Н.Н.Н.

      Внимание! Перед прочтением данной главы рекомендуется перечитать предыдущие главы, т.к. данная часть тесно связана с ними!

Единственный способ не чувствовать боли при расставании — ни к кому не привязываться. *

      Тьма не всегда плоха: порой она помогает спрятать что-то или кого-то. Даже если это чувства. Даже если сильные.       Элрику с трудом верилось в подобную ересь, потому что, следуя этой логике, он уже должен был быть самым счастливым человеком на свете, боготворящим ночь и ее мрак. Однако счастье, кажется, не знало о подобном, и либо все еще где-то гуляло, причем явно далеко, либо ослепло и не могло наткнуться на алхимика. Версия номер два доверия не внушала, и поэтому Эдвард не то, что не молился на ночи, а ненавидел их лютой ненавистью. К своему удивлению, он вдруг полюбил работу и уходил в нее если не с головой, то просто головой — точно. И если днем он, как и обычные люди, работал, то ночью не получалось, и алхимик вновь погружался в мир кошмаров. Заметив его воспаленный взгляд, Мустанг стойко проигнорировал колкости в свой адрес, а на следующий день Элрик узнал, что его отправляют в командировку куда-то на восток, на минеральные источники. Как ему объяснили, Восточному штабу необходимо передать какие-то там документы, на которых нужно поставить печать и потом привезти обратно. На возмущённый дёрг глаза алхимика, Мустанг обрубил на корню все готовящиеся вопли, сказав, что «документы большой государственной важности, и я не могу доверить их абы кому». Округлив глаза от выявившейся подробности, касающейся собственной надёжности, Элрик забрал документы, от удивления даже забыв попрощаться и бросить напоследок колкость. Конечно же, когда он приехал, документы загадочным образом бесследно затерялись в кипах других бумаг, и, пока их срочно искали по всему Восточному штабу, Эдвард был вынужден сидеть в четырёх стенах и маяться от безделья. Уже только за это Элрик возненавидел Мустанга с ещё большей силой, нежели прежде. Он пытался помочь поиску бумаг, изучать алхимию, начиркать на досках новые круги преобразования, даже написать отчёты (!!!), но всё, чего он ни касался, валилось из рук и шло крахом. И Эдварду не осталось ничего, кроме как смириться со своей участью, наслаждаться «лечебным, очищающим воздухом» (так выразился полковник по телефону) и «привести себя в порядок». Взбешённо выругавшись, алхимик бросил трубку, скрежетнув зубами так, что с них посыпалась эмаль.       В любое другое время юноша бы радовался, что у него выдались свободные дни, чтобы заняться всерьёз алхимией, но не в этот раз. Тьма пустоты сжирала, изводила и не давала сосредоточиться и на строчке. Эдвард понимал: это хорошо, что всё сложилось именно так, но было невыносимо плохо, и внутренней дурноте не докажешь, что ты счастлив.       Что-то было не то. Что-то. Не то. Но Эдвард знал: даже если он узнает ответ, это невыносимое чувство не исчезнет. Оно лишь усугубит своё действие, будет свербеть и нарывать, как гниющая рана на теле.       Эдвард стал более раздражительным и, несмотря на все старания, не срываться совсем на Альфонса не выходило. Алхимик огрызался и фыркал против воли и незаметно для самого себя, укалывая этим каждый раз брата и после дико раскаиваясь в сжигающем стыде и самоедстве. В конце концов, ему пришлось всё же смириться, что они заперты здесь, и молча сгнивать в душащем лечебном воздухе.       Элрик настолько одурел от бездействия, что поймал себя на мысли отыскивания гомункулов, в частности Энви, который, к удивлению Альфонса (но не Эдварда), не появлялся вовсе, будто испарившись. Это ожидание пугало, хотя Эдвард и понимал, что вызвано оно обычной необходимостью хорошей встряски.       Однажды, после очередного дня пребывания в злосчастной командировке, он проснулся и понял, что больше так продолжаться не может. Либо он переборет себя, либо хандра переборет его. Взглянув в зеркало на покрасневшие белки глаз и общий осунувшийся вид, юноша поморщился, потянулся за расчёской и принялся расчёсывать колтуны волос, ни разу ещё не распущенных с момента приезда.       Ничто не изменится, и никто не придёт. Пора смириться с этим.       Именно с этой мыслью Стальной Алхимик надел свой привычный красный плащ и захлопнул армейские часы.       Дата под крышкой вновь напомнила, за что он борется.       Давно отчаявшись, Альфонс ошеломлённо вытаращился на брата, когда тот бодрым шагом вышел из номера и… улыбнулся. Пускай и немного натянуто, но открыто и широко, будто раньше. Волосы, обычно заплетённые, мягко качались за спиной, распущенные и чистые, и младший Элрик долго всматривался в их насыщенный пшеничный блеск.       — Ну что, долго ещё таращиться на меня собираешься? — со смехом поинтересовался Эдвард, поднимая брови. — Я, вроде, не экспонат в музее. Может, конечно, когда-нибудь моя статуя и будет красоваться на площадях и в музеях с подписью «Великий Эдвард Элрик», но пока что — нет. Пойдём прогуляемся, мм? Не зря ведь всё-таки эта сволочь огненная нас сюда заслала! Ну, чего ты молчишь?       Альфонс глупо уставился на брата, потеряв дар речи. Вернулся?       — Нии-сан… — только и смог осилить он.       Эдвард с нежностью посмотрел на него.       — Пойдём, Ал.       Мальчик просиял и счастливо кивнул.       — Да, пойдём, — с этими словами Элрики стукнулись костяшками пальцев и одновременно по-лисьи улыбнулись, а потом, расхохотавшись, приобняли друг друга и так и вышли из гостиницы, не убирая рук с плеч.       Трудно сказать, кого Эдвард не любил больше: себя или саму жизнь. Жизнь дала ему возможность быть собой, а себя он презирал и винил. Но пока Альфонс был счастлив, что брат с ним, алхимик был готов закрывать глаза на то, как сильно он ненавидит свое существование.       Полуденное солнце резало глаза кипельно-белыми лучами, обрисовывая углы улиц и выжигая кожу, но Эдвард не обращал на это внимания. Он жадно пил воздух, надувая легкие, как бумажные пакеты, до боли в груди и треска ребер, а Альфонс с радостью наблюдал за расцветающим на глазах братом и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.       Для счастья ведь немного надо, верно?       Только Эдвард уже не знал, что нужно для счастья ему.

***

      — Здравствуйте, полковник. Я не отвлекаю? — Мустанг едва не выронил трубку, услышав в голосе Стального мягкие нотки и даже ни намека на ехидство.       — Нет. Что-то случилось?       — Нет. Я хотел спросить, знаете ли Вы Еву Мальц?       Мустанг задумчиво нахмурился.       — Хм. Это имя мне ни о чем не говорит. Зачем тебе?       — Да так, по личному делу.       — О, за девушками ухлестываем? — иронично протянул Рой, откидываясь на спинку кресла. — Лучше бы отчеты написал.       — Это важнее отчетов.       Мустанг, как минимум, удивленно уставился на трубку, оторопев то ли от наглости, то ли от невозмутимости Стального, а потом колко поинтересовался:       — Что значит «важнее отчетов»? Что может быть важнее них?       — Вы знаете это, полковник.       На другой стороне провода Эдвард услышал грохот, ударивший его по ушам: это Мустанг выронил трубку.       — Полковник?       — Я здесь, — военный поднял телефон с пола. — Это все, что ты хотел узнать, Стальной?       — Нет, не все. Что с пятой лабораторией?       Мустанг хмыкнул.       — Тебя это не должно беспокоить.       — Я так не думаю. Тот маньяк с перьями больше не объявлялся?       — Нет, не объявлялся. Зачем тебе?       — Вас это не должно беспокоить.       Пару мгновений была тишина, а потом раздался тяжелый вздох полковника.       — Это все? — наконец произнес его усталый голос.       — Да.       Натянулось напряженное молчание.       — …что, даже не спросишь про Хьюза?       Эдвард скорбно поджал губы.       — Нет. До свидания, — и положил трубку.       Теперь это уже ничего не изменит.

***

      Ночь накрыла небо черным пушистым хвостом, шустрым зверьком копошась в улочках города и сгрызая очертания людей.       Эдвард провожал глазами затухающий вечер, безэмоционально наблюдая за проявляющейся звездной манной крупой. Людей внизу постепенно становилось меньше, пока их и вовсе практически не осталось. Элрик поднял голову с заледеневшего от ветра протеза и размял затекшую шею.        На столе в комнате тихо трещала лампа, освещая книгу по алхимии. Рядом со столом, на полу, сидел Ал, сосредоточенно читая исследования по лечащей алхимии. Эдвард мягко улыбнулся, глядя на увлеченного делом брата, и внутри теплой патокой разлилась нежность, к вкусу которой примешивалась горечь. Элрик-младший неожиданно поднял голову и вопросительно посмотрел на блондина.       — Что-то не так, нии-сан?       Нии-сан.       — Нет, ничего, — алхимик отрицательно покачал головой, на что Альфонс пожал плечами и вновь вернулся к чтению.       То самое мерзкое неуходящее чувство вновь и вновь кусало Эдварда, будто вовсе не стачивая зубы о сталь сердца. А было ли оно стальным? Элрик отвернулся к окну и туману мглы на улицах, чувствуя себя немногим лучше, чем утром. Алхимик упрямо стиснул зубы и заставил себя улыбнуться ночному мареву внизу. Он обязан собраться. Ощущение невыносимого одиночества крючьями вонзилось в тело, и лицо Эдварда скривилось, уродуя маску счастья.       В здании напротив зажёгся свет, и в светящемся окне появилась пара молодожён (?), садившихся за обеденный стол.       «Хорошо им: живут себе припеваючи, не заботясь о том, как нужно выживать, сражаясь с другими, — Элрик наблюдал за тем, как женщина достаёт еду, со смехом рассказывая что-то супругу (?). — Смеются… Ну ещё бы, им ведь не надо думать о том, что у них на столе стопки непрочитанных книг по алхимии, а позади — железная оболочка брата. Живут себе вместе беззаботной жизнью, и ещё проблемы какие-то находить умудряются. Живут… — в голове всплыл образ недавнего самоубийцы-маньяка, и Эдвард почувствовал, как к вскипевшей обиде внутри добавилась злость. — Хорош равноценный обмен, просто прекрасный. — Женщина в соседнем здании уже разлила по тарелкам суп и теперь грела его на плите. Эта картина напомнила Элрику о детстве с его домашней едой, и в груди предательски защемило. — Мама…» — алхимик закрыл глаза, пытаясь вспомнить её образ, но вместо родного лица и нежной улыбки в голове вспыхнули вскрытые рёбра и мутно-серые белки трансмутированного существа. Эдвард, как наяву, увидел разжимающиеся челюсти, выходящий из глотки пар и словно сломанную руку, тянущуюся к нему через пульсирующую кашу органов.       Алхимик с леденящим страхом внутри распахнул глаза, уставившись в темноту, и вздрогнул всем телом, когда рядом с окном соседей уловил сиреневые огоньки радужки. Мальчик разом вскочил и едва не вывалился из окна, почти полностью перегнувшись через подоконник, но оказалось, что в черноте переулка просто светились в блеске из окон пустые бутылки из-под вина. Эдвард задумчиво залез обратно в комнату, не на шутку перепугав Альфонса, мгновенно отбросившего в сторону все книги и теперь напряжённо отслеживающего передвижения брата.       — Эд, всё хорошо? — он спросил это крайне осторожно, будто прощупывая почву под ногами на болоте.       Элрик-старший не сразу отвернулся от окна, какое-то время всё ещё глядя вниз, а потом кивнул головой, но уверенности в нём было ещё меньше, чем в Альфонсе сейчас.       — Да… Показалось просто. Мне стоит больше отдыхать, верно? — Стальной алхимик рассмеялся, виновато почёсывая затылок.       — Да, явно стоит, — усмехнулся Альфонс. — Я подумал, что ты из окна выброситься решил. Не пугай больше меня так!       — Ахаха, хорошо, — блондин обезоруживающе улыбнулся. — Я, пожалуй, пойду спать, ладно?       — Да-да, конечно, — с готовностью отозвался младший и, быстро подобрав лежащие рядом книги, вышел из комнаты. — Спокойной ночи, нии-сан.       — Спокойной, Ал.       Дверь со скрипом закрылась, и некоторое время Эдвард смотрел на ее ободранную поверхность, а потом, не оборачиваясь, громко и отчетливо произнес:       — Ну давай. Выходи. Я знаю, что ты здесь.       За спиной царило молчание, а потом что-то тихо заскулило, шурхнуло и в конечном счете гулко свалилось.       — Давно не виделись, да? — Элрик, тихо усмехаясь, развернулся.       Пусто.       Эдвард непонимающе моргнул, не веря. Он пошарил в темноте по стенке, подошел к окну и недоуменно посмотрел на улицу. На кухне в окне напротив валялся взорвавшийся чайник с еще дымящимся носиком.       — Зависть? — Элрик тихо и неуверенно обратился к тишине, оглядываясь по сторонам. — Ласт?       — Как можно было оставить пустой чайник на включённой плите?! — алхимик вздрогнул, когда на кухню напротив влетела та самая пара и с яростью сцепилась в словесной перепалке. — Ты посмотри, что стало с кухней! Она же…       Эдвард перестал слушать, о чём они ругаются, и, взглянув на ободранный силуэт луны, закрыл окно.

***

      Алхимик вальяжно облокотился о стену, стоя в залитом солнцем коридоре, насквозь пропахшем потом и летней, ни с чем не сравнимой вонью. Эдвард проводил взглядом очередного военного и вновь закрыл глаза, склонив голову к груди и натянув капюшон плаща едва не по самый нос. Альфонс в который раз обречённо вздохнул, глядя на насупившегося брата, но промолчал, зная, что его слова просто попусту сотрясут стены.       Из кабинета слева вышли, и Элрик-младший пихнул брата локтём, толкая. Эдвард возмущённо засопел и, проследив за взглядом алых огней, насупился ещё больше, и с неохотой двинулся к распахнутой двери.       — Здравствуйте, полковник, — «радостно» поприветствовал Эдвард начальство, взойдя будто на эшафот.       — А, Стальной мальчишка. Здравствуй-здравствуй, — Мустанг со смехом в глазах посмотрел на пасмурного блондина. — Ну что, как командировка?       — Лучше не бывает, — огрызнулся алхимик. — Спасибо, что отправили в нее, я был просто счастлив.       — День, когда ты наконец будешь всем доволен, я, став фюрером, сделаю национальным праздником. У меня для тебя новое поручение, — Огненный указал подбородком на листы, лежащие на краю стола. Эдвард взял их и удивленно изогнул брови.       — Ева Мальц? Что это значит, полковник? Вы же говорили, что не знаете ее? — блондин поднял глаза, но кресло неожиданно пустовало, демонстрируя свою зеленую и затертую спинку. — Полковник? — никто не ответил, и блондину сделалось жутко.       Нок! Нок, нок, нок!       Эдвард вскинулся на дребезжащее от ударов окно и едва не отпрянул обратно: из-за стекла на него глумливо косились фиалковые зрачки огромной химеры, настукивающей клювом ворона по окну.       — Элрик… Элрик!.. Элрик! — Эдвард понял не сразу, что происходит, и только когда Мустанг в шестой раз приложил руку об стол, посмотрел на начальство. Когда он объявился? — Элрик!       — Я слушаю, слушаю!       — Элрик!       Стальной алхимик вздрогнул от особенно громкого восклика и уткнулся взглядом в подушку. Что происходит?       — Господин Элрик! — в дверь гостиничного номера упорно и сильно колотили, видимо, норовясь вышибить её. — Господин Элрик!       Алхимик торопливо вскочил с кровати, мысленно уже пытаясь понять, что могло произойти и почему к нему ломится невесть кто да ещё так по-хамски и настойчиво.       — Что за… — алхимик оторопело замер, уставившись на стоящего в коридоре военного, — срочность…       Круглые — немного рыбьи — глаза остановились на растерянном мальчике, и серая хрустальная радужка блеснула из-под чёрных густых ресниц.       — Вам срочная посылка, сэр, — мужчина отдал честь и вытащил из сумки толстый бумажный пакет. — Распишитесь, — Элрик рассеянно поставил кривую загогулину в углу протянутого листа и покачнулся, когда солдат всучил ему ту самую посылку. Мужчина снова отдал честь и торопливо зашагал прочь.       — Подождите… А.… откуда посылка-то хоть?! — Эдвард поспешно окликнул уходящего военного, и тот, на миг обернувшись и вытянувшись по стойке смирно, отрапортовал:       — Неизвестно, сэр. Мне было велено лишь срочно доставить вам её, ни отправителя, ни место отправления сообщено не было. Извините, я не могу больше задерживаться.       — Почему?       — Мне так же было сообщено, что никто не должен увидеть меня или эту посылку здесь. Я не могу нарушить приказ, сэр, — солдат уже в третий раз отдал честь и едва не полетел по воздуху прочь.       Алхимик остолбенело проводил взглядом чёрные сапоги и, совершенно ничего не понимая, закрыл дверь. Часы на столе показывали 4:18.       — Полпятого утра… — Стальной страдальчески застонал, зарываясь пальцами в волосы. — Какой придурок отправляет посыльных в такую рань?.. — мальчик широко зевнул и сонно поморгал. — Срочная… Посылка… Что это за посылка ещё, которая не может подождать хотя бы до семи? Да ещё и видеть её никто не должен… — алхимик помассировал виски и вскрыл картонную обёртку. Перед ним предстала толстая и перевязанная белая папка, безо всяких пометок и вообще каких-либо опознавательных признаков. Что за чертовщина такая-то? Развязывая узлы на боках папки, алхимик уже был готов увидеть даже бомбу, однако результат превзошёл все его ожидания.       — Мои исправленные отчёты?! — Эдвард глупо уставился на стопку исписанных своей же рукой листов и пометки Мустанга на них и всё никак не мог понять, что происходит. Следовало бы как следует выругаться, но для подобного хамства слов блондин найти не мог. Наконец, придя в себя, алхимик разразился бурей проклятий. — Мустанг, ты совсем там охренел, что ли?! Это ведь не поленился печатку «срочно» поставить, чтоб посыльного — бедный парень! — ни свет ни заря отправили! Это уже верх наглости! У тебя там совесть есть, рожа ты лошадиная?! Нет, ну серьёзно? Он точно нормальный, или совсем… крыша… поехала… О, а это ещё что… — прочёсывая бумаги, мальчик остановился, наткнувшись на незнакомый ему лист. — «Дело об изучении ядерного топлива»? — Элрик вытаращил глаза. — ОНА?! — в центре предложения чётко жирнело имя.       Ева Мальц.       Эдвард нервно дёрнул углом губ.       «Хе, а сон-то…в руку оказался».

