Зов самоцветов

Авторская мысль побежала вперед, когда я взяла смелость представить, что чувствовал король после ухода Инэс из дворца. Скорее драма, чем стеб, скорее духовные переживания, чем юмор. Кот очень любит ваши отзывы и критику, и будет очень рада, если и здесь вы не останетесь равнодушны. «Откровенно говоря, я никогда не чувствовал себя столь неловко и неуютно в собственном кабинете, сидя за столом. Между пальцев – перо, с которого медленно стекают чернила, оставляя жирные кляксы между строк. Я не в состоянии писать что-то высокое или торжественное, просто потому что в сердце лежит один холодный булыжник. Так уж вышло, что письма женщинам я никогда не писал. Пожалуй, на моей памяти есть только одно, и то – для матери. Я тогда не пришел на занятия, которые она регулярно давала в саду нашего дворца, и не смог найти в себе сил попросить прощения, глядя ей в глаза. Как жаль, что тогда я был слишком юн, чтобы понять их бесценность. И сейчас я, вместо того, чтобы ответить на прошение из Итилиэна, пишу эти строки, думая о том, что потерял и что, наверное, уже никогда не смогу вернуть. Впрочем, это мне неизвестно. Королям несвойственно проявлять свои чувства или эмоции, поэтому ты не могла видеть всего, что я испытывал, так как на лице не отражалось и тени моих дум или страданий. Конечно, ты, Инэс, могла почувствовать это – женское сердце порой поражает умы мыслителей и философов, когда находит ответы даже в самых запутанных ситуациях. В нашем случае это было весьма трудно, увы, и во всем случившемся нет чьей бы то ни было вины. Размышляя об этом, не могу заставить себя сдержать поток печальных мыслей, потому что с твоим уходом из дворца исчез покой. Мой покой, Инэс. Ты не знаешь, сколько раз я прохожу по всем тем коридорам, впитавшим твой непоколебимый дух. Как ни стараются мои верноподданные, они не могут воссоздать тот былой уют в комнатах и холлах, где некогда ты проводила свои дни. Порой мне кажется, что тот можжевельник, что ты оставляла под моей подушкой, был каким-то волшебным, а лавандовое масло по-особенному ароматным. Наверное, я все это выдумываю, а, может, и нет. Странно и то, что я прихожу в винный погреб, когда виночерпия нет на месте, и ложусь на твою кровать. Мне странно думать, будто рассудок и здравый смысл оставляют меня в такие минуты, но думать о ком-то, кроме тебя, я не могу. Бесконечный поток дел, приемы и делегации лишь поверхностно отвлекают меня от созерцания твоего лика в собственных мыслях. Я понимаю, что тебя теперь уже нет в живых, или же ты вовсе не та, что была прежде, но в моей памяти ты навсегда останешься той молодой Инэс, полной силы и чувств. При всем этом я не могу ответить на вопрос, желаю ли взглянуть на тебя в преклонные годы или же обнаружить твою могилу… Со стороны моя привязанность не выглядела слишком явной. И, если уж быть до конца откровенным, ее не было вовсе. Я не был привязан к тебе, Инэс, но и не был безразличен. Размышляя над глубиной чувств, которые я испытывал, глядя на твои бесконечные оплошности или грязные козни моим подданным, чаще всего заходил в тупик, так ничего и не поняв. Было бы верным решением закончить твое существование в этом мире, но я не смог так легко разделаться с бесконечным желанием выбираться из любой западни. Скорей всего, именно эта сила, исходящая от тебя, остановила мою руку, когда я пришел к тебе в погреб. Ты не видела меня, но сердце мое подсказало, что ты почувствовала этот гневный порыв. Вполне возможно, услышала шаги на лестнице… В последний момент кривой кинжал в руке просто летел на землю, я выбросил его в узкую бойницу. Тогда, услышав твои песни, я стал более внимателен к тебе. Мне хотелось научиться жить так же легко, как жила ты, не просто скрывая свои переживания, а превращая их в стимулы. Стимулы двигаться дальше, что бы ни стояло на пути. Медленно и