Decadent

Меня разбудил сигнал к подъему. Голова чугунная. Даже сложно сказать, пошел ли на пользу сон. За прошедшие три часа ситуация одновременно и усложнилась, и упростилась. Проще стало, потому что теперь понятно, что больше атак извне не будет. Усложнилась, потому что теперь разруха пошла изнутри. Не хватает врачей, медикаментов, не хватает банально места, чтобы разместить всех. А людям больно, людям страшно. И они все пребывают в город нескончаемым потоком. В переполненных больницах и спешно развернутых пунктах оказания помощи люди умирают, а их некогда и некуда хоронить. И огромные братские могилы разверзли свои пасти. В воздухе стоит тяжелый запах от работающих на пределе мощности печей крематория. Колонны вооруженной охраны для сопровождения напуганных, сбившихся в дрожащую кучу людей покидают город. — Берите только самое необходимое, — призывают полицейские и военные по громкоговорителям, объезжая улицы города, помогая людям добраться до пунктов эвакуации. На въезде в Таунсвилл пришлось развернуть заграждение. Контрольно-пропускной пункт за эти пять часов, что был здесь спешно организован, подвергся уже нескольким нападениям! Люди, желающие попасть под защиту национальной армии, образуют огромную очередь. Многие ранены, есть маленькие дети. Это все создает невероятное психическое напряжение, как результат — люди в истерии рвутся внутрь любой ценой. — Моя дочь умирает!!! Сделайте же что-нибудь! Помогите нам! Ублюдки! — ругань и ор из толпы. Меня поставили на дежурство у КПП, пока отходит уже третий «караван» тяжелой техники и гражданских в Дарвин. Первыми город покинули те, кто был на личном автомобиле. Вторая волна была из детей и женщин. Теперь уже идут все подряд. Все, кто успел, все, кто может передвигаться самостоятельно. — Отойдите! Шаг назад!!! Шаг!!! Назад!!! — по мегафону в толпу. — Шаг вперед! — командует нам старший офицер, вынуждая теснить эту толпу, которая щерится и плачет. И напирает на нас, хочет прорваться, а мы не можем им этого позволить. — Слезоточивый газ! Один залп! — когда щиты не помогают и в щепы разлетается первое заграждение. Мы даем залп по детям, по раненным, по беспомощным, по безоружным. Или нас самих разорвут. Мы перешли черту, когда можно было делить на своих и чужих. Когда можно было жалеть и проявлять милосердие. И мы пускаем залп, вынуждая людей отступить. У всех сейчас кто-то умирает. У всех что-то пошло не так. О наши щиты и каски бьются камни, палки, какие-то личные вещи. Мы выставляем щиты и отбиваемся резиновыми дубинками, когда совсем худо. Это похоже на древние битвы. Старые как человечество. Я их понимаю. Конечно, понимаю. Понимаю каждого, кто прет на нас по ту сторону щита. Попробуйте раненным, напуганным, холодным и голодным простоять многие часы, после того как прошел сквозь ад, чтобы добраться сюда в надежде найти помощь и поддержку, а нашел запрет и закрытый город. Я бы тоже взбесился, но если мы хотим выжить как нация, нам придется стоять вот так по разную сторону баррикад. Как бы тяжело и больно от этого не было. Тоненький ручеек граждан, входящих в город через КПП, практически течение жизни не останавливается ни на секунду. Все работают на пределе возможностей, но людей слишком много, и, если мы позволим им бесконтрольно войти в город, здесь будет полный хаос. Итак в первые часы после атаки на Брисбен Таунсвилл был открыт и теперь трещит по швам от притока беженцев. Черт возьми! Я не из SOCOMD!!! [полки специального назначения австралийской армии] Я, мать вашу, военный пилот. Пилот истребителя! Меня не учили сдерживать толпу!!! Но не хватает человеческих ресурсов. Не достаточно полицейских, военных. Тут есть даже «народные дружинники»! И если даже мне, профессиональному военному, это все кажется диким, то что же думают те, кто раньше просто патрулировал свои тихие райончики вечерами, чтобы наставить на путь истинный редких пьяных подростков?! Что они испытывают, стоя сейчас последним рубежом? Был мудр царь Соломон, утверждая, что пройдет и это. Закончилось мое дежурство у КПП. Правда, началось другое — теперь я занимаюсь доставкой тех, кому нужна медицинская помощь, в импровизированный полевой госпиталь. Городская больница переполнена. — Генераторы скоро сдохнут. Электричества нет по всей стране. Я могу только выругаться сквозь зубы на это заявление. Что ни новость, то херовая! Будто устроили соревнование на самую тяжелую весть... Хорошо, в Дарвине альтернативные источники энергии имеются. Но здесь... Скоро станет совсем невыносимо, когда отключится последний генератор, не ожидавший такой адовой нагрузки. Те, кто получил повреждения от ударной волны, сюда не доходят. Но здесь много тех, кто ослеп, получил ожоги разной степени тяжести, многих рвет. Выворачивает наизнанку — теперь я знаю, как это выглядит. — Это острая