Запертый дом

На второй день мы встречаемся в той же мрачной обстановке моего пустеющего кабинета, где не бывает ни одного пациента кроме Рунгерд – это исключение для зеленоглазой принцессы, слова которой убивают меня. Она знает только о том, что умеет замечательно писать, но я-то знаю, что и ее речи обжигают меня не хуже языков пламени. Я даже перестал заниматься бумажной работой в кабинете, предпочитая неудобный узкий стол в смежной комнатке, а это помещение оставив только для общения с самой интересной своей пациенткой. Королевская честь для принцессы, ха. Она садится напротив, такая же взволнованная, дикая, как и вчера. И ее руки вновь стянуты какой-то веревкой. Рун так и не привыкла к миру психбольницы за полтора месяца. Она не привыкала к этой реальности вообще, никогда не приспосабливалась и не втискивалась в рамки. Ее оболочка, но не она сама ходила по магазинам, искала работу, контактировала с людьми. Рунгерд настоящая, та, которая всегда была далеко от нас, откроется мне только сейчас. Я хотел бы вскрыть ее черепную коробку, чтобы узнать и понять больше. На основе ее болезни я мог бы написать научную работу, а может, и издать бы книгу… Но все это великолепие будет погребено где-то в семейном архиве, в пересудах родственников, и в головах – моей и Рун. - О чем поговорим сегодня? – нагло спрашивает девчонка. Память услужливо подкидывает ее образ подростка - абсолютно неженственная, растрепанная, в неопрятной одежде и с большим количеством побрякушек на запястьях. С годами мало что изменилось, но о чем я говорю… Рунгерд не знает слова «время». Она просто считает важные цифры, вроде нужного количества муки для пирога, запоминает некоторые числа, как даты праздников, например, и упрямо не желает выходить из мира фантазий. - Расскажи мне о том, как они появились. Расскажи. На ее лице появляется выражение какой-то усталости, она делает мне одолжение, вспоминая то, что отложилось в памяти само собой и о чем она никогда не задумывалась. Для Рун реальность со всеми ее сложностями никогда не была желанным воспоминанием. У меня есть определенные предположения, и я с готовностью вцепляюсь пальцами в подлокотники кресла. Девушка наоборот старается устроиться поудобнее на своем неудобном стуле и начинает. Джон стоит, вжимаясь спиной в стену, не заботясь сейчас о чистоте своего пиджака. Ему вообще все равно, как он выглядит, если рядом нет Лилит. После ее смерти он забывал обо всем. Все, чем он дорожил, вмиг обратилось в труху. Он много пил, пытался, видимо, забыться, но Лилит возвращалась даже через марево алкогольного опьянения… Я была рядом при этом. Я всегда была рядом и в то же время, как будто за стеклом. Я видела, как ему плохо. Одной рукой он закрывает лицо, искаженное гримасой страдания, другой же комкает ткань на груди. Где-то там, под пальцами и слоем одежды бьется его сердце. Джон и забыл, как это - ощущать что-то. Его глаза открыты шире, чем когда-либо. Чайка видит то, чего видеть не хотел, слышит то, о чем слушать бы не стал. И самое главное, от этой раскаленной, пекущей боли в сердце он не может сказать ни слова. Я пыталась ему помочь. Я протягивала к нему руки. Мои пальцы наталкивались на стекло. Я чувствовала себя аквариумной рыбкой. Я способна была только наблюдать, а не создавать и нисколько не контролировала происходящее. Но я знала каждого из них. Я знала, как плохо Джону. Знала, как было больно Лилит, и оттого становилось больно и плохо мне. И я била плавниками-ладонями по стеклу, в попытках остановить это. Памела приходит к Чайке крадучись, опасливо поглядывая наверх – туда, где ненадежные балки. Я виновато улыбаюсь – именно я создала Дом таким – неуютным, враждебным. Сначала я думала о том, как бы спрятать и обезопасить их. А потом я испугалась и подумала о том, как бы оставить их злобу и силу тут, в стенах Дома. Добро пожаловать, кстати, это Запертый Дом – мой ад и мое творение. Рунгерд замолкает, откинувшись на спинку кресла с триумфальным видом. Она думает, что только что сказанное сильно выбило меня и колеи. Она не знает, почему, только чувствует это на интуитивном уровне. И она не ошибается. Я нервно сжимаю и розжимаю кулаки. Если это война, то битву я только что проиграл. Я