Кэрри. Двойная душа

      Как выяснилось чуть попозже, когда я перестала воспринимать всё, как после наркоза, раздвоение, только не такое серьёзное, имеет место быть, даже когда я в целостна. Эффект чтения мыслей сохранился - может, их и не слышала чётко, но присутствие... не разума, а несущих частот высшей нервной деятельности где-то в отдалении       (в соседних домах в городе) улавливала. И не только людей. Похоже, наличие разума в общем, просто люди в этом плане выделяются громче. Если не прислушиваться, просто гудящий и потрескивающий фон.       До смерти хочется поесть и помыться, причём одновременно. Тело зудит от грязи, в одежде под одеялом стало жарко. Потихоньку стаскиваю его с себя - тяжёлое, будто не ватой набито, руки дрожат от его веса. Пора подниматься навстречу новому дню, пока не околела с голоду.       Буквально по миллиметру, экономя силы и часто отдыхая, ползу к краю кровати, рассчитывая перекинуть ноги через край. И, добравшись, поняла, что не могу встать. Все силы ушли на то, чтобы доползти до нужного места. Становилось дурно от одной мысли, что надо будет подтаскивать сначала одну ногу, а затем другую. Словно не ноги, а гири по сотне кило переносить придётся. Тяжело и муторно, а также не вызывает ни малейшего энтузиазма. Полежу ещё немного...       Через... сколько-то было принято решение устроиться поудобнее и всё-таки дать телу нужный отдых, не мучая организм. Зря устроила испытание новых способностей.       Страшное подозрение заставило похолодеть. На лбу выступила ледяная испарина. Защипало.       (ссадина?)       А что, если способности пропали? Или... их не было вовсе?..       Сосредотачиваюсь, и       (перенестись перенестись перенестись)       Раз. меня опрокидывает на подушки.       (!больнобольнобольнобольно!)       Я открываю и закрываю рот, дыша с хриплым скрежетом.       Воздуха не хватает. Не могу кричать. Сдавленный свист выходит из голосовых связок.       В виски словно вгрызаются раскалённые свёрла дрелей, выдавливая наружу глазные яблоки, готовые лопнуть.       Мозг будто обдало кипятком. Череп готов треснуть по всем швам.       Подскочило давление.       Тело потеряло несколько сот калорий.       Сердцу пришлось хуже всего - оно словно превратилось в лейденскую банку, чересчур быстро разгоняясь с пятидесяти ударов в минуту до ста двадцати. В будущем это чревато разрывом сердечной мышцы,       (конечно же если раньше инсульт не случится) но если не перегружать и постепенно развивать, то пользоваться можно.       От боли прыгают ярко-алые всполохи. И это единственные цветные пятна, которые я различаю. Не дожидаясь, когда боль хотя бы отчасти прекратит рвать мою голову на куски, я стала экспериментировать с зрительным восприятием. Ещё один плюс - я могу отрешиться от боли, как какой-нибудь йог. Чувствую, но не принимаю всерьёз, как нечто незначительное.       Всё чёрно-белое. С того момента, как пришла в себя, мир вокруг был монохромным. Сплошь серое, белое, чёрное. Дальтонизм в самом тяжёлом его проявлении - ахроматопсия. Она же - "дневная слепота". Становится понятна высокая чувствительность к свету - не такой уж он и яркий. День облачный, а глаза жжёт, будто на электросварку взглянула. Даже сквозь веки неприятно. Только... зрение должно быть крайне размытым, почти никаким, а у меня... словно картинка на экране с высоким разрешением. Всё сверхчёткое, резкое, как рисунки в комиксах, причём, даже то, что расположено далеко - дальше, чем доступно с моей дальнозоркостью. И уж тем более непривычно было различать предметы вблизи. Явно больше нормальной единицы. Тройка-четвёрка точно. Невольно перевожу взгляд, чтобы проверить теорию...       Изображение фокусируется с какой-то задержкой - дольше, чем мгновенно, это нервирует. Секунда или две, но всё равно... неприятно. То есть быстро менять дальность разглядываемых объектов я не могу... И образ фокусировки непривычный - резкий "прыжок" картинки, которая словно бросается. Аккомодация нарушена. Но чёткость просто изумительна - могу до мельчайших подробностей различить каждый цветок сирени в кисти на календаре на дальней стене.       Лоскутное одеяло красно-зелёно-жёлтое с двумя голубыми кусками... не по памяти восстанавливаю, а вижу сама. Все цвета то проявляются, то сменяются серым. Какой-то... полудальтонизм?.. Не-ет, так не бывает - чтобы и воспринимать, и не воспринимать цвет! Но если подумать... Ночное зрение? Хорошее ночное зрение? К тому же, странное какое-то... И я знаю, откуда.       Та кошмарная тварь,       (похожа на паука и гаргулью) в которую превратилась Лили в последние мгновения жизни. Похоже, это её наследие. Я чётко помню, что, пока шла, всё было цветным. А если...       Прислушиваюсь. Ничего.       Принюхиваюсь... и чую запах. Хлеб. Промасленная бумага. Жир не первой свежести, но испортиться не успел. Сосиски. Кетчуп. Горчица. Желудок свело голодными спазмами с новой силой. Лили часто прячет       (прятала) под кроватью еду от дружков матери - они после себя ничего не оставляют, чтобы лишний раз не выходить из комнаты. Потому что напившись, начинали приставать.       Главное - не есть большими кусками, а то я могу умереть, повредив усохший желудок. Усохший? Да. Я бегло просканировала организм - пробежалась по нему, как по открытому тексту медкарты.       Откуда это взялось? Этого не было. Не было. Как это могло случиться?       Кахексия. Теперь стало ясно, почему так трудно двигаться и так сложно удерживаться в затемнённом сознании - голова кружиться перестала, но одуряющий туман сонливости никуда не делся. Только спать и больше не просыпаться. Я потеряла больше половины веса, причём скачкообразно. Во мне осталось всего-навсего двадцать восемь килограмм, хотя раньше это тело весило шестьдесят пять при росте выше среднего. Чувствую себя китом на суше - неподъёмной, потому и не заметила. Держусь, что называется, на силе духа. Именно так - оболочка подпитывается из моей энергетической структуры в ключевых точках. Странно. Энергетическая структура кое-где не совпадает с телом. В основном да, но... есть ещё одна. Дублирующая, с другими очертаниями. Не следует трогать от греха подальше. Ещё один вопрос, до ответа на который предстоит додуматься самостоятельно.       