— У неё травма… — Так почему не лечишь?! — Никто не может вылечить душу.*
Эдвард ошибся. Собраться не удалось ни завтра, ни послезавтра, ни ещё в какой-либо день. Тяжесть пустоты и отчаяния невидимым ярмом давила на плечи, мешала работать, спать, даже думать. Конечно, алхимик упорно пытался ободряюще улыбаться брату, но тому при виде его усилий едва ли не физически становилось больно. Альфонс с дрожью и страхом наблюдал за Эдом, постепенно гаснущим, как выгорающий фитиль свечи. Элрик-старший молчал и упорно делал вид, что ничего не произошло, злясь при каждой попытке младшего выспросить, что случилось. Единственный раз Альфонсу посчастливилось услышать от него пару толковых фраз в ответ. — Нии-сан, ты какой-то задумчивый... Над чем размышляешь? — доспехи заинтересованно тренькнули. Эдвард, не оборачиваясь, смотрел вниз с окна гостиницы, и опечаленная улыбка тонкой змейкой расползлась по его лицу. — Всё слишком запутанно, Ал… даже для мира взрослых. Когда всё это кончится, давай навсегда уедем куда-нибудь, исчезнем? — А? Да, давай… А что тебя так беспокоит из запутанного? Мы ведь смирились уже с несовершенством мира вокруг? — Мы смирились с тем, что видим, но на самом деле всё гораздо сложнее. Больше Эдвард ничего не сказал. Элрики были вместе, но Альфонсу казалось, что между ними словно стена отчуждения. Он не понимал, что нужно делать, чтобы она исчезла. Только этой стеной была не отчуждённость — этим самым оказалось желание не быть обузой. Если я стану тебя обременять, я лучше умру.*****
Над Ризенбургом, вопреки обыденности, клубились тучи, серой ватой затыкая светлеющие раны неба. — С приездом, ребята! — звонкий девичий голос никак не вязался с унынием природы. — Привет, Уинри, — мягко улыбнулся Эдвард приветливо светящимся счастьем глаза напротив. — Почему вы задержались?! Говорили же, что приедете к часу, а сейчас два! — недовольно насупилась девушка, изображая обиду. — Но если бы мы поспешили к часу, тогда бы ты не получила это, — лукаво пропел Альфонс и протянул механику несколько пакетов с коробками. — А?!! — по лицу Рокбелл побежали волны радости. — Это мне?! Вот здорово! Спасибо! Ну тогда вы прощены, — хитро подмигнула она и убежала в дом, забрав подарки. Элрики с теплотой проводили её взглядом, мягко хмыкая. Кто сказал, что лучший путь к сердцу человека лежит через желудок? Лучший путь лежит через коробки подарков! — Всё то же самое… — Эдвард скользнул взглядом по зеркалу, висевшему в доме. Альфонс ненадолго остановился, глядя на оживившегося брата. Может, этот приезд его встряхнёт? — Нии-сан, ты идёшь? Нас Уинри же звала к столу. — Да, конечно, иду, — с готовностью отозвался алхимик, снимая и бросая свой истрёпанный плащ. На кухне ароматно пахло едой и металлом с маслом — их присутствие ощущалось в каждой половице дома, хотя все запчасти и располагались в мастерской. Дом автомехаников дышит этим, он не может иначе. Так же, как от врача всегда пахнет медикаментами и руки рабочего грубы от мозолей, здесь всегда чувствуется тонкий свежий аромат железа, стали. — Эд, а вы надолго к нам? — между суетой подогревания еды спросила Уинри. — Мне удалось выцарапать у своего начальника три дня, не считая на дорогу, так что на осмотр вам должно хватить. БАМ. — ОПЯТЬ ТЫ ЧТО-ТО СЛОМАЛ?! — ручка половника печально согнулась от удара о столешницу. Рокбелл гневно раздувала ноздри, дёргая бровью и глядя на быстро бледнеющего блондина. — Н-нет, на этот раз н-ничего! — заикаясь, поскорее протараторил он. — Мы просто…на плановый осмотр. — Плановый?.. — повторила за ним девушка, постепенно разжимая пальцы на ручке. — Вот оно что. — Да. — Ну тогда ладно. Налетай! Приятного аппетита! — Да, спасибо… — Эдвард улыбнулся, глядя на просветлевшую Рокбелл, поставившую перед ним тарелку. — Ешьте, а я пойду посмотрю свои подарки, — хитро и довольно закончила она, сытым питоном ускользая из кухни. Братья весело кивнули ей вслед. И они вовсе не слышали беззвучных слёз, следами досады и горечи убегающих прочь из глаз. Слёзы истощают душу, но, когда они не могут пролиться, это ещё тяжелее.*****
«Холод сердца… Интересно, кто это придумал?.. Этот человек видел замёрзшее сердце? Или он настуживал намеренно грудь? Холодной бывает сталь, холодной бывает погода… холодной бывает рука. Но сердце… Оно тоже бывает стальным? — Эдвард задумчиво сжал и разжал пальцы на механическом протезе ладони. Фыркнул. — Глупости… — опустил голову. — Но почему тогда внутри так...холодно? Не понимаю...» Своим визитом алхимику удалось разогнать тоску, и при виде такого дорогого и близкого автомеханика юноша почти физически ощутил, как ему становится легче. Но эта легкость лопнула мыльным пузырем уже к вечеру первого дня, и Элрику снова пришлось притягивать улыбку за уши. Естественно, это не укрылись от Альфонса, и Эдвард видел, как тот переживает за него, и мысленно корил себя, но ничего не мог поделать. «Холодно… Как же…холодно…» Тук. Тук. Тук. Блондин перевёл взгляд на дверь. — Да? — Эд, это я, Уинри, — донеслось приглушённо из коридора. Алхимик быстро встал и отпер замок, открыл дверь, приглашая девушку войти. — Спасибо, — блондин проводил непривычно веселую Рокбелл взглядом. — Что-то случилось, Уинри? — алхимик озадаченно посмотрел на замершую на кровати подругу детства. Она отрицательно качнула головой, скрывая за густой пушистой чёлкой глаза. — Тогда что... — Что происходит, Эд? Элрик моргнул, удивленный не то перебиванием, не