***

      — Эд, заканчивай уже, нам идти надо.       — Да-да, Ал, сейчас, погоди… Предусматривалось расширение возможностей…       — ЭД!       — Да всё, всё, вот, убрал! — Стальной алхимик демонстративно захлопнул и отбросил папку в сторону, подняв руки, мол, всё, я чист. — Сейчас оденусь и выйду.       Элрик-младший недоверчиво прищурился, а потом протянул:       — Ты это уже десять минут повторяешь.       — Но Ал, ты же понимаешь, как это важно! — блондин с жаром вскинулся. Его глаза горели живым и неукротимым огнём, таким, какой Альфонс уже и не надеялся вновь увидеть. Эта папка, присланная Мустангом — кстати, надо будет его отблагодарить за это — словно вдохнула заново жизнь в алхимика, вернула из царства мёртвых. Он сидел все дни напролёт вместе с Альфонсом и корпел над материалом, пытаясь вникнуть в его суть.       Они успели узнать достаточно многое, но всё ещё не могли понять до конца главное — кто организовал данный проект и зачем. Как стало известно, «Дело об изучении ядерного топлива» было таким же, как и «Дело пятой лаборатории» — пустышкой, в которой от ядерного топлива осталось одно название. В качестве топлива выступало некоторое вещество, обозначенное как «источник энергии трансмутированного происхождения», и, судя по его физическим возможностям и энергии, заключённой в нём, это было либо нечто производное от философского камня…       — …либо сам философский камень. — Мальчик сглотнул, и его глаза хищно заблестели. — Ал, ты понимаешь, что это значит?.. — Младший сдавленно произнёс «да», на что Эдвард облизнулся и дрожащими руками расправил страницу. Еще не все потеряно, еще есть надежда.       И ради этого Эдвард был готов не спать и работать сутками, посвятив себя возвращению тела брата.       — Эд, если ты сейчас же не встанешь, я выволоку тебя отсюда силком!       — Я иду-иду-иду, только дай мне одеться! Иди вниз, я сейчас подойду! — Альфонс скептично окинул брата взглядом и протянул:       — Хорошо, я жду внизу, и если ты не будешь там же через минуту, то будет тебе трепка, братец, — Эдвард покрутил рукой, мол, иди уже, и Элрик-младший, предупреждающе зыркнув, с гулким громыханием вышел из комнаты.       На улице, как обычно, была неторопливая суета и безмятежная спешка. Люди разнеженной вереницей тянулись по дороге, с характерной для этого места мягкостью и лучистостью улыбаясь и разговаривая. На их фоне Альфонс выделялся своей угрюмостью доспехов, как гора в пустыне. Мальчик, чтобы не мешать, смущенно пошел в сторону от потока отдыхающих, решив встать напротив входной двери. Неуютно оглядываясь, Альфонс пробирался сквозь группы людей. Посмотрев влево, он замер.       У витрины магазина стояла красивая девушка, застыв и невидяще глядя куда-то сквозь толпу. Она была среди людей и одновременно будто одна. Весь ее вид источал какую-то сломленность и безысходность, а голубое платье и черные, отливающие в чернильный волосы подчеркивали холодную, нездоровую белизну кожи. Альфонс удивленно смотрел на костлявые, словно птичьи, руки, не понимая, что именно его заставило остановиться, и решил уже пойти дальше, когда девушка подняла глаза вверх. На тот дом, откуда только что вышел он. И Элрик был готов поклясться, что смотрит она именно туда, куда он думает. Мальчик хотел двинуться к ней, но девушка неожиданно переметнула взгляд на него, и в ее синих глазах Альфонс четко увидел испуг. Губы незнакомки дрогнули, и их обладательница по-дикому отпрянула. Она оскорбленно и будто пристыженно взглянула на алхимика, а потом ринулась в гущу толпы и исчезла.       — Эй, Альфонс! — Элрик-младший удивлённо повернулся, наткнувшись на брата. — Кажется, я успел даже раньше нужного, мм? — Эдвард самодовольно расплылся в едчайшей улыбке.       Элрик изумлённо застыл, осмысливая сказанное, а потом, вскипятившись, зло гаркнул:       — Опоздав перед этим на тридцать минут! Нет уж, братец! — Эдвард закатил глаза и протянул:       — Да лааадно тебе уже, хватит ворчать. Пошли!       Альфонс негодующе посмотрел на алхимика, а потом, буркнув: «Что с тобой поделаешь», — пошел вперёд, а Эдвард вздохнул и посеменил следом. Он с энтузиазмом насвистывал какую-то песенку себе под нос, но Альфонс, хотя и перестроился на неё, так и не смог отделаться от воспоминания битого стекла обиды и злости, блестящего в испуганных васильковых глазах.       С такой яростью досады он столкнулся впервые.

***

      Потерянные документы неожиданно нашлись, и «командировка» на лечебные воды подходила к концу. И чем ближе был этот день, тем мрачнее становился Эдвард. Альфонс непонимающе разводил руками, удивлённо вопрошая: «Ты же сам, как только мы приехали, сказал, что хочешь уже обратно — что тебя не устраивает?», — а Элрик-старший лишь фыркал, как ёж, и вновь возвращался к чтению документов.       То ли лечебный воздух, то ли упёртость алхимика заставляла его сидеть, даже не поднимая головы, но работоспособность Эдварда резко стрельнула вверх, как стрелка чеснока, хотя казалось, что выше и так уже некуда, и мальчик не ел, не пил, никуда не ходил и только сидел все дни напролёт у себя в номере, как сыч. Дошло до того, что к нему боялись заходить даже горничные, опасаясь «посетителя, запершегося у себя, как упырь, и света белого боящегося». Альфонс ничего с этим поделать не мог — он был рад уже хотя бы тому, что брат больше не похож на отлепленную от стены тень с ввалившимися пустыми глазами.       Алхимик отощал и теперь походил совсем на ребёнка: ему было невозможно дать больше двенадцати лет при всём желании, а длинные волосы добавляли его лицу некоторой болезненности, и лишь ярко горящие жёлтые тигриные глаза выдавали в нём истинный возраст. Альфонс только вздыхал, глядя на одержимость брата, и искренне радовался, если тот решался выйти на разминку-тренировку, которые за последние месяцы сошли почти совсем на нет.       Сейчас, припечатывая Эдварда к земле уже в четвёртый раз, он понял, что это не прошло бесследно. Движения брата замедлились и стали в разы менее точными, а скорость и реакция, благодаря которым он выживал не раз, ухудшились и оказались на уровне тренировок во время реабилитации у Рокбелл несколько лет назад. Эдвард и так никогда не побеждал его, а тут он потерял и последние шансы нормально противостоять брату. Альфонс, глядя в озадаченное и раскрасневшееся лицо напротив, внутренне улыбнулся: может, брат хоть теперь задумается над тем, до какого состояния довёл себя, и возьмётся за ум.       — Ну что, ещё раз? — почти игриво поинтересовался он, на что Элрик-старший ошалело разинул рот и, сдув волосы со лба и глаз, выдохнул:       — Нет уж, дай передохнуть хоть немного! — мальчик развалился на земле, раскинув руки и ноги в стороны, тяжело дыша.       Внутри Альфонса серебряными колокольчиками зазвенела радость и веселье: давно он не видел брата настолько обессиленного в хорошем, а не болезненном смысле этого слова. Грудь алхимика вздымалась и опадала, и в такт этому пропитавшаяся потом майка то и дело разглаживалась и топорщилась на теле блондина. Элрик-младший плохо помнил, каково быть таким усталым, но, исходя из тех воспоминаний, что были, сейчас брата лучше было не трогать и дать перевести дух.       — Уф, загонял ты меня сегодня, — наконец прохрипел Эдвард, несколько ошеломлённо улыбаясь. — Мог бы быть и более снисходительным!       — Ещё чего, и не надейся, — фыркнул Альфонс, отворачиваясь. — Сам виноват, что сейчас в таком состоянии.       — Ох, вот не задирай нос, ты меня по-настоящему сегодня только один раз на лопатки уложил — сейчас, и только потому, что я уже устал! Да-да, нечего так смотреть! Первый раз я споткнулся о камень, а ты воспользовался ситуацией, во второй меня отвлекли дети (это вообще было подло — нападать, когда рядом дети!), а третий у меня просто нога подвернулась.       Альфонс возмущённо уставился на брата, а потом колко бросил:       — Не ты ли говорил, что враги не будут ждать, пока ты будешь готов?       Грудь Эдварда замерла на несколько мгновений, но Элрик-младший заметил это и неожиданно понял, что задел брата за живое. Он просто не хотел признавать то, насколько сдал позиции и насколько уязвим сейчас перед врагами, особенно гомункулами. Мальчику стало неожиданно стыдно, но он поборол в себе желание извиниться: если он сделает это сейчас, то всё испортит, а так всё ещё есть вполне реальная надежда, что Эд станет восстанавливать свои навыки.       — Да… Я, — голос у алхимика был сиплый и печальный. — Но враги не появляются — всё в порядке. К тому же, ты всегда рядом и прикроешь меня, верно? — блондин подмигнул Альфонсу, да так задорно, что мальчик и забыл, что только что хотел отчитать его за беспечность.       Доспехи громыхнули, передёрнув плечами.       — …ты дурак, Эд.       — Знаю, — Элрик-старший негромко рассмеялся, закрыв глаза рукой. Когда он перестал смеяться, улыбка стала постепенно сползать с его лица, сжимаясь тонкой проволочкой в губах, оставив в итоге лицо брата горько-несчастным. — Ал, мне нужно туда вернуться.       Альфонс удивлённо дёрнулся.       — Вернуться? Куда?       Алхимик убрал рукав от лица и отрешённо ответил, глядя в небо:       — В лабораторию по исследованию Урана.

***

      На марле облаков кровавыми подтёками проступали лучи позднего вечернего солнца с его тускнеющим багровым ореолом, окрашивая оставшиеся пятна неба в гранатовый. Эдвард сощурился и не в тему подумал, что кровавый закат — не самый хороший знак, но тут же сморщился, как от мерзости. С каких это пор он стал суеверным?       Элрик отмахнулся и откинулся на ствол дерева позади. Скоро надо будет начинать. Желудок сдавила рука спазма, но мальчик упрямо проглотил комок нервов, бившийся в горле, и настойчиво продолжал делать вид, что его вовсе не колотит от страха.       А ведь его колотило.       «Надо будет привезти что-нибудь Альфонсу в благодарность… Мустанг ведь наверняка негодует. Так ему и надо, Дон Жуану огненному», — Эдвард усмехнулся под нос. Эх, несладко там ему сейчас…       — Что? — Альфонс остолбенело уставился на брата, решив, что ослышался.       — Мне нужно вернуться в лабораторию по исследованию Урана, — твёрдо повторил тот, не поворачиваясь.       — Зачем? — в голосе младшего было столько непонимания, что блондину стало неловко.       — Помнишь, мы читали про физические свойства того вещества?       — …Ну да, помню. И что?       — Там было написано: в ходе исследований была обнаружена возможность установления связей с веществами органического происхождения с их последующим продолжением развития. Мне необходимо проверить это…       — Ты совсем с ума сошёл? У нас поезд завтра вечером — какая ещё проверка? Эта лаборатория находится в совершенно противоположной от нас стороне, до неё ехать дня два отсюда!       — Я знаю.       — И?       — И я всё равно хочу поехать туда.       — Да каким образом?!       — Обычным, — невозмутимо ответил Эдвард. — На поезде. А ты поедешь без меня к Мустангу и объяснишь, что я задерживаюсь у Уинри… Нет, не так. Что я по пути заскочил в больницу на осмотр, так как столкнулся с…кем-нибудь.       — Эд. Что. Ты. Мелешь. Ни один человек в здравом уме не поверит в эту чушь! А это Мустанг, слышишь, не кто-то, а Мустанг! Огненный! Алхимик! Полковник! Начальник твой!       — Я помню, что он мой начальник, но спасибо, что ещё раз напомнил, — раздражённо огрызнулся юноша, строя кислую рожу. — Ал, послушай, это действительно важно! Я просто чувствую, что там что-то есть! Я уверен, что мне туда надо!       — Лечиться тебе надо! — Альфонс зло сверкал огнями забрал, не понимая легкомысленности брата. Как так вообще можно?! — Ты понимаешь, НАСКОЛЬКО рискуешь? Да и как ты вообще туда попадёшь? Дело закрыто, и мы больше не имеем права там находиться.       — Я проберусь туда после закрытия через один из запасных выходов. У нас же была карта этого завода, пока мы маньяка ловили, забыл? Так вот её никто не забирал, и она у меня в сумке…       — Всё равно нет, — отрезал Элрик-младший. — Это слишком опасно, тем более одному, ты ведь не знаешь, что там может ждать.       — Ал, это правда важно! Ты понимаешь, что если там и правда есть философский камень, то мы спасены! — алхимик умоляюще-отчаянно воззрился на брата, и Альфонс с ужасом увидел в глазах Эдварда мольбу.       — Нет, — менее резко и немного неуверенно повторил он, и тут же понял, что проиграл. Брат, едва почуяв ослабление хватки, как зверь — запах крови, воспрянул духом, ощутив прилив сил и сразу же переходя в нападение.       — Альфонс, это наш шанс, мы ещё никогда не были так близки! Ближе была только пятая лаборатория, ну же! Я только схожу разведаю и больше ничего, клянусь! А потом сразу же вместе будем думать над тем, что там! Ал, пожалуйста! Пожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйста!       Элрик-младший, немного опешив от такой бурной реакции брата, пытался переварить предложенное и взвесить все «за» и «против».       — Эд, я понимаю, полковник тебе многое прощает, но уж это… не думаю, что такое простится даже тебе. Да и ты ослаблен, к тому же. Сам видишь, какое твоё состояние…       — Я только на разведку! Честно-честно, только туда-обратно и всё! А потом сразу же вернусь получать нагоняй от полковника, обещаю! Меня даже никто не заметит там, у меня же ведь есть карта, забыл?       — …Хорошо, но я иду с тобой.       — Нет, Ал, кто-то должен же отмазать меня перед полковником. А ты умный, вежливый, промолчать умеешь, когда надо… Да и разговор у тебя с ним гораздо лучше клеится, нежели у меня. Ты сможешь его убедить, я уверен.       Альфонс подавился возмущением.       — Да как я, по-твоему, смогу убедить его в том, что ты где-то есть, но при этом тебя нет?! Что я ему скажу, что твой вагон отцепился и уехал в другой край страны?!       — Вот, отлично, точно, ловко ты придумал! — алхимик с глубоким чувством веры похлопал брата по плечу. — Я знал, что ты что-нибудь да сможешь сделать!       — Что? Нет, я…       — Спасибо большое за понимание, Альфонс, я всегда знал, что только ты сможешь меня понять и поддержать в трудную минуту! — не дав младшему опомниться, Эдвард кинулся жать ему руку и едва ли не виснуть на шее. — А теперь давай-ка ещё потренируемся, давно я так не разминал своих старческих костей!       Альфонс, обалдело сидя на траве, растерянно смотрел на смеющегося брата, а потом, разозлившись, бросился на него в атаку, собираясь в этот раз намылить ему шею за будь здоров.       Но, к счастью или нет, ему этого не удалось: Эдвард не проиграл.       Элрик сморгнул сон с ресниц и взглянул на изъеденное, в тёмную дырку небо. Ох, скоро уже идти. Мальчик ещё раз вытянулся из-за ветки, окидывая дверь, через которую нацелился прошмыгнуть, оценивающим взглядом. Всё просто. Охранников нет, все сторожевые псы внутри и у основного выхода, досматривают уходящих рабочих.       Пролезть, найти, уйти.       Всё казалось простым.       Но в теории всё было просто. И воскрешение матери — тоже.       Практика оказалась более привередливой дамой.       Именно поэтому Эдварда трясло. Потому что он знал, что что-то может пойти не так и в итоге обернуться катастрофой.       Но идти было нужно: алхимик чувствовал это. Здесь что-то есть, и это неизвестное тянуло его, как магнит, вызывало пугливую и вместе с тем приятную дрожь, разливало по телу бурлящее нетерпение. Оно заставляло кожу чесаться, протыкало тело иголками мурашек, пускало сердце вскачь и вытягивало весь воздух из лёгких. Если там действительно что-то есть, то у Ала, соответственно, появляются все шансы вернуть себе тело. Он вновь улыбнётся ему, его младший брат…       Мы просто хотели ещё раз увидеть мамину улыбку.       От аналогии воспоминаний волосы у Эда встали дыбом. НЕТ. Этому не бывать. Он костьми ляжет, но брата спасёт. Даже если придётся умереть самому, даже если ему переломают все конечности, он всё равно спасёт Альфонса.       Элрик не заметил, как раздавил орех, который до этого вертел пальцами протеза. Память оказывала на них двоих слишком большое влияние. Потому что они были её живым олицетворением, вечным напоминанием о том, как мало люди представляют о масштабности расплаты за свои желания.       Приобретая новое, мы неизбежно теряем старое.       Эдвард обрёл абсолютно всё новое: друзей, знания, работу, опыт. Но для этого ему пришлось спалить дотла всё старое. Обуглить стены родного дома, выжечь чувства Уинри, посыпать пеплом прошлого Ризенбург. У них больше не было дома. У них больше не было детства. У них больше ничего не было. И единственным, что не давало поверить в иллюзорность случившегося, были они сами. Металл, вживлённый в тело. Металл, заменивший тело.       Эдвард знал, что, пока не почувствует вновь тепло кожи Альфонса, не сможет сбросить чудовищность вины со своих плеч. Вины. Самонадеянности. Наивности.       Впрочем, он и сейчас оставался таким же: наивным, самонадеянным. Эти два чувства гнали его, подстёгивая шпорами наездников, вонзаясь в податливую плоть души, оставляя окровавленные подтёки, ползущие вишнёвыми бусинами боли по рассудку. Мешая. Распаляя. Убивая.       Волнение огнём плясало в каждой клеточке тела. Хотелось сорваться с места и броситься с головой, напороться на кого-нибудь и даже подраться, но не сидеть так. Алхимик шумно вздохнул, закрывая глаза. Надо успокоиться. Но как тут успокоишься, когда там, внутри, может быть что-то, способное положить конец всем их страданиям?        А ещё там может быть он.       Элрик разом вздрогнул от собственных мыслей. Иногда голос подсознания пробивался сквозь все доводы и прожигал его насквозь. Мальчик поджал губы, рассердившись. Какого чёрта, спрашивается? Сперва лаборатория, потом зов в переулке, ожидание в командировке, а теперь ещё и это? Нет уж, увольте. Элрик фыркнул, зло поведя носом. Но чувства от этого не поменялись. И увидеть его всё равно хотелось.       Алхимик сокрушённо покачал головой, понимая, насколько он безнадёжен. Собственные мысли и уж тем более чувства пугали, забивали рассудительность, ставили в тупик.       Эдварду часто вспоминалась их последняя встреча в лаборатории и то оголённо-беспомощное «не знаю» Зависти, и в какой-то момент Элрик понял, что это отчаянное признание стало и его правдой тоже. В ту ночь в движениях Энви виднелись страх и растерянность — гомункул не мог понять ни себя, ни своих поступков. Эдвард перестал оценивать свои действия адекватно после того, как стал бессознательно выискивать признаки присутствия гомункула рядом. И страшно было не то, что он делал это не из осторожности, — страшно было то, что внутри он больше не оценивал это как что-то ненормальное. Будто это стало его обыденностью, частью жизни. Как вдох и выдох. Как моргание. Как рефлекс, загнанный в самую сущность, ввинченный в неё шурупами, как старая кровать — в пол. Намертво. И убрать её уже не получится — только вместе с досками.       И больше всего Эдвард боялся возможности того, что мысль о философском камне и Але — не единственное, что его гонит на этот завод. Не единственное и мало уступающее по значимости той, ДРУГОЙ причине, которую алхимик гнал прочь. А может, это она гнала его. Загоняла, как волка — борзые.       Тело напряглось раньше, чем Элрик отогнал эти рассуждения. К горлу подскочил тошнотворный ком, и мальчик понял: пора. Он мягко спрыгнул на землю, как кот, и воришкой прокрался ко входу.       Времени не осталось.       Последние алые искры заката раздутыми углями пылали на горизонте.       «Увижу ли я ещё такое?»       Думать о плохом не хотелось. Но ничего вокруг хорошим и не казалось.       Не осталось не только времени — выбора тоже не было, ровно как и путей отступления.       Мальчик не хотел представлять, какую и сколь огромную цену ему придётся отдать в этот раз, чтобы добыть что-либо. Однако одно он знал точно: платить придётся.       Но было уже поздно.       А терять — нечего.