План действий - питаться по чуть-чуть, пока не полегчает и желудок не растянется, принять ванну... нет, лучше душ - могу утонуть, и спуститься вниз, дабы начать экстренно отъедаться. Истощение произошло не из-за длительной болезни, и проблем возникнуть не должно. Никогда бы не подумала, что захочу потолстеть...       Так как телекинез съедает много калорий, которые сейчас на вес золота, я ползу самостоятельно. Наличие цели даже как будто бы придаёт сил - до края доползаю меньше чем за десять минут. Перед тем, как свеситься с кровати, трачу почти час на то, чтобы спустить одеяло на пол - вряд ли получится залезть обратно, а внизу сквозняки. Кулем валюсь на половицы, укрытые складками одеяла. Не мешкая, лезу под кровать и нахожу искомое.       Купленные позавчера на автозаправке хот-доги. Много. Лили не боялась потолстеть. Пахли до того изумительно, что аж выворачивало, но наверняка в желудке даже желчи не было. Стоило огромных усилий не есть вместе с бумажной обёрткой. Для надёжности прижав ладонь к слишком впалому, провисшему пустыми складками, животу, убрала боль, просто очень пожелав. Стало немного легче, создав иллюзию лёгкого предобеденного голода. Я почувствовала себя неописуемо богатой. Наверное, даже человек, отыскавший клад с сокровищами так не радовался бы, как я - этим хот-догам. Для меня калории сейчас были ценнее алмазов. От их запаха текли слюнки. В прямом смысле - на пол капнуло прозрачным. Брать еду руками, густо измазанными застывшим бурым, было неприятно, но то, что помыть их негде, отчасти примиряло с негигиеничностью.       Даже небольшие кусочки вызывали резь, поэтому, чувствуя, как встают дыбом волосы от странного и очень жуткого ощущения, когда расставляла призрачные пальцы и одновременно чувствовала, как они же, холодные, растягивают мускулистый мешок в конце пищевода. Когда же удалось, жуя буквально по крошке, я понемногу оживала. Заставив желудок работать так, чтобы не оставалось отходов и повысив концентрацию желудочного сока до допустимых пределов - только бы сам желудок не переварить, я жевала до состояния кашицы и только тогда медленно заглатывала. В желудке было что-то мелкое и жёсткое, почти не перевариваемое. Похоже на       (зубы?!) Для проверки провела языком. И как будто лизнула тёрку. Просто бритвенная режущая кромка. Во рту стало железисто. Снова захотелось есть. Они оказались очень острыми. Во избежание лишнего стресса не стала изучать. Потом как-нибудь. Понятно, почему жевать так легко...       Чуть-чуть насытившись, я задумалась. Хм... заставила?       (я могу)       Похоже на то. Ощущение было, словно я чего-то не понимаю. Чего-то очевидного. Картинка упорно не складывалась. Всё словно плавает в клее.       Следующие часов семь я провела, периодически подкармливаясь и просыпаясь только тогда, когда предыдущее переваривалось - за новой порцией. На исходе восьмого пища и питьё кончились, а я... смогла встать! Не сразу, преодолев полкомнаты на четвереньках, но смогла! В ушах звучала торжественная We are the Сhampions, я шла на своих двоих, ощущая гордость. Пускай, меня шатало и скорость была, как у неспешно бредущего человека, задавшегося целью пересчитать всех ворон в округе, но это была ПОБЕДА. Даже то, что я тяжело опёрлась об косяк, не умалило испытываемой гордости.       Что-то странное. Передо мной. Не сразу поняла, что. Казалось бы, что может быть странного в пальцах? Все на месте, без дополнительных фаланг или перепонок. Но я прикипела к ним взглядом - бурым от грязи, тонким, похожим на узловатые прутья. Не мои. И мои - осколки личности Лили опознали их, несмотря на худобу. И ещё... не помню, чтобы Лили красила ногти чёрным лаком...       Стул, который стала неловко отодвигать, взвизгнул ножками по половицам и упал с грохотом пушечного выстрела. Я чуть не рухнула сверху, вовремя схватившись за ручку двери. Щёлкнул ключ в замке. Если я правильно помню, то ванная дальше по коридору, направо от лестницы. Отмокать придётся долго, чтобы смыть с себя всё это.       Держась за стену, передвигаться было значительно удобнее, не говоря уже о скорости. Дрожащие, как у новорождённого жеребёнка, ноги шли вполне уверенно, и подламываться в самый неподходящий момент не собирались. Я не боялась, что мать Лили меня увидит - она храпела внизу и видела счастливые пьяные сны, залившись "Джеком Дэниэлсом" под завязку.       Остановившись напротив лестницы, я разрывалась между двумя желаниями: желудок требовал спуститься вниз и поискать ещё поесть, а здравый смысл - сначала помыться. Желудок выдвигал контраргумент, что мыться придётся долго, а здравый смысл - что поесть нормально не удастся, если мать Лили не вовремя проснётся и застукает меня в таком виде.       Оперевшись на старые резные перила, я опасно перегнулась через них, глядя вниз, на женщину, лежащую на диване. Чёрно-белое зрение послушно приблизило изображение так, что я могла различить каждый волосок в шевелюре спящей. В монохромном видении мира она была похожа на опухший серокожий труп. Ткань сна постепенно истончалась, будто сползала с разума. Поесть не удастся. Очистив таким образом совесть, я уверенно направилась в ванную, придерживаясь за бежевые с розами обои и шаркая.       Зайдя в ванную и по привычке включив свет, я крепко зажмурилась, не желая смотреть в овальное зеркало над раковиной прямо напротив входа. Ничего хорошего там не будет. К тому же свет лампочки под потолком нещадно резал глаза. По-прежнему зажмурившись, я буквально рвала на себе грязную одежду, которую оставалось только выбросить. А лучше - сжечь и пепел развеять. Жаль, с кожей нельзя было сделать то же самое.       Я просто неподвижно сидела в ванне под горячими струями душа, не в силах заставить себя прикоснуться к чужому телу (о том свидетельствовали короткие полностью седые волосы, завесившие лицо - и едва ли не половина из них осталась на решётке слива), загипнотизированная уходящим в сливное отверстие водоворотом. Вода не давала облегчения - не было чистоты. Словно грязь и чужая кровь забрались сквозь поры внутрь, откуда их больше никогда не выскрести, навечно угнездившись там. Иногда начинало казаться, что в углах стоят те самые люди, что они вернулись, вернулись оттуда. Стоило смежить веки, и они обступали ванну со всех сторон. Мёртвые уёбки.       