Запертый дом

Сегодня продолжать сеансы не получится – Рун больно. Я не знаю, что надо делать в таких случаях, как правильно поступить, но я никому не позволю заменить меня, забрать ее себе. И что самое странное, во мне говорит как безумный собственник, так и здравый смысл. Все, что я знаю о происходящем - персонажи, порождения собственного разума, казалось бы, контролируемые, захватывают все больше и больше и власти над своей создательницей. Грубо подчиняя, нисколько не заботясь о здоровье Рунгерд, ломая неумелыми руками. Выхватывая крупицы контроля только через боль, через начинающую дробиться и распадаться на куски психику. Выдуманные люди усмехаются и сжимают ладони друг друга до боли. Да, мы сможем, говорят они. Да, мы не остановимся на полпути. Их лица, кажущиеся нарисованными, искажаются, обретая человеческие черты. Слишком долго персонажи были заперты в этой голове, спрятаны от всего мира, и теперь мечтают вырваться из плена чужого черепа. И у них, скорее всего, получится. Рун просто больно, она лежит, скрючившись, на кровати, то ли плачет, то ли кричит, и неустанно просит листок бумаги и ручку. Полли закатывает глаза и говорит, что эта девчонка не дает ей уснуть. Она порывается принести в комнату пару тетрадей, но я одергиваю жену. Мне кажется, что после этого с моей пациенткой произойдет что-то страшное. Дать Рун свободно писать – значит развязать ей руки. - Я устала, просто очень устала, - шепчет Рун, закрывая лицо руками. Кажется, она спит, укрывшись старым пледом, но нет, девушка что-то шепчет, ни на секунду не останавливаясь. Она говорит, говорит, все говорит, все, что могла бы написать, а лучше похоронить где-то глубоко под землей. Она бы вырыла яму и засыпала все свои выдумки пеплом от стертых из памяти мыслей. Но Рунгерд может только говорить. Я слышал, что таким образом душевнобольные спасаются от сна. Во сне им всегда видятся кошмары. «Усталость накапливается постепенно, думает Смерть. День за днем, капля за каплей, пока не переполнит твой рассудок, исчерпав все лимиты. От усталости ломает, выворачивает наизнанку, пытаясь во что-то преобразовать это тело, выбрать иную форму для выживания. Бонни тоже устала. Она впервые чувствует себя такой разбитой. Ах, да, ее жизнь ведь длится какой-то десяток лет, и то, она зависима от странной девчонки с зелеными глазами. Бонни фыркает презрительно, поправляет футляр с косой, и вваливается в темницу Узника. Парень сидит, как всегда, сидит, прижавшись к стене, смотрит на гостью остро и с хитринкой. Знает же, почему рыжая то и дело оказывается рядом. Знает, но ничего не делает, ни шажка навстречу. Клоду все равно. Он слишком давно в темнице, чтобы еще что-то чувствовать. Узник просто ненавидит Ключницу. И только ненависть заставляет его жить. Девушка делает только шаг навстречу, и тут же оказывается рядом. От ее одежды пахнет розами и коньяком - снова приложилась к бутылке. У Смерти, как ни странно, тоже бывают депрессии. Бонни мало говорит в их странные встречи. Ни слова о себе, ни слова об Узнике. О мотивах ее поступков можно только догадываться. - Привет, - коса с неодобрительным лязгом падает на каменный пол. Рядом с Узником безоружна даже грозная Смерть. Парень брезгливо отталкивает перепачканные в крови руки, в который раз пытающиеся обнять его и согреть. Сегодня Бонни в очередном аляповатом наряде – красное платье, контрастирующее с бледной кожей. Девушке не жалко ни пышной юбке, ни бисера, поблескивающего в приглушенном свете, когда она садится с Узником рядом. Рыжей идет этот цвет, ее словно выкупали в теплой крови, словно укрыли одеялом из лепестков маков – настолько она прекрасна. И все-таки, несмотря на эту почти совершенную красоту, Узник замечает и недостатки. Он видит свою гостью в этом королевском наряде насквозь, как простую служанку. Сегодня Смерть убила троих. Двоих парней с исколотыми руками и старушку. Женщина звали Гретта, у нее было платье в цветочек и она дрожащими руками шила чепцы для внуков. Старушка рассказала, что это зять отправил ее в дом престарелых, а дочь не очень-то и возражала. Гретта все понимает - для молодых она была бы обузой. Она откладывает в сторону чепцы, сметая широким жестом со стола катушки и отрезы ткани, и смотрит на смерть вопрошающе. Бонни молчит в ответ. Только укрыв мертвую женщину выцветшим синим платком, девушка поднялась с колен и позволила одной-единственной слезе исчезнуть в рыжих локонах. - Я устала, - подводит итог своему состоянию Смерть, выуживая откуда-то бутылку и делая глоток коньяка. Она пытается предложить и своему собеседнику, но парень только брезгливо отмахивается. Бонни все больше пьянеет, смеется ломким, неискренним смехом и лезет целоваться. Парень целует теплые губы и щеки