то вопросом девушки. — Что ты имеешь в виду? Бледная округлая рука дрогнула, сжимая пальцы в кулаке. — Ты... все время какой-то... не такой. Не здесь словно... Что-то не так? — тихо, но четко произнесла автомеханик. — Нет, Уинри, нет, ты что, все хорошо! С чего такие мысли? — складка между бровей облегчённо разгладилась, а рот растянулся в полуулыбке. — Тогда почему... Почему ты все время такой отрешенный? Почему? Неужели это бабуля и я... — Рокбелл задыхалась словами, никак не выпуская их из легких. — Нет! — торопливо выкрикнул алхимик. — Нет же! Ты ведь знаешь, что... — Я все время так стараюсь... Так стараюсь, чтобы облегчить тебе ношу, поддержать... Я... Я... Я так хочу попытаться помочь хоть в чем-то! — голос предательски надломился, срываясь на булькающий всхлип. — Почему же даже сейчас ты все время молчишь?! — в отчаянии воскликнула Рокбелл, вскидывая голову, и тут Эдвард впервые понял, что она плачет. — Уинри... — Почему ты молчишь?! Почему, даже когда приезжаешь, отдаляешься от нас? Почему ничего не рассказываешь? Почему?! Ответь, Эдвард! Не молчи! — алхимик смотрел на дрожащий подбородок подруги, большие плачущие глаза, и с леденящим отчаянием понимал, что виной этому он. — Прости, Уинри. Девушка со смутной горечью смотрела на алхимика некоторое время, а потом сжала губы, всхлипнула и, изломав брови, быстро выбежала из комнаты. Иногда простое «прости» бывает больнее страшного «ненавижу».****
Слёзы Уинри виноватым ожогом остались внутри до самого последнего дня, отъезда. Эдвард не знал, как исправить положение, честно пытался, чаще смеясь и уделяя внимание обеим Рокбелл, но все выходило не так, как хотелось бы. Что-то изменилось с того момента. Уинри не упрекала, не обвиняла и даже не вспоминала того, что произошло, и могло показаться, словно ничего и не было. Но это было. С той ночи в лице механика проявилась какая-то взрослая усталость, как бывает у людей, чья душа иссушена постоянной болью и у которых уже не осталось сил на эмоции от нового потрясения. Элрик долго не мог понять, глядя в выцветшие от печали за последние дни глаза, что стало с его вечно взбаломашенным автомехаником, а потом, перехватив искру апатии во взгляде напротив, неожиданно обомлел от простоты ответа. Она смирилась. Она смирилась с тем, что бессильна, она приняла тот факт, что ей не удастся что-либо изменить. И, когда алхимик понял это, был поражен силой подруги. Она стала просто идти дальше, делая то, что может. И в этом бессильном смирении Эдвард с удивлением и страхом обнаруживал... самого себя. Он хотел как-нибудь вернуть Рокбелл её детскую непосредственность и веселость, но, даже когда она смеялась, её глаза не покидала печать закоренелой усталости. Мы изменяемся по одной из двух причин — вдохновение или отчаяние.** Внутри Элрика царило как раз-таки молчаливое отчаяние. Он понимал, что своим поведением мучает не столько себя, сколько остальных, но ничего, кроме как крепче стиснуть зубы и улыбнуться, в голову просто не приходило. А что сказать? Ал, те жертвы были из-за того, что я не дал себя поиметь братцу Энви, которого создал наш отец. Прекрасно. Даже если и сказать так, это будет неправда. Дело было не только в этом, нет. Навалилось все и сразу, сродни бетонной плите придавливая к земле. «Бесполезно об этом думать», — хмуро отмахнулся алхимик от очередных путаных размышлений на тему происходящего. Как ни крути, все всегда заходило в тупик, как ты ни рассматривай ситуацию. Больше всего в сложившемся кавардаке Элрика беспокоило поведение Зависти, в котором нельзя было не то, что разобраться, но даже просто принять. Его поступки были как минимум странными и противоречивыми. И эта непонятность обескураживала, вводила в замешательство. Элрик с почти осязаемой яростью сожалел о тех «чудесных» и столь нелепых спасениях (а это были именно они, алхимик не сомневался), подаренных Энви ему. Безумные предположения вспыхивали одно за другим, а неясность глодала мысли, и всё вместе это до сумасшествия мешало работать, ходить и просто жить. Оно не покидало его ни на секунду. Даже сейчас, идя по улицам Централа, Элрику-старшему не удавалось избавиться от этого. Энви. Гомункул. Философский камень. Убийства. Спасение. Опять убийства. Смерть преступника. Вечный источник энергии. Армия. Могут ли эти события быть как-то связаны между собой? Если да, то как? Неужели… — Эд, ты слушаешь? — голос Альфонса нарушил строй мыслей алхимика. — Да, с чего ты взял, что нет? — негодующе возмутился блондин, якобы обиженно хмурясь. — Да нет, просто показалось, — примирительно мягко ретировался брат. — Так что, к полковнику сейчас? Эдвард разом весь скис быстрее молока. — Может, обойдётся, а? — без особой надежды вопросил он, глядя на Альфонса. Элрик-младший устало вздохнул (как можно было понять по голосу): — Но ведь к нему все равно придется зайти рано или поздно. — Лучше поздно, чем никогда, — буркнул блондин. — Нии-сан! — Ну ладно, ладно, идем к Мустангу! — Эд... Элрик напряженно замер, услышав в тоне брата нотки предупреждения. — Вижу уж... — отозвался он. Лукаво блестя из-под небрежно лежащих волос, на них с опасным весельем смотрели фианитовые камешки глаз. — В конец охамели? — бесстрашно хмыкнул алхимик, едва хмурясь. — В самый разгар дня, в центре… — Я разве мешаю? — с усмешкой поинтересовалась Ласт, вздёргивая стрелы бровей. — Да. — Чем же? — Одним видом. Страсть неясно понимающе прикрыла глаза, хмыкнув, а потом