Древний водонагреватель в подвале исчерпал себя достаточно быстро, в трубах шипело и булькало. Просторную ванную заволокло густым паром.       Подняться получилось далеко не сразу - горячая вода словно растворила все мышцы. И тут... я увидела то, из-за чего села обратно. Медленно и бережно. Ноги ослабели.       Кожа, будто покрытая цинковыми белилами, свисала с костей, как мятое ветхое тряпьё с трубы. Но на ней не было пузырей, не слезала клочьями, даже не покраснела. Запястья опоясывают широкие розовые полосы.       (давай опустись ниже ниже что же там)       Сквозь бледную дряблую морщинистую кожу (последствия гиповитаминоза) не то что кости - все хрящи просматривались. Опавшие груди похожи на пустые мешки. Ключицы и рёбра выступают, как лезвия, бедренные кости словно готовятся вот-вот прорвать кожу; пупка нет и не было - ни швов, ни следов операции; в низу живота нет привычных половых органов - ни больших, ни малых половых губ, ни клитора, ни даже отверстия уретры, и это точно не результат какого-то особенно извращённого варианта фараонова обрезания. Плоское пространство, столь же приличное, как сгиб с обратной стороны колена. Рубцового облысения и в помине нет: серебристые волоски редкие, но есть. Сморщенный живот прилип к позвоночнику, а не вздулся, как это бывает при типичном истощении - можно было разглядеть контуры всех внутренностей.       Рёбра... будь я в нормальном состоянии, то не заметила бы этого. Или заметила, но не сразу. Последняя степень истощения безжалостно обнаружила эту аномалию.       У человека двенадцать пар плюс рудиментарная.       Путём пристального прощупывания выяснилось, что не почудилось. Семнадцать пар. Двенадцать формируют изменённую грудную клетку (корпус стерни существенно расширилось, стало листовидной формы; и удлинился, окостенел процессус ксифойдеус, стал как вертикальное коста), тринадцатая пара больше не рудиментарная, пять - прикрывают бока и смыкаются на животе, не соединяясь с другими рёбрами через картиляго косталис.       (а там слева потом потом нет не хочу)       Лишние рёбра мягче и легко продавливаются, заканчиваясь на уровне пупка (места, где должен быть). Нехватка кальция. Не смогли толком затвердеть. Но после отсутствия вульвы это почти не поражало.       Механически щупающие пальцы вдруг провалились куда-то внутрь грудной клетки, в тепло.       Сердце подскочило к горлу, меня замутило ещё сильнее, пустой желудок сжался в холостых спазмах - почему-то представились длинные белые черви в этой ране, пожирающие меня живьём. Пугающе-отчётливо - казалось, могла прикоснуться к жирным белёсым кольчатым спинкам и чувствовать их вкрадчивое копошение. Их работающие челюсти       чавк чавк чавк       Отвращение, как тогда, на поляне, помогло - чуть ли не в один приём перелезла через бортик с изяществом хромой на все ноги коровы. Не удержав равновесие, села на деревянный пол, заодно оттягивая неизбежное.       (это не черви это были всего лишь твои мышцы нельзя быть такой тупой) Боюсь - иррационально, не понимая почему, но боюсь. Этот страх - как язва на душе. Как свищ.       Остановилась напротив ослепшего от пара зеркала, чуть пошатываясь. Я должна это увидеть. Так... нужно. Этого нельзя избежать, нельзя скрыться.       Три, два, один... к Дьяволу!       И широким жестом стёрла скрывающую блестящую поверхность туманную пелену, стёкшую струйками.       Закричать не получилось - слишком резко набрала в лёгкие воздуха, сознание тела помутнело, будто запотев, и просто стояла, безмолвно рассматривая себя. Не ожидала, что это окажется настолько       (ужасно)       Во внешности Лили Филт было что-то цыганское: резковатый овал скуластого лица, смугловатая кожа, рваное каре цвета воронова крыла. Не соответствовали образу только большие ярко-голубые глаза. Высокая и стройная. Привлекательная даже по её мнению. Таков был последний из всех запечатлевшихся образов. Он мигал в сознании, упорно не желая совмещаться с тем, что был теперь. От её красоты и следа не осталось. Ибо одно дело - знать, и совсем другое - удостовериться в этом знании. Всё и сразу не укладывалось, от этого кругом шла голова и клокотал в груди молчаливый крик, поэтому я рассматривала себя по частям остановившимся взглядом, намеренно избегая отражения в целом. Это было как давиться слишком большим куском.       И я наконец поняла, что было странного в лице. Почти прозрачная белая сухая кожа       (белая ну да белая конечно же а как же та тварь белая ну конечно же а как же) мелко отрубевидно шелушилась, туго обтянув череп - глубоко запали глаза,       (невероятно это просто так так не бывает нет) ввалились щёки, посинели губы, выпали брови и ресницы, сквозь ещё не вылезшие бесцветные волосы выше плеч торчат кончики треугольных ушей.       То, что было в зеркальной глади, больше всего напоминало иссушенную мумию, с которой вандалы содрали бинты.       (Ты просто ходячее пособие по анатомии.)       И зубы.       Белые, недавно прорезавшиеся, они больше подходили собаке или волку - по восемь полусантиметровых иглоподобных заострённых резцов, мощные изогнутые двухсантиметровые клыки, за ними такие же, но поменьше, премоляры и моляры тоже заострены. Они кажутся несуразно большими для моего рта. Будто искусственные челюсти из магазина приколов.       Но вовсе не это меня шокировало, заставив забыть обо всём и завороженно всматриваться в зеркальную глубину с каким-то жутким интересом - тем, что превыше страха и больше отвращения.       Глаза.       Радужка почти целиком закрывала белок - яркая лимонно-жёлтая вокруг суженных зрачков (слава дьяволу, круглых, а не вертикальных) и ядовито-зелёная ближе к почти чёрному лимбальному кольцу, она чуть светилась в тени запавших глазниц. Даже последний атеист не списал бы это на цветные контактные линзы - потому как никакие линзы не могли сделать взгляд таким пронизывающим и злым. Убийственным. Даже в моём жалком полумёртвом состоянии создавалось впечатление, что испуганный двойник вот-вот соберётся и вцепится в глотку. Я оскалилась, как-то покривив губы со смесью нерешительности и всё того же фатального интереса - выяснить, что получится. Лицо разительно преобразилось, последние проблески человечности слетели тонкой шелухой. Только тоска и усталость в самой глубине мерцающих отражённым светом зрачков портили демоническую личину. Страшно представить, что будет, если разозлюсь на самом деле...       (Я совсем не злюсь! И не собираюсь! Я контролирую себя! Да, контролирую!)       Некстати вспомнилась недавняя вспышка необоснованной агрессии. Поправка - по большей части.       Я чудовище. Монстр. Нечисть.       Мысль о том, что это ненадолго и на самом-то деле я так не выгляжу       (и не являюсь) мало помогала. Никак, честно говоря. Одна скелетообразная худоба, не принимая в расчёт всего остального, чего стоит. Всё было так плотски, так реально, оно кричало, вопило, кривлялось, давало пощёчины: "Эй, вот она, твоя новая жизнь! И это ещё не всё! Тебе не отвертеться!"       К тому же я не просто чудовище - я изуродованное чудовище. Свидетель не то чтобы жестокости, но - отсутствия сострадания.       (нет нет нет не хочу вспоминать НЕТ)       Но воспоминания Лили всё равно переломили хрупкую перегородку, отделяющую от них моё сознание. Сумбурных крох хватило для того, чтобы       (та рыжая нож блестящий срезала кожу)       (на запястьях щиколотках)       (и лбу)       (пусть это закончится пусть только закончится больно больно кровь заливает глаза)       (смеялась блестящие зубы)       (отрывается от земли)       (вот так тебе вот так больно тебе будет ещё больнее кричи кричи громче да я хочу этого сдохни сдохни) всё понять.       Я как наяву увидела изломанное болью, не смягчившееся после смерти лицо рыжеволосой девушки с развороченной грудной клеткой - то шокирующее зрелище, что, даже мельком увиденное, восстанавливается в памяти с фотографической точностью. Лили не запомнила её имени. Я же и подавно знать не хочу.       Эта... эта рыжая шлюха, когда в запястья и щиколотки забивали стальные костыли, перетянула их верёвками, чтобы Лили раньше времени не умерла от кровопотери. А потом... потом стала срезать кожу, объясняя это тем, что наделает из неё талисманов, мило при этом улыбаясь. Ха, даже остальным было не по себе от такого.       - Сейчас я немного подправлю твоё личико... - нанесла на лоб первый поперечный разрез над переносицей... - Тебе всё равно оно больше не пригодится... - второй волнообразный надрез прошёл вдоль линии волос. - Не дёргайся! А то я выколю тебе глаз. Хочешь? Они ведь тебе больше не пригодятся! Ты умрёшь, умрёшь, умрёшь! - и, хихикнув, ткнула, по счастью, поранив только бровь. Левый глаз стало заливать густым и горячим. Когда затихла, рыжая стала водить перед лицом окровавленным ножом, дразня и открыто упиваясь страхом. - Эй, парни, она ещё на что-то надеется! Представляете? Ха-ха-ха-ха-а! - третий пролёг над здоровой бровью. Резала глубоко, уверенно. Безразлично и безжалостно. - Я тоже в тебя кое-что вонзила! Нравится, сука?! Хорошо тебе?! Готова покричать? - и, подцепив длинными ногтями, резко сорвала пласт кожи - боль, похожая на ожог...       Звонкий издевательский смех ныне покойной бьёт наотмашь в висок, отдаётся дрожью в поджилках, леденит между лопаток - не думала, что когда-нибудь встречусь с подобной жестокостью. Бесчеловечной, какой-то даже обыденной. Уверенной, что ничего за это не будет.       Изучаю свои (освежёванные) запястья, чтобы отвлечься от колотящей меня чужой - и моей собственной       (боже как я их ненавижу) ненависти, поднимающейся из самой тёмной и неизведанной глубины естества. Меня даже затошнило - настолько сильной она была. Там, где "ведьма"       (привет я ведьма) срезала кожаные ленты,       браслеты она собиралась сделать браслеты остались довольно глубокие неровные лоснящиеся розовые шрамы шириной где-то сантиметров пять с более тёмными круглыми пятнами по центру. Сквозными. Наблюдала за пульсацией словно агонизирующих голубых вен - каждое сокращение как последнее, находящихся слишком близко к поверхности. В голове тихо забрезжила догадка относительно моего истощения, медленно, но верно готовясь к рождению.       Не торопясь, готовясь к тому, что увижу, отвела со лба прилипшие мокрые волосы. И всё равно оказалась не готова.       - Ма-ма... - только и смогла выдохнуть чуть громче предсмертного зевания рыбы.       Сначала мне показалось, что на правой половине кожа отсутствует напрочь. Когда, пересилив себя, прикоснулась, то выяснилось, что она всё-таки есть - просто просвечивает. Сквозь тоненькую розоватую плёночку и незначительное количество плоти с выпирающими венами - страшно даже касаться, чтобы не брызнули красным - прекрасно просматривалась серовато-белая кость. И я чувствовала кончиками пальцев все её шероховатости и неровности. В том числе мелкие царапинки, оставшиеся от ножа.       Ужасно. Просто ужасно. Как мне теперь с этим жить? Со всем этим?       Меня       (её) изнасиловали. На той поляне, до того, как её распяли на перевёрнутой пентаграмме, Лили в палатке сношалась всеми способами с одиннадцатью парнями. Отказ не принимается, ещё и избили бы. Даже наличие ещё двух девушек-добровольцев не помогало. Просто в совершенстве овладела искусством отключаться, терять отношение к телу, заталкивая отвращение в недоступное место, уходить в себя, пока всё не закончится. Ничего, кроме полуравнодушной спёртой ненависти ко всем парням и ожидания, когда же всё наконец-то прекратится.       (повеселимся напоследок сладкая)       Именно эти воспоминания я пыталась смыть обжигающей водой, тщетно гонясь за утраченной чистотой. Они бродили, вызывая предательскую дрожь в ослабелом теле. Я бы лицемерила, если бы сказала, что совсем неприятные - самовнушение у Филт тоже на высоте, иначе никак, иначе - скорчиться и выть, сломаться, просто умереть как личность - но они были чужими и то, что после этого с ней сотворили... Они насиловали меня изнутри, раз за разом. Рушили, сжимали, грабили, вырывали куски, расщепляли, выворачивали наизнанку.       - Чтоб вам вечно гореть в аду, сволочи. - Выдавила я сиплым шёпотом. Слова не передавали всего отвращения и ненависти, они будто обесцвечивали их, ничего не значили и не отражали всей сути. Не было ни в каком языке мира таких выразительных средств, чтобы передать всю глубину моих чувств.       