Запертый дом

Рунгерд раскачивается на стуле. Вперед-назад. Вперед-назад. Мелькают в в воздухе развевающиеся волосы. Вперед-назад. Видно подрагивающие руки и сжатые в полоску губы. Снова вперед. Снова назад. Она отказывается со мной говорить, обходится записями и бесчисленными листками, разбросанными по ее комнате. Она не хочет даже смотреть на меня, но пока она нужна мне, Рун придется терпеть. Вперед-назад. Вперед-назад. Я читаю то, что она написала за эту ночь. Читаю, перечитываю, буквы водят ведьмовский хоровод по листу бумаги. Я пытаюсь понять, но у меня ничего не получается. Я пытаюсь вникнуть в эти записи, попасть в мир сумасшедшей девчонки, но у меня, как всегда, не получается. Все, что я прочитал до этого, все, что я услышал от Касуми и все, что видел своими глазами никак не может заставить меня перестать испытывать какой-то животный страх. « Мне снятся странные сны. Мне ничего не помогает. Никакие таблетки. С каждым разом все хуже. Я не хочу больше спать, никогда больше не захочу уснуть с такими сновидениями. Я вижу слишком многое, даже то, что не хотела бы видеть. Они тоже их видят, я уверена. Мы давно уже дышим одним воздухом, и одно, общее сердце, качает нашу кровь. Они делят со мной кошмары, но ничем не облегчают мою участь. Мне хочется увидеть в их глазах хоть что-то похожее на сочувствие, понимание или что там еще присуще людям. Но я различаю только звериную ярость. Мне снятся странные сны. Я вижу Касуми. Она лежит на татами, запрокинув голову. Сначала мне кажется, что она только спит. Но в ее лице ни кровинки. Я тянусь к ней, хочу дотронуться до щеки, разбудить, сделать так, чтобы она снова улыбнулась, но у меня снова ничего не получается. Я не существую в этом сне. Никто меня не видит, не слышит, не ощущает моих прикосновений. И если вся моя жизнь похожа на диковинный сон, значит ли это, что в ней я тоже не существую? Мне снятся очень, очень странные сны. В комнату входит пожилая японка. В ее руках нож. Нож – значит, убийство. Она долго смотрит на лежащую девушку и решительно сжимает в руке оружие. Я только зажмуриваюсь, понимая, что не смогу никого спасти, не смогу схватить убийцу за рукав и по моим щекам текут слезы. Меня словно обдает холодной водой, ледышки страха колко проходятся по позвоночнику и… Ничего не происходит. Нож ложится Касу на грудь и женщина куда-то уходит. Я долго смотрю на деревянную рукоять. Нож – убийство. Нож – защита. Нож – отличное средство от злых духов. Нож – часть традиционного погребального обряда. Слезы и не думают останавливаться". Я останавливаюсь. Ей снова снится смерть близкой подруги. Знает ли она, что с Касуми? Знает ли, насколько все плохо? А что, если и вправду знает? Громко вздыхаю, стул перестает скрипеть и Рунгерд смотрит на меня так, что я вновь начинаю читать. "В другой раз мне снится мать. У нее светлые пушистые волосы. Мы сидим на поляне в лесу. Вокруг ромашки и крокусы – кажется, весна. Она заплетает мне косы и ищет ленты, которые подошли бы к моему наряду. Мать с радостным возгласом выбирает красные, она пытается вплести их в прическу, но почему-то медлит, путается. И алые атласные ленты оборачиваются вдруг кровью. Она прикладывает к губам носовой платок, и он покрывается багровыми пятнами. Она просит меня отвернуться, не желая пугать. Она кашляет, захлебываясь своими страданиями и смотрит на меня глазами, на которых проступили слезы. А я не могу отвести мгновенно опустевшего взгляда - в женщине напротив я вижу не любимую маму, а Лилит». Рун все еще раскачивается на стуле. Я все еще пытаюсь ее понять. Время течет обманчиво медленно. Ей снятся сны. Ей снятся очень странные сны, как будто девушка находится под воздействием галлюциногенов. Я не знаю, что это значит, я не могу понять, какому отклонению психики присущ этот симптом и что следует делать в таких случаях. Зачем, зачем я взял на себя такую ответственность, почему я решил, что сейчас – самое подходящее время, чтобы покончить с прошлым? Рунгерд ведь уже была безнадежно больна, пусть бы она оставалась там, в своей квартирке, с горой таблеток и со своей милой подругой. Пусть бы все было так, как должно было быть, пусть бы японка умерла, а Рун бредила и окончательно сошла с ума, пусть бы