Decadent

Боюсь, моя печень не дождется хорошего кьянти. Я озвучил мысль вслух, Сато сидел неподвижно уже хуеву тучу времени, хотелось подойти и потыкать его. — Ты хочешь выпить? — ожил-таки! — Нет, это из «Молчания ягнят». Знаете этот фильм? — Да, — капитан вновь замер. Я не слышу его дыхания, ни шороха с его стороны! Впрочем, возможно я сам, мечущийся по клетке, стараясь не смотреть на труп рядом, произвожу слишком много шума. — Почему Вы так спокойны, сэр? Неужели Вам не страшно?! — я присел, вжавшись спиной в прутья импровизированной решетки. К слову, сделаны они на совесть! — Страшно. И тебе страшно. Это нормально. Меня бы больше беспокоило, если бы один из нас не был напуган... Что-нибудь произойдет. Надо лишь дождаться. И не упустить момент. «Что-нибудь произойдет». Мне бы его уверенность! Произойти-то произойдет, но вот когда? Здесь труп, который уже окоченел, а спустя положенное время начнет разлагаться. Мы траванемся в лучшем случае. Но самое жуткое: я голоден. — Интересно, как скоро Вы станете для меня лишь мясом? — Вероятно через... — Сато помолчал, кажется, он разглядывал меня — в полутьме не разобрать, куда он смотрит, — неделю. Все зависит от твоих... Моральных ценностей и психологического барьера. Впрочем, сначала ты попытаешься съесть его, — капитан ткнул в несчастного солдата. Вернее, в то, что от него осталось. — И это будет крайне глупо. Его последние слова стали просто как выстрел в голову! — Почему это глупо? Разговор настолько меня захватил, что я совсем забыл про окружающее нас мрачное место. — Потому что пытаться сожрать практически совсем разложившийся к тому моменту труп, когда рядом сидит абсолютно здоровое мясо — глупо. — То есть Вы бы, не теряя времени зря, сожрали меня? — Да. — Офигеть! — Что не так? Ты сам этот разговор начал. Я решил, что лучше тягостное молчание, чем такие разговоры. И замолчал, стараясь дышать реже и тише. Время — вода. Время — песок. Время — иллюзия. — У тебя есть что-нибудь? — голос капитана совсем рядом, я едва не врезал ему от неожиданности. — Что? — оружие и патроны у нас отобрали. Что еще у меня может быть? — Что-нибудь яркое. Интересное. Не понимая, к чему это он, я проследил за взглядом Сато и, обернувшись, увидел рядом маленькую девочку. Она была чистенькая и опрятно одетая: платьишко с забавными мордашками, яркие гольфики с Микки Маусом и красные сандалии, два куцых смешных хвостика довершали картину. — Что Вы задумали? — шиплю, хватая Сато за плечо. Ах он мразь! Картины одна страшнее и омерзительнее другой вертелись перед глазами. А я еще доверял этому монстру, который даже в таких условиях замыслил, пожалуй, самое отвратительное из злодеяний: насилие над беспомощным. Над ребенком. — Снимай, — он дёрнул меня за «билет мертвого мяса», как мы его называем. Идентификационный диск, знакомый нам всем по американским боевикам, солдатский жетон на цепочке. — Ни хуя подобного! Что... — мой праведный гнев был остановлен самым внезапным действием — Сато схватил меня за яйца. Буквально. — Боюсь, что если я тебя вырублю, это испугает ребенка. Так что давай ты помолчишь. Тебе же дороги твои яйца? — он стащил с меня цепочку и протиснул руку между прутьями, слегка позвенел жетоном и начал подзывать ребенка, обещая подарить игрушку. Пиздец! Мои яйца мне дороже жизни и здоровья маленькой безобидной девочки... От этой мысли захотелось начать биться головой о стенку, но я молча смотрел на то, как на звон и поблескивание металла ребенок подошел ближе. — Иди сюда. Смотри какая вещь у меня есть. Давай, я ее тебе подарю! Девочка активно закивала, сделала еще несколько шагов в нашу сторону и протянула руку... Я зажмурился. Визг и истошный вопль, потом надрывный истеричный плач. — Сержант, ты знаешь какой