понимаю, зачем она ушла от нас, создала этот свой Дом и странных персонажей, я понял, я все понял… - Продолжай. - Уверены? - Продолжай! У Памелы одежда вся в пудре побелки, белое пятно на щеке, но ей, кажется, все равно. Она – мой любимый персонаж. Я придумала ее, когда мне было горько и страшно. Памела отказалась расти. Она носит детские платьица, пышные юбочки и напевает веселые песни. Она так добра, что желает помочь даже Чайке. Она пробирается вперед, к Джону, давно наметив цель. Они друг другу никто – соседи по комнате, и его состояние девушку тревожить не должно, так же как и она не должна пытаться помочь ему – но Ребенка не волнуют такие мелочи. Она просто рада жить, не жалея о содеянном. Никогда не жалея. Памела полагается на взрослых, что непременно помогут и выручат. Ничтожество, ничего не умеющее и ничего не достигшее в этой жизни. И от внезапно нахлынувшей волны гнева Чайке становится немного легче. А девчонка подбирается все ближе, обходя небрежно сваленный в кучу строительный мусор, рискуя наткнуться на брошенные ржавые пруты. - Джон, ты пойми, этот мир, он... Ну, не такой, как казался. Даже не такой, как в моих сказках, - говорит Памела поспешно, заглядывая мужчине в глаза. С минуту он смотрит прямо на нее, а потом решительно отталкивает. Ребенок не обижается. Она вообще, кажется, не умеет обижаться. Памела подходит к столу и быстро смахивает с него листы бумаги, на каждом из которых - Лилит. И Чайка беспомощно наблюдает за тем, как каминный огонь пожирает его прошлое. Испепеляет лицо Лилит, плечи Лилит, обласканные шелком платья, тонкие пальцы Лилит, светлые локоны Лилит, пронзительный взор Лилит… - Лилит, - шепчет мужчина, закрывая голову руками, словно желая защититься таким образом от всего мира. Но Ребенок, мерзкая Памела, не дает. Она стоит рядом, не переставая дразнить своей дерзкой, бьющей по глазам яркостью, жизненной силой. Она пропитана ей от самых кончиков пальцев. Жизнь начинается в пестрых тканях нарядов и заканчивается в блеске черных глаз. И Джона это бесит. Я смотрю на Рунгерд. Ее вигляд устремлен куда-то вверх и вправо, она явно гораздо больше заинтересована рассматриванием трещин на потолке, чем моего лица. Между тем, на нем сейчас сметана целая палитра чувств – недоумение, и проблеск понимания, и немного страх. Эта история, самая первая, навела меня на мысль. Лилит и Джон. Джон и Лилит. Запах духов, шелест шелковой юбки, жемчуг на белой шее, золотистые локоны, отличный майский денек, сладкие губы, свадьба, белое платье, нежная улыбка, девять месяцев, малютка, теплые руки, чай с медом, бисквиты, сказка на ночь, книги в твердых обложках, разговоры, дом, мягкий блеск глаз, солнце, свет – все это Лилит. Тяжелое дыхание, неровное биение сердца, бледный овал лица, увядающие цветы, бинты, повязки, кровь, белый цвет, настойки, таблетки, терапия, процедура, надежда, болезнь, борьба, усилие, рывок, весна, солнце, ветер, лепестки вишни, белое платье невесты, смерть. Это Лилит. Образование, работа, серый костюм, галстук под цвет глаз, деловая встреча, светловолосая девушка, любовь, встречи, поцелуи, держаться за руки, доверие, целая жизнь на двоих, вместе навсегда, знак бесконечности где-то у сердца, свадьба, дорогой наряд, белая роза в петлице, «да», смысл жизни, беременность, дочь – Джон. Рыцарь, меч, обязанность, защита, семья, любимая, Лилит, золото волос, тонкие пальцы, диагноз, запись неровным почерком, лечение, деньги, займ, сделка, процедуры, попытки, эксперименты, лекарства, надежда, белые халаты, результаты анализов, надежда, сухие губы, осунувшееся лицо, надежда, смерть, пустота – и это Джон. Я видел их такими. Семья видела их такими, как и бывшие однокласники, и бывшие однокурсники, и сотрудники из фирмы, и продавцы из соседних магазинов – все, кому довелось стоять у гроба Лилит, а потом и у могилы Джона. Все, кто знали, как умеет улыбаться Лилит. Все, кто помнили, как смеется Джон. Они роняли слезы, и плакали, и всхлипывали, не смущаясь, не боясь, и земля промокала от их слез, и наверное, за недолгое время было бы целое море соленых, пекущих каждую царапинку, слез, и мы бы все умерли, захлебнувшись в собственных слезах, и плакали бы, плакали, до самого