Даже то, что эти сатанисты уже умерли, не играло роли. Я бы убила их всех ещё раз, представься возможность. В конечном счёте они победили, изуродовав не только телесную оболочку, но и уже мою душу.       (меня?)       Тянущее, выматывающее ощущение того, что я деформируюсь под влиянием всего произошедшего не оставляло. Это было похоже на движения тектонических плит - столь же неотвратимое. Узнать, каков будет конечный результат, не представлялось возможным. Я и не хочу.       Под рёбрами, там, куда пришёлся разящий удар ритуального ножа, на натянутой на костяной каркас бледной дряблой коже алеет развёрстой раной странный шрам. Последнее клеймо. Оно, похожее на ухмыляющийся синюшно-красный рот, не кровоточит и не болит - словно естественное отверстие организма. Шрам очень глубокий - пальцы без труда погружаются по вторые фаланги. Уходит вверх. Совсем рядом нервно стучит живое сердце - кажется, что ещё чуть глубже, и коснусь бьющегося комка. Я знаю, что могу добраться до него, разрывая плоть острыми кромками ногтей и прекратить всё это.       (нет я не готова я хочу жить)       Хотя, какие это ногти? Со слабыми человеческими пластинками они не имеют ничего общего. Это был не лак. Они сами по себе имеют густо-чёрный цвет, очень плотные - раз в пять толще положенного, короткие. Недавно проклюнулись, следовательно. Если это на самом деле когти, то без подрезки не обойтись - начнут загибаться крючком и мешать.       Вот что интересно... Почему рана на боку так зажила? Точнее, не зажила до конца? Кое-как зарубцевалась. Опасности для жизни не представляет. Выглядит       (ужасно) будто процесс исцеления остановился на полпути. Сердце и кости в порядке. Кожные покровы восстановлены лишь частично. Что из этого следует? А следует, что метод исцеления был изнутри наружу. Будь наоборот, я бы не выжила. Так что ещё легко отделалась. Как бы тяжело ни было, помирать пока как-то не тянет. Буду барахтаться.       Большая часть ресурсов организма Лили была мобилизована на заживление. Но откуда они взялись? Всё ушло на превращение - рост и модификацию костей, перестройку старых суставов и образование новых, преобразование мышц и внутренних органов, наращивание новой кожи взамен лопнувшей - если бы Лили не ударили в сердце, она бы всё равно не выжила, умерев от истощения и шока, превратившись обратно. Вывод напрашивается только один - имеется другой источник. И он нашёлся. Почти сразу. Не реальное       Клац. но существующее.       И это было... прекрасно. Две совершенно разные красочные поверхности, одна внутри другой, в чрезвычайно сложных и запутанных узорах-разводах; они волновались и дышали, связанные между собой синеватыми тяжами, словно электрическими венами.       (я будто нахожусь под лсд только меня никогда не отпустит)       Вытягиваю руку вперёд и придирчиво рассматриваю, ища в цветах сама не зная чего. За пальцами в воздухе тянутся лилово-фуксиновые блестящие следы. И нахожу, нащупав мыслью что-то - будто застёжку на чемодане.       Клац.       Зрение повторно как-то сместилось, будто повернулся некий рычажок переключения. И вместо шедевров абстракционизма появилось другое.       Мягкая квадратная ладонь, но пальцы тонкие, чуть искривлённые. Моя ладонь. Она полупрозрачная и бесцветная - словно целлофан, сквозь неё видна другая - узкая, длинная, белая, с воронёными ногтями (когтями?). Как будто на рисунок наложена калька с черновым наброском. Подёрнута мелкими волнами, ямками и завихрениями, местами будто... стёрта. И продолжает потихоньку испаряться - как влага со школьной доски. Скоро совсем пропадёт. Не хочу терять. От меня и так слишком мало осталось - не больше, чем дух в чужой упаковке.       Понятно, что было знакомым - это очертания моего родного тела. Оттуда тонкой струйкой бралась вся жизненная энергия. Тогда почему я так выгляжу? Нельзя это как-то... убрать? Затеплилась смутная надежда на благоприятный исход. Хотя бы вернуть коже нормальный цвет - бледный, но бледный по-человечески. Кожные покровы чересчур бледны даже для анемии. Они белые, как хорошая бумага. Белее бальзамированного трупа. Солнце спалит в два счёта.       (опасность опасность опасность)       Я сейчас умру.       Ощущение было именно таким -       (только прикоснулась) моя жизнь закончится, если я попытаюсь убрать что-то. Хоть что из уже имеющегося. Аж мороз продрал оттого, что чуть не сделала. Ответ очевиден - вторая ипостась более живучая, раз даже "незначительные" (по сравнению с тем, что было) проявления оберегают от верной смерти. Это помогает чуть примириться с нынешним обличьем. Но всё-таки, всё-таки...       Смотрю на свою руку - ту, что прозрачная. Уцепилась за этот образ, усилием воли прижав к усохшей плоти - как фальшивую татуировку, сама не понимая, чего хочу этим добиться и не опасно ли это.       (давай же давай ну работай)       Правую руку до локтя охватила щекотка, словно сунула её в муравейник. Она стала... разбухать. Неведомая сила клубилась вокруг конечности, претворяя силовой слепок в реальность. Это нисколько не походило на болезненные метаморфозы и никоим боком не было связано с физиологией. Так вот ты какая, магия... Просто преобразование волн в частицы.       Нормальная, не кожа да кости, рука смотрелась чужеродно по отношению ко всему остальному измождённому облику, будто опухшая, вздутая слоновостью, и была тяжелее - даже чуть кренило набок. Естественно, ведь во мне больше восьмидесяти килограмм. Облегчение затопило с головой - почти счастье. Я могу стать собой! И надо только захотеть...       Меня повело. Тело сделалось невесомым, по нему прошла уже знакомая сильная щекотка, в кости словно насыпали горящих углей - они стали спрессовываться, укорачиваться. Превозмогая полуобморочное состояние, впилась взглядом в зеркало. Живо вспомнилось ощущение на лестнице, когда меня чуть не застукала мать Лили - только там всё было быстрее. Сейчас у меня появилось время пронаблюдать процесс.       