прищурилась, скашивая взгляд на полного мрачной решимости мальчика. — Кажется, у кого-то плохое настроение? — Ответом ей послужили хмурый сдвиг бровей и поджавшиеся губы. — Ну вот, плохое настроение у тебя, а страдают другие… Нехорошо это. Алхимик стиснул зубы на ядовитую небрежность тона гомункула. Что она тут забыла? — Что тебе надо? — процедил Эдвард, рефлекторно и потихоньку потянувшись рукой к протезу. Ласт неспешно поправила выскользнувшую из общей копны шевелюры прядь и лениво произнесла: — Не бойся: сегодня я не собираюсь никого убивать. Я пришла лишь сказать, — кошачий зрачок сузился и мерцнул, — что все ответы в цифре пять. Глаза Элрика удивлённо расширились, а сам его корпус разом напрягся, подавшись вперёд. — Что за цифра пять? — Альфонс, стоявший рядом, наконец подал голос. Страсть прикрыла глаза и сладко-приторно протянула: — Ещё увидимся, — и, элегантно качнув бёдрами, исчезла в толпе. Элрик-младший изумлённо посмотрел на место, где только что мелькала макушка Похоти, словно ожидая её возвращения, но той всё не было и не было. Мальчик с недоумением перевёл взгляд на нервно поджимающего губы брата. — Что она имела в виду? Думаешь, это как-то связано с философским камнем? Блондин нахмурился, глядя вслед растворившейся Ласт. Зачем ей это надо? — Кто знает, Ал… Надо разобраться. — Да. Наверняка это какая-то очередная подсказка для заманивания нас в их ловушку… — Не будем о грустном? — Эдвард по-доброму и детски улыбнулся. Альфонс сразу же просветлел, замечая перемены в настроении брата. — Хорошо. А сейчас к полковнику. — Ну я же сказал: не будем о грустном, Ал…***
Разрушенные стены дырявыми горами остались за спиной, тёмными великанами обступая со спины. Липкий молочный свет луны обволакивал пустоту, словно пропитывая её. Казалось, даже воздух серебрится от её лучей. Выбежав из угла, крыса большим комком пронеслась через комнату, задевая голым хвостом небольшие камешки. Эдвард дёрнулся, услышав тихий цокот коготков животного об пол, но быстро расслабился, уловив злой взгляд глаз-бусинок, блестящих из-под завала руин. Просто крыса. Алхимик выпрямился и торопливо зашагал по коридору. Он и сам себе сейчас напоминал эту крысу, рыщущую и прячущуюся. Стены Пятой лаборатории встретили его холодом и неприязнью, окуная не в самые лучшие воспоминания. — Мы проделали долгий путь… Мы сами с Алом пришли сюда, сами… — Потому что мы так захотели. Блондин постарался отмахнуться от слов Страсти, но её насмешливый грудной голос сам лез в голову из всех щелей памяти. Он и сейчас шёл сюда сам, но что-то подсказывало (а именно не что иное, как рассудок), что вновь по чужой воле, наводке. Как пёс на поводке: его потянешь за цепь — он пойдёт туда, куда нужно. Все ответы в цифре пять. Из всего, что было известно Эдварду и объединяло его (как это ни противно) с гомункулами, с цифрой пять ассоциировалась лишь лаборатория. Ответ… он должен его узнать. Должен, потому что эта игра в прятки от правды явно затянулась. Элрик аккуратно выглянул из-за угла, удостоверившись, что военных нет. Пытаясь унять бешено стучащую в ушах кровь, он старательно прислушивался к звукам вокруг. Тихо. Наверное. Юноша в любом случае двинулся, сдерживая в горле тошнотворный нервный ком. Он бился где-то за трахеей, тянучей пакостью стекая в грудь и мешая дышать. Алхимик настойчиво сглатывал его, но он упорно возвращался, словно назло. В конце концов, окончательно рассердившись на себя, мальчик закрыл глаза и шумно и глубоко задышал, успокаиваясь. Раз… Два… Три… Через пятнадцать подобных вздохов он поднял веки и с холодной радостью ощутил пустоту и спокойствие внутри. Блондин замедлил шаг и неторопливо вошёл в тот самый зал, где он едва не создал философский камень, отмечая, что в нём почти ничего не изменилось, кроме залатанных дыр в стене и исчезнувшей красной воды. Похоже, военные и не собирались уничтожать здесь что-либо. Теперь здесь не было багрового свечения — унылый блёклый жёлто-зеленоватый свет от ламп разливался по помещению. Пустые стеклянные бутыли выглядели словно одинокими и покинутыми: увидев их один раз с живительной красной водой, смотреть теперь на них казалось убогим. Было до леденящего ужаса тихо, словно всё разом вымерло. Алхимик пытливым взглядом оглядывался вокруг, отыскивая какие-либо зацепки. Неужели ошибся? Он задумчиво провёл пальцами по стене, наполовину занятой пустым «аквариумом» для сырья под философский камень, прошёлся вдоль, поперёк — пусто. Эдвард удручённо качнул головой, чувствуя себя последним дураком. Кинуться в омут, как мальчишка, не задумываясь ни о чём… Алхимик ощутил непонятную злость внутри, как будто его обманули, и сжал руки в кулаки. Он раздражённо фыркнул, выходя из лаборатории, дав себе обещание, что больше ни разу не пойдёт ни у кого на поводу. Точнее, ни за кем на поводке. Блондин кинул последний взгляд на вход в зал, словно надеясь, что оттуда сейчас кто-то всё же появится, но там было пусто. Он мрачно дёрнул углом губ, только сейчас осознав всю бестолковость идеи: здесь ведь его могла ждать засада, его могли просто убить. Но Элрик непонятно почему доверился Ласт, решив, что найдёт здесь именно то, что искал. «Видимо, это просто от отчаяния». Когда алхимик дошёл до зала, в котором сражался с братьями-доспехами, его настрой и решительность укатились куда-то вниз, съезжая в минус бесконечность, сколько он ни пытался уверить себя, что это даже наоборот хорошо, что ему