***

      Темнота коридоров удачно скрывала маленькую фигуру алхимика, верткой норкой скользящего вдоль стен.       «Так, здесь должен быть рабочий цех, если верить карте, — Эдвард быстро забегал глазами по помещению взглядом, улавливая знакомые черты. Все те же конвейеры и рычаги. Где-то за ними, в глубине, была расположена дверь с надписью «посторонним вход воспрещен» — это был вход в длинный коридор, ведущий в итоге в научный отдел.       Элрик не знал, что именно ищет, но он отчётливо помнил холод в голосе начальника отдела, когда Эдвард попросил дать осмотреть рабочее помещение.       — Там нет ничего, что могло бы вам помочь.       Алхимик раздражённо дёрнул плечом, стряхивая с себя известь жёсткости взгляда напротив.       — И всё же мне необходимо осмотреть её.       — Его, — поправил мальчика мужчина. — Это отдел, научный отдел. И все наши работники в нём очень заняты. Боюсь, к нему доступ получить невозможно.       Эдвард хотел как следует огрызнуться, а потом плюнул на эту затею и лишь махнул рукой, бросив:       — Чёрт с вами. Ваши сотрудники — вам их хоронить. Меня это вообще не касается.       Брюнет непроницаемым взглядом осмотрел алхимика, а затем мягко и располагающе к себе улыбнулся, чуть блеснув оттопыренными, как у ребёнка, клыками.       — Благодарю за понимание, майор.       Элрик никак не отреагировал на это, отвернувшись на зов Ала неподалёку.       И если тогда желания залезть и узнать не было, то сейчас оно обдавало внутри кипятком, от него переставали ощущаться ноги, руки, пальцы… Да что уж тут — алхимик весь (и уже с самого начала) действовал на автомате, не отмечая, не замечая, не понимая.       И вот он здесь.       Камень за спиной бесшумно сомкнулся, погружая Элрика в кромешную темноту. Ну что ж, бывало и хуже. Эдвард достал фонарь и принялся изучать помещение.       Спустя полчаса он перестал понимать, почему тот начальник столь рьяно защищал этот кабинет: найти что-либо не удалось. Обычные листы, обычные записи. Ну да, колбы, ну да, растворы, но блондин отчётливо видел, что они не представляют из себя что-либо и что купить их можно было в свободном доступе. Вроде бы, обычный кабинет, но алхимик чувствовал, что что-то здесь да не так. Как будто он схватил ту самую шкатулку с драгоценностями, что так долго искал, но она оказалась пуста.       Неудачно повернувшись, Эдвард почувствовал, как, зацепившись, тянет что-то рукавом, но было уже слишком поздно, и колба, визгливо «бзынькнув», разлетелась стеклянной мозаикой по полу.       Вот же чёрт…       Алхимик надеялся, что никто ничего не заметил, и, бродя зайчиком фонарика по кафелю, вслушивался в затаившуюся тишину. Луч скользнул по бумаге: вместе с колбой на пол упала(и?) тетрадь(и?). Находившаяся среди них записная книжка оказалась старой и потрёпанной временем, но именно поэтому Элрик заинтересовался ей и захотел посмотреть: если не блестит глянцем и идеальностью страниц, значит её часто используют, значит важна она им. Обложка была стянута растрескавшейся от погнутости материала чернотой, на ней отсутствовали надписи или узоры. Алхимик задумчиво провел по ней рукой, изучая взглядом.       «Опа, — Эдвард удивленно покосился на неровную мозаику плитки под собой и положил записную книжку в карман. — Следы трансмутации? Что за… — квадратные зубчики перекроенного пола впивались друг в друга, словно истерично и отчаянно. Мальчик моргнул: подобное он видел впервые. И тем не менее… — Если они есть, значит внизу что-то тоже есть, — на мгновение голубая вспышка осветила все помещение, а следом за ней створки пола разъехались в стороны. — Опа».       Шкатулка оказалась с двойным дном.       Новая хромированная лестница ярко контрастировала на фоне плесневелых серых стен, отсвечивающих влажным блеском от сизо-зеленого света ламп. Сталь поручней и ступенек уходила вниз, словно в колодец, и, судя по расстоянию до дна, если оступиться, шею свернуть можно было легко. Алхимик почувствовал скручивающийся в желудке нервный комок. Он уже представлял, что там обнаружит. Мягко скользнув вниз, мальчик уверенно ступил на лестницу, отправляясь в неизвестность.       На дне тянуло сыростью и затхлостью, но по мере продвижения по туннелю запах постепенно исчезал, перерастая в лабораторную прохладу. Алхимик осторожно осматривался, стараясь идти бесшумно. На пятую лабораторию это совершенно не было похоже: даже свет от ламп исходил другой. Серые бетонные стены с невысокими и закругленными сводами бледно мерцали, покрытые тонким слоем черного грибка, а тишина оглушительно громко шла по пятам. Эдвард остановился, попав на развилку. На стенах туннелей висели таблички «Block 1» и «Block 2», и мальчик нерешительно затоптался, а потом, решив, что «Да какая к чёрту разница», свернул в проход с номером 1. Постепенно потолки становились выше, а коридор — шире, но вокруг по-прежнему не было ни души, и Элрика постепенно начало напрягать это: ни одной двери не было тоже.       «Неужели заброшено? Да ну нет, лестница совсем новая, да и свет горит… — мальчик помотал головой. — Они бы не стали…»       Вскоре, однако, двери в самом деле пошли. Целый ряд запертых металлических дверей. Эдвард чертыхался и проклинал… бы все на свете, если не был бы алхимиком. Трансмутировать камень было несложно. Как и всегда, по сути. «Если что-то заперто, значит это что-то надо открыть», — золотое правило братьев Элриков, в частности Эдварда. Особенно Эдварда.       Выключатель тихо щелкнул, и ледяной свет фонарика осветил макеты человеческого тела. Элрик вздрогнул от неожиданности, но подошел ближе. Как живые… Сизо-белая краска кишок влажно блестела, а сердце казалось упругим и плотным — Эдвард даже не удержался и коснулся его. Макеты стояли вдоль одной из стен — возле другой стояли шкафы вперемешку со столами. В центре комнаты они же были расставлены прямоугольником, на котором находились колбы и различные предметы для измерения: весы, вольтметр, манометр… В клетке в углу пищали мыши, разбуженные вторжением Эдварда. Элрик печально вздохнул. Кроме убедительного человеческого макета ничего примечательного: лаборатория как лаборатория.       — Это… — блондин непонимающе нахмурился, увидев розовую воду, налитую в кормушку мышей. Такая же, как у тех братьев… Алхимик быстро переметнул свет фонарика на другие столы. Кролики, морские свинки, растения — все они подпитывались от этой воды. — Так и знал!.. — алхимик разъярённо сдавил ручку фонарика. Вот чего тот начальник так не хотел его пускать туда…       «Тот парень… мог ли он знать что-то об этих делах? — Элрик задумчиво отвёл взгляд, вспомнив о маньяке-самоубийце. — Мог ли он узнать что-то, за что его решили убить? Агрх, мне следовало расспросить об этом Еву, а не Энви во всех грехах уличать! Но нет, вцепился в него клещом, и мало того, что не поймал, так ещё и про лабораторию всё проворонил! Тоже мне, искатель справедливости, — Эдвард презрительно дёрнул губой. — Защитник всех слабых, будь они неладны. Ты себя-то защитить не можешь, в себе не разберёшься никак, а уже других в чём-то обвинять пытаешься. Как можно в принципе кого-то спасти таким образом? Вот ты здесь, молодец, проделал такой путь (и ещё не факт, что сам, ибо Ласт, их планы и всё такое), и что ты можешь сделать? А ни-че-го. Разрушить всё здесь? Ха-ха, где гарантия, что нет ничего уровнем ниже? Где гарантия, что здесь сейчас нет людей? — блондин нервно хохотнул. — Да никакой. В пятой лаборатории ты тоже не ожидал тех заключенных обнаружить — что мешает им прятать подобное здесь? Заключенные… — Эдварда осенило. — В ходе исследований… была установлена связь с органическими веществами… Веществами… существами».       Этот завод не был пятой лабораторией. Здесь не выращивали философские камни. Здесь выращивали людей с философскими камнями внутри. Но почему это дело находилось в военном архиве?       «Неужели… — Эдвард пораженно зажал себе рот рукой. — Не может быть, чтобы военные… — Серьезно? Внутренний голос ехидно хихикнул. Вспомни Марко, его работы. Вспомни Ишвар и философский камень для уничтожения городов! Может, может быть, чтобы все это было с подачи военных, и ты знаешь это. Элрик с силой сжал кулаки, заставляя себя не упасть. — Нужно… нужно найти доказательства».       Мальчик заделал дыру в стене и поспешно пошел к другим дверям. Внутри словно разверзлась пропасть, а на плечи рухнуло небо. Все в один миг встало на свои места, и мир Элрика пошатнулся в очередной раз. Армия, опыты над людьми, философский камень… Все это было связано с самого начала, все это было подозрительным, но он, Эдвард, не хотел в это верить, не хотел и не мог, потому что слишком подло, потому что слишком тяжело… Но теперь бежать уже было некуда: все стало ясно как день.       Блондин едва держался на ногах. Ему казалось, что из тела выкачали всю кровь и силы, и теперь здесь колышется лишь одна его оболочка. Он работает на тех, кто пытается его же убить. Ведь гомункулы имели самое непосредственное отношение ко всему тому, что тут творится. «Ха…ха… как иронично…» — Эдвард криво усмехнулся. Это как спонсировать собственных киллеров. Захотелось рассмеяться во весь голос, так, чтобы легкие вздулись болью, а все подземелье слышало его, но Элрик не мог себе этого позволить. Он лишь привалился к стене плечом и беззвучно-отчаянно трясся в смешках, кусая губы.       «Нужны улики, — мальчик хлопнул ладонями, с треском разверзая очередную стену. — Погодите, твари».       Подземелье наполнилось воем.       УУУУУИИИИИИИИИИИ.       УИИИИИИИИИИИ.       УУУУИИИИИИИИИИ.       — Что за?! — алхимик панически заметался, как пойманный за кражей мальчишка. Сирена надрывно выла, закладывая уши. — Неужели заметили?! — Эдвард в мгновение ока заделал дыру. Надо бежать! Если поспешить, за пять минут он успеет вернуться! Алхимик стремглав понесся по коридору, не чувствуя ног.       «Не думайте, что вам это сойдет с рук. Я вернусь, и даже не надейтесь на поблажки», — алхимик зло сверкнул глазами, пообещав самому себе, что вырубит всю эту шайку-лейку под корень.       Сверху раздался скрежет, и мальчик сразу же вскинулся, замерев. Со второго этажа на него затравленно и испуганно смотрели бледно-голубые глаза. Короткие светлые волосы легонько качнулись вслед за головой девушки, задевая мочки.       — Ты кто? — от изумленного голоса алхимика тряхануло, и он, буквально взлетев по лестнице, в две секунды оказался перед незнакомкой, наставляя на нее свой клинок.       — Дернешься или закричишь — проломлю, — угрожающе предупредил Эдвард. Кажется, он уже слышал что-то подобное когда-то…       «Сиреневые глаза с холодной злостью буравили лицо.       — Еще раз попытаешься — проломлю.       Воспаленный ненавистью взгляд обжег обидчика.       — Что надо…       — Повторяешься, мелочь. Мне от тебя ничего не надо, — ступня надавила на грудь еще сильнее. Эдвард поморщился.       — Тогда зачем…       — Поквитаться».       Как из другой жизни. Как будто это все произошло не с ним. Как будто не было той страшной ночи, после которой весь мир покатился в пропасть, разгоняясь на рельсах вины и боли. Только вот шрамы на губе и руке до сих пор остались. Эдвард на секунду скорбно дернул бровями. Почему все обернулось именно так?       «Вот бы спросить его об этом… Но есть ли он здесь вообще?.. — мальчик с досадой скользнул взглядом по клинку. — Надеюсь, все обойдется без этого. Хотя возможно ли такое? — Элрик грустно усмехнулся. — Тогда я первый… сложу оружие… — он сглотнул. — Кто-то должен сделать это. А там будь что будет. В конце концов, он не совсем монстр, — осознав свою последнюю мысль, алхимик опешил, едва не поперхнувшись. — Что я несу? Конечно же, монстр! Он ведь скольких невиновных убил из-за прихоти своей! — Эдвард рассерженно нахмурился, но вся злость испарилась в то же мгновение, сменившись горечью. — Вот только это больше не вызывает у меня отторжения, — Элрик подавленно скривился. — Что со мной стало?..»       — Эй, парень, стой, стой! — голос блондинки перебил мысли Эдварда, и тот мгновенно встрепенулся. — Я совершенно не собираюсь драться с тобой! — незнакомка поспешно выставила вперед руки, пытаясь отгородиться от Элрика. — Успокойся!!       Эдвард смерил девушку недоверчивым взглядом.       — Да не нужен ты мне, слышишь? Не-ну-жен! — незнакомка сердито дёрнула углом губ, круглыми глазами таращась на алхимика. — Сейчас проблем помимо тебя полно! Не до чужаков мне, потом разбираться будем!       Мальчик немного опустил клинок, но не расслабился.       — И что за проблемы? — наконец протянул он.       — О, надо же, ты ещё и говорить умеешь! — блондинка восторженно-театрально хлопнула в ладоши. — Слышишь этот вой?       Эдвард кисло посмотрел на девушку: от сирены ему закладывало уши.       — А его можно не слышать, да?       — Ха-ха, умру от смеха. Ну хоть слух вроде в норме — уже радует. В общем, она из-за того, что один из образцов вышел из-под контроля и теперь крушит здесь всё и всех напропалую. Надо спасаться, пока он и нас тут не перекрошил, — девушка убеждённо кивнула, подтверждая свои слова. — Или ты умереть хочешь?       Эдвард усмехнулся, с вызовом вскидывая голову:       — Если бы я умирал каждый раз, когда мне так говорили… — незнакомка вздёрнула брови.       — А ты что, часто сражаешься?       Блондин снова усмехнулся.       — Что-то вроде того. Я Эдвард Э…двард, — мальчик поспешно прикусил язык, едва успев не добавить привычное «Элрик». Ещё не хватало только, чтобы кто-то отсюда знал, что здесь был один из братьев Элриков. От Мустанга потом проблем не оберёшься ведь.       — Эдвард? — блондинка озадаченно склонила голову, словно что-то вспоминая. — Прям как Эдвард Элрик, — сердце алхимика испуганно замерло и ухнуло вниз.       Только не продолжай эту тему, не продолжай, не продолжай, не продолжай…       Глаза незнакомки любопытно сверкнули, и Эдвард понял, что попался: взгляд был пригвождён безошибочно точно к государственным часам на поясе.       Всё. Провал. Причем полный.       Вот так вот позорно попасться. Сменить плащ, пройти чёрным ходом и при этом не снять часы.       «Идиот… — Элрик сокрушённо качал головой, закрыв глаза рукой. — Какой же идиот…»       Девушка тем временем сложила подавленность Эда с армейскими часами и ошарашенно вытаращилась на мальчика:       — Да лаааадно, не может быть! Сам Стальной! Ты же пёс государственный — какого чёрта здесь делаешь?!       Алхимик безнадёжно взглянул на неё исподлобья.       — Мне поручили задание государственной важности, и я не могу тебе о нём рассказывать.       — Ну конечно, кто бы сомневался, — девушка пожала плечами, будто ожидала именно этого. — Глупо было спрашивать. Уровень секретности двадцатый из десяти, в рот вшит замок, а на подошве пароль для встречи. Только я представляла тебя гораздо выше, кстати, метра под два, а тут полтора максимум…       — ТЫ КОГО МЕЛКИМ НАЗВАЛА, А?! — алхимик мгновенно вызверился и был готов броситься в бой в любую секунду.       Незнакомка испуганно шарахнулась в сторону, ошарашено глядя на едва не шипящего Эдварда.       — Оу, а ты и правда болезненно реагируешь на свой рост. Я думала, что народ врал — ан нет, честными оказались… Всё-всё, молчу-молчу, не кипятись, — злой взгляд Элрика вогнал обратно в глотку почти что сорвавшиеся слова. — Сейчас есть дела поважнее и больше… Ой, прости, — однако в голосе хамки не было и тени сожаления — скорее, наоборот: он был весело-сардонический. — В общем, не до наших перепалок сейчас, — слово «наших» резануло слух алхимику, и мальчик непроизвольно осклабился: ему это не понравилось. Когда это они успели получить что-то совместное? Знакомы только три минуты, а уже что-то есть. — Я Никель, — блондинка подмигнула Эдварду и протянула руку. — Будем знакомы, Стальной алхимик.       Элрик озадаченно моргнул.       — Никель? Это же…       — Да-да, как элемент. Давай ещё пошути на тему «тот самый из таблицы», — колко посоветовала девушка. — Я, конечно же, впервые это услышу, и это будет так оригинально.       — Я и не хотел вообще-то, — Эдвард возмущённо изогнул бровь. — Больно нужна ты мне. А имя у тебя самое заурядное, вот.       — Ты знаешь так много Никелей? — скептично протянула та.       Элрик вспыхнул:       — Конечно, все друзья — одни сплошные Никели, такие же упёртые и придирчивые!       Белобрысая возмущённо округлила глаза и обиженно зашипела:       — Уж лучше быть упёртой и придирчивой, чем заносчивой малявкой!       — ЭТО КТО ТУТ ОТ ЗЕМЛИ НЕ ВИДНО?! — алхимик вновь мгновенно взъярился и был готов как следует всыпать этой самой Никель, и плевать, что она девчонка. — Да ты сама лишь сантиметров на пять выше!       — Во-первых, как минимум, на десять, а во-вторых, я про возраст вообще-то. И ещё в-третьих, не кричи: нас легко могут услышать, — девушка с опаской оглянулась, выискивая кого-то.       — Ну да, при такой сирене нас определённо услышат. И если ты будешь вести себя не как сноб, то всё будет нормально, — прошипел алхимик, буравя её взглядом.       Никель безнадёжно вздохнула и закатила глаза.       — Я и не собиралась. Ты мне выбора не оставляешь, Эдвард Элрик, — фыркнула она и, не давая алхимику отпустить очередное возмущение, быстро добавила: — Послушай, я не хочу препираться. Времени у нас практически нет. Давай мы отсюда выберемся, а вот потом уже всласть поспорим, а? Чашечкой кофе меня угостишь заодно. Ох… Сто лет не пила его уже, — Никель мечтательно вздохнула, шумно втягивая воздух, будто перед ней уже сейчас стоит ведро кофе. — У вас ведь, алхимиков, хорошая зарплата, не так ли?       