Лицо... плавилось! Оплывало, как восковая маска над открытым пламенем. Спустя пятнадцать секунд черты уже были моими - широкими, добродушными. Отрастали и волосы - неровно, прядями. На полу осталась большая часть отмерших. Энергетическая матрица моего настоящего тела оказалась ущербной, нестабильной - полагаю, из-за того, что достаточно долго использовалась как батарейка. Я чувствовала - если применю её как есть, то это будет всё, конец. Больше не смогу измениться, потеряю доступ к облику и знаниям Лили, потому как это буду уже я собственной персоной. Мёртвая я. Живучесть той твари тоже пропадёт - а на одной энергии без физической поддержки не вытянуть. Как этого избежать? Пришедшее на ум решение показалось абсурдным, я чуть не отмела его прочь.       Должно получиться. Я в этом уверена.       И направляю контролируемую волну изменений на оболочку, запуская таинство превращения. Было не страшно, а как-то бесшабашно любопытно и захватывало дух - словно собиралась прокатиться на самых крутых американских горках без страховки. Если есть шанс что-то поправить (хоть что-то в этой пропащей ситуации), то не следует его упускать.       В результате всех пертурбаций я стала гибридом между собой и Лили Филт. Рост вышел повыше меня (сто шестьдесят два сантиметра), пониже неё (целых шесть футов) - где-то навскидку около метра семидесяти. Возраст - ближе к её шестнадцати, чем к моим двадцати двум, неопределённо-молодой. Семьдесят шесть килограммов более-менее поделились между двумя воплощениями, делая меня (уже меня) просто тощей - словно несколько месяцев сидела жёсткой диете, и восстанавливая в точности вес жительницы этого дома. Плечи и бёдра раздались, телосложение стало плотным, тяжёлым, отчасти скрасив худобу - если одеться, то не будет так явно. Но отъедаться всё равно нужно - лишние рёбра никуда не делись и довольно чётко обрисовывались, как и позвоночник. Стало жаль потерянные килограммы, прекрасно бы скрывшие их. Волосы сделала длинными и чёрными (не серебристыми) - вместо светло-русых, оттенка прелой соломы. На вполне человеческого цвета коже, вернувшей эластичность, выступили пигментные пятна - щёки и неповреждённую левую часть лба украсили веснушки, они же густо выступили на груди, плечах и руках. Зубы трогать не стала: на них сила не действовала - одно представление о том, как будут выпадать старые и расти новые заставило передёрнуться. Я могу потерпеть, но... брр! К тому же новые будут ломкими от недостатка кальция и вскоре мой рот будет полон обломков. Увечья остались. Увы, надо было заживлять сразу - теперь было поздно. Горечь по этому поводу уже ушла, оставив неприятный полынный осадок.       Я задумалась над тем, что с ними делать. Решение оказалось очевидным - и чего только переживала? На душе полегчало - совсем чуть-чуть, но всё же. В такой передряге поневоле становишься оптимисткой. Одежда всё скроет. Во всяком случае, раздеваться ни перед кем не собираюсь. И улыбаться теперь буду, растягивая губы. Со лбом же... сгребла и завесила смоляными космами всё лицо, как Садако Ямамура. Может, так и оставить? Хихикнув и непроизвольно вздрогнув от этого мелкого дробного звука, покопалась в шкафчике над раковиной, достала ножницы и кое-как откромсала лишнее, оставив неровную чёлку пониже бровей. Но что делать с глазами?       Радужка уменьшилась до приемлемых размеров и потеряла интенсивность окраски - гнойно-жёлтый с зеленоватым, как гайморитный сморчок. Но всё равно получалось... угрожающе. Главное - избегать прямого зрительного контакта с людьми, и всё будет в порядке. По крайней мере, я надеюсь на это.       Цвет - ещё полбеды. Зрение ушло. Мне так только показалось в первые мгновения. Несмотря на светочувствительность и явление, получившее условное название "полудальтонизм", а также проблемы с фокусировкой, его острота всё искупала. Когда передо мной всё расплылось и сузилось поле зрения - словно шоры надели (только тут и заметила, что прекрасно вижу на периферии, даже не поворачиваясь), я даже испугалась, не сразу сообразив отойти от зеркала чуть подальше - родная дальнозоркость вернулась. Я словно смотрела на мир сквозь грязное стекло. И оказалось, что кость не видна - это был побочный эффект обострённого зрения. Попытка поправить не привела ни к чему - только мир подёрнулся пеплом, раздаваясь вширь, и расползлась во весь белок неестественно яркая жёлто-зелёная радужка, а старая лампочка от силы сорока ватт стала казаться солнцем в зените.       Преобразование, кроме приятных вещей, напоследок, видимо, решило пошутить и выкинуло такой фортель, что мне лишь осталось страдальчески возвести очи горе       (доколе) и мысленно развести руками. Какая-то сумасшедшая версия мира мне досталась. Это же ненадолго. Можно и потерпеть. Несколько раз провожу пальцами от самого основания к кончику. Чувствительность понижена.       Хвост.       У меня хвост.       Он наличествовал и раньше - сантиметров пятнадцать длиной, но, крепко зажатый между ног, был не замечен. С началом превращения постепенно вытянулся до метра, голой верёвкой неподвижно свисая до пят. Хвост светился жёлтым изнутри.       Проверим. Колющий жар пробежал по коже со стремительностью степного пожара, переплавляя одну форму в другую. Ярко-голубые глаза на точёном смуглом лице, стройная фигура - все рёбра, что видны, соответствуют человеческим стандартам, нет шрамов (особенно того) и хвоста... Одно "но" обрубает на корню намерение насовсем остаться в таком виде.       Не моё. Вроде как ходить в туфлях на пять размеров меньше - сначала терпимо, а потом, если поносить чуть дольше необходимого, сотрёшь ноги до мяса. Но иногда можно. Ненадолго. И от этой боли, в отличие от физической, я не могу отмахнуться и перетерпеть. А вот при превращении её как таковой нет - щекотно, жарко и сознание становится мутным. Была только в самый первый раз, когда валялась в криво начерченной пентаграмме - тело подгонялось по новым лекалам.       Я всё никак не могла наиграться, оборачиваясь то в себя новую со всеми странностями, то в стопроцентного человека без всяких отклонений от нормы, перешедших ко мне.       Я - что-то вроде оборотня. Только превращаюсь не в волка, а в Лили Филт.       