лучевая болезнь. Я введу Вам десятипроцентный раствор хлорида натрия внутривенно, — капитан Сато помог присесть страдающему от непрерывной рвоты мужчине, ловко поставил ему капельницу. Я же только что принес с одним рядовым «носилочного» с колюще-режущей раной в брюшной полости. Мародерства прибавляют пострадавших даже в большем количестве, чем ядерный удар. — Вы еще и медик?! — пораженно восклицаю, утирая пот со лба. Оглядел территорию госпиталя. Ни одного свободного уголка! А раненных все прибывает. — Я заметил, что в вашей армии не учат ничему подобному. Большая промашка. Не ранен? — он быстро оглядел меня, проверил зрачки, заставил сжать-разжать пальцы. — Нет, я в порядке, сэр. — Это хорошо, — и умчался помогать медперсоналу. Удивительный человек! Хотя сдается мне, что это... опыт. Ну и особая восточная философия возможно. Беды Нагасаки и Хиросимы, ужасные зариновые атаки в Токио научили японцев многому. А Австралия всегда была тихим материком. Землей обетованной, если угодно. И мы расслабились. Непростительно расслабились. И оказались совершенно не готовы к такому повороту событий, как прямой ядерный удар. Да еще и не один! Здесь много пострадавших от рук сограждан. На их фоне жертв облучения и светового удара мало. Но это все потому, что попавшие под удар орудия массового поражения и его ближайший радиус поражения уже мертвы. Суматошный день закончился очередным тяжелым сном. Сегодня я вызвался добровольцем, чтобы продолжать оказывать помощь при организации эвакуации. Планировал покинуть город через два дня, но случилось нечто непредвиденное и смешало все планы. Сато покинул город спустя сутки после того, как мы прибыли в Таунсвилл. — Генераторы не справляются. Пищевые ресурсы невозможно пополнить, как и медикаменты. Скоро натиск толпы и нехватка боеприпасов станут критическими. Сержант, ты уверен, что хочешь еще здесь остаться? — капитан потер воспаленные глаза. Он вообще спал?! — Да, — пожимаю плечами. — Я успею выбраться. А Вы, значит, решили направиться в Дарвин? — Ну да. Выходим через десять минут. Сопровождаю девятую колонну. По сути, ему здесь никто не указ. Он может пойти, может не пойти. Может бросить всю колонну в пути. А может вместе с ней полечь. Или дойти с ней. Возможно, даже довести, как было со мной. — Надо выбираться отсюда, — капитан повернулся ко мне и протянул руку. — Был рад знакомству. Может, еще увидимся. — Буду рад. Счастливого пути, сэр! — я постарался вложить в рукопожатие всю свою благодарность. — Удачи, сержант. Мы провели с этим человеком около сорока часов вместе. Но эти сорок часов были наполнены событиями, которые заставляют меня чувствовать так, будто я провел рядом с капитаном Юки Сато всю жизнь. Впрочем, я даже не знаю его точного возраста, не знаю семейного положения, не знаю, есть ли у него аллергия на что-нибудь, не уверен даже, что правильно определил цвет его глаз. Любит ли поэзию? Кошатник или собачник? Ввиду некоторых обстоятельств я полностью доверяю человеку, которого едва знаю. Спустя буквально час после того, как колонна выехала, по базе пронеслась весть, что ее атаковали вооруженные банды. Когда-то давно, еще учеником старших классов, я прочитал рассказ о «караванах бандитов». Видимо, тот писатель не был таким уж фантастом. Очаговые вспышки недовольства, в особенности у КПП, столкновения между собой среди гражданских из-за мародерства переросли в организованные, хорошо вооруженные, возглавляемые нападения. Нападения с целью захватить боеприпасы, оружие, технику и другие необходимые для выживания ресурсы. Прошло едва ли семьдесят часов с начала ядерной атаки, а уже такие последствия. Вероятно еще через пару суток такие банды начнут полномасштабную гражданскую войну. Колонна численностью в две сотни гражданского населения и пятьдесят вооруженных солдат подверглась атаке и понесла потери. Выживших вернулось всего сто восемьдесят четыре человека, из них раненных более ста. Началась спешная сортировка по степени тяжести ранения. Законы военного времени заработали во всю. Я занимался тем, что вытаскивал трупы или уже безнадежных, тех, кого спасти нет возможности, и мы, скрепя сердце, избавляемся от них. Места все равно не хватает, стоит смрад от крови, открытых ран, пота и лекарств. Я впервые увидел, как выглядят те, у кого внутренности стали «внешностями». Вывалившиеся петли кишок и сальник. Здесь весь песчаный пол залит кровью, которая даже уже не впитывается! Вспоротые животы, пробитые трахеи, развороченные грудные клетки, раздавленные конечности. Вой, судороги, непроизвольная дефекация и мочеиспускание. Возможно, Земля действительно Ад другой планеты. Пробежался глазами по находящимся в помещении. На фоне всего творящегося кругом непривычного мне ужаса бледное лицо зажимающего плечо Сато стало поистине огромным облегчением. — Капитан! — я