Элрик окинул её взглядом «а ты не обнаглела ли часом» и кисло протянул:       — Да не жалуемся. А ты сама-то кто?       Девушка фыркнула.       — А ты как думаешь? — на возмущённый взгляд Элрика Никель цокнула и вскинула брови: — Серьёзно? Даже не догадываешься? Как тебя в алхимики взяли с такими-то способностями? — желание отметелить блондинку вспыхнуло с новой силой, и Эдвард взбешённо раздул ноздри, стараясь не взорваться, но Никель этого, кажется, и вовсе не заметила, продолжая: — Вот и где после этого справедливость, а? Пашешь тут, пашешь, света белого не видишь, ночуешь за столом буквально, с копейки на копейку перебиваешься, а кто-то ни хрена не делает, по объектам закрытым шастает и деньжища огромные получает! Вот где справедливость, а, алхимик? Это же верх подлости! — девушка возмущённо возвела глаза к потолку, негодующе разводя руками. — Я сестру уже пять лет не видела, если не больше, вечно здесь торчу, как крот, чёрт возьми! Да я забыла уже, как солнце выглядит! Что за чёрт, а?! — на последней «ноте» блондинка раздосадовано плюнула под ноги, а потом замолчала, выдохшись и переводя дыхание.       — Так у тебя есть семья? — Эдвард осторожно и в то же время с интересом посмотрел на собеседницу.       Никель сипло протянула:       — Сестра только. Мама умерла, — голос резко упал в хрипы, и девушка откашлялась, прочищая горло, — …умерла, когда мне было четырнадцать, а сестре — семь. Младшая она. Папу мы никогда не видели, — Никель смолкла, глухим взглядом смотря вперёд. — Лаборантка я. Только похоже это всё больше на тюрьму. Нас помечают здесь даже, как скот, — девушка презрительно дёрнула губой и опустила ворот рубашки. На оголённой шее ядовито-чёрными чернилами было выведено «В25 407». — У образцов точно такие же. Работающие здесь — звери, а не люди… Больные. Ты даже представить себе не можешь, что они делали… делают с заключёнными здесь, — глаза Никель наполнились паникой и страхом. — Я хочу освободить их. Если не получится, тогда убить. Это гораздо гуманнее, чем оставить их тут.       Эдвард вытаращился на девушку в немом ужасе и со словами нашёлся далеко не сразу. Когда же мозг осмыслил до конца услышанное, мальчик взорвался:       — Ты с ума сошла?! Ты кто такая, чтобы лезть в их судьбы?! Гуманнее, убить… Да что ты знаешь о них?! Ты их спрашивала? Ты с ними разговаривала? А если кто-нибудь из них ХОЧЕТ жить, тебе это в голову не приходило?! А если кто-нибудь из них не хочет умирать?! Ты не Бог, чтобы решать, кому жить, а кому умереть! Ты человек и для начала попробуй разобраться со своей судьбой! — выпалив это, Элрик бешеным взглядом уставился на блондинку.       И тут сирена резко смолкла.       — Похоже, люди забыли, кого нужно бояться на самом деле… — через стену послышался тянучий голос, и Эдвард заметил, как Никель застыла как вкопанная, одними губами прошептав: «Дерзость». — Пора напомнить им, что такое настоящий ужас, — в приглушённом тоне стальными дисками звякнула кровожадность вперемешку со смехом. — Правое крыло — моё.       — Рассчитываем на тебя, Краст, — второй голос был едва слышен, и нельзя было различить, женский он или мужской.       — Рассчитывайте-рассчитывайте.       Послышался шорох: так подошва давит камешки под собой.       — Ах да, забыла, — голос Дерзости стал более скруглённым, мягким и будто пологим: он отражался от стен подземелья. — Ненависть, не переборщи в этот раз. Я не хочу потом вновь отдраивать тут всё.       «Ненависть?»       Алхимик вопросительно взглянул на Никель, но та напряженно молчала, вслушиваясь в разговор через стену. Ее рука нервно замерла на плече алхимика, а пальцы сдавили протез, не давая возможности даже дернуться. Элрик видел — она боится. И боится не потому, что слабая. А потому что они сильные. Сильнее ее. Сильнее его. Сильнее их всех, потому что неубиваемые, потому что чудовища, потому что…       «…гомункулы».       Алхимик сглотнул, осознав эту истину. Зависть, Похоть, Обжорство, Дерзость, Ненависть… Их не трое. Их гораздо больше. И неизвестно, сколько именно. И быть они могли где угодно. Элрик не знал, откуда ждать нападения, не знал, как избежать его. Именно в этот момент он понял, насколько опрометчивым было решение идти сюда в одиночку. Он ожидал встретить одного ящера, но напоролся на целое гнездо гадюк, черными клубками вьющихся возле ног. И если это действительно такие же, как знакомые ему ранее, гомункулы, то шансы выиграть были крайне невелики. Нулевые, иначе говоря.       Голоса за стеной смолкли: борзые разошлись по своим постам. Охота началась.       Эдвард едва не вскрикнул, когда Никель резко дернула его на себя и бегом поволокла вглубь коридора. Перед глазами замелькал серый бетон стен, и алхимик будто попал в прострацию: все происходило словно не с ним. Очнулся он уже перед дверью, когда Никель настойчиво трясла его за плечо:       — Открывай, быстрее, открывай давай, — блондинка панически-торопливо шипела ему в ухо, и от этого все ее буквы лезли друг на друга.       — В смысле? — Эдвард непонимающе моргнул. — Стену?       — Дверь, дверь открывай, — сквозь зубы просвистела девушка. — На ней алхимической замок, приложить твои часы надо. Быстрее давай, — она несильно толкнула его в плечо, и стало ясно, что поспешить действительно следует.       Мальчик, услышав неподалеку едва различимый шорох шагов, понял, почему Никель мечется так, словно ходит босиком по раскалённой сковороде. Алхимик схватил часы и практически впечатал их в углубление под ручкой. Едва из-под стали полилось красное свечение, Никель, вышибая дверь, внеслась внутрь, одной рукой хватая за собой Элрика. Мальчик неприятно ударился о стену, зашипев:       — Аккуратнее нельзя, нет? — света не было, и о местоположении Никель можно было только догадываться, но юноша почувствовал кожей, как та вздрогнула и оторопело уставилась на него, словно увидев в первый раз. — Не мешок же с картошкой несёшь, между прочим.       — А кто это тут у на-а-ас… — приторный голос за спиной оглушил, застав врасплох. Эдвард резко обернулся.       Агатовые глаза смотрели точно в лицо, обжигая насмешкой, и Эдвард отпрянул, столкнувшись с ними взглядом. То, что перед ним стекло, дошло не сразу — только когда зрачки уловили отблеск ламп в гладкой поверхности. Девушка, кажется, не видела Элрика и внутренности комнаты: она смотрела в лицо мальчику, но без осмысления — лишь губы кривила глумливая улыбка. Она была по-дикому красивой: угловатое, лисье лицо с заострённым подбородком, высокие, смеющиеся скулы, раскосые глаза. Эдвард на мгновение замер, разглядывая незнакомку.       — Ну же, не прячься… Я не трону… обещаю… — мягкие и певучие слова ядом вливались в уши, каждый звук в которых проходился по мозгу разрядом тока. — Алхимик, зачем ты скрываешься от меня… Тебе нечего бояться…       «Этот голос…»       — Дерзость?.. — тишина разбилась раньше, чем Эдвард осознал это. Губы Краст дрогнули, разлетевшись в веселье.       Тик. Так.       Тик. Так.       Тик. Так.       Секунды шли мучительно медленно, нехотя, лениво. В ушах звенело, визжало и истерило молчание, и Элрику казалось, что он вот-вот оглохнет от этого тянущегося ничего.       «Почему она медлит?»       Эдвард в панике попытался найти Никель глазами, но напоролся лишь на густую и вязкую темноту позади себя. Пальцы резко закололо от страха.       БА-БАХ!       Как он успел преобразовать протез в клинок, алхимик не смог бы вспомнить при всём желании и возможности. Элрик мгновенно шарахнулся вглубь комнаты, влетая во что-то спиной и, судя по ощущениям, разорвав тело где-то на рёбрах сзади. Помещение наполнилось низким гулом и задушенным жужжанием, похожим на рычание автомобиля, стоящего на светофоре, и Эдвард начал хаотично оглядываться, пытаясь понять, откуда идёт звук.       — Кха..ахах.…ахахах, — из коридора стал доноситься журчащий смех. — Все-таки годная штука — алхимия…       Эдвард оторопело смотрел перед собой: голос звучал приглушенно. Неужели не разбила?       — Зря думаешь, что спасся, — в голосе Дерзости щелкнула безжалостность. — Я все равно поймаю тебя — даже не надейся сбежать. Это подземелье я знаю как свои пять пальцев. Мы знаем.       Эдвард осторожно пощупал пальцами перед собой. Нет, Дерзости не было рядом точно — она все так же стояла за стеклом, усмехаясь и глядя куда-то в комнату. Мальчик глубоко вздохнул, и слова громко и чётко легли на воздух:       — Мы — это ты и Ненависть?       Краст хмыкнула.       — Мало берешь: остальных со счетов не списывай, — её голос превратился в вкрадчивый шёпот: — Мы изловим тебя, и молись, чтобы поймала тебя не Ненависть.       Мальчик почувствовал, как на плече сомкнулась рука, и шарахнулся в сторону, впечатываясь в стену. В помещении зажегся слабый свет (Эдвард наткнулся на выключатель), и алхимик выцепил взглядом белые обстриженные волосы — Никель. Она приложила палец к губам и изобразила руками крест, активно мотая головой.       Меня нет, нет, НЕТ.       Алхимик сглотнул и кивнул, обернувшись обратно к Дерзости.       — Чем так страшна Ненависть?       Хищный прищур переметнулся на голос, вцепившись в губы Элрика. Широкий рот засмеялся ядовитой ухмылкой, а плечи затряслись в приступе хохота.       — Узнаешь… Если повезёт, даже увидишь. Точнее, если не повезёт, — Дерзость цинично усмехнулась, и Эдварда передернуло от страха, блеснувшего в глазах Краст.       Гомункулы могут кого-то бояться? Элрика перекосило от абсурдности этой мысли, но он был уверен, что в лице Краст действительно был испуг.       — Молись, алхимик, чтобы это была не она.       Эдвард поджал губы.       — Я не верю в Бога.       — Да без разницы, — Краст весело фыркнула: кажется, ситуация ее забавляла. — Я все равно поймаю тебя раньше, — острые клыки блеснули из-под улыбки. — До скорого, золотко, — Дерзость мерцнула напоследок алчным оскалом, а потом дикой рысью кинулась в полумрак коридора.       Эдвард напряженно проводил ее взглядом и попытался вдохнуть. Один… Два… Три… Не получается. Грудь алхимика словно поместили в доспехи, не дающие дышать. Что-то давило сверху и мешало.       — Эдвард?       Алхимик обернулся на голос и так и застыл. Как надо дышать?       — Что… это…?       Огромная машина с множеством ручек-механизмов, застывших над креслом, как иссушенные ветки, покореженным деревом стояла в центре комнаты, мерцая холодной сталью. Эдвард подошел ближе, рассматривая, и замер, увидев мелкие бордовые жемчужины засохшей крови на остриях насадок, некоторые из которых вертелись — жужжание шло от них. «Похоже, я случайно включил их, наткнувшись». Мальчик сглотнул, прочищая горло.       — Это машина для опытов?       — Ага, — Никель не была удивлена. Наоборот, в ее голосе было что-то жесткое, как камешек, попавший в ботинок и болтающийся там. — Они делают надрезы и раны, чтобы ускорить регенерацию, — Элрик поморщился. Камешек оцарапал кожу. — Иногда помещают аппараты под кожу, в мышцы, если хотят усилить какой-то конкретный фактор.       — Фактор?       — Ну, способность, навык. Например, сделать так, чтобы организм начал вырабатывать яд сам. И вот они берут и помещают какой-нибудь флакончик с ядом внутрь, подсоединяя, скажем, к надпочечникам. Или куда там еще, я не разбираюсь в них. И в течение какого-то времени эта хрень находится у человека внутри, а потом, когда эксперимент завершается, ее вынимают и уже смотрят, что делать дальше, — блондин неприятно сдвинул брови.       — Неужели все настолько плохо?       Никель усмехнулась.       — Хуже, — она отвернулась и обречённо посмотрела на темноту в углах. — Эх, на солнце бы сейчас…       Блондин изумлённо покосился.       — Ты давно не была на улице?       Девушка печально улыбнулась, и в бледном лице промелькнуло что-то ностальгическое.       — Очень, очень давно… Хотелось бы его сейчас увидеть… Уже и забыла, какого это — греться под его лучами, — голос Никель звучал тоскливо и беззащитно, словно блондинка сбросила с себя броню и стояла теперь перед Эдвардом оголённая, легко ранимая. Она смотрела куда-то вверх, в чёрный угол, до которого не доходил свет, и алхимик представлял, как девушка пытается увидеть в нём большое, яркое и пышущее жаром солнце, слепящее глаза.       — Солнце? Не сестру?       Девушка мечтательно вздохнула.       — Хочу, конечно, но… солнце сильнее, — Эдвард удивлённо моргнул.       Она вновь вздохнула, но на этот раз абсолютно обреченно и устало.       — Пошли. Времени совсем нет: Дерзость слишком хорошо знает это подземелье.       Эдвард встрепенулся. Точно, Дерзость.       — Стой, а сколько их, гомункулов, здесь есть? И почему ты прячешься от них, хотя работаешь с ними? И какова способность Дерзости? И остальных? И вообще… — Элрик взглянул на поверхность стекла сзади. — Почему стекло не разбилось?..       — Не знаю, — Никель пожала плечами. — Просто знаю, что их ничем не пробить, и всё тут.       Эдвард скептично поднял бровь и подошёл ближе. Должно же быть какое-то объяснение…       — Зачем тебе это? — в голосе девушки так и слышалось «у тебя что, проблем не хватает?».       — Я впервые сталкиваюсь с подобным и не люблю, когда что-то остаётся непонятным, — сухо ответил Эдвард. За спиной послышался смешок. — Что, хочешь сказать, у тебя нет такого интереса? Ты ведь тоже учёный, — едко заметил блондин, уколов Никель взглядом через плечо.       — Во-первых, не учёный, а только лаборант, — поправила его та. — А во-вторых, сейчас мне явно не до него. У нас полно и без этого проблем, и одна из них сейчас направляется сюда.       — Кстати, о ней. Какова её способность?       Никель повела плечами, подняв и отвернув голову.       — Она же Дерзость… Ей положено передразнивать других… Она копирует их способности.       Эдвард с сумасшедшими глазами крутанулся к девушке.       — То есть как?! Копирует?! Полностью?! Но это невозможно!       Блондинка удивлённо посмотрела на алхимика.       — Возможно. Я сама видела, как это работает. Если она видит чьё-то применение способностей, сразу же может их повторить.       Эдвард похолодел: «Это делает её неуязвимее других. Можно найти способность под любую ситуацию и выкрутиться…»       — Правда, я слышала, — лаборантка задумчиво закатила глаза в левый верхний угол, — там есть какие-то ограничения, вроде как.       — Ограничения?..       — Да… — Никель нахмурилась, вспоминая. — То ли по времени долго использовать их нельзя, то ли количество раз определённое… Но есть какие-то условия, в общем. Нет ничего абсолютного, — девушка ободряюще ухмыльнулась. — Все можно уничтожить, только надо знать как.       Эдвард улыбнулся.       — Это точно. Ну, пошли? — блондинка встрепенулась.       — А как же твоя ненаглядная витрина? Твой хвалёный интерес учёного уже пропал?       — Нет, я уже всё выяснил, — Элрик решил проигнорировать насмешливый тон собеседницы, в кои-то веки последовав совету Альфонса и наступив на хвост ребячливой гордости. — На этих витринах выбиты алхимические символы, усиливающие и уплотняющие сетки кремния, — мальчик ткнул пальцем в угол стекла, где можно было различить едва заметные царапины-символы.       — С каких пор в серебре находится кремний? — Никель вздёрнула брови по типу «что ты несёшь».       Эдвард недоумённо на неё посмотрел.       — При чём тут серебро? Это же стекло: в его состав входит кремний. А поскольку оно непрозрачное для тех, кто снаружи, то покрыто титаном… — Никель резко вскинула руки вверх, кривя лицо.       — Ой всё, всё-всё-всё, хватит меня грузить этими вашими алхимическими штуками! — Эдвард опешил.       — Да как тебя с таким знанием элементов и их соединений сюда взяли вообще?! — блондинка кисло прикрыла глаза.       — Для тех, кто на бронепоезде, напоминаю: я просто ла-бо-ран-тка. Мне ещё раз повторить? Или, может, мы уже наконец пойдём отсюда, пока Дерзость не притащилась сюда и не продемонстрировала тебе лично свои способности?       — Нечего было к словам цепляться! — огрызнулся Эдвард.       — Это да или нет?       — Да!       — Ну и чего орём тогда? Пошли! — с этими словами девушка открыла дверь у противоположной стены, изгибаясь в поклоне. — Прошу, леди вперёд, — Элрик зло полыхнул глазами и взревел:       — Это кто тут леди?! — Никель скучающе пожала плечами.       — Ну, маленьких же нужно пропускать.       — ДА ТЫ!       — Ничего не слышу, прости, — девушка деланно приложила руку к уху, якобы напрягая слух.       — ЭНВИ, ПРЕКРАТИ!       Никель остолбенела, обалдело глядя на мальчика.       — Энви? — алхимик остолбенел вслед за девушкой, а затем его веко нервно дёрнулось.       — В смысле Никель.       — Нет, ты точно сказал Энви.       — Тебе послышалось.       — Всему подземелью — тоже?       Эдвард скрежетнул зубами.       — …пошли уже, — не глядя в глаза блондинке, мальчик пристыженно зашёл в подземелье.       — Странный ты, — недоумённо донеслось от Никель сзади.       «Знаю», — Элрик полыхал, как апрельский тюльпан, покраснев до корней волос. Он не мог понять, почему подсознание вновь подвело его.       «Он больше не придёт», — эхом откликнулся рассудок.       «Знаю, — сжал руки Эдвард. — Знаю».       В коридоре было холоднее, чем в лаборатории.