И тут меня словно ударило. Если абстрагироваться от всех неприятных моментов, то... в моём распоряжении оказывается куча паранормальных способностей! Конечно, у них полным-полно изъянов и, чую, потребуют от меня многого, но сам факт наличия несказанно грел. Ведь не будь их, было бы значительно сложнее продержаться. Осталось бы только лечь и помереть, не дожидаясь учёных, которые будут ставить на мне опыты. И то, им бы пришлось встать в очередь за военными и духовенством. А так - я могу морочить людям головы и       (поляна колющая дрожь плеер изменился значит не только я надо проверить) применять энергию изменения. Стоит поберечься - а вдруг она скоро закончится? Сейчас-то недостатка нет, но что будет потом? И зачем нужен тогда телекинез, раз я могу с тем же успехом, но без мигрени делать силой то же самое? Проверим эмпирически.       Вытягиваю руку с зажатыми в ней ножницами. Сначала телекинез.       (вверх)       Раз.       Ножницы, дрожа, поднимаются всего на несколько сантиметров       (тяжело тяжело тяжело у-у-у-у) и с облегчением плюхаются обратно. Лампочка, едва не отдавшая душу дьяволу после долгих лет службы, прекратила мигать. Морщусь от тисков, жёстко сдавивших виски; голова мигом наливается чугунной тяжестью, в глаза будто толчёного перца насыпали.       (вверх)       Лампочка красиво взорвалась, выпустив сноп искр напоследок. Покойся с миром. Мгновенно окружила приятная серая темнота.       М-да... Я с задумчивым видом рассматривала ножницы, застрявшие в потолке по самые кольца. И это ещё половина распылилась при передаче... Забыла проконтролировать поток.       Итак, телекинез - это своего рода дозатор, отмеряющий энергии столько, сколько нужно - ни больше ни меньше. Причём, делающий это автоматически, без моего вмешательства. Решено - буду пользоваться им в целях экономии. Намучаюсь (нужно расширить проходной канал), но это того стоит. И... энергия может менять не только меня.       (вниз)       На сей раз была осторожнее - ножницы опустились в руку.       (изменись изменись)       Сталь поплыла. Но, так как я не задала, во что именно должны превратиться, то их... словно попытались расплавить, а потом опять охладили. Не стоит разбрасываться по пустякам - сама же решила экономить. Было утвердившаяся на новом месте энергия послушно устремилась обратно. Ножницы приняли изначальный вид и... утекли сквозь пальцы серой пылью. Я прихватила ещё и ту, что была в предмете изначально. Походило на глоток газировки - шипучей, и зачем-то вскипячённой. И вместе с тем отдающей холодом. Даже головная боль чуть-чуть унялась.       (энергия металла)       Оказалось, что потихоньку подсасываю силу из всего окружающего, сама не замечая того. В порядке эксперимента попробовала провернуть то же самое, но осознанно, со всем, что было в ванной.       - Ой...       На кафельной плитке, обнажив стену, остался идеально ровный отпечаток ладони - при контакте пить проще. Взяла слишком много, и плитка фигурно осыпалась пылью. Конечно, мать Лили та ещё алкоголичка, но даже она не примет это за похмельное видение - а они у неё случались.       И я застыла, подавив желание забиться под ванну. Кто-то поднимался по лестнице. Мужчина       (надо отлить надо отлить) со вполне очевидными намерениями. Дружок Роуз. Причём, один из самых несносных.       Касаюсь точки на голове правее и выше левого виска, хотя шишки там и в помине нет - Лили позавчера недостаточно расторопно принесла пиво. Он знал, куда бить, чтобы было не так заметно. Впрочем, Роуз всё равно - ничего бы не сказала, даже избей дочь до полусмерти. Пожалуй, это было что-то вроде вежливости по отношению к хозяйке дома.       Нельзя, чтобы он застал меня, даже в образе Лили, здесь. От одного воспоминания о его маслянистых взглядах в дрожь бросает. Надо остановить его. Что же делать? Что же делать?..       Решение пришло мгновенно. Внутренним взором я увидела, как       (мик мик чек) перебирает нетвёрдыми от выпитого ногами.       Раз.       Грохот и сдавленные чертыхания. Я просто пнула его сзади под колени, заставив полететь лицом вперёд. Не хотелось, чтобы сломал шею. Ему больно, я безошибочно улавливаю это - пересчитал рёбрами крутые ступени и что-то хрустнуло в локте, который выставил, защищая лицо. А ещё обмочился, отходя от краткого мгновения полного ужаса       (я умру) оттого, что его больше не будет. Но не успела я раскаяться в своём поступке - сама совсем недавно испытала то же самое, как       (чёртова сука забью как свинью у генти лежу тут а эта потаскуха не спешит оторвать свою задницу и помочь руку сломал но я и одной её удушу) я упала на пол. По черепу долбили отбойные молотки, краснота мешала видеть. Слишком далеко. Я пока не готова к таким нагрузкам. Подтягиваю колени к впалому животу, в страхе поджав хвост и уложив кольцами под грудью. Этот мамашин дружок работает на ферме, к тому же здоровый, как бык - ему раз плюнуть выбить эту дверь.       - М-мик, т-ты вв по-орядке?       (что он что с ним надо ещё выпить)       - Иди сюда и помоги мне встать.       (уж отделаю я тебя так отделаю вовек не забудешь)       Мысли окрасились мертвенно-синим цветом убийства; я ощутила, как его пальцы сжали рукоятку молотка на поясе. Он уже представлял, как будет опускать его на череп женщины - ещё и ещё, пока не затихнет, с пугающей отчётливостью.       Мать Лили сделала шаг по направлению к лестнице...       Выпей ещё. С ним ничего не будет.       - Да? - спросила она вслух с отупелым видом, пытаясь найти меня взглядом. Степень опьянения была достаточной, чтобы воспринимать голоса в голове как что-то нормальное. Я, поторопившись, вошла в телепатический контакт, вместо того, чтобы быть безмолвным "предчувствием", воздействовав на эмоции. - Ты не лжёшь?       Я присмотрю за ним. Иди.       Роуз издала утвердительный горловой звук и, пошатываясь, пошла к вожделенной бутылке с опивками.       - Куда ты пошла?! Вернись, стерва чокнутая! Я       (спать) хр-р-р...       Он не встанет ещё около часа - проснётся от ломоты в теле. К тому времени должен передумать. Я перевернулась на спину, расслабленно вытянув все нижние конечности. Извивы хвоста украсили половицы. Ногти на ногах тоже чёрные. А пальцы соединены перепонками. Как же я устала... Физическая оболочка словно потеряла вес, хотя я не превращалась. Нельзя засыпать. Нельзя.       