здесь никто не попался. Он напоследок обернулся, не без недовольства обводя глухие стены взглядом, а потом двинулся к выходу. Двинулся и застыл. В дверях, обтекаемая лунным светом, высилась худощавая фигура. Лица и одежды видно не было, но Эдвард без колебания выдохнул: — Зависть… Гомункул качнул головой — волосы за спиной двинулись вбок — и скрестил руки на груди. — Ну и что ты здесь делаешь, чиби-са-ан? — ядовито растягивая гласные, пропел юноша. — Не спится? Эдвард сглотнул неожиданно подскочивший тугой ком и прочистил горло. — Как и тебе, видимо, — как можно более чётко произнёс он, но вышло всё равно достаточно глухо. — Гомункулам не нужен сон, — презрительно бросил Зависть. — Мы не нуждаемся в отдыхе, сне и пище. Забыл? — неожиданно зло осведомился он, вспыхивая глазами. — Вы нас такими создали. Вы должны помнить это о тех, кого обрекли на смерть. — Вы живы, — севшим голосом ответил Элрик, глядя исподлобья. — Ты считаешь это жизнью? — надменно фыркнул Энви, сощурившись. — Что ж ты тогда трансмутацию матери не оставил, чтобы она жила? Элрик бешено дёрнул головой, словно от пощёчины, скорбно поджимая губы. — Я повторюсь: что ты здесь забыл? — ледяным тоном поинтересовался гомункул, и Эдвард устало поднял голову, глядя на спадающие пряди фигуры перед ним. — Поговорить. Брови Зависти в удивлении взметнулись вверх, а зрачки недоверчиво сузились. — Поговорить? — Да. Энви медленно моргнул, осознавая сказанное, и скривил рот в разочарованном оскале. — Ты совсем дурак? Поговорить? Со мной? Я могу тебя легко убить, малявка, — на последнем слове он сделал сильное ударение, словно указывая алхимику его истинное положение во всём происходящем. Элрик медленно и бессильно покачал головой в отрицание. — Не можешь, — негромко произнёс он, но осколки звуков острыми крошками впились в уши. Энви с удивлением склонил голову, поднимая брови и глядя с насмешливым любопытством. — С чего это вдруг? — кажется, ситуация веселила его. — Если бы хотел, уже бы убил, — на этих словах гомункул с издёвкой хмыкнул, — и я хочу знать, почему ты этого не сделал. Гомункул прыснул себе под нос, а потом, посмотрев в непреклонно горящие, как у василиска, янтарные глаза, и вовсе расхохотался. Его смех горячими волнами отскакивал от стен, обжигая слух и плавя тишину ночи. — Мозгов у тебя, коротышка, так и не прибавилось, — Зависть с ехидными смешинками во взгляде посмотрел на блондина, молча ожидавшего ответ. — Хорошо. Что ты хочешь узнать? Эдвард тут же вцепился в хвост случая, не собираясь упускать его. — Почему ты не оставил тех военных в кабинете? Почему ты спасаешь меня от Шрама и не даёшь сесть в обречённый поезд? Почему не убиваешь, когда есть возможность? Почему ты так ведёшь себя? Почему? — алхимик захлёбывался буквами, вылавливая их из обожжённых неожиданной горечью лёгких. — Ответь! Зависть явно не ожидал, что алхимик и в самом деле станет его спрашивать. Он что, действительно пришёл просто поговорить? Энви удивлённо — и несколько растерянно — хлопнул глазами, но в следующий миг его лицо вновь осчастливил привычный едкий оскал. — Много хочешь — мало получишь. Что же я получу в ответ? — блондин изумлённо нахмурился. — Что же ты, фасолина, забыл про свой дорогой равноценный обмен? Ай-яй-яй! — театрально разочарованно зацыкал юноша. — Ну, так и быть. Я предложу тебе свои условия. Мы сразимся, и если ты выиграешь (то есть пронзишь мне грудь), то я отвечу. — А если нет? — вопросил алхимик, уже представляя ответ. — А если нет, то я убью тебя, — довольно заключил гомункул, весело ухмыляясь. — Ну так что, чиби-сан, согласен? — Он откажется. — Идёт. Энви с недоверием прищурился, словно отмеряя идиотизм Эдварда, а потом расплылся в хищной ухмылке. — Отлично, — по его волосам пробежал красный разряд, а ногти на руках удлинились, превращаясь в когти. — Готовься к смерти! Гомункул в два прыжка очутился возле алхимика, но тот резко нагнулся, и рука Зависти пронеслась над головой мальчика. Раздался хлопок и тихий звон — сталь брони превратилась в клинок, быстро выброшенный вверх, в левую грудину противника. — Обойдёшься! — с ехидным смешком крикнул Энви, перехватывая руку Элрика когтями и откидывая его от себя. — Что, лёгкой победы захотелось? — блондин поднял на него взгляд, и юноша замер от грузных серьёзности и решительности, с которыми алхимик смотрел. Тяжёлый взгляд исподлобья напомнил Энви про войну в Ишваре и тех матерей, что с поразительным упрямством и отчаянием защищали своих детей от солдат, пытаясь спасти. Они смотрели на них точно так же: затравленно, устало, но с огнём нерушимой силы воли и готовностью сражаться до конца. Энви зло поджал губы, на переносице появились морщины ярости и межбровные гневные складки. — Не смей так смотреть, недоумок! — рявкнул он, срываясь с места. Эдвард уклонился в сторону — отточенные когти зацепили косу — и с размаху ударил Зависть в грудь, пробивая выставленную для защиты руку гомункула. Металл с тошнотворным хрустом прошёл сквозь кость и вылетел с обратной стороны предплечья, едва задевая кофту противника остриём. Энви яростно взвыл, и из его глаз буквально брызнула ненависть. Элрик мгновенно вытащил клинок — рука с позорным треском регенерировалась — и побежал в сторону. Зависть быстро и хищно, подобно змее, скользил за ним, и злое шипение время от времени вырывалось у него изо рта сквозь плотно стиснутые зубы. Алхимик неожиданно остановился и резко сделал подсечку