***

      «Слово — начало всему».       Когда-то алхимик увидел эту коряво выведенную фразу в книге отца. Почему он написал именно ее? И почему именно в той книге? Возможно, он услышал ее от кого-то и посчитал достаточно умной, чтобы отметить в своей жизни? Возможно, сам пришел к ней? А возможно, это написал и вовсе не он? Эдварду хотелось спросить это у отца, узнать, как же было все на самом деле. Но папы не было рядом. А мама не знала хотя бы потому, что никогда не открывала эти книги. Элрик не понимал, почему ему въелись в голову эти строчки, но убеждался в их правдивости раз за разом. Со слов «давай вернем маму» он потерял брата и руку. Со слов «я верну тебе тело» он стал армейской шавкой. Со слов «у нас нет места, куда можно вернуться» он сжег дом. Со слова «зачистить» был уничтожен Ишвар. Со слов «Прости, Нина» Такер превратил свою дочь в нечто.       «Интересно, с каких слов начнется моя новая жизнь? — в глубине себя алхимик хранил надежду на то, что такой день придет. Когда все враги будут повержены, тела возвращены, а слезы пролиты — он верил, что такой момент наступит, хотя рассудком и понимал, что шансов на это практически нет. — Наверное, Никель надеется увидеть свою сестру точно так же, — Эдвард невесело хмыкнул себе под нос, осознавая всю мизерность такой возможности. — Наивный дуралей».       — Я отойду проверить тот поворот, — Никель качнула головой вправо, указывая на лестницу, ведущую наверх. — Если не вернусь через три минуты, уходи без меня. Возвращайся по тому же пути, что мы и пришли. Помнишь его? — алхимик скосил глаза.       — Ну, да, в принципе.       — Отлично, тогда жди здесь.       Обломанные волосы Никель мерцнули наверху, а затем скрылись в темноте. Эдвард задумчиво осматривался по сторонам. Так тихо, что даже собственное дыхание кажется громким… Смысл проверять что-либо, если здесь всё сразу же можно услышать? Гомункулы, не гомункулы, а по воздуху летать они ещё не научились. Глупо как-то. «Да и что она сделает, даже если натолкнется на них, — Эдвард негромко вздохнул. — Они ведь бессмертные — от них даже избавиться не получится… — Элрика осенило. — Точно. Как она собирается с ними драться?! Твою мать, глупая ты девка! — мальчик подорвался и побежал туда же, где пропала Никель, но в коридоре никого не было. Пусто. — Что за? — Эдвард неуверенно прошелся вперед-назад, но Никель и след простыл. — Сбежала?» — мальчик непонимающе нахмурился, бродя взглядом по пустынному коридору.       Неожиданно от стены отделилась тень и двинулась к Элрику. Блондин дёрнулся, отскочил и занял оборонительную позицию. Скрытое мраком, нечто шло медленно, притворственно-расслабленно и уверенно. Так ходят львы, знающие своё преимущество перед остальными. Царь зверей, готовый придавить своей лапой любого, кто попробует ступить на его территорию. Элрик знал эту походку… эту кошачью грацию и нарочитую неторопливость со спокойствием, способных превратиться в неконтролируемую ярость и желание убивать меньше, чем за мгновение. Сердце застучало сильнее.       «Может ли это быть…» — винно-алые глаза вцепились в лицо Эдварда. Блондин сглотнул. Лёгкий и густой голос чиркнул по ушам:       — Ну и кто же мы?       «Нет, не может», — Эдвард постарался не думать о том, что разочарован.       — Лаборант, — сухо отозвался он. — А ты кто и что здесь делаешь?       Фигура вышла из темноты, и перед Элриком предстал подросток. Мальчику было лет четырнадцать-пятнадцать — ровесник Эдварда, но Элрика он обошел головы на полторы, и алхимик ощутил укол зависти: он вновь был самым низким.       — Интересно, кто я? — брюнет игриво посмотрел на блондина. Черные волосы челки упали на левый глаз, скрыв его, и мальчик стал походить на маленького демоненка. Его лицо и руки были изрезаны шрамами, как нитками. На шее был выбит номер. В410 120.       — Сбежавший образец, — холодно обронил алхимик.       — А вот и не-ет, — голос вливался в уши ядом. Глаза брюнета красиво переливались красным от света ламп. — Я…       — Гнида, — удар Никель пришелся на шею с затылком (они надломлено хрустнули), и мальчик успел лишь выдохнуть, прежде чем его глаза закатились, а тело упало на пол.       Алхимик опешил, ошарашено смотря то на лежащего мальчика, то на высившуюся над ним девушку. Он немо жестикулировал руками, то открывая, то закрывая рот, не способный подобрать слов.       — Что ты… Зачем… НА ХРЕНА ТЫ ЭТО СДЕЛАЛА? — наконец заорал он, зло-растерянно вращая глазами.       — Не ори! — девушка взбешенно выругалась, яростно вскидываясь на Эдварда. — Это не кто-то — это Ревность! Мелочь, а руки-ноги оторвать легко может!       — Ревность?.. — Элрик растерянно моргнул. — Так он что, тоже?..       — А ты что, думал, что гомункулами только взрослые становятся? Хрен тебе, алхимик бобовый!       — ЭТО КТО ТУТ…       — Хватит верещать! Нас могут услышать в любой момент, ситоголовый! — блондинка нетерпеливо отмахнулась, не давая разъярённому Эдварду окончить предложение.       Элрик на пару секунд завис, переваривая услышанное, но так и не смог это сделать.       — Что ещё за ситогловый?       — А что, разве нет? У тебя всё из головы вылетает, как вода — из сита, — фыркнула девушка и прежде, чем юноша успел возмутиться в ответ, схватила его за руку и поволокла в коридор направо. — Быстрее, сюда, — она торопливо шла вперёд, то и дело озираясь, и Эдвард чувствовал, как напряжена её рука, и поэтому молчал, хотя съязвить хотелось ужасно.       Наконец он выдернул руку, буркнув:       — Я и сам могу идти.       В голубых глазах промелькнули искры осмысления, а потом их хозяйка согласно кивнула.       — Не отставай.       Её волосы выгоревшими и обломанными колосьями блеснули на макушке, сильно напомнив юноше его автомеханика. Уинри. Они и в самом деле были похожи, но волосы у Рокбелл были гуще и длиннее, а тело — сильнее и крепче, особенно руки, которыми девушка дарила другим новые конечности. Последняя поездка и слезы подруги вспомнились алхимику совершенно некстати, всколыхаясь внутри волнами вины и боли.       Я ведь так хочу помочь хоть в чем-то!       Мне не нужна твоя помощь, Уинри. Я не прощу, если что-нибудь случится и с тобой. Я причинил достаточно боли другим.       Элрик представил на мгновенье, что перед ним не Никель, а Уинри, что они сейчас вместе сбегают от опасностей и Рокбелл, как всегда и хотела, помогает ему, и внутри все сразу заледенело от страха: блондину мгновенно захотелось откинуть девушку назад и идти впереди, чтобы быть уверенным, что дальше никого нет и никто не нападет, не убьет механика.       Нужно уметь защищать себя и то, что тебе дорого.**       Эдвард не научился делать ни того, ни другого. И, пока он не будет в состоянии выполнить хотя бы одно из этого, Рокбелл здесь было делать нечего.       Взглянув на мелькающие перед собой локти, Элрик вспомнил выточенную, гибкую фигуру Краст, скользящую по коридору, и ее хищный, похожий на лисий профиль. Гончая, охотящаяся на нарушителей порядка. Копия, созданная людьми. Гомункул, пришедший сюда против собственной воли. Что ею движет? Что заставляет подчиняться? Почему она это делает? Алхимик мог понять чувства Ласт: она хотела стать человеком. С недавних пор смог понять Зависть: эта незаживающая рана, нанесенная Гогенхеймом, гнила и заставляла ненавидеть всех людей. Но те, кто здесь… Что движет ими? Хотят ли они тоже стать людьми или наоборот убить всех? Или здесь что-то совершенно другое?       Трудно понять кого-то, не зная, чем он живет.       И Элрику не представлялось, как он может разобраться в чем-то настолько сложном сам.       Но одно он знал точно: поняв их однажды, он больше не сможет их ненавидеть.       Именно поэтому он не хотел их понимать, как понял когда-то Зависть.