бросился к нему, лихорадочно соображая, чем могу помочь. — Рана слепая. Ничего серьезного: артерии не задеты, нервы тоже. Повезло... Вытащить пулю и зашить сможешь? — Н-н-нет... — я поспешно мотаю головой, с ужасом глядя на пропитанную кровью одежду капитана. Крови я не боюсь, но все же для того, кто впервые сталкивается с таким кровотечением, это жуткий шок. — Ничего-то ты не можешь, сержант, — усмехнулся Сато, садясь на край скамьи у двери. — Я кого-нибудь позову! Потерпите только! — уже собрался подорваться за помощью, как капитан окликнул. — Не надо. Тут... других проблем хватает, а у меня ничего смертельного. В последующие полчаса я рыскал в поисках хирургического набора, воды, какой-нибудь посудки и аптечки, чтобы потом помочь Сато извлечь пулю и зашить рану. Дикость в том, что обезболивающего или чего-нибудь, чем можно было бы провести местную анестезию, не хватает. И Сато морщился и рычал, грыз ремень, который был импровизированным жгутом сначала, а теперь зажат между зубами, пока скальпелем разрезал сначала одежду, потом пулевое отверстие. Моя задача — убирать кровь, мешающую вынуть пулю. Вроде мелкая дробина, а столько проблем! Впрочем, как оказалось (конечно, если судить со стороны), само извлечение очень быстрое. Но я думаю, если бы во мне живьем копались, мне бы это казалось вечностью! Зашивание заняло гораздо дольше времени. — Забинтуешь? — Сато откинулся назад и прикрыл глаза. Обслюнявленный ремень валялся рядом. Я кивнул и вскрыл упаковку стерильных бинтов. Вообще эти грубые простые швы с морскими узлами на концах смотрятся устрашающе. — Шрамы украшают мужчину, ведь так? А тут рубец будет приличный, — задумчиво протянул Сато, открыв глаза и наблюдая, как я бинтую ему плечо. А я заметил небольшую, но очень яркую татуировку на внутренней стороне руки, близко к подмышечной впадине. Сороконожка в центре цветка вишни, черный фон и лепестки нежно-розовой расцветки, будто подхваченные ветром. — Наверное, Вам каждый второй задает вопрос, и я не стану исключением. А что она значит, сэр? — я коснулся пальцами рисунка. Непростительная вольность, но не удержался. — Ошибаешься. Туда, — он кивнул на татушку, проигнорировав прикосновение, — мало кто заглядывает. На то и был расчет. Когда узнали во время службы, всыпали по первое число. Но значение ее... подходящее к моему роду деятельности. Очень «воинское» можно сказать. Mukade — символ жестокости и беспощадности к врагам. Вестник бога войны. Многоногий не любит, когда посягают на его тело, он плотояден и очень ядовит. Sakura — символ японской армии. Так что срезать кожу не стали. Меня перекосило. Я даже отшатнулся. — Вам бы срезали кожу?! — Шучу я. Ты вообще за кого нас принимаешь?! По твоим суждениям выходит, что японцы — это звери какие-то, — Сато усмехнулся и поднялся, оторвал испорченный рукав формы, заправил ремень в шлевки брюк и затянул. — Вам бы поспать, сэр... — Впервые в жизни хочу напиться. До беспамятства, — покачал головой капитан и покинул госпиталь. Мне же пришлось убрать хирургические инструменты и использованные полотенца и тампоны. В последующие несколько дней, пока рана капитана Сато заживала, я то дежурил на КПП, то возился с раненными, пару раз даже пришлось усмирять разбушевавшихся местных во время раздачи пайка в полевой кухне. И с каждым разом все больше понимал, что силы на исходе. Плановых энергетиков не хватает, вырубает прямо на ходу. Какая сегодня дата? Даже время суток определяется с трудом! На Австралию опустилась так называемая «ядерная осень». День, ночь... одна серость. Не хватает индивидуальных средств защиты. Я думаю, что облучен полностью, и жить мне лет десять в лучшем случае. Но плевать на это все. Поспать бы. И поесть нормально. — Почему не покинул базу? — удивленно спросил Сато, когда мы столкнулись во время ежедневного рейда по городу. Он в компании нескольких солдат сдал пост мне и паре рядовых. — Ну я... вообще-то Вас жду. Чтобы вместе выступить, сэр. — Sou da na-a... — протянул капитан, неосознанно погладив еще беспокоящее забинтованное плечо. — Тут с каждым днем все хуже. Но, кажется, ты мой талисман, — усмехнулся самым краешком губ. — Мне везет, когда ты рядом. Так что... жди. Скоро направимся в Дарвин. И мы разошлись в разные стороны. Я подумал о том, что на самом деле никому из служащих на этой базе не обязательно вытягиваться в струнку и приветствовать офицера совсем другой национальной армии, но было что-то в манере капитана, вернее в умении подать себя, что рука сама тянулась к голове во всем знакомом жесте воинского приветствия. А он слегка склонял голову, как бы говоря: «Да, я тебя вижу», — но не более того. Это еще более удивительно, учитывая комплекцию и рост капитана. Ничего внушительного! Но, возможно, все дело в тяжелом взгляде и пробирающем до печенок голосе?