прямо под носом у гомункула. Тот упал, но мгновенно откатился, глядя на Элрика взглядом «совсем охамел?». Неужели он настолько хочет узнать ответы? Нет. Он хочет жить. Непонятная ярость затопила всё существо, задымляя взгляд. Зависть зарычал и кинулся на блондина, настолько спокойного и уравновешенного, что казалось, будто его вырубили изо льда как скульптуру. — Не изображай… из себя… мальчишка! — зло выплевывал слова гомункул, делая один выпад за другим, но блондин успевал их избежать, чем бесил Зависть ещё больше. Неожиданно Эдвард наткнулся спиной на колонну, и Зависть с громогласным и счастливым: — Сдохни! — рассёк ему плечо, постепенно углубляя когти дальше, раздирая кожу с мышцами. Резкая боль в ключице остановила руку, отбрасывая назад. Что за?.. Острое копьё вылетело из колонны, прошибая плечо Энви, и гомункул яростно зашипел, кромсая камень, торчащий из тела. — Гадёныш! Алхимик держался за раненую руку, через механические пальцы сочилась струйками кровь, окрашивая сталь и одежду в красный. Он хлопнул ладонями, и из колонны вылетело ещё одно копьё, следом за ним — другое. Зависть зло чертыхался, уклонялся, а потом резко схватил очередное копьё и с силой приложил его тупым концом о шею Элрика сбоку, опрокидывая того на пол. Боль вспышкой прокатилась по телу, а сознание разбилось на множество кусочков, как упавшая ваза. Алхимик попытался вскочить, но тело словно стало весить в несколько раз больше, и ему удалось лишь повернуть голову и глядеть на угрожающе приближающегося гомункула, стискивающего копьё до побеления костяшек. В его глазах острыми иглами чернели сузившиеся зрачки, а лиловая радужка налилась ярко-фиалковыми искрами, рассыпавшимися по глазу, как бисер по столу. Он в ярости. Эдвард устало прикрыл глаза. Проиграл. «Ну и ладно», — апатично пронеслось в голове. Алхимик был измотан, и, казалось, сама смерть уже не пугала его. Ему стало всё равно. Надоело. Разве это жизнь? Не знаю. Удар копья был вполне предсказуем, и Элрик даже не сморщился, представив, как остриё проходит через грудь, ломая рёбра. Стало без разницы. А как же Ал? Простит. А ты простишь? Нет. Эдвард вновь приоткрыл глаза, ожидая увидеть перед собой гневные раскосые фианиты, но перед взором было лишь копьё, валяющееся рядом. Элрик непонимающе приподнял голову — пусто. Гомункул тёмной фигурой высился над ним, как гора. — Почему… — захрипел алхимик, поворачиваясь. — Почему ты опять… не даёшь мне умереть… — Элрик опёрся на стальную руку и смог сесть. Он поднял голову и с вызовом взглянул на Зависть, молча смотрящего на его попытки встать. — Почему?! Энви холодно посмотрел на него и процедил: — Не твоё дело, — и развернулся, уходя. — Убирайся. — НЕТ! — неожиданно рявкнул алхимик, сорвавшись. Гомункул дёрнулся от внезапного крика и медленно обернулся. Невообразимое бешенство сочилось из блестящих золотых глаз напротив, перемешиваясь с комками обиды и боли. — Почему ты всё время меня щадишь? Почему не стал убивать сейчас? Почему? Почему?! И не смей говорить, что я ценная жертва! — яростно рычал блондин, становясь похожим на льва. Казалось, что ещё чуть-чуть, и волосы на его голове вздыбятся, как на холке, а из пальцев вырастут когти, взрывающие землю. Губы алхимика разъехались в стороны в оскале, и белые зубы жемчужными остриями сверкали в свете луны. — Отвечай! Зависть смотрел на Элрика и молчал. В его глазах металось много эмоций, и, похоже, гомункул не знал, за какую из них уцепиться. Эдвард расценил это по-своему. — Молчишь… Опять. Что, сказать нечего? — с презрительной издёвкой бросил он и понял, что сказал, только после того, как зрачки в глазах Зависти резко уменьшились в приступе ярости. Гомункул быстро подлетел к алхимику и с силой рванул его за косу сзади, запрокидывая голову. — Заткнись, малявка, — прошипел он точно в лицо блондину, скалясь. — Жить надоело? Элрик разлепил зажмуренные от боли глаза и с решительностью произнёс: — Так убей меня. — Энви ещё сильнее свёл брови на переносице. — Давай же. Убей. Холод голоса мелкими пулями вонзался внутрь, зля ещё больше, и Зависть в бешенстве стискивал зубы всё сильнее, до боли в скулах. Фиалковые глаза метали молнии — кофейные источали усталую непоколебимость. — Не собираюсь мараться. Энви ещё раз с силой рванул волосы алхимика, сдирая заколку с косы, и пошел прочь. Глаза Эдварда резануло болью, и ему показалось, что из них посыпались искры. Неожиданно в груди ухнуло и словно что-то порвалось. Показалось, что душа с треском рассыпается. Взор поплыл, грудь наполнилась жгучей болью, а во рту появилась горечь. Алхимик подумал, что Зависть всё же пронзил его копьём, и оно прошло через лёгкие, но потом понял, что произошло. Стальное сердце сломалось, проржавев. Эдвард резко вскинул голову, глядя в спину уходящего гомункула, и со злым отчаянием выпихнул звуки из саднившего горла: — Сбегаешь, значит? Зависть дернулся и с бешенством прошипел: — Не собираюсь. Я же не ты, — с презрением выплюнул он. — Тогда остановись и объясни, что происходит! — рявкнул алхимик. — Объясни, наконец, и покончим с этим! — гомункул ненавистно скрежетнул зубами и собирался как следует приложить блондина об пол, но застыл на полпути, глядя на алхимика. Слёзы — кровотечение души: спотыкаешься и падаешь в коридоре — идёт кровь из носа, спотыкаешься и падаешь в жизни — льются слёзы.