***

      Коридор казался до ужаса бесконечным, а повороты слились в один большой, и Эдвард едва не сбился со счета, пока они бежали. Раз шесть им приходилось сбегать в прямо противоположные проходы и идти обходными путями: освобожденные из камер (их разрушил тот самый образец), по подземелью бродили толпы заключенных, среди которых были, как назвала их Никель, бешеные псы: для них не существовало понятия «свой» и «чужой» — они набрасывались без разбору на всех.       — Если основных сажают группами, рассованными по камерам, то этих, — на миг брови Никель дернулись, и Эдвард узнал в этом мимолетном жесте страх, — держат в одиночных и не подпускают к ним никого. Они не знают, что такое друг или враг. Они ненавидят всех одинаково — для них нет хорошего и плохого.       — Понял, — Элрик серьезно кивнул, пряча руки за спину, чтобы девушка не видела, как они непроизвольно сжались в кулаки.       — Да ни черта ты не понял! — резко взорвалась блондинка, а потом понизила голос: — Никто их не может понять. Большинство из них здесь с рождения… И за все это время они не видели ничего, кроме боли. Они не знают, почему убивать — плохо. Они лишь знают, что каждый в этом мире может причинить боль. А если кто-то делает больно, его нужно убрать.       Эдвард нехорошо сощурился, и, судя по изменившемуся выражению лица, Никель заметила это.       — Это знает каждый, кто находился здесь хоть раз, — слишком расслабленным тоном произнесла она, глядя прямо в смолу глаз алхимика. Тот посмотрел на блондинку и кивнул, но дальше пошёл, держась лева, чтобы, если что, успеть выставить стальную руку в защиту.       Если Никель и поняла это, то никак не прореагировала, всё так же невозмутимо выискивая нужные ходы.       В конце концов они зашли в большой зал с двумя ярусами, в котором, как казалось алхимику, спокойно можно было устраивать банкет на весь Центральный штаб. Эдвард задрал голову, рассматривая верхний этаж. Лестницы к нему не было — судя по всему, заходить нужно было с другого этажа.       — Мы на месте.       Алхимик растерянно моргнул. Правда?       — И где выход? — он напряжённо покосился по сторонам, но признаков двери на поверхность — и уж тем более ветра оттуда — не обнаружил.       — Он дальше, — Никель качнула головой в сторону выхода из зала. — Иди по тому коридору налево и сворачивай — опять — налево при каждом повороте. После пятого поворота увидишь большую железную дверь — это выход.       — Так-так-так, стой! — Эдвард замахал рукой перед девушкой, мотая в такт этому головой. — Что значит «иди»? А ты куда? Бросить меня решила?       — У меня остались здесь кое-какие дела, — уклончиво ответила та, поведя плечом. — Я не могу уйти, не закончив их.       — Дела? — Элрик побледнел, когда понял, что блондинка имеет в виду. Он сделал шаг к Никель и зло зашипел: — Это то, что я думаю?..       Девушка не выдержала взгляд алхимика и отвернулась. Эдвард медленно возвратил голову и, словно увидев нечто омерзительное, прошептал:       — Так значит, да…       Губы Никель дёрнулись, и всё её лицо на мгновение исказила вспышка боли.       — Ты просто не понимаешь, через что они тут проходят, — сухо обронила блондинка. — Ты просто не видел их глаз, валяющихся на полу, ты не скармливал их части тела химерам, ты не видел, как в них ввинчивают штыри, засыпают костную ткань, не чувствовал этот запах гниения. Ты просто не представляешь, что тут происходит, — голос девушки надломился. — В попытке создать идеального солдата эти сумасшедшие ни перед чем не остановятся и спишут любые жертвы на «издержки исследования», люди здесь для них не больше, чем расходный материал. Ты можешь понять хотя бы десятую долю того, что я говорю? — Никель взглянула на алхимика с такой душераздирающей болью, что у Эдварда пропали все слова. — Ты думаешь, я так горю желанием убивать их? — в изломе губ девушки горчила усмешка. — Нет, конечно! Но другого выхода нет, я уже думала над этим! Убить — это единственное, что можно сделать для них! Хотя что об этом можешь знать ты, моралист? — голос девушки вспенился насмешкой. — Ты ещё и веришь ведь наверняка, что все в этом мире окупается, думаешь ведь? Ха-ха, ну-ну! Люди здесь дохнут, как мухи, не сделав ничего, за что бы они заслуживали подобной смерти! Ну да… — на мгновение блондинка замерла, а затем со злой обидой взглянула исподлобья. — Как такой, как ты, сможет понять, что иногда жестокость и есть сострадание!       Алхимик застыл.       « — Жизнь! Главное — жизнь! Надо жить, пока есть возможность!       — Мальчик, ты такой наивный… Зачем такая жизнь, которая не принадлежит тебе? Зачем жить, если у тебя нет выбора? Всю жизнь в четырех стенах, без общества, без свободы? Разве это, вообще, жизнь?»       Слова мёртвого преступника гонгом отдались в ушах и разбили все эмоции, оставив одну растерянность. Злость, постепенно утихая, перестала кипеть в крови и оставила после себя лишь выжженную пустошь тоски, стоя на которой, Эдвард уже не мог сказать Никель: «Ты не права».       Потому что внутри знал, что это не так.       У этих людей уже не было выбора. Их заставляли жить, не спрашивали. Разменный материал. Были ли они ещё людьми? Хотя бы физически? Элрик сглотнул.       — Ты хочешь их сжечь?       Никель, оторопев, удивлённо моргнула, словно не понимая, а потом тихо, но твёрдо ответила:       — Я хочу освободить их.       Эдвард одарил её тяжёлым взглядом.       — Смерть — не всегда освобождение, — блондинка усмехнулась.       — Только не здесь, — она помолчала. — Тех, кто способен передвигаться и сохранил рассудок, я выпущу.       — А тех, кто нет? Как ты собираешься их «освободить»?       Никель подозрительно сощурилась.       — Почему ты вдруг этим заинтересовался? — алхимик выдержал взгляд девушки.       — Я помогу тебе. А потом мы уйдём. Вместе.       Блондинка поражённо посмотрела на Элрика. В ее глазах клубилось нечто удивленно-боготворящее, и блеск голубой радужки искрился печалью. Или же благодарностью? Эдвард не смог разобрать.       — Элрик, ты… — девушка задохнулась словами. Перед лицом Эдварда пронеслась тень, а по носу ударил поток воздуха.       БАБАХ!       Никель пролетела ползала и с ужасающим хрустом врезалась в доски в углу.       — КАК ТЫ ПОСМЕЛА ТРОНУТЬ МОЕГО БРАТА?! — алхимик содрогнулся от звериного рёва Дерзости, и в ужасе посмотрел на гомункула. Её зрачки превратились в мелкие точки, веки подрагивали, а рот был раскрыт в оскале — Эдвард почувствовал, как холодеет всё у него внутри: такой ярости он не видел никогда. Даже у Зависти, с вспышками злости которого он сталкивался постоянно. — ТЫ, МЕЛКАЯ ТВАРЬ! Я ТЕБЕ СЕЙЧАС ПОЧКИ ВЫРВУ И СОЖРАТЬ ИХ ЗАСТАВЛЮ!       «Плохо… — блондин сглотнул, боясь привлечь внимание: взъярённая Краст стояла от него в паре метров и могла легко протаранить его головой стену. — Как же все плохо… Нужен план… Срочно. Нужен план. План…»       — ЧЕГО ЗАМОЛКЛА, А, ПРОМОКАШКА? Сдохнувшей решила прикинуться?! ХЕР ТЕБЕ! — Дерзость с силой оттолкнулась и в один прыжок перемахнула всё расстояние между ними двумя, переворачиваясь в воздухе и круша ногой тот угол, где лежала Никель. — ВСТАВАЙ И ДЕРИСЬ, КРЫСА ПОДВАЛЬНАЯ!       Эдвард ошеломлённо смотрел на огромную дыру и груду камней вперемешку с досками, оставшиеся вместо угла, и почти молился, чтобы Никель всё же успела каким-то чудом выскочить оттуда перед этим. Потому что если она не выскочила, то всё было кончено: выстоять против такого удара не было и шанса.       Дерзость замахнулась рукой ещё раз (хотя алхимик не понимал, что там можно добивать), но кирпичи под ней неожиданно заходили, а потом разлетелись в стороны, как от сильного удара, и гомункулу пришлось отскочить, чтобы устоять.       «Жива», — облегчённо понял Эдвард. Краст, мгновенно сориентировавшись, подскочила, занося ногу точно над местом, где, по идее, должна была быть Никель, но в этот раз быстрее оказался алхимик: трансмутировав стену, он сшиб псевдочеловека кирпичной балкой, отбросив её в другую сторону зала и придавив к полу.       — Ах ты, сволочушка алхимическая… — ненавистно прошипела Краст, сверкая глазами. — Против меня решил пойти, значит? ПРОТИВ МЕНЯ, ГНИЛЬ НЕДОДАВЛЕННАЯ?! — балка вошла в её грудь ещё сильнее, и гомункул захрипела, извиваясь и упираясь руками в холодный кирпич преграды. — Ахахахах… Ахахах… Хахахахаххаахх! — она неожиданно рассмеялась, и из её рта вместе с воздухом вылетали брызги пошедшей горлом крови. — Ты что, серьёзно думаешь меня этим победить? Наивная мелочь…       «Почему она не использует способности? Примени она когти Ласт — стала бы сразу свободна, — алхимик непонимающе хмурился, наблюдая за придавленной Дерзостью. — Возможно, они просто незнакомы?»       Пыль в углу наконец немного осела, и Эдвард увидел силуэт Никель, частично скрытый чем-то большим и круглым. Юноша опрометью бросился к блондинке, краем глаза наблюдая за поведением Краст.       — Никель! Ты в порядке? — девушка подняла глаза на Элрика, и алхимик ошеломлённо застыл: один из её зрачков сузился, став тонким и длинным, как иголка, а радужка просто исчезла. — Что за…?       — Уходи, Эдвард.       — Что, Промокашка, не сказала ему о себе, нет? — издевательски протянула Дерзость, с ехидством глядя на угрюмо-печальную Никель. — Ахахахахахах!       — Заткнись! — рявкнул Эдвард и ещё сильнее вжал Краст балкой в пол, уже откровенно раздавливая. Тело гомункула болезненно хрустело, как крылья тараканов, которых стискивают пальцами, пока внутренности насекомого не вылезают, а тельца — не лопаются.       Дерзость даже не могла закричать: её рёбра были сломаны и разорвали лёгкие, не оставляя ей возможности дышать и выпустить вопль с воздухом. Гомункул запрокинула голову, уставившись в пустоту, и широко раскрыла рот в беззвучном восклике, который, без сомнения был бы: «Убью тебя, тварь».       — Никель, нам нужно уходить, на крики Дерзости скоро объявятся остальные, — алхимик с опаской осмотрелся. — Ты сможешь идти?       — Эд, — голос девушки был тяжёл и мрачен, будто пропитался свинцом, и Элрик понял — не может.       Он нервно поджал губы.       — Плохо. Цепляйся за меня, давай сюда руку, — юноша потянулся к запястью блондинки, но та отдёрнула руку, словно обжёгшись, и в этот момент алхимик увидел, что от её запястья до локтя тянется большая тарелка, похожая на щит. Щит, только… обтянутый кожей.       — Эд, — тихо, но твёрдо произнесла Никель. — Прости. Я не лаборантка. Я… один из образцов, сбежавших из камер… подопытная крыса… сырье, — девушка с какой-то обречённостью посмотрела на свою руку, а потом перевела взгляд на молча извивавшуюся Дерзость. — Краст не убить этим. Даже если ты её раздавишь сейчас, она гораздо сильнее, чем ты думаешь. Она лишь хотела посмотреть на это зрелище моего разоблачения и унижения сейчас — только поэтому мы всё ещё живы. Уходи: это моя вина, что она сейчас в такой ярости, а тебе ещё нужно спасти своего брата.       — Что, откуда ты?.. — алхимик опешил, не понимая: он же ни словом не обмолвился об Альфонсе!       В глазах Никель блеснуло озорство, а губы растянулись в мягкой улыбке.       — Ты думаешь, я не знаю, кто такой великий Стальной алхимик, учитывая, что меня сторожили гомункулы? Иди уже, герой.       Когда-то алхимик уже слышал это. «Иди уже», — именно так он говорил всегда брату.       — Ты тоже хотела увидеть сестру, — сухо напомнил Элрик. — А ещё увидеть солнце, или ты уже передумала?       Никель по-детски заливисто рассмеялась, а, когда закончила, посмотрела в сторону выхода и протянула:       — У меня нет сестёр. Я соврала, — она чахло улыбнулась. — А если я выйду на улицу, то сразу же ослепну: мои глаза ослаблены и могут видеть только в полумраке.       У Эдварда ухнуло сердце. Что, опять? Он опять не способен ничего сделать? Нет, это неправильно, он не поступит так. Хватит с него терять, он убьёт Краст здесь и сейчас, а там они уже разберутся, что и как делать.       «Прости», — алхимик хлопнул руками.       Балка протаранила тело Дерзости насквозь, рвя слух раздирающим хрустом и треском чего-то большого, страшного. Алхимик не хотел смотреть в сторону гомункула: такой смерти он не пожелал бы никому. Он представлял, как на полу расплывается багровая кровь, вылезают ало-лиловые внутренности, пачкаясь в пыли, и испытывал чувство вины перед Дерзостью. Она будет медленно и мучительно терять все свои оставшиеся жизни, не имея возможности зарегенерироваться. И длиться это может не час, и не два, а намного больше…       — Всё кончено, — глухо произнёс Эдвард. — Теперь…давай уже пойдём отсюда.       Никель повернула голову и снисходительно-мягко посмотрела на алхимика. В её большом голубом глазу отчётливо читалось: «Ты даже не представляешь, насколько ошибаешься».       Трск. Трск. БАБАХ!       Балка над гомункулом неожиданно треснула, а потом, с лёгкой подачи руки Краст, разлетелась на мелкие камни.       — Ты что, издеваешься надо мной? — ледяное шипение ввинтилось в уши раскалёнными штырями. — Ты знаешь, что это, как минимум, оскорбительно — списывать меня со счетов так рано? — коричневые дуги бровей презрительно взлетели вверх. В вены Эдварда будто впрыснули ледяной воды.       — Как ты смогла выжить? Я ведь…       — Пробил тебе грудь? Не смеши меня, — Дерзость фыркнула. — Тебе же уже сказали, плесень, что меня этим не убить. Когда ты решил меня «раздавить», я уплотнила свои ткани, — Краст демонстративно оттянула кожу от живота, образуя ей большой круг-щит. — Их плотность и выносливость намного выше любого камня. Хотя, чего я тебе рассказываю. Вон, у Промокашки спроси: это же её конёк.       «Промокашка?» — Эдвард перевёл взгляд на Никель. Круг на её руке действительно был такой же, как и на животе у гомункула. Элрик выжидающе смотрел на девушку, но та молчала, поджав губы. Элрик уже хотел всё же спросить её, когда блондинка неожиданно резко обернулась к нему и рывком отшвырнула назад. Алхимик опешил, попытался сориентироваться, но было слишком поздно: Никель, раздув капюшон кожи на правой руке, с разбега врезалась в него, протаскивая дальше и буквально вынося тараном в коридор. И прежде, чем алхимик успел среагировать, девушка пробила потолок над собой, засыпав вход.       Переливающиеся насмешкой глаза Краст издевательски блеснули, и гомункул тихо заклокотала грудным смехом.       — Ахахаха… Что, промокашка, — ядовито пропела она, — думаешь, спасла своего ненаглядного алхимика? — Никель долго и внимательно посмотрела на Дерзость. Та тихо засмеялась, и в её горле что-то клокотало, будто карточка, попав в спицы велосипеда.       Никель непонимающе сощурилась: ей это не нравилось. Почему она…?       — Там Ненависть.       Эти слова влетели в блондинку пушечными ядрами. Она подорвалась с места, кидаясь к завалу, но тут же возле неё пролетел увесистый кусок арматуры, врезавшись в стену и преградив путь. Никель испуганно переметнула взгляд на Краст. Гомункул стояла в паре шагов от неё и издевательски ухмылялась, облокачиваясь о разбитую арматуру и подкидывая камешек.       — Нет уж, девочка, — низко пропела она. — Ты дерёшься со мной, — рука откинула камешек в сторону.       Никель в ужасе посмотрела на выход.       — Даже и не думай, — черные глаза Дерзости оказались прямо перед лицом.       И выбора больше не осталось.       Бубух.       Эдвард с трудом поднял голову: внутри неё все болело и ныло. Как-то раз алхимику довелось видеть человека, которого зарубили топором, и сейчас Элрику казалось, что его затылок раскроен точно так же, как и у того несчастного, и из двух половинок черепа, раскрывшихся в стороны, как скорлупа у фисташек, разливается по полу кровь. Мальчик сморщился, но заставил себя подняться. Перед глазами все несколько плыло, а в ушах стоял гул — кажется, удар о стену вышел слишком сильным даже для видавшего виды Элрика. Мальчик мотнул головой и сфокусировал взгляд на одном из камней под собой. Вроде бы, лучше. Живот неожиданно пронзила боль, проволокой судороги вцепившись в мышцы. Алхимик вновь уронил голову, душа мучительный стон. Место удара Никель немного онемело — казалось, что это в Эдварда врезалась та самая балка, которой давили Краст.       Краст. Балка.       Никель.       Алхимик широко распахнул глаза и оторвал руку от стены, кинувшись к месту завала. Раскрошенные части бетона плотно прилегали друг к другу, образуя неприступную стену, и мальчик вновь удивился той силе, с которой била девушка.       «Я ослепну, если выйду наружу».       Эдвард непроизвольно ощутил приступ горечи и скорбно изломал брови. Сколько же уже жизней загублено из-за этого чёртового философского камня? Мальчик не хотел этого представлять, потому что знал, что собьется со счета. Господи, и зачем он в это все ввязался? Зачем, ну зачем надо было делать ту трансмутацию? Знал ведь, что нельзя, но все равно полез, самым умным себя почувствовал. Как же, юный гений алхимии, конечно, он сможет воскресить человека, ведь у него талант! Хрен тебе, а не талант! Развороченная туша мяса с вылезшими костями, а не мама! Ржавеющий метал, а не конечности! Скрипящий пласт железа, а не брат! Ну что, доволен, великий стальной алхимик? Доволен, ну?!       «Отвечай!»       Эдвард вздрогнул, когда голос в голове буквально хлопнул, как бумажный пакет.       — Нет.       Элрик отрешенно смотрел перед собой. У него ведь есть цель. Он что, забыл? У него есть брат, который из-за него сейчас даже дышать не может. У него есть то, ради чего он сейчас здесь. У него есть, что терять, есть, кого оставлять. Есть, для чего нужно жить.       Никель уже не выжить. Дерзость не позволит ей это сделать. И смерть Эдварда, когда он кинется ей на помощь, — тоже лишь вопрос времени. А с его смертью…       — Ал никогда не станет человеком.       Слова Эдварда ушли в пустоту, встретившись со стеной. «А тебе еще надо спасти брата», — да, надо. Но ведь Никель…       Чтобы что-то получить, надо чем-то пожертвовать.       Да, Никель погибнет.       Но Альфонс был важнее.       Эдвард, отталкиваясь от стены, заметил, как по ладоням и пальцам размазалась кровь: вонзенные в отчаянии в руку ногти прорвали кожу. Мальчик скорбно сощурился, нахмурив брови и едва сдерживаясь, чтобы не броситься обратно.       БАБАМ.       В зале за спиной раздался взрыв, и алхимик что есть силы зажмурился и стиснул зубы. Он должен вернуться к Алу. Любой ценой. Неважно как. Веки были закрыты столь сильно, что голова вновь заболела, но даже она была неспособна перекрыть сумасшедшую вину и боль внутри, там, где не видно и никто не мог ввинтить пару шурупов, чтобы скрипеть перестало.       Бубух.       Алхимик всё-таки резко обернулся…       И тут же кинулся прочь, осознав, что ещё мгновение — и он бросится обратно в зал, откуда его выкинула Никель.       Простипростипростипростипрости.       БАХ.       Алхимик прибавил ход, пытаясь заглушить крики совести.       КРАХ.       Единственное, что осталось в этом мире — звук ломающихся стен в том зале.       Хрясь.       ПРОСТИПРОСТИПРОСТИПРОСТИ.       Крх.       Прости, прости, прости…       Бдх.       Прости… Прости….       Бщ…       Б…       Мальчик бежал как можно дальше, и звуки постепенно стихали, оставаясь где-то позади, где-то в страшном «оставил».       Алхимик не мог дышать, а в глазах стало практически полностью темно, но он не останавливался. Ему пришлось перестать бежать только тогда, когда стало отчётливо ясно, что если это не сделать, то он грузным мешком свалится без сознания. Стоило только замедлить ход, как ноги Эдварда тут же подкосились, и Элрик рухнул на пол, ничего не видя и ничего не слыша, кроме крови, стучащей, как ненормальная, в ушах.       «Я должен был так поступить, должен. Она сама хотела этого, она сама хотела, чтобы я спасся. Она хотела, я был должен, должен, должен, должен», — мальчик заевшей кассетой повторял эти слова внутри себя раз за разом. Волосы, растрепавшись, лезли в глаза, и алхимик попытался убрать их за уши, но выйти так ничего и не вышло. Кое-как отдышавшись, мальчик все же заставил себя приоткрыть глаза. Перед взором все плыло, коричневые стены мешались с серым потолком, а пол и вовсе качался волнами, кое-где светлея белыми пятнами, а где-то и темнея бурыми прогалами теней. Эдвард сощурился, пытаясь сфокусировать взгляд, а, когда получилось, внимательно изучал точку на руке. Чужой руке. Элрик долго и пристально смотрел на проступающие сосуды, кровь, разлитую рядом, и оборванную кожу, а потом по спине будто пропустили разряд тока, и Эдвард подорвался, отпрянув к стене. Отпрянул, и кровь застыла в жилах.       Коридор был полон мертвых.       Белые пятна оказались кожей, не видевшей никогда солнца, бурые тени — кровью, залившей тела. Они лежали, разбросанные по частям, как если бы кто-то поочередно выдирал что-то из них. Элрик глубоко дышал, в ужасе смотря на голову, валяющуюся на том самом месте, где он только что сидел. Волос у убитой не было, и ее истончившаяся кожа на лице отдавала в синий. Эдвард, широко раздувая ноздри, переводил глаза с одной части тела на другую, и могло показаться, что кто-то разбросал макеты из медкабинета. Могло, если бы не кровь. Слева раздался шорох — мальчик мгновенно переметнул туда взгляд, удивленно застыв. Первое, что бросалось в глаза — ковер из тел, устлавших коридор, среди которых, в их центре, стояла коротко стриженная рыжеволосая девушка. В412 37. Она не двигалась и лишь внимательно и неотрывно смотрела на Элрика. Взгляд исподлобья был тяжёлым и в то же время равнодушным — такой же алхимик видел у солдат, зачищавших большие территории. Официально это было запрещено, но негласно совершалось постоянно, и после каждой из таких чисток военным, участвовавшим в ней, становилось все равно, кого убивать и где: одним больше, одним меньше — это уже не имело значения для них, отправивших на тот свет несколько сотен.       Номер подсказывал, что она тоже отсюда, но глаза… У заключенных они были не такие. Они были затравленными, испуганными, с бурлящей ненавистью, злостью, уставшими, блестящими — какими угодно, но не равнодушными. А у нее не было ничего. Абсолютно. Только чудовищная сила, притягивающая и вместе с тем пугающая. Это было будто смотреть в темную комнату: ты пытаешься сориентироваться, выловить хотя бы очертания предметов вокруг, но натыкаешься лишь на черное марево. Нет отдачи. Нет света. И ты весь будто перестаешь существовать, полностью теряясь.       Эдвард почувствовал, как холодеют руки, когда увидел гранатовые зерна крови, просачивающиеся между пальцами и спадающие с ее костяшек. Да и вся она — и одежда и тело — была словно замызгана кровью. Алхимик напряженно замер, забыв, как дышать.       Это она убила их всех.       Эдварда прошиб холодный пот. Надо успокоить ее, убедить, что он не опасен.       — Я не враг тебе, — низко и хрипло произнес он, вжимаясь руками в стену. — Я не отсюда.       Карие глаза медленно моргнули, но не изменили своего выражения.       — Я Стальной алхимик, Эдвард Элрик. Ты ведь знаешь меня…не так ли? — мальчик осторожно нагнул голову, словно вопрошая.       Девушка на мгновение чуть сощурилась.       — Я не хочу с тобой драться. Я ищу выход, — Элрик проговаривал каждое слово четко и медленно, будто впечатывая их в голову собеседницы. — Ты…понимаешь меня? — воздух вокруг алхимика едва не трещал разрядами. Напряжение разливалось по телу, как ток — по проводам.       Рыжеволосая приподняла голову, неотрывно глядя в лицо Эдварда.       — Да. Я знаю тебя, Стальной алхимик Эдвард Элрик, — от посаженного и приглушенного хрипотой голоса девушки у блондина пробежались мурашки. Юноша глубоко втянул воздух и произнес:       — Я знаю, где выход. Хочешь уйти со мной?       Несколько мгновений рыжеволосая молчала, а потом наконец протянула:       — Зачем?       Эдвард непонимающе свел брови на переносице.       — В смысле «зачем»?       Девушка пару секунд ввинчивалась в алхимика взглядом, будто думая, ответить или нет, и в итоге все же решилась.       — Ты же знаешь, что тебя все равно поймают. Ведь ты ценная жертва.       По спине алхимика поползли мурашки.       — Мы сможем сбежать.       — Ты правда так думаешь? — в голосе девушки слышался отдаленный смешок. — Даже если сбежишь… Поймают. Все равно. И лучше, если я прерву эту погоню сейчас.       Внутри все заледенело, и мальчик стиснул зубы, чтобы они не начали клацать.       — Кто ты? — сиплым голосом уронил он.       Слова ушли во тьму коридоров, оставив после себя эхо, как камень, брошенный в воду, — круги на ее поверхности.       — Ненависть.       Если повезёт, увидишь. Точнее, если не повезёт.       Сегодня был явно не его день.       Глаза Эдварда распахнулись, и прежде, чем он успел что-то сказать, гомункул сорвалась с места, нацелив руку на горло алхимика. Мальчик уклонился, отпрянул к стене, и тут же возле его уха просвистели пальцы Ненависти. Блондин едва успел хлопнуть руками, чтобы прикрыться стеной перед собой, как нога рыжеволосой влетела в щит-стену точно туда, где должна была быть голень алхимика. Кирпич выдержал удар, но лишь потому,       «…что Ненависть не ожидала этого и приложила недостаточно силы».       Мальчик хлопнул ладонями еще раз, и кирпичный прут вылетел точно в голову противницы. Хэтред отпрыгнула, и прежде, чем атаковать еще раз, была вынуждена вновь отступить, когда пол под ней разверзся. Она отскочила еще дальше, к стене, и тут кирпич за ее спиной неожиданно разошелся и поглотил, утащив в глубину появившегося коридора. Образовав еще пару стен перед ней, алхимик рванул пулей прочь. Времени было просто в обрез.       Эдвард разомкнул кирпичи стены и сделал себе новый коридор, чтобы не попасться на глаза кому-то еще. Интересно, он успеет выбежать отсюда раньше, чем его догонит Ненависть?       Элрик помотал головой, выметая подобные мысли. Он убежит. Он сможет. Никель погибла не просто так.       «Я не забуду твоего желания», — алхимик оттолкнулся от пола с еще большей силой, стискивая зубы при боли в ноге. Не время обращать внимание на такое.       …       БАБАХ.       Ненависть пробила стену и с разбега вылетела в коридор, наполняя его пылью и кирпичной крошкой.       Гомункул хрустнула шеей, наклонив голову вправо. Она приготовилась сорваться с места и броситься в погоню, когда вдруг услышала шаги сзади.       — Стой.       Внутри словно что-то щелкнуло. Хэтред замерла.       — Не трогай его, — холодно донеслось уже сбоку.       Ненависть посмотрела через плечо.       — Почему? — ольховая радужка, направленная на лицо собеседника, была затянута кукольным спокойствием.       — Он ещё будет полезен хозяйке. Так что это приказ Данте, — слова сваливались внутрь огромными якорями.       Хэтред взглянула вглубь коридора, в темноте которого скрылся златовласый мальчишка, и утвердительно кивнула.       — Хорошо, — она тряхнула головой, смахивая пыль с волос, и коротко добавила: — Я пошла наводить порядок дальше. До встречи, Энви, — девушка склонила голову в знак уважения и прикрыла глаза.       — Ага, — прохладно отозвался тот, не смотря в её сторону и с лёгким раздражением бегая зрачками по трещинам стен.       Мимолётный взгляд Ненависти был неоднозначен, но девушка промолчала и быстро сорвалась с места, исчезнув во тьме туннеля справа. Энви знал, что ей было всё равно: он помнил, какие опыты ставились над их группой, прежде чем люди там полностью потеряли чувства, и поэтому теперь был уверен, что эмоции в Хэтред, единственной выжившей под номером 37 из камеры 12 и блока номер 4, больше никогда не проснутся. Да, они не проснутся.       Странно, что она вообще выжила.       Зависть некстати вспомнил, как однажды, придя забрать трупы, наткнулся на эту девочку. Её лицо было багровым, а сосуды в глазах полопались, из-за чего белки были залиты кровью. Руки, прикованные к стене, распухли и перезревшими баклажанами вылезали из-под кандалов — казалось, что ещё чуть-чуть, и они лопнут, разлившись тухлой фиолетовой жижей. Подросток не могла дышать: из её носа лезли и лопались алые пузыри, затекая на губы, тоже посиневшие и с расползшейся сеткой сосудов. Энви тогда понял, что скоро ему придётся оттаскивать очередное тело: до следующего пускания газа рыжая явно не доживёт. В этот момент средний палец на руке девочки неожиданно и почти неслышно щёлкнул, и кожа у ногтя лопнула. Из трещины тестом стало вытекать нечто сизо-лилового цвета, и рыжая издала что-то отдалённо похожее на хрип измученного зверя. Гомункул раздражённо цыкнул и подхватил ещё одно тело, закинув его на плечо. Слева раздался ещё один щелчок, а следом — полный страдания стон. Юноша, посмотрев туда, увидел, как у мальчика, сидящего у противоположной стены, вспухла трещина на голове, как у ореха — шов состыковок скорлупок, и решил подождать: всё равно тому оставались считанные мгновения. И точно: через пару секунд трещина налилась ещё больше, а потом, сопровождаясь диким воплем «больно», вскрылась гнойной раной, края которой папирусом кожи закрутились к вискам. Энви был доволен: ждать пришлось ещё меньше, чем он думал. Гомункул отцепил от стены тело и подхватил на руки, осматриваясь, — вроде, никого не забыл. А что там с рыжей? Она же тоже на ладан дышала вроде как. Вроде как. В теле подростка действительно едва теплилась жизнь, но взгляд её был страшно осмысленный и полный чего-то бесчеловечного, дикого. Вспухшие на шее вены жутко пульсировали, а синюшные губы дрожали — девочке было страшно. Странно, что это чувство настигло её сейчас, когда пройдено столько всего, подумал тогда Зависть.       — Что, дружок твой был? — хекнул юноша, с циничным любопытством глядя на медную «глисту», изломанной проволокой лежавшую у стены. — Не парься, девочка: скоро и ты к нему присоединишься, — рыжая испуганно округлила глаза, и в их углах начало что-то скапливаться. — Пхахах, что, реветь собралась? Только вот это вряд ли тебе поможет, — Энви громко рассмеялся, упиваясь ужасом заключённых и чувствуя, как расползающееся по венам бешенство сменяет довольство вместе со злорадством. — Но если хочешь, могу даже на прощание организовать тебе свиданку с твоим суженым-ряженым, — гомункул скинул с себя собранные тела, оставив лишь одного мальчонку с лопнувшей головой, и, потрепав того за щёки, весело оповестил: — Эй, Том, тебя тут видеть хотят, слышишь? — Зависть приложил руку к уху, наиграно напрягая слух: — А? Что? Видеть не хочешь? Ну ты что, кто же так поступает… Давай, пойдём поздороваемся с ней! «При-ве-тик»! Ну же, скажи же это! — гомункул поднял голову мальчика и принялся мотать ею прямо перед лицом рыжей, состояние которой было близко к обмороку. — Давай же, Томас, скажи это, ну! Ну же! А, не хочет он с тобой говорить!       На правой руке девочки поползла толстая трещина, и подросток громко застонала, всхлипывая. Трещина опоясала плечо, и в следующее мгновение рука с влажным чавканьем начала медленно отходить от тела, кожа на котором растягивалась и истончалась, как пластилин, который раскатывают.       — Ну воот, Томас, кажется, мы настолько страшные, что другие нас даже вынести не могут, — деланно разочарованно протянул Энви, отдёргивая голову «Тома» обратно, и, не удержавшись, передёрнул плечами. — Ну и рожа у тебя, однако, — гомункул поскорее отвернул от себя застывшую гримасу, полную мук, с её закатанными к потолку глазами и раскрытым в последнем стоне ртом. — Ладно, Гвен, сиди тут и думай над своим поведением, а мы потом ещё заглянем, возможно, — заключил Зависть и вновь легко закинул на себя тела, обернувшись лишь у выхода.       Девочка с болью и ужасом смотрела на него, и из её глаз вместе со слезами текла кровь: сосуды так и не пришли в норму. Энви был уверен, что её тело забирать придётся уже через пару часов, но именно с того дня мутация стала идти на пользу подопытным, а не против них, и девочка выжила.       Став в итоге Ненавистью, которую боялась, возможно, и сама Данте. Потому что, если что-то пойдет не так, справиться с Хэтред будет на грани невозможного.       Зависть зло цыкнул. И почему старуха не убьет ее сейчас? Она ведь опасна. У этой чокнутой психика может в любой момент слететь с катушек — какого черта Данте так рискует? Впрочем, страх — сильный мотиватор. Зависть подозревал, что именно из-за него, страха, пропитавшего память еще той семнадцатилетней девочки, Хэтред каждый раз склоняет голову при виде гомункула и в целом относится к нему с почтением даже спустя больше, чем десять лет. Она боялась его, Энви, хотя давно уже была ему ровней.       Зависть посмотрел под ноги и наткнулся на ошметок кожи с мясом, рядом с которым лежала кисть. Энви медленно моргнул и ощутил прилив странного сожаления вместе с раздражением.       В Хэтред не осталось ничего, кроме страха, заставлявшего её делать такие вещи. И хотя формально Ненависть была человеком, Энви считал ее такой же несчастной, какими были гомункулы.