она сгнила в своей квартирке, пусть бы она прекратила на меня смотреть таким взглядом. Глядя в глаза принцессы, нельзя сказать, чтобы она узнавала меня, чтобы она винила меня хоть в чем-то, кроме того, что нынешними своими действиями я доставляю ей неудобства, но если она поймет… Господи, я не верю в тебя, до сих пор не верю, но пожалуйста, помоги… «Здравствуйте, доктор. Я не доверяла Вам раньше, но сейчас у меня нет иного выбора. Мне кажется, я скоро умру. Это неточно, врачи ничего не говорят, но с каждым днем мне все хуже. Я хочу, чтобы все стало хорошо. Я хочу, чтобы ей стало хорошо. В этом письме все, что я знаю о персонажах Рунгерд. Я была в ее квартире перед тем, как ложиться в больницу, и нашла несколько старых записей, надеюсь, они помогут вам лучше разобраться в ситуации и как можно скорее вылечить Рун. Передайте ей, что я ее очень люблю». Эта записка лежит в нижнем ящике стола, рядом с кулоном-ключом. Еще одно напоминание о реальности для моей пациентки, которое я ей не покажу. Слабенькая девочка, на которую так полагалась моя принцесса, не сумела сделать ничего значительного. Не помогла лучшей подруге, не защитила ее от своих внутренних демонов. Касуми ничем не могла помочь, как бы не хотела и каких бы усилий не прикладывала. Даже своей последней запиской она окончательно предала Рун, сделала то, чего так боялась всю жизнь. Она принесла мне все те тайны, которые до сих пор таились в голове моей пациентки практически на блюдечке, сама предложила окончательно разобраться, а затем и покончить с этим. Милая, глупая Касу, сейчас ты смиренно ожидаешь, когда на небесах определят твою дальнейшую участь, а Рунгерд смотрит на меня злыми-презлыми глазами, когда я начинаю читать вслух: «Холли забирается на нагретый солнцем каменный парапет, подобрав длинные цветастые юбки. На ее руках массивные браслеты, в ушах – позванивающие серьги. Наступает ранняя, золотящаяся осень, украшая и преображая природу вокруг, но нисколько не затрагивая Дом. Девушка, наверное, и любовалась бы пейзажем, если бы не знала, что они – рабы этого ужасного здания. Леон, наверное, и любовался бы Холли, воспитанницей свободы моря и дикости скал, если бы не знал, что мысли ее о другом человеке. Вивьен дразнится, поглядывая на парня то лукаво, то вопросительно, прокручивая в тонких пальцах острый ножик. Она знает, что Леону сейчас особенно сильно хочется прикоснуться к губам Вивьен, но он слишком боится разрушить хрупкое доверие. А все раздумья девушки далеко, где-то в городке, где жили они втроем, светловолосая девочка и два брата-близнеца. Леон, всегда улыбавшийся широко и искренне, и Клод. Просто Клод. Просто самая первая и самая несчастная любовь. Ради таких, как он, совершают побеги от нелюбимых мужей и бросаются под поезда. Чтобы быть с такими, как он, надо жертвовать, постоянно жертвовать, отдавать, получая крупицы внимания в ответ. Она знает, как надо. И раньше неукротимая Холли вдруг покоряется и жертвует. - Ты о брате задумалась? – с грустноватым смешком слетает вопрос с губ парня. Леон отшатывается – девушка смотрит на него голубыми глазами больного зверя. Святая переводит взгляд на облитые жидким золотом деревья. - Почему ты назвался именно так? Почему ты – «Корд»? - От французского «корд» - верёвка, шнур, - отвечает Леон, и улыбается, - пожалуй, единственное, что может связать вас с братом. Вивьен вздыхает и отворачивается, парень молчит, не глядя на свою спутницу. Те узы, что связали их, давно превратились в любовь, но болезненную,искореженную. И он мог бы ее беречь, Холли, которая Вивьен, которая Святая, а все равно грешит, но ему куда проще втыкать в ее сердце булавки, одну за другой. И она бы могла, в сотый раз разочаровавшись в Клоде, обратить внимание на его более спокойного и уравновешенного брата, но ей куда проще оставаться верной своему надуманному идеалу. Только Холли прекрасно знает одну истину: как бы она ни пыталась справляться со своей трагедией самостоятельно, но без Леона наложит на себя руки. Даже если так и не положено поступать святым. Девушка смотрит вниз, туда, где все тонет в золоте и багрянце, туда, где властвует одна только природа, но никак не человеческая девчонка со слишком развитой фантазией. - Зачем