не знает, как вернуться обратно. И, если честно, не в силах как-то облегчить ее участь, и просто иду на кухню заваривать кофе – себе и ей, зная, что это безумие продлится еще несколько часов. Ставлю кружку на стол, но подруга отмахивается – нет, не сейчас, не до этого. Она пишет, а я пью нелюбимый кофе. К этим ночным посиделкам пора привыкать – я уверена, эта ночь не первая и не последняя. В глубине сердца, сбитого с ритма, снова бьется призрак пришлого. Именно в эту минуту я точно решила оставаться в Англии столько, сколько понадобится для того, чтобы вернуть прежнюю подругу. Все нормально. Рун – такой же человек, главное, говорить ей об этом почаще и быть рядом во время приходов такого вот мучительного, ломающего кости вдохновения. Пока я здесь, ее подруга умирает каждую такую ночь, исписавшись до остатка, доведя себя до полного изнурения. Ближе к рассвету ей становится немного легче. От истерики остается только груда листков, которые Рунгерд утром уберет в стол. Она засыпает, едва коснувшись головой подушки – устала, а я читаю чужие записи. Мне непонятно, как, как такое может быть скрыто в тихой, спокойной Рун? Ее слова – море, глубокое и безжалостное к самонадеянным путникам. Или, нет, это ветер, который врывается в комнаты, выламывая двери, и лезет куда-то в душу, грубо разрывая плоть. В каждой букве спрятано чувство, сильное до дрожи - девушка пишет своей кровью. Я листала страницы одну за другой, и думала о том, как подруга еще не сломалась. Рун спит, отвернувшись к стене, в соседней комнате мурлычет Секхет, радио тянет заунывную песенку. Я завариваю себе еще немного кофе, и вновь принимаюсь за тексты. Честно говоря, я рада, что Рунгерд никогда не говорит со мной о том, что творится в ее голове». Девушка молчит, эта пауза кажется особенно затянувшейся, а потом добавляет: - «Утром я сказала ей, что стоит обратиться к врачу». Я выключаю диктофонную запись, и вижу слезы в ненавистных зеленых глазах. Едва удерживаюсь от улыбки, и преувеличенно-сочувственно хлопаю по плечу девчонки. - Завтра продолжим.