последнего вздоха. На лице Рунгерд не было ни единой слезы, когда умерла Лилит. Она стояла в своем траурном наряде, печальная маленькая девочка. Джон же не мог твердо стоять на ногах от печали, смотрел на спокойное лицо усопшей, и что-то шептал. С каждой минутой его голос становился все громче, а потом не выдержал, дернулся, подбежал к гробу, заколотил по лакированной крышке. По его лицу катились слезы. Мы не бросились к нему. Никто из нас не подошел помочь Джону, каждого пробрал этот первобытный ужас при виде смерти,наложившей свой отпечаток на лице той, которую мы знали. При виде этого отчаяния, при виде Джона, мечущегося, как раненый зверь. Рун смотрела на отца, сжимая в руках букет белоснежных лилий. Листья хрустели под ее пальцами, а лицо девочки скоро стало таким же белым, как и лепестки цветов. Она не плакала, когда кто-то опомнился и все же успокоил Джона. Когда гроб матери засыпали землей, когда поставили крест, она только чинно положила рядом свой скромный букетик. Люди постепенно насходились, не говоря ни слова, не решаясь прерывать торжественную тишину. Каким же громким показался нам звук пощечины, которой Джон одарил свою дочь! Рунгерд посмотрела вслед отцу взглядом, из тех, которые никогда не забудутся. Наверное, в тот вечер она впервые ушла в свой мир. - Извините? – ее голос возвращает меня, погрязшего в своих размышлениях обратно, в тесноту кабинета. - Можешь идти, - выдыхаю я, взглянув на часы. Когда девчонка уходит, напоследок взглянув так, чтобы я понял, что ее гордость не сломить просто так. А у меня есть пятнадцать минут до прихода Касуми. Японка робко стучится в дверь, смущается, когда садится напротив, и выдает неуверенное: - А вы уверены, что эти беседы способствуют лечению Рун? - Конечно, мисс Ивамото, конечно. Вы знали ее намного лучше, чем кто-либо другой, ваши наблюдения значительно дополнят сложившуюся картину. - А то, что происходит с ней… Очень плохо? – спрашивает девчонка, стараясь скрыть дрожь пальцев за перебираением черных прядей. - Мисс Ивамото… Давайте поговорим о той Рун, которую вы помните, - настойчиво проговариваю я, глядя посетительнице прямо в глаза. Та отводит серебристый взгляд – сработало. - Ваша подруга постоянко упоминает неких Джона и Лилит. Вы знали людей с такими именами? - Да, - уверенно кивает японка. - Это же родители Рунгерд. Я не помню их лиц - тогда наша семья остановилась в том городе совсем ненадолго. Не слишком хорошо помню и нашу первую встречу с Рун, но она стала моей единственной подругой. Она много говорила о своей матери, кажется, та была сущим ангелом. Рунгерд хотела быть похожей на нее. Стойте-ка, ее родители умерли, да? Я не любила затрагивать эту тему в наших разговорах… Помню, отлично помню, какой была тоска Рун после похорон. Она едва держалась на ногах, не могла произнести ни слова, и только писала, писала на листках, а я отвечала ей вслух, не зная, как передать свои мысли письменно. Помнится, она не говорила еще несколько недель – не хотела. И никак не могла уснуть, ей виделись кошмары, и Рунгерд предпочитала коротать ночи за написаниям фантастических рассказов. Днем я приходила к ней с тем, чтобы увести ее из комнаты отца – тот пьянствовал и никого не узнавал. Потом Рун читала мне написанное, и по спине проходила дрожь от описанного в тех тетрадях… Ее действительно терзали чудовища. Она винила себя во всем: в смерти матери, в безумии отца. Она не хотела жить. А вскоре я уехала. Мне было ужасно жаль, что я бросаю Рунгерд в столь трудный период жизни. Я подарила ей свой кулон – ключ на цепочке. Сказала, что это ее обережет от всех невзгод. Потом мы обменялись адресами, и я вернулась в Японию… - Благодарю вас, мисс Ивамото. Нам следует встретиться и завтра после сеанса – думаю, у меня возникнет еще немало вопросов. - Всего вам доброго. Когда японка уходит, я позволяю себе довольно улыбнуться. Я и забыл, что эта девочка присутствовала на похоронах Лилит три года назад. За суматохой все мы забыли о маленькой Рун, которая тогда все свои тайны доверяла Касуми. Но повзрослевшая зеленоглазая девочка предпочитала молчать при своей подружке. Не хотела пугать или упорно не доверяла? Как мне узнать, что творится в твоей голове, Рунгерд?