девушки, поражаясь, как она еще жива. Рыжая гниет изнутри, подобно переспевшему яблоку, упавшему в пожухлую осеннюю траву. Смерть устала смотреть в глаза серые, голубые, зеленые, карие и видеть в них слезы. Ей надоело слышать мольбы, и никогда им не внимать. Бонни устала приносить своим приходом только несчастье и скорбь. У нее даже коса затупилась. - Я устала, - повторяет девушка, уронив голову Узнику на плечо. Тот продолжает целовать мокрые от слез щеки, слыша едва различимое: - Я устала, устала, устала... Смерть засыпает, прижавшись к нему, парень все еще обнимает девушку за плечи. То, что сейчас происходит, несомненно, ничего не значит. Бонни просто устала, а ему просто скучно. Главное, себя в этом убедить». Когда Рун получает на руки несколько стопок чистых листов и ручку, я ничего ей не говорю. Запираю дверь ее комнатки на ключ и ухожу. Мне плохо и трудно оставаться наедине с ней и ее демонами. Не могу слышать голос девчонки, думать об этих странных существах, которые проникают в мою жизнь, заполняют, несмотря на то, что их не существует. Страх пробирает, сердце сжимается в тисках, словно чьими-то жесткими пальцами. Я ухожу в кабинет, листать медицинские справочники и пытаться понять, какова степень нормальности в моих действиях. Прибрать к своим рукам трудную пациентку под предлогом лечения и даже не обладать достаточными познаниями в этой сфере медицины. Наверное, кто угодно испытывал бы вину при виде этой измученной девушки. Кто угодно, кроме меня. Моя цель далека от того, чтобы улучшить состояние девушки. Утром я нахожу Рунгерд спящей, наконец-то спящей, а рядом несколько исписанных ее бисерным почерком листков. « - Почти как новенькая, - с улыбкой говорит Леон, закрепляя бинт на боку Холли металлическими зажимами, проводит кончиками пальцев нему и пытается поцеловать тонкое запястье. Святая фыркает, отталкивает дарящие ласку руки и выталкивает товарища за дверь. - Я тебя обожаю! – выкрикивает парень, не переставая бить по дереву кулаками. - Ага, отвали, ненормальный. Святая скидывает тяжелые ботинки, и садится прямо у громадного зеркала в тяжелой раме. Отражение не кажется ей привлекательным. У нее жилистое тело, все в шрамах и синяках, ломкие светлые волосы до талии – когда-то предмет гордости, а сейчас обуза. Холли – счастливая обладательница желтоватой кожи, мешков под тусклыми глазами и пересохших губ. Она не глупа, раз может легко ответить на вопрос, почему Клод так и не вернулся. Святая знает, что у него была возможность, но он остался в своей гадкой темнице, где по углам прячутся тени и пронзительно пищат летучие мыши. Тени шепчут по ночам заклинаниях мертвых жрецов, и блеск в глазах Узника становится маниакальным, и он смеется надтреснуто, и не желает покидать свою обитель. Но это только предлог. Клод сильный, он смог бы вырваться, если бы захотел. Холли понимает, что возвращаться Узнику некуда. Леон давно не скучает по близнецу, а идти к сходящей с ума уродке Святая и сама бы не захотела. И все же, девушка никогда не решится сказать свое настоящее имя, никогда не взглянет на Клода. Он узнает эти глаза из тысячи, хотя не прольет ни капли крови за их синеву. Она уверена. Святая не считает себя глупой даже тогда, когда тянется за ножницами. Ее руки подрагивают, а пряди падают на пол одна за другой. Так лучше? Холли взволнованно смотрит в зеркало, прикладывая к нему ладони. В следующую минуту лживое стекло взрывается осколками. Нет. Святая живет в мире и правде, дерется до полного изнеможения, преданна напарнику и вежлива со знакомыми. Над головой Холли распускается белыми тюльпанами подобие нимба, меч в ее руках сияет от правильности его использования. За такую девушку в древности отдавали жизни. Холли очень легко возненавидеть за резкие слова и нестираемую усмешку. За сложный характер, за вечное стремление ударить по чужим страхам, зацепить побольнее. За гнусные намерения, за скверную внешность, за противную душу. Святая отвратительна. Ее хочется столкнуть в котлован с кипящей смолой, перед этим сломав пару костей, чтобы мучилась подольше и вопила проклятия. Холли старается быть лучше, правда. Она продала бы дьяволу душу, чтобы стать хоть чуточку милее. Но душа ее покрыта шрамами в той же степени, что и тело. Святая понимает, все понимает, она знает, что ее существование лишнее. Холли хочет быть немного лучше. Для Клода, для Леона, для себя. Она боится навредить им, боится, что они отвернутся от нее. Узник так и сделал, но Леон пока терпит ее выходки. Это ненадолго, думает Святая, теребя ставшие короткими пряди. Святая хочет стать лучше. Холли начинает жить по-новому прямо сейчас. Она видит себя со стороны, скорчившуюся на полу, с разводами черной туши на щеках, с обкромсанными локонами, и глубоко