Встаю, качаясь, как пьяная. Ощущение не уходило, хоть я стряхнула сонное оцепенение. Поднимаю взгляд на зеркало...       В голове сильно помутилось, и... я почувствовала своё настоящее тело - длинное и неповоротливое, как горная гряда. Живое. Работали мехи лёгких, тарахтел мотор в груди... только меня в нём не было. Зияющая пустота. Словно бережно хирургически удалили и подчистили края, простерилизовав. Лишённое своей сути. Так близко - только руку протяни... Тянусь изо всех сил. Но чем больше усилий прикладываю - тем я дальше. Тянет обратно. Отталкивает. Отторгает.       И я снова стою в заполненной паром ванной комнате, оперевшись на раковину и замедленно дыша. Встречаюсь с собственным недоумевающим взглядом - словно только что проснулась. Жёлто-зелёным, чуть светящимся. Всё остальное серое, резко очерченное.       Хочется плакать от обиды. Вернее, выть - это ближе моей нынешней натуре. Мокрый, протяжный всхлип - как первая тяжёлая капля ливня.       (Я почти вернулась! Это... это нечестно!!!)       Прижав ладони ко рту, я попятилась, не отводя взгляда от двойника, сделавшего то же самое. Вспыхнули призрачной зеленью зрачки, от них загорелась вся радужка...       !!!!НЕТ!!!!       Спонтанно освобождённый сгусток энергии       (белый в ало-зелёный) ринулся вперёд. Зеркало медленно-медленно взорвалось осколками. Взорвалось внутрь, прочь от меня, как будто врезала кулаком.       (кажется я нарушила какой-то закон физики)       Осколки похожи на головоломку; я отражаюсь в них. В зеркале. Осколки помнили, что они - единое целое. Тянусь к этой памяти и оживляю её. Они стали вставать на свои места, заполняя овальную деревянную раму. А в голове крутилось и крутилось видение моего духовно выпотрошенного тела. Нет, не выпотрошенного. Искусно прооперированного.       - Доктор, какая операция у нас назначена на сегодня?       - Экстирпация души.       Смеюсь горлом - будто чем-то давлюсь и задыхаюсь. Услышала бы такой звук, стремглав помчалась бы оказывать первую помощь. Только вот мне никто не поможет.       Касаюсь пальцами совершенно целого зеркала, ожидая найти тонкие "швы". Но - ни щербинки, ни выбоинки. Будто и не разбивалось. Как будто бы даже лучше стало. В нём моё лицо - моё, хоть и очень похудевшее и с немного не тем цветом глаз. Я здесь.       А что будет с мамой?.. Что станет с ней?       (тело на ковре)       Если бы бесследно испарилась прямо из постели, она бы бегала, искала и сходила с ума... а так... так даже хорошо. Да, хорошо. "Что ни делается, всё к лучшему", - так говорила мама. Только теперь я поняла весь смысл этой пословицы.       Я на месте, дома. Всего лишь в коме. Тоже плохо, но мама хотя бы знает, что со мной.       А в груди всё ноет глупое сердце, не желая слушать доводов разума. Судя по тому, что валялась в прежней позе, ночь ещё не закончилась. А тут прошло... много. Что это значит? Нелинейное течение времени. Не знаю, насколько сильно различие, но там прошло меньше, чем тут. А если я пробуду тут несколько лет?..       Мысль жжёт и никак не желает откладываться в задний ящик. То, что я не могу ничего с этим поделать, не служило оправданием. Тоска всё равно грызла, отчаянно хотелось домой. Я не желала быть здесь.       Надо прибраться (убрать улики), раз уж я это могу.       (НАЗАД)       Кафельные пылинки лепились друг к другу, закрывая фигурную брешь. Воссияла лампочка, ударив по глазам и почти вышибив слезу. Собрались из металлического праха ножницы. Оставляю лежать на полу. Почему-то возникает неуютное чувство между лопаток. Что-то нехорошее. Всё-таки не беру их с собой. Не стоит наклоняться за такой мелочью.       (что-то будет интересно что) Но грязную одежду оставлять нельзя - нужно избавиться от неё.       Вытаскиваю из карманов карты Таро, завёрнутые в качестве упаковки в отрез красного флиса, и бельё. Последнее надеваю на себя. Мало и велико. Груди заполняют чашечки только наполовину, но лиф едва застегнулся, впиваясь в рёбра, трусы сползают с остро выступающих бёдер; для хвоста пришлось проделать дыру, попросту чиркнув острой кромкой ногтя по ткани. Я должна набрать вес. Не потому, что выгляжу настолько плохо - терпимо, на грани дистрофии. Почему-то кажусь себе похожей на умертвие, вышедшее на охоту. Которое, может, и почти скелет, но способно разорвать рыцаря в доспехах вместе с его лошадью. Почему разум подкинул именно такую ассоциацию, было непонятно - может, сознание и прояснилось и я не думала падать, но всё равно ощущала себя так, словно не спала трое суток, готовясь к экзамену по анатомии.       То существо... оно никуда не делось. Родившись вместе с Лили, осталось со мной, никак, впрочем, себя не проявляя - словно его это и не касалось. Пока я сидела под струями душа, успела покопаться в доставшейся памяти и нарыть кое-что интересное. Крайне интересное.       (больно больно мама моя нога сломалась она шевелится)       Затёртая, полузабытая картинка из детства - скорее, воспоминание о воспоминании. Его проще простого было принять за фантазию. Перелом ноги, сросшийся меньше, чем за минуту. И другие, не такие явные - быстро рассасывающиеся синяки (быстро по человеческим меркам), отсутствие всяких заболеваний - симптомы уходили, не успев как следует проявиться       (мама пусти меня пусти тут холодно козырёк почти не защищает от ветра и дождя) и сны. Сны тоже были.       Добрая Собачка - так в детстве она называла этого зверя. Почему - ума не приложу, ведь на собаку оно походило в самую последнюю очередь. Что-то, близкое к ящерице. Разве что форма головы и морды...       Отрывок из какого-то сочинения в младшей школе (кажется, о домашнем питомце): "...Добрая Собачка живёт со мной как в будке..."       Лили имела в виду, что Добрая Собачка живёт в ней. Считала, что такие... собачки есть у всех, поэтому о них никто не говорит. Как и телекинез.       (если долго-долго смотреть в зеркало появится добрая собачка будто маска весело)       Да, Лили считала это весёлым. Я бы до конца жизни заикалась, доведись мне увидеть, как сквозь лицо проглядывает белая зубастая морда.       Было ещё происшествие.       (смутно размыто почти затёрто)       После этого Добрая Собачка больше не появлялась.       (