верно я приближал тебя к себе, для того чтобы увидеть, прочувствовать твои ходы. Я наблюдал за становлением твоего характера, за закаливанием принципов и привычек, ты становилась настоящей стеной – непробиваемой, но готовой рассыпаться от избытка чувств. Как это произошло – я не могу сказать. За всем этим я просто не успел заметить, как ты перестала быть холодной и трусливой. Может, на тебя влияли мои авторитет и склочный нрав, ты научилась давать отпор и доказывать свою правоту. Великая смелость – дать понять даже королю, что он может быть неправым. В тот день я посмотрел на тебя с другой стороны и понял, что такие перемены лишь укрепили достойное мнение, сложившееся у меня насчет твоей непостоянной натуры. Если порыться совсем глубоко, то становится ясно – твоя сущность была постоянной от первой и до последней минут пребывания в моем королевстве. Менялся лишь я. Точнее, меня менял твой природный задор. Инэс, ведь я догадывался, что ты чувствовала ко мне нечто большее, чем должна была. И я довольствовался этим, радовался этому в глубине души, потому что понимал, что чувствуешь ко мне привязанность сердцем и душой, ведь они не знают, король я или нищий старец. Видя это, я не мог оставаться равнодушным, поэтому приближал тебя сильнее – тогда я думал, что таким способом могу доставить тебе облегчение. Кажется, я доставил себе самому больше хлопот… Однажды, гуляя по веранде, я увидел, как ты рвала можжевельник, и в тот день озарение вдруг ослепило меня. Ты делала все, чтобы облегчить мою жизнь, старалась подарить мне приятные эмоции не потому что хотела вымолить прощение, ты делала это потому что хотела заботиться обо мне. Странно в этом признаваться, но такой заботы я прежде не получал. Мне хотелось сделать что-то для тебя, но я понимал, что это неправильно. О каких правилах и законах в королевстве можно говорить, если сам король пренебрегает ими? Хотелось оставить все, как есть, но у сердца были свои планы… И короли теряют голову от любви. Я потерял рассудок окончательно, когда ты, переступив через правила этикета, смогла бросить вызов своему страху. Меня никогда не целовали так, Инэс. Жаль, что ты об этом, возможно, никогда не узнаешь. И я не оттолкнул тебя лишь потому, что просто не поверил в происходящее. А еще я убедился, что моя стать и гордость не стоят и крупицы твоих самоотверженности и безумной смелости. Лишь после этого я мог с уверенностью сказать, что люблю. Не потому что меня пленили твой характер или глаза, хотя я помню их во всех подробностях, все из-за того, что ты заботилась обо мне, как о простом эльфе, которому необходимы душевный покой и равновесие. Опекала так, точно я никогда не носил корону. Я знал, что, будь я стражем границ или слугой, убирающим грязные тарелки, ты поступила бы точно так же, просто потому что ты искренняя и добродушная. И отпустить тебя из дворца вовсе не значило для меня забыть все эти чувства, я отпустил лишь потому, что желал укрепить их. А еще я боялся лишиться сна, ведь день твоей смерти настал бы как раз в тот момент, когда моя привязанность к тебе не знала бы границ. Я до сих пор не до конца уверен в правильности такого решения, однако стараюсь допускать мысль, что ты просто нашла свое место в жизни без меня. Тогда мне казалось, что вместе быть нам не дано, тогда было именно так, а теперь… Теперь уже поздно что-то менять, но судьба сильных мира сего не бывает простой, ты же знаешь. Наверное, только поэтому они и могут гордиться этим званием – сильные. И если насчет тебя сомнений у меня даже не возникает, приписывать эту черту себе я не могу. Хотя бы потому что сильным меня делала ты, а не торчковатая корона или огромных размеров мантия. Ты никогда не прочтешь это письмо, увы. Но в этих строчках я могу еще кое-что сказать тебе – ты все равно не смогла бы убить моего стража. Здесь ты переоценила себя…»