***

      Бум.       Эдвард бросился к стене, разбивая о неё пальцы и трансмутируя. Камень скрежетнул и поглотил тело, вновь сомкнувшись плотным рядом. Здание ходило ходуном (судя по всему, взрывались какие-то лаборатории), и Эдварда тряхануло в сторону в очередной раз. Сильно приложившись головой о стену, алхимик судорожно вцепился в трещину, как за последнее спасение, стараясь не упасть. Он чувствовал кожей, как через пару метров от него проходит оно, и молился Истине, чтобы это не заметило его.       Босые ноги едва различимо шелестели по полу в каком-то метре. Мальчик замер, перестав дышать. Оно пройдёт, оно уже почти ушло.       Шрх… Шрх…       Ну же, давай, иди, иди уже!..       — Слышу… — голос раздался точно перед входом.       Кровь застыла. Это был не страх. Это был ужас, дикий, животный и неконтролируемый ужас, от которого не помнишь самого себя. Эдвард вжался в стену ещё сильнее, чувствуя, как с его лба стекает ледяной пот.       Он был так близок к выходу, так, ТАК близок!..       Как и бешеный пёс, о котором говорила Никель.       Сперва алхимик не понял, кто это, подумал, что обычный заключённый, но потом, увидев, как тот насаживает других заключённых на вырастающие из рук кости, осознал, что что-то тут не так. Следующая мысль была о гомункулах, но существо было без одежды, а Ненависть, Дерзость и Ревность — в ней. И только когда это нечто повернулось лицом, Эдвард понял, насколько положение плачевно. Белые, почти полностью без зрачков, глаза существа ничего не видели.       — Зачем им это делают? — алхимик непроизвольно сжался, представив, как ему самому вливают через иглу в зрачок раствор.       — Чтобы обострить чувства. Если ты слеп, твоё обоняние, слух и осязание становятся в несколько раз сильнее и чутче, чем у зрячих, — у Никель скорбно дёрнулся угол губ. — Цена, соответственно, прилагается.       — Но их же не выпускают никуда, и сидят они в одиночных камерах — как чувства могут обостриться, если их не на чем практиковать? — Эдвард сомнительно покосился на поморщившуюся девушку.       — Ты не представляешь, как много шума в тишине. Именно в ней ты можешь научиться различать шорохи шагов за несколько метров. Именно благодаря ей они становятся идеальными ищейками.       — Так их поэтому зовут «псами»?       — Да.       Мёртвые глаза, не двигаясь, смотрели точно на алхимика. Услышит, нет? Существо уверенно шагнуло к Эдварду. Глупый был вопрос. Конечно же, да. Элрик медленно попятился назад, а потом бросился опрометью. Пес не погнался: отощавшее тело не позволило бы мышцам такой нагрузки. Увидев острые локти, впалую талию и тонкие, словно бамбуковые, ноги, Эдвард сомневался, ходили ли эти люди (бывшие люди?) по своим камерам когда-либо. Но зачем тебе крепкие ноги, если есть пропитанные токсином кости, парализующие нервную систему?       На мысль о яде Элрика натолкнули те несчастные, которых пёс продырявил у него на глазах. Некоторые оставались живы, но не пытались убежать — они лежали, не двигаясь и молча истекая кровью. И только по их в страхе раскрытым глазам Эдвард догадался, что бездействуют они не потому, что хотят, а потому, что ничего другого больше не могут.       Стена посыпалась кусочками достаточно неожиданно, вспарываясь жвалами костей и руша последнее препятствие между Эдвардом и смертью. «Но я не хочу умирать». Эта мысль подстегнула мальчика, и алхимик угрем скользнул мимо пса, выскакивая в коридор. Поздно. Плечо обожгло, и Эдвард с холодеющими от страха внутренностями увидел кость, ранившую его руку.       «Только не это… — мальчик с ужасом взглянул на «пса», наставившего на него кисть. Из ладони торчала белесая кость, направленная в грудь Элрика. — Он хочет убить меня!». Все произошло слишком быстро, прежде чем Эдвард смог понять, и когда он очнулся, то тело «пса» уже было рассечено напополам, а из горла пульсирующим напором фонтанировала кровь. Мальчика как ошпарило.       «Что я наделал?.. — алхимик в ужасе выдернул клинок из шеи противника, отпрянув. — Что я натворил?!.. — глаза «пса» остекленели, а лицо застыло в горьком изумлении, словно спрашивая: «Почему опять больно?». Эдварда затрясло. — Как… как я… Он же тоже человек… Я… Я убил человека… — мальчик потрясенно замер, немигающе глядя на тонкую, как рисовая бумага, кожу, покрывающую голову, и все не мог поверить. Стыда не было — лишь дурящая боль и вина. Он не мог понять то, что сейчас случилось. — Он просто выживал, как мог, он же и так настрадался до этого… А я… я…» — Элрику поплохело, он перестал чувствовать обледеневшие руки. Под спиной убитого быстро скапливалась кровь, темным вином струясь с живота, в ране которого влажно блестели стенки кишок. Эдвард пошатнулся, глубоко дыша.       — Я не хотел… я не хотел… не хотел… — он беззвучно повторял это губами, вжимаясь в стену всем телом и словно пытаясь слиться с ней.       — Если бы ты не убил его, он бы убил тебя, — равнодушно донеслось справа. Элрик застыл. Этот голос… — Закон джунглей, — Ревность странно участливо смотрел на распростертое тело перед собой, стоя вполоборота. — Здесь все всегда так…       Эдвард удивленно наблюдал за гомункулом, почти грустно глядевшим на «пса». Откуда столько сочувствия? Почему столько сочувствия?       — Ты ведь не лаборант, а алхимик, — обронил Джелес. — Я прав? — глаза цвета осоки резанули лицо блондина. Элрик неуверенно поднял бровь. — Какого черта ты здесь забыл, цепной тварёныш? — зло зашипел Ревность, мигом отбросив всю жалость. — У нас и без тебя здесь надсмотрщиков хватает, солдафонский болван.       — Вы мне вообще не нужны, идиот, — огрызнулся Эдвард.       — Единственный, кто здесь не нужен, — это ты, — ненавистно выплюнул подросток, ощерившись.       Бубух.       Подземелье опять тряхануло, и Эдвард, не удержав равновесие, упал. На голову свалилась боль (камень), и мальчик тихо вскрикнул. «Мои ноги… — алхимик понял, что нижние конечности парализованы почти полностью. — Как же невовремя! Чертов токсин! Нужно трансмутировать пол…»       — Передай привет этой псине, — зловеще прошептал Ревность, заглядывая в лицо алхимику. По его глазам зацвели бордовые полосы, заливая зелень радужки.       Вылетевшая из туннеля справа фигура сшибла брюнета с ног, опрокинув его на пол. Гомункул охнул, разбивая голову о камень.       — Нии-сан! — Эдвард пораженно поднял глаза. — Нии-сан!!!       — Ал? — мальчик пару раз моргнул, пытаясь избавиться от галлюцинации, но она не исчезала, и брат все так же был здесь. — Что… ты… — язык заплетался, а в голове шумело, но алхимик заставлял себя удерживать сознание.       — Ты думаешь, я оставил бы тебя одного?! — крикнул младший почти истерично. — А кто твою спину закрывать будет?! Эд, какой же ты идиот!! Как ты вечно находишь неприятности?!! — Серый доспех покрылся красной пленкой.       — АЛЬФОНС, НЕТ!!!       Младший не успел даже обернуться, когда его голова взорвалась. Серые осколки железа иголками разлетелись по коридору, царапая стены.       Алхимик застыл, омертвевший. Тело брата по-прежнему искрилось красным, но из его шеи — места печати — торчала когтистая лапа. Слишком знакомая, чтобы её не узнать.       Металл доспеха взвизгнул, взрываясь, и Эдварда окатило тучей брызг железных опилок. Мальчик зажмурился, а когда вновь открыл глаза, Энви что есть силы крушил Альфонса.       Ошеломлённый, Элрик не мог пошевелиться: тело его просто не слушалось. Оно отказывалось принимать то, что сейчас произошло, за действительность.       Нет. Нет. НЕТ. НЕТ. НЕТ.НЕТ. НЕТНЕТНЕТНЕТНЕТ.       Альфонса нельзя было убить, ведь он ценная жертва! Ведь он, он, он же… Альфонс… Он же почти вернул себе тело, НЕТ ЖЕ, НЕ МОЖЕТ ЭТОГО БЫТЬ!       Эдвард ничего не понимал, мозг отключился, не связывал настоящее со словом «убьёт» и «Энви».       «Почему ты это делаешь?» — этот вопрос немо застыл в лице алхимика. Он читался в непонимающих глазах, неотрывно глядящих точно в лицо (убийцы) Зависти.       Гомункул замер, сражённый разочарованием и болью во взгляде мальчика. Будто бы он его предал. Будто Эдвард ему верил. Доверял. А он разрушил это, разбил.       Сделалось мерзко, Зависть почувствовал это по расползшейся по крови боли, буквально разъедающей кожу и капающей на пол. Единственным, что осталось в этот момент в мире, были глаза алхимика, прикованные к нему, Энви, с их несказанным «зачем». Нет, он не мог мне верить, он не мог быть идиотом настолько… Гомункул не шевелился, в растерянности глядя на Эдварда и не зная, как поступить дальше. В голове бешено стучало: «Конец, конец, конец», — и от этого биения заболело в висках, постепенно передаваясь и на лоб.       — Зависть, какого чёрта?!       Энви очнулся от крика Ревности и диким взглядом посмотрел в сторону подростка, замечая, что собственная рука по-прежнему торчит в плече Альфонса, не раскроив его полностью.       — Заткнись и не лезь, пробирочная тварь, — прорычал Зависть, мгновенно рассвирепев. Ладонь провернулась в стали, и металл осколками посыпался на бетон. Удар ногой раскроил доспех пополам, а когти разрезали грудь. Ревность посмотрел на гомункула зло, но распахнутые глаза выдали страх; брюнет не пошевелился, хотя и выказывал недовольство.       — Ал… — тихий и сдавленный хрип лезвием прошёл сквозь грудь, и оба гомункула синхронно обернулись на Эдварда. — Ал… — Зависть зло скрипнул челюстью и, отвернувшись, с силой рванул руку доспеха, выдёргивая её. — НЕТ!! — сзади раздался истошный вопль. — ОТОЙДИ ОТ НЕГО!       Ревность с холодным бешенством смотрел на Элрика, тщетно пытавшегося подняться с пола. Тело не слушалось, и блондина качало из стороны в сторону, хотя стоял тот на своих четырёх, крепко упираясь в камень под собой. Его координация была нарушена: токсин образца действовал, распространяясь по алхимику крайне быстро. «Что за жалкое зрелище». Ревность сузил глаза, посылая нервные импульсы, и…       — Только попробуй, — твёрдая рука грубо схватила за плечо, разворачивая, и глаза Энви грозно полыхнули в паре дюймов от лица Джелеса. — Глаза свои жрать будешь, — голос Зависти звучал страшно тихо и правдиво. Ревность побледнел и попытался вырваться, но Энви лишь крепче вцепился в него, вонзая когти. — Стоять, крысёныш. Дёрнешься — твой позвоночник украсит вход сюда, а руки-ноги полетят в ужин химерам, — шёпот гомункула обжигал губы и нос, и Ревности казалось, что с каждым выдохом Зависти он прощается ещё с одним слоем кожи. — Ты не тронешь его и сейчас пойдёшь зачищать другой блок, понятно?       Подросток бледно усмехнулся и, сглотнув, надменно-зло прохрипел:       — Данте это вряд ли понравится…       Фианиты напротив яростно полыхнули пурпурным, и Зависть, грудно зарычав, резко обхватил хвостом горло подростка, перетягивая.       — Данте, — он поставил особое ударение, — не узнает об этом. Если ты хоть чуть хочешь продолжать гнить здесь, а не на костях псин, — хвост обвил ещё туже, вдавливая трахею и вызывая дикий приступ кашля у Ревности. Дышать не представлялось возможности, мальчик начал багроветь. — Или не хочешь?       Джелес вцепился руками в хвост и, опустив голову, попытался мотнуть ею, сотрясаясь в раздирающих хрипах. Хватка стала ещё сильнее, и подросток бессознательно раскрыл рот, захлёбываясь хлюпающими выдохами.       — Не хочешь?..       Ногти Ревности заскребли по гладкой коже хвоста, оставляя за собой кровавые борозды. На кашель не осталось ни воздуха, ни сил: Энви забрал всё, и Джелес почувствовал, как его тело начало тяжелеть, а веки — закрываться.       Нет!       Подросток резко распахнул глаза, вцепившись алым переливом в чешую внизу. Изумруд тут же начал темнеть, наливаться коричневым, и к моменту, когда Энви заметил, лежавший на полу хвост почернел, грозясь взорваться тяжёлой вспышкой огня.       — Ах ты сучёныш! — рёв Зависти дохнУл яростью, наполнив коридор обжигающей ненавистью. Гомункул замахнулся и наотмашь приложил мальчика о стену, дробя кости с камнями, посыпавшимися из холодных щелей подземелья. Хвост змеёй соскользнул с шеи Ревности и переметнулся ближе к Энви, походившего на разъярённого дракона. — Меня убить пытался, значит?       Ревность изломанной куклой лежал на полу, дрожа всем телом, и рвано дышал, широко раскрыв рот. Спина не чувствовалась, лопатки будто треснули, расколовшись, рёбра болели при каждом вдохе, а горло горело. Подросток ничего не слышал: в голову наконец-то хлынула кровь, и его уши наводнились гудением.       — Сечёный!       Как ключ, провернувшийся в старом и ржавом замке. Брюнет не услышал это — почувствовал. Уловил на подсознании. Вздрогнул и поднял взгляд на Зависть. Хвост того плавно и смертоносно раскачивался из стороны в сторону, показывая силу и опасность гомункула.       — Что, только на это откликаться теперь можем? — Энви ядовито-надменно вскинул голову. — Ты труп, Сечёный.       Бамбамбам. Тратататата.       Боль дробью прошила спину с руками, и Зависть, окончательно выбешенный, вскинулся на обидчиков, разворачиваясь.       Солдаты. Не один, не два — полчище. И можно ведь их всех убить, но чёртова Данте… У неё было своё отношение к военным: на их убийства стоял запрет, нарушить который можно было изредка и из острой необходимости. Интересно, кромсание пятидесяти солдат можно будет списать на необходимость?       Трататата.       Очередная порция пуль вошла в тело, и Энви зло зашипел, скалясь. Мелкие твари! Руки так и чесались разрезать от уха до уха челюсть каждому, но воспоминание о Данте и её «нет» разом отбивало всю охоту.       Гомункул стрельнул глазами на Эдварда, все-таки сумевшего сесть в позу сейдза ***, но тот окаменело смотрел на груду метала посередине коридора. Это все, что осталось от его брата.       Грудь резко кольнуло, и Энви бешено окрысился на солдат: что, даже минуты без нажатия на курок не можете? Но выстрелов не было. Гомункул скосил взгляд — тело не регенерировалось. Тогда откуда боль?       Зависть снова взглянул на Эдварда.       Трататататата.       Автоматы открыли очередную очередь, и Ревность задушено вскрикнул, когда пули прошили его бедро и живот. Энви прикрыл рукой лицо, защищая глаза и сжирая взглядом пригвожденного и словно неживого алхимика. Тот не оборачивался ни на пришедших солдат, ни на стонавшего Ревность; он даже никак не реагировал на стрекотавшее у уха оружие — мальчик словно стал изваянием.       Благодаря мне.       Внутри взорвалась злость, переплетясь с чем-то терпким и противным, прострелившим гомункула до самых мозгов. Что это?       Ладонь влажно чавкнула, пропуская пули, и щека тут же взвизгнула огнем: свинец прошёл сквозь десну и вышиб зуб, наполняя рот медным вкусом крови. Ничего, пройдёт. Когда ты бессмертен, перестаёшь обращать внимание на подобные вещи: всё равно они ненадолго. Энви выплюнул кроваво-белёсый комок и осклабился, смотря сквозь прогалы между пальцами на военных. Слева тихо хрипел и стонал Ревность: в отличие от Зависти, он не перешагнул через смерть нужное количество раз, для него существовало понятие «больно».       В отличие ведь?       Энви чувствовал мерзкое шевеление под рёбрами и был готов прорвать себе грудь, лишь бы избавиться от этой пакости. Но это бы не помогло, и гомункул знал это. Даже вырви он себе сердце (которого нет) — камень всё равно создаст нового его.       Ловушка бессмертия. Сколько ещё раз нужно быть убитым, чтобы наконец превратиться в ничто?       — Цепные шавки, — презрительно прошипел Энви, убийственно смеряя солдат. — Не смейте так…       Тратататататата.       Непрекращающаяся череда пуль лавиной обрушилась на Ревность и Зависть, набивая их тела пулями, как охотники шпигуют дробью уток.       — Агрх… — Энви зыркнул в сторону Джелеса: положение его было незавидное. Даже сверхрегенерация не могла скрыть сочившиеся кровью дырки на груди, животе и шее. Из последней и вовсе с хлюпаньем фонтанировала артерия, заливая пол — лучше не придумаешь. Сколько пуль он ещё сможет вынести до момента, как организм откажет? Сколько бы ни было, явно мало. М-да.       «Чёртовы солдафоны», — гомункул прожёг мужчин ненавистным взглядом и, резко схватив Ревность хвостом, метнулся прочь, скрываясь в ближайшей двери.       — За ним!!! — военные разом рассыпались группами по коридору. Часть из них плотной стеной обступила Эдварда, загораживая, и у алхимика запоздало промелькнула мысль: «И почему они не поступили так сразу», — впрочем, это было лишь на мгновение: дальше Элрик вновь впал в прострацию. Серые острые обломки… Это было Альфонсом всего лишь пару минут назад. Было невозможное желание дотянуться и обнять (останки) брата, но тело не слушалось, парализованное токсином и шоком. Раздавленное горем, оно обледенело и не реагировало ни на какую команду нервов, и лишь одно сознание оставалось незамутнённым и истерично кричало о том, как всё плохо. «Вставай и иди, вставай и иди, вставай и иди, вставайиидиятебесказал», — голос в голове настойчиво гнал вперёд, но всё было бесполезно: мальчик был сломлен, и ничто уже не могло заставить его подняться. Он знал, когда шёл сюда, что платить придётся, но был уверен: терять уже нечего. Оказалось, было. Истина никогда не прекращала удивлять жестокостью своей платы.       Неожиданно под мышки подхватили и, усадив на спину, понесли. Алхимик опешил и начал вырываться — тело, растормошённое приступом эмоций, наконец стало реагировать, но недостаточно сильно и активно, чтобы справиться с цепко обхватившими сильными руками солдат.       — Нет, стойте! Альфонс, там Альфонс! — Эдвард принялся ёрзать и попытался повернуться, но его крепко схватили за запястье, не давая двигаться. — Нет, нет, нетнетнетнетнетНЕТ! Отпустите, нет! ОТПУСТИТЕ! Там Альфонс, Альфонсу нужна помощь, Альфонс, он… Альфонс, он… — голос сломался, в груди что-то задрожало, — он… он… — Элрик смотрел через плечо на остающиеся позади кусочки металла, и чем дальше он становился от них, тем сюрреалистичнее казалось произошедшее, — он… — кто-то из солдат случайно наступил на один из железных фрагментов, и Эдварду показалось, что внутри что-то хрустнуло вместе с ним. Может, сердце? — НЕЕЕЕЕЕЕЕТ! — Элрик взревел, вцепившись пальцами в плечи несущему себя солдату — должно быть, это оказалось больно, потому что спина под мальчиком вздрогнула, а потом алхимику едва не зарядили локтём в челюсть. — ВЕРНИСЬ! ВЕРНИСЬ ТУДА! ВЕРНИСЬ, Я СКАЗАЛ! Вернись! Вернись! Вернись!.. — алхимик почувствовал, как слабеет: дополнительные крики лишь ускорили распространение токсина, и, когда сил на слова уже не осталось, Эдвард пронзительно закричал, выпуская все боль и отчаяние, взорвавшимися внутри и разрушившими жизнь. Алхимик выл, выл до рези в груди: слов просто не осталось, их было невозможно сказать. Сколько бы слов ни сказало человечество, не придумали ещё такого, произнеся которое, ты избавишься от боли.       «Я просто хотел вернуть тело брату. Мы просто хотели увидеть улыбку мамы ещё раз. Мы просто хотели быть счастливыми, как раньше. Мы просто, просто, просто…»       Просто стоило им слишком дорого.       В этот момент алхимик понял: новая жизнь уже никогда не начнется. Брата не стало. Некому возвращать тело. Не с кем начинать новую жизнь.       Элрик всхлипнул, уткнувшись лицом в жесткую ткань формы.       Ему просто хотелось умереть.

***

      На улице уже рассветало, и лучи света били по глазам настолько беспощадно, что Элрик непроизвольно сощурился, хотя было абсолютно всё равно, даже если сейчас ему пришлось бы вовсе ослепнуть. Жизнь потеряла смысл.       Жизнь…       Вспомнившиеся искры веселья во взгляде Никель отравленной дробью прошили внутренности. Она хотела жить. Хотела спасти остальных. Хотела, чтобы он спас Альфонса.       — За что ты отдала свою жизнь, Никель?..       Из груди Эдварда тихо забулькал смех, быстро перейдя в громкий, закладывающий уши хохот, истерика в котором рвала барабанные перепонки. Солдаты не трогали алхимика и лишь только косились — кто с сочувствием, кто с непониманием, кто с раздражением. Но Элрику было совершенно всё равно: он смеялся звериным лаем, захлёбываясь звуками и воздухом и складываясь пополам в периодических приступах боли, но не переставая дрожать от безудержного хохота. Солнце смеялось вместе с ним, блестя на его волосах и траве рядом.       Тепло. Тихо. Как будто и не было ничего. А что-то разве было?       Эдвард не мог продохнуть, задыхаясь в беззвучном истерическом смехе.       «Я хочу посмотреть на солнце».       Да, что-то было.       Эдвард, взглянешь на него за меня?       Но кого-то не было. Уже не было.       * фраза автора       ** переделанная фраза Кристофер Паолини: «Нужно уметь защищать себя и то, что тебе дорого, чего бы это ни стоило».       *** поза сейдза - поза сидения на коленях («по-японски»). Является традиционным японским способом сидения на полу.