самый сильный инстинкт человека? — Сато сжимал руку ребенка, синяки выступят, но перелома не будет. Но этой силы хватило, чтобы заставить девочку плакать навзрыд. — Инстинкт самосохранения. В том числе своего вида. Своего потомства. Мы, два взрослых мужика, военные, стоим и смотрим, как плачет ребенок. Более того... Мы хотим, чтобы она плакала как можно громче. — Я сейчас тебя отпущу, но только попробуй рыпнуться... Я согласно закивал. Этот человек меня пугает. И я даже на секунду подумал, что пусть лучше меня съедят каннибалы, чем со мной сотворит что-то ужасное Юки Сато. Но эта мысль лишь мелькнула и тут же пропала. — Любовь и голод правят миром, — прошептал капитан, наблюдая за тем, как стремительно вбежала в сарай женщина. Мать. Там, где женщина, всегда неподалеку мужчина. Но вошедшая была одна. Она смотрела на нас огромными напуганными глазами. Но страх очень быстро сменился ненавистью в ее взгляде. Говорят, медведи обходят стороной кошек с котятами. И сейчас мы причиняем боль ее ребенку. Она просто так это не оставит. Когда ситуация станет критической, это обманчиво хрупкое создание разделает нас на жаркое. Голыми руками. Почему-то я ни капли в этом не сомневался. — Я могу ей сломать руку, — в подтверждение слов капитана, ребенок завизжал от новой резкой боли. — Что вам нужно? — австралийский говор. Сильный надтреснутый голос. — Выпусти нас. Скорее всего она бы нам не помогла. Убила бы или пришел кто-нибудь еще. Но оказывается сидя в темноте замурованными в сарае, мы пропустили важные события в жизни поселения. А именно нападение. Ребенок видимо забежал сюда, прячась от паники, которая началась, когда бандитский караван развернул свои силы вокруг поселения. — Я вытащу вас, но помогите нам. Ха! Они собирались нас сожрать! Но Сато ослабил захват на запястье девочки и кивнул. Я не знаю, то, что произошло дальше, стало облегчением или, наоборот, усложнило наше существование. Взрыв выкорчевал половину здания, а женщину завалило обломками. Я оглох от взрыва, меня отшвырнуло на другой конец темницы. Сел, тряхнул головой и огляделся. Дым, жар огня, смрад гари. — Быстро-быстро-быстро!!! Меня вздернули на ноги и потащили в угол нашей тюрьмы, где от взрыва покорежило прутья, и один из комбайнов, мешавших освободиться, сместился. Царапая спину и бок, наверное, до мяса, я пополз. И в этот момент доисторическая сельхозтехника жалобно застонала и упала, придавив какой-то херней меня. Если бы я не упирался руками о землю, а вес не пришелся на лучевые кости, начав давить на локти, то выблевал бы благополучно кишки и легкие и кончилась бы моя история жизни. Но кость выдержала. Жаль, запястья не такие крепкие. Сато смог вытащить меня, а я, пребывающий в болевом шоке, не запомнил, как мы добрались до какого-то водоёма. Я никак не мог перестать ругаться. Крыл матом во всех знакомых мне диалектах и виртуозно изобретал новые ругательства, валяясь на земле у воды. — Живы... Живы! — Сато взял меня за руку, примериваясь, как бы облегчить мои страдания, но в конце концов устало рухнул рядом. — Я уже говорил, что ты мой талисман? А что с девочкой? Что с той женщиной? Что с поселением? Где мы? Куда двигаться? Что дальше? Но все это неважно, когда кости огнем горят, но ты вдруг осознаешь, что эта боль — доказательство того, что ты жив. Мы живы. — Вы бы ее убили? — Да. Все очень просто. Мы бы выбрались, а потом убили тех, кто нас освободил. Потому что они балласт. А я? Я ведь тоже сейчас балласт. И тащит он меня не по доброте душевной, а чтобы съесть, когда припрет. Но я валяюсь сейчас, чувствую, как в меня вцепились сильные пальцы, как ноют руки, и мне больше ничего не надо. Пусть тишина и покой, что царят сейчас, продолжатся еще. Немного покоя. Самую малость...