Decadent

Выбор. Человек так устроен, что всю жизнь мы вынуждены выбирать. Каждое мгновение. Сердце разрывалось и плакало, его тянуло вниз. Рассудок, здравый смысл настойчиво требовали сменить курс и последовать за капитаном. И я дернул штурвал на себя. — Ноябрь-Чарли Два-Один, озвучьте курс. Я за Вами, сэр... — Это ты мне назови наш новый курс, сержант. — Мельбурн, возможно? — Исключено. Удар нанесен по всем крупным базам. — капитан помолчал, размышляя о других вариантах. — Знаешь о Таунсвилле? — Военная база... Хм-м-м, думаете, они устояли? — набор высоты закончен. Я испытал ни с чем не сравнимое облегчение, когда увидел рядом «Супер-Хорнет». — Надеюсь, что их не бомбили. Мелковата цель. Шанс есть. Как считаешь? — Тут эффект от ядерных ударов здорово пошатнул материк. Но куда еще деваться? Я отключусь прямо за штурвалом скоро. Пора садиться, сэр. — Тогда курс на базу в Таунсвилле. Самолеты взяли направление, а я вдруг представил себе, как выглядели эти взрывы из космоса. Красивые, яркие вспышки, которые на первый взгляд даже вроде не повлияли на общий облик планеты, но если внимательно приглядеться... Для абсолютного большинства ядерный взрыв — это такой большой и страшный гриб. Но взрыв начинается с шара. Этот огромный шар вспыхивает, затем касается земли, и тут происходит самое ужасное. Ударная волна отделяется, несется со сверхзвуковой скоростью и поражает силой. Пока ударная волна расползается, чтобы вновь вернуться к эпицентру, по пути разрушив то, что устояло в первый раз, шар прилипает к поверхности и образует полусферу, которая поднимается вверх сама и увлекает за собой огромное количество грунта, образуя колоссальных размеров воронку. Вот и получается всем известный гриб. Но он появляется тогда, когда на расстоянии трех миль от эпицентра уже не остается ничего и никого. Чуть дальше, в пяти милях, все объято пожарами, разрушено, ни одного уцелевшего стекла в окнах, а в радиусе семи миль все живое выкосит радиация и лучевая болезнь в течении недели. Хоть беги, хоть стой на месте. И это эффект от взрыва одной мегатонны. В Мельбурне и Сиднее радиус поражения никак не меньше двадцати миль. — Как Вам удается, капитан? Я устал. Смертельно устал. Хочется лечь, свернуться клубком и не слышать, не видеть, не чувствовать. — Что удается? — Жить. После всего, что было. Мы ведь знаем, что глупо надеяться. Я надеялся до последнего, но мы оба знаем: никто не выжил. Мы никогда не станем прежними. Родных и друзей не вернешь. Привычный уклад жизни не вернешь. Банально функционировать, обладая теми знаниями, которые есть у нас... невыносимо! Там не осталось ничего. И мы это уже никогда не восстановим. Ужасное слово «никогда», — если бы я не был тем, кем являюсь, если бы не был военным, не обладал специальными знаниями, мне было бы легче. Но я пилот ВВС своей страны, девяносто из ста, что страны, которой больше нет и не будет. — И все потеряло смысл. — Да, потеряло смысл, — спокойно согласился Сато. — И невозможно ничего вернуть или исправить. Переиграть. Это уже случилось. Как бы больно от этого не было. Но раз мы живы, значит, надо двигаться дальше. А смысл найдется. Умереть всегда успеется. — А я думал, Вам полагается делать харакири в таких случаях. — Какие-то темные у тебя представления, сержант. Впрочем, возможно придется, — капитан замолчал. Я уже отчаялся дождаться дальнейших объяснений и уже готов был погрязнуть в жалости к себе, когда он вновь заговорил. — Сейчас, например, я хочу довести тебя до базы, помочь найти своих. Заодно попробовать разобраться в происходящем. Сдается мне, что мое самоубийство ни к чему хорошему не приведет, — Сато вздохнул. Я прям всей кожей ощущаю, насколько ему неприятно это все говорить, но он говорит! И я ему безмерно благодарен. — Я хочу убедиться в том, что уже ничего не могу сделать полезного как воин. Вот тогда... Вот тогда можешь меня обезглавить. Он как-то ненатурально рассмеялся. И резко оборвал смех, будто испугавшись его звучания. — А почему именно я? Хотя там ведь и выживших-то больше не было... — я решился нарушить затянувшееся молчание. — И поэтому тоже. Но главным образом потому что ты... младше по званию. Не знаю. Наверное, сработала привычка заботиться и решать за тех, кто может относится к рангу «подчиненный». Ты подчинился. А я приучен реагировать определенным образом на такое поведение. Мы заложники вбитых в нас программ, мы приучены действовать так, а не иначе. Шаблонно. Не знаю, как у вас, австралийцев, но мы в Японии приучены нести ответственность, и нам спокойнее, когда ты за что-то отвечаешь. Или кого-то. Так что вот. Все просто. Ты подчиняешься — я командую. Ты зависишь от меня, даже если эта зависимость иллюзорна. Я несу ответственность за твою жизнь и здоровье. Мне комфортно, тебе вроде тоже неплохо. Ответ устроил? — Более чем. Знаете, а Вы очень верно все расписали. Будто готовились заранее! — Не готовился, но себе-то я тоже должен был как-то все объяснить! Вот и получилось, будто я речь заранее набросал в тезисах... Пора искать аэродром. Мы подлетаем к Таунсвиллю, сержант. — Вас понял, сэр. Он обо мне заботится. Его новый смысл. Тогда, судя по аналогии, мне нужно завести собаку! Ха! Я типа как питомец капитана Сато. Впрочем, все это в рамках привычного мне уклада. Структура армии такова же. По сути я другого образа жизни и не знаю! Других социальных взаимоотношений кроме «командир-подчиненный», если угодно. Я нуждаюсь в лидере, на которого можно переложить принятие решений и ответственность за них. Приказы не обсуждаются. И это... большое облегчение для меня. Надо хоть самому себе признаться в этом! — Спасибо, сэр. Капитан не стал уточнять, за что «спасибо»: и так все понятно. Пора на посадку. Мы начали сброс высоты и скорости. Начавшаяся было истерия схлынула, даже где-то в глубине души всколыхнулась надежда, что все самое ужасное уже позади.