вдыхает. Пора писать первые слова на снежно-белой странице. Пусть они будут правдой, исповедью для никого. Святая шепчет так быстро, как только может: - Меня зовут Вивьен…» Я только хмурюсь, перечитывая эти листки, впитывая слово за словом, пытаясь собрать картинку из множества фрагментов паззла. Кто такой Клод? Кто такая Вивьен? Где в историях Рун упоминался Леон? Я не представлял, что у нее может быть так много персонажей. Что так много людей живут в голове Рунгерд, что их голосами она кричит по ночам и только из-за их желаний исписывает тетради. Я долго думаю об этом, пока не беру в руки очередной листок. «Я не могу выбраться из этого Ада. Здесь плесень в углах и грязные потеки на стенах. Здесь окно непривычно высоко и закрыто решеткой. Я вижу бесконечно свободную синеву неба, съежившись на грязном полу. Гнилые доски трещат под весом моего тела, и я испуганно оборачиваюсь в сторону двери - а вдруг пришла она. Страшная женщина с громким голосом хищной птицы и руками-крыльями. Она выглядит такой же серой и бесплотной тенью, как и те люди, которых я вижу из окна. Я давно поняла, что чем живее и реальные выглядят мои персонажи, тем больше я теряю связь с настоящим миром. С тем, где мои желания – пустой звук. Тот мир, где я не значу больше, чем одна буква в книге из множества томов, или один-единственный ключик среди сотен ключей одного из моих персонажей. Он так красив, этот мир, но иногда я задаю себе вопрос: а будь все по-другому, а если бы я смогла переиграть свою жизнь, то что бы я выбрала? Надуманное могущество в мире фантазий или реальность, скалящаяся лицемерием и жестокостью? Касуми говорит, что место, где я нахожусь, не психбольница. Я верю Касуми, даже несмотря на то, что давно не вижу ее лица, когда говорю с ней. В стенах тут прячется пустота. Неуютная, мертвая, пустота. Я пытаюсь закрыть ее словами, картинками, плакатами, обрывками собственных текстов. Стена похожа на древнего божка - она требует все новых жертв. Пустота просяще воет по ночам. Я боюсь пустоты. Я прошу Касуми приносить мне слова. Много слов, глянцевых, пахнущих типографской краской слов. Я маскирую ими пустоту на стене, пустоту этой палаты, пустоту моей души. Подруга все никак не придет, и мне приходится самой сидеть с ножницами и дурацкими старыми журналами. Женщина-птица косится на меня недобрым желтым глазом. Касуми говорит, что это не больница. Я прилежный пациент. Ем постный суп, пью безвкусный чай, покорно принимаю таблетки. Мне кажется, это наркотик - препарат опьяняет. Мои веки тяжелеют, мое тело теряет силу и я засыпаю. Меня находят спящей за столом, и в коридоре, и в темном углу, и на полу палаты. Доктор говорит, что это еще один признак депрессии. Он будит меня и заставляет говорить. Я рассказываю ему истории. Судя по выражению его лица, лучше бы я молчала. Касуми говорит, что это не больница. У доктора открытое лицо и звучный голос. Мне кажется, что все психиатры выглядят так же. Они хотят располагать к себе. Мы много говорим с доктором. Он многое знает. Он видел мою медицинскую карту и историю болезни. Но он не видел ни моего трепещущего сердца, ни моих рук над тетрадным листком. Он не знает меня и я не хочу ему помогать. В один вечер я говорю ему правду, в другой ложь. Правда и ложь. Добро и зло. Белое и черное. Все теряет цвет, измельчается, теряет всякую ценность в стенах этого …Здания. Ах, да, Касуми говорит, что это не больница. Сейчас у меня есть много тетрадей и ручек. Я могу написать все, что захочу. Могу и оживить, но боюсь создать очередного монстра. Я выдумывала персонажей. Людей, которых никогда не существовало. Но я видела их, я слышала их, я могла коснуться каждого. Они завладели мной. Они пытались стать реальными и принести свою боль с собой. Они думали, я смогу выдержать и не противиться. Мне жаль. Мне так жаль. Я причинила столько боли. Своим персонажам, чьи судьбы ломала так же легко, как соломинки. Касуми, на которую я не могу смотреть без слез. Отцу, который не хотел, чтобы я родилась, но я появилась на свет и унаследовала его болезнь. Матери, которая умерла давно, а я не смогла ее спасти. Тёте, которая меня ненавидит. Дяде, который надо мной издевался. Девочке из соседнего дома, которая смеялась при виде меня. Я ненавидела вас всех, я хотела убить вас всех, пусть даже на бумаге, чтобы вы не мучили меня больше, мои демоны, мое личное несчастье. Я просто создала вас, переписала, заключила ваши мерзкие души в красивых словах, а теперь боюсь. Мне жаль, мне так жаль. Я сейчас в больнице, где плачу за все грехи. Касуми говорит, что это не больница. Касуми говорит, чтобы я была внимательнее. Касуми говорит, что я не виновата. Касуми слишком много говорит. Кто я? Зачем я? Что случилась? Когда я успела стать такой?