мы тут? – спрашивает Вивьен. - Не знаю, - пожимает плечами Корд. У них ничего не вышло, Клода они не вернули, хотя этого и стоило ожидать. Узник пожелал оставаться в своей тюрьме, страстно желать очищения своей души и болтать со Смертью долгими вечерами. Путешествие давно утратило всякий смысл, а они почему-то все еще не уходят. Леон и Вивьен прогуливаются по саду Запертого дома – Холли попросила. Жаловалась, что ей душно, и теребила шаль с тяжелыми кистями. Здесь они, казалось бы, свободные, как журавли, но них косятся недобро вышибленные стекла. Дом следит за всеми своими жителями. Дом никогда не спит, он наблюдает. Он дышит бетонными стенами, жадно втирается в доверие деревянными половицами и грозно заглядывает в глаза полупрогнившей кровлей. Жить в нем неуютно. Тут лабиринты коридоров и лестниц, разделяющих комнатки. Тут опасно скрипят балки и недоверчиво позванивают плафоны люстр. Тут Ключница умудряется быть везде и всюду, контролируя все процессы, пронзая острым, как меч,взглядом. Вивьен тут не спится. Она не может уснуть из-за тесноты, но не из-за низких потолков, а только от сковывающих воспоминаний. - Я хочу уйти отсюда, - говорит Святая, откладывая нож и рассматривая зеленый лист с золотистыми прожилками. - Почему? - Я не хочу говорить об этом. - Нет, почему? – парень ловит узкую ладонь девушки. - Не трогай меня! – вскрикивает Холли, отдернув пальцы, словно обжегшись. Лист улетает куда-то вниз, присоединяясь к ковру своих разноцветных собратьев. Девушка уходит как можно скорее, исчезая в принадлежащем осени саду. Леон смотрит ей вслед, размышляя. Запертый Дом стал для них приютом. Они шли сюда, полные озлобленной решимости сравнять здание с землей и забрать Клода. Но брат оттолкнул протянутую руку помощи, парень успел смириться с этим, а вот Вивьен… Ей было не так просто отказаться от своих розово-сладких грез о счастье с Узником. Дом лечил, приняв двоих путников в свои мрачные стены, оградив их от всех невзгод и того, что накопилось в душе. Избавлял от горестных мыслей, уводил из дебрей сожалений по тому, что уже сделано. Это идет только на пользу. Надо остаться, думает Корд. Запертый Дом давно поглотил их души. Он это уже понял, а Святая… Святая только поймет». - Что это значит? – спрашиваю я как можно спокойнее. - Что это значит? – повторяю я еще раз, тоже спокойно, едва удерживаясь от того, чтобы закричать. - Что. Это. Значит? - Прекратите, - устало шепчет пациентка. Это ее первое слово за последние дни. Я… Я не могу. Я вмиг забываю о том, кем я прихожусь ей, кем приходится она мне, я забываю о том, что мне надо лечить Рунгерд, что я не знаю, как и что мне надо перечитать много трудов по психиатрии, чтобы хоть немного приблизиться к разгадке. Я совершенно забываю о том, что мы находимся в моем кабинете, куда в каждую минуту может войти всякий желающий, что я не должен ничего чувствовать к Рун, что я не поверил ни одному слову всех этих глупых выдумок, что я никогда и ни во что не верил… Я забываю и я опускаюсь на колени. Я прошу ее прекратить так же, как минуту назад просила она, мой голос срывается на такой же угасающий шепот. Я хватаю ее за руки, за плечи, я все еще не могу смотреть ей в глаза. - Пожалуйста, перестань, по-жа-луй-ста… Прекрати… Пожалуйста. Забери их всех, забери их туда, откуда они пришли, запри их в себе снова, так же, как делала раньше… Зачем, зачем ты так? Тебе же это не нравится, да? Тебе же больно, да? Тебе же постоянно больно? Рунгерд молчит. Все понятно и так – она уже не может. Это процесс уже необратим и никто не в силах его остановить. Сама девчонка давно утратила над собой контроль, а я… Я бессилен. Все, что я могу – это наблюдать за ней, читать ее истории, складывать, как кусочки паззла в своей голове, никогда не надеясь собрать всю картинку. Будь я специалистом, настоящим психиатром, имевшим делом и с более трудными пациентами, я бы смог ей помочь. Но я здесь не для того, чтобы лечить Рун и избавлять от монстров, как бы мне самому не хотелось. Моя миссия является более важной – я должен добраться до ее прошлого до самого больного места, и понять, помнит ли она. Я сгребаю в кучу листки, приложенные к записке Касуми. Сейчас я не в силах все это прочитать.