** Когда-то Эдварду доводилось это слышать от женщины-лекаря, чья мудрость могла измеряться количеством седых волос на её почти полностью пепельной голове, несмотря на неподходящий им возраст. Она умела лечить раны как на теле, накладывая тугие повязки бинтов, так и в душе, сшивая их края добротой и любовью. Однако когда у кого-либо было горе, она лишь бессильно качала головой и с печальной твердостью произносила: «Даже Боги не способны вылечить души. Человек сам должен справиться с горем. Я лишь пытаюсь облегчить им эту работу». Эдвард не понимал этого, глядя в хрустально-прозрачные от увиденного глаза напротив, но не сомневался, что это действительно так. Серебряные нити сменили пламенно-рыжие локоны, когда женщине еще не было и сорока, оставив вечное напоминание о страждущем прошлом, известном только ей одной и причинявшем боль (мальчик был уверен) и по сей день. Почему-то алхимик чувствовал, что его волосы седина приморозит тоже совсем скоро, а глаза поблёкнут от тяжёлого остатка пережитого. « — Слезы помогают опустошить душу, забирая боль. Но от них душа истощается. А глаза — её зеркало. Поэтому и блёкнут с годами. Чем больше печали они видели, тем бледнее цвет. — Выходит, равноценный обмен есть даже здесь. — Выходит, так». — Почему... — со злостью, постепенно перерастающей в бессилие, глухо шептал алхимик. — Скажи мне: почему всё именно так?! Почему, объясни мне?! Почему?! Почему? Почему?.. — Элрик разбито опустил голову и стиснул зубы, зажмурившись. Кончик носа щекотали горячие солёные капли, спадая на руки и каменный пол, сжигая холод. Было плохо до дурноты, до тугой тошноты, кольцами спазма стискивающей горло, до лёгких, разрывающихся от дерущей боли, до огня, разъедающего в глазах сетчатку, до взора, быстро слепнущего и плывущего. Зависть оторопело смотрел на сгорбившегося Эдварда и мелкие капли, постепенно слетающие с его лица. Едва ли можно ошибиться, если сказать, что Энви был потерян и не знал, как отреагировать на происходящее. Язвительная колкость так и вертелась на кончике языка, но не срывалась, притупляемая общим состоянием подвешенности. Что-то мешало ударить алхимика или издевательски рассмеяться в глумлении. Что-то, чему гомункул не мог дать объяснение. Попытка разобраться в происходящем успехом не увенчалась, разоружив Зависть окончательно и введя сознание в абсолютное смятение. — Не знаю… — тихо выдавил он и испугался, растерянно бегая глазами, периодически останавливаясь на блондине, коса которого распустилась и половина волос упала с плеч на грудь, свисая пшеничными стеблями. Элрик приподнял голову, глядя на гомункула, незаметно даже для самого себя затравленно пятившегося назад. Льняные пряди мешали смотреть, свисая перед глазами, но алхимик отчётливо видел мечущийся страх в движениях Зависти. Он боялся. Он действительно боялся. Боялся сам себя. Эдвард разлепил пересохшие губы, чтобы ответить, но неожиданно резкий грохот заставил дёрнуться и завращать глазами, отыскивая источник шума. Полчище солдат вбежало в зал, распугивая своим топотом всех крыс и болезненную тишину. Увидев алхимика, они замерли, и один из них крикнул: — Господин Альфонс, мы нашли его! Раздался дребезг доспехов, и буквально через пару мгновений в помещение вбежал Элрик-младший. Алые огни нашли нездорово раздражённые глаза брата и удивлённо замерли на месте. — Разойтись по периметру, обыскать всё вокруг. — Эдвард лишь едва дёрнул ресницами, уловив знакомый приказной тон Мустанга: на проявление каких-либо чувств не осталось сил, было до абсурда всё равно и до боязни безразлично. — Стальной… — Нии-сан! — Альфонс перебил Огненного алхимика, бросившись к брату. — Нии-сан, как ты?! Нии-сан... — мальчик-доспех замер, увидев валяющиеся возле Эдварда нити светлых волос и подавленно устремлённый взгляд брата. — Нии-сан… Что случилось? Эдвард отвернулся, посмотрел на место, где только что был Зависть, и отрешённо опустил голову, закрывая глаза. Я едва не обрёк его на вечную жизнь в доспехах. — Ал… — Да, нии-сан? — Прости меня. — За что? — За всё. Просто прости меня. Просто прости. Пожалуйста...***
Больница как всегда встретила Эдварда с распростёртыми объятиями бинтов и учтивой вежливостью, пропахшей насквозь лекарствами. Элрику начинало казаться, что его скоро начнут здесь узнавать: настолько часто ему доводилось здесь очутиться. Рану на плече ему быстро и эффектно (именно эффектно, т.к. сделано это было в считанные мгновения, не напрягаясь) перевязали, и врач, поставив алхимику диагноз «нервное истощение», с чистой совестью ушёл дальше работать, приказав запереть (как выражался сам Элрик) пациента в больнице на полторы недели для восстановления сил. Четыре раза в день к Эдварду приходили медсёстры, давали выпить некоторые таблетки (которые, как уверял доктор, должны были наладить эмоциональное состояние мальчика), приносили еду и скрывались. Около палаты или в ней постоянно находился Альфонс. Оказалось, что младший заметил, как Элрик исчез из комнаты тогда, и, вспомнив слова Ласт о слове пять, пришёл к выводу, что единственное из ему известного связанное с этой цифрой — лаборатория. Залетев в кабинет к полковнику (который сидел допоздна с бумагами, мальчик не сомневался и, как оказалось, был прав), и объяснил ситуацию. Забрав с собой n-нное количество солдат, они быстро добрались до лаборатории и, сказав, что это «указ свыше», прошли внутрь, в основном пользуясь известностью и статусом полковника. Узнав о том, что произошло, Альфонс в ужасе осел на пол. А именно, Элрик рассказал ему, что пытался выведать у гомункула, почему он не позволил им сесть в тот злополучный поезд и почему дал выжить на перроне (алхимик всё же решил поделиться с братом этой загадкой). Эдвард даже сказал Альфонсу о том, что у их отца уже был сын, а Энви — его трансмутация. После этих слов Элрик-младший застыл как изваяние, не проронив и слова, и так же молча вышел из палаты, вернувшись лишь под вечер. Он с немым вопросом посмотрел на брата, а тот вымученно улыбнулся, поняв мысли младшего. — Я не хотел обременять тебя лишними проблемами. Фальшь разъедала изнутри все предыдущие дни, но теперь, как вампир пугается солнца, сбежала от искренности чувств и любви брата. Эдварду стало легче, и Альфонс, словно почувствовав это, воспрянул духом и сам. Братская связь, она такая. Вот только алхимик не был уверен, как долго продержится это веселье в нём: факты оставались фактами, и сбежать от них не получится. А факты были не самыми приятными или ободряющими: как раз-таки наоборот, их мрачность так и сочилась из-под слоёв дней, постепенно покрывающих произошедшие события. И хоть Эдвард и старался отвлечься от всего подобного негатива (и насколько помогали таблетки злыдни-врача), мысли всё равно против воли возвращались к тому тёмному залу с затёртыми полами, полуразрушенными колоннами и к пятившемуся гомункулу. Воспоминание о собственном поведении загоняло в лицо алхимика краску тихой злости: лента неловкости тут же перетягивала лёгкие, заставляя отчаянно хватать ртом иссушенный воздух, проталкивать его в грудь и наслаждаться каждый вдохом. События тугими кольцами удава обвились вокруг сознания и медленно, но верно перетягивали доступ к обычным мыслям, неспешно высасывая жизненные соки. Альфонс же старался всеми силами отвлечь брата от подобного уныния, спрашивая и то, и сё, словно пытаясь восполнить все те дни недомолвок между ними, желая наговориться. Как путник, изголодавшийся по воде, глотает спасительную влагу, захлёбываясь от счастья, так же мальчик жадно припал к общению с братом, не нарадуясь на его вид, который день ото дня становился всё лучше и лучше. Под конец выписки алхимик просветлел полностью лицом, словно сбросил с себя всю ту тяжесть бремени, что громадным валуном тянулась за спиной, и, поблагодарив врача, с самым рассчастливым видом покинул стены больницы. Он был бодр и полон сил — складывалось впечатление, словно и не было вовсе никаких сражений, смертей и разочарований. Зависть исчез и даже не пытался появляться, что не могло не радовать, хоть алхимику и хотелось узнать истинные мотивы его поведения. Однако то растерянное и боязное «не знаю» навело Элрика на мысль, что Энви и сам не до конца понимает его. — …а потом он сказал, чтобы я передал, чтобы ты поправлялся и не смел залёживаться дольше положенного, — нравоучительно закончил Альфонс повесть о «заботливом Мустанге и его “добродетели”», идя рядом с Эдвардом, раздражённо подёргивающим бровью, и весело глядя в его постную физиономию. — Почему он не может хоть раз дать мне выходной сам, а не когда я его чуть ли не выгрызаю зубами? — деревянно проскрипел он, кривя рот в недовольную полоску. — Потому что ты на службе в армии? — резонно заметил младший, давя смешок при фырканьи Эдварда. — Нет, потому что он бесчеловечная скотина, не имеющая сердца! Альфонс рассмеялся, а Эдвард, хотевший уже наброситься на мальчика с бурей возмущения по типу «это не смешно», зашёлся в хохоте тоже, не удержавшись. — Но я ведь серьёзно… — жалкая попытка вернуть суровость словам была беспощадно задавлена очередным взрывом смеха. Улыбка — лучшее лекарство. Просто улыбнись — и ты почувствуешь, как становится легче.****
Вечер холодными волнами накатывал на город, постепенно пожирая свет и унося с собой солнце. Его бордовые полосы пластами латали небо, словно разноцветная черепица — крышу, а тепло лучей угасало так же быстро, как и негромкий уличный шум перерастал в шёпот, уступая место скорой ночной тишине и спокойствию. Алхимик устало зевнул и потянулся, разминая затёкшие от сидения мышцы. Похоже, они были рады посещению библиотеки не больше самого Эдварда, лениво листавшего книгу за книгой и уже отчаявшегося найти что-либо путное из прочтённого. В такие минуты ему как нельзя сильно хотелось что-нибудь разломать, чтобы выпустить пар, потому что вопль «Я всё это знаю!!!» постоянно вертелся и в голове, и на языке. Зато прилежности Альфонса можно было только позавидовать: он терпеливо просматривал страничку за страничкой, хотя перебрал книг гораздо больше, чем сам Стальной, читая ещё и по ночам из-за ненадобности отдыха и сна. Элрик-старший скосил взгляд в сторону доспехов, уверенно шагающих по тротуару и смотрящих вперёд — мальчик был сосредоточен и явно анализировал полученную сегодня информацию, размышляя над различными вариантами трансмутации. Эдвард тихо вздохнул, закидывая руки за голову. Первый день (и то, неполный) как выписался из больницы, а уже вымотался. Для начала его изрядно подкосил визит к полковнику, желавшему видеть несносного выздоровевшего подчинённого, из колеи выбила получасовая лекция на тему «как можно быть таким безответственным», «это в последний раз я так делаю» и «побольше уважения к начальству». И если Альфонс всё это время смирно стоял, не пытаясь ни влезть в разговор, ни отпустить какую-либо колкость, то Эдвард только если не плевался ядом в «заботливого» Мустанга, первой фразой при встрече которого было: «А, стальной халтурщик?». А в конце окончательно добила библиотека с её замогильным молчанием и нелюдимыми посетителями. Блондин ещё раз потянулся и обернулся, услышав сзади детские восклики: после тишины сред стопок толмудов они казались для алхимика непозволительно громкими. Он удивлённо склонил голову набок, когда никого не обнаружил. Показалось? В ухо шумно выдохнули, и в это же мгновение позвонок в шее словно треснул от пришедшегося на него удара. Перед глазами полыхнуло белым, и Эдвард на мгновение испугался, что ослеп, но быстро понял, что это от попадания по нервному узлу. «Зависть». Элрик хотел крикнуть Алу, но рот зажали большой потной ладонью, мешая дышать даже носом, и его куда-то поволокли. Всё произошло за пару мгновений, и Эдвард с изумлением понял, что ему всё ещё проблематично шевелиться, даже когда его припёрли к стене и стали обшаривать. «Ищет философский камень? Хочет забрать часы?» — мальчик как сквозь пелену наблюдал за мутным и расплывчатым образом перед собой, но не мог оказать сопротивления. Чёрные глаза блеснули жадным блеском, и Эдвард неожиданно понял, что это не тот, о ком он думал. Внутри забурлила ярость, и алхимик не глядя зарядил стальным кулаком, как он целился, в челюсть противнику. Грузный хруст прорвал тишину, и блондин с почти осязаемым удовлетворением понял, что попал, и нанёс ещё один удар, на этот раз в рёбра. Напавший согнулся (видимо, не ожидал подобного сопротивления) и осел на асфальт. Эдвард как следует замахнулся ногой и с разворота направил точный удар в скулу противника. Резкая боль в плече вывела из слепого равновесия, и старший Элрик повалился на землю, хорошенько ударяясь о шершавую дорогу. Он вскинул взгляд в попытке сфокусироваться, но ничего не получилось, и лишь выступили общие черты, из которых стало понятно, что нападавших — двое. Ни один из них не выглядел знакомым. «Что им надо? — в руке напавшего оказалась увесистая палка — Эдвард взбешённо осознал, что это всего-навсего мелкие жалкие воры. Он разозлился на самого себя, что посмел пропустить удары, но его пнули в челюсть (опять придётся идти в больницу), и он ударился затылком о стену. Карманы продолжали обшариваться. — Где же… ты?» Алхимик приоткрыл рот, и сдавленный хрип: — Эн…ви, — вместо заветного «Ал» вылетел из повреждённых связок. На секунду Эдвард остолбенел, и даже сам мир, казалось, перестал двигаться. Почему сорвалось именно это? Блондин широко распахнул глаза, не моргая и поражаясь своим собственным словам. Что это только что было? — Пуст, — разочарованно-зло приползло снизу, и холодное остриё сильно, но неумело надавило на кожу шеи. «Нож», — догадался алхимик, чувствуя тонкую грань металла. — Заканчивай с ним, — быстро бросили в ответ сверху. Алхимик дёрнулся — кончик ножа оставил багровый порез, на который тут же сильнее надавили, планируя распороть шею. Конец? Эдвард неожиданно чётко осознал, что не хочет так умирать, что не успел ещё найти способ вернуть брату тело, что не отыскал философский камень, что ещё есть, за что бороться. В голове быстро выстроилась лестница воспоминаний: детство, уход отца, алхимия, смерть родителей Уинри, смерть мамы, обучение Идзуми, трансмутация, боль, реабилитация, экзамен, смерть Нины, а дальше всё сливалось в один общий поток странствий и служения армии, объединённый одной общей вещью — болью. Эдвард почувствовал сильное жжение под рёбрами, как от удара: накопленный отрицательный опыт прожигал его, вновь пробудившись после больницы. В голове стало пусто-пусто, и только один маленький клубок засел внутри, пульсируя болью и волнами врезаясь в черепную коробку. Смерть — это не самое худшее, что может произойти с человеком.** Холод ножа, колыхая пустой рассудок, напомнил о недавней схватке со Шрамом и её последствиях. Тогда Эдвард думал, что его спас Альфонс, но позже стало известно, что на самом деле он обязан этим Энви. Элрику показалось, что с тех событий прошло не меньше месяца, а года два как минимум. Так близко, но так далеко. «Вот бы увидеть его ещё раз…» Алхимик кисло улыбнулся собственным мыслям. Думать перед смертью о враге, постоянно мечтавшем тебя убить, — что может быть глупее? Резкий грохот выбил из колеи, но не вернул к жизни. Элрик-старший всё так же равнодушно наблюдал сквозь туманную пелену на происходящее, скорее чувствуя, чем видя, как нападавшие быстро падают, роняя оружие и сгибаясь пополам. «Энви?» Большая тень чёрным крылом скрыла свет фонаря, мерцая на вершине красными огнями. «Нет… Не он». — Эд, как ты?! — Альфонс вихрем кинулся к брату. Тот пару раз моргнул и оглядел место вокруг — согнувшиеся преступники были заточены в клетки, трансмутированные из кирпича дороги и стен. — Всё в порядке, Ал, голова только болит. Мальчик недоумённо посмотрел на брата, узнавая знакомые нотки отчуждённости в голосе. — Эд… Ты чего? — блондин промолчал, словно не услышав. — Почему ты не применил алхимию против них? Тебя могли убить! Эдвард озадаченно моргнул и посмотрел на Альфонса, только сейчас осознав, что действительно мог использовать алхимию. Но он не стал — он ждал чего-то… или кого-то. — Не знаю, Ал. Прости. Эдвард ободряюще улыбнулся, демонстрируя извиняющееся выражение лица, как у нашкодившего кота, тем временем упорно доказывая себе, что вещь, которую сейчас он осознал, хорошая и радует его. Однако старая приятельница печаль всё отчётливее проступала внутри, не давая обмануть себя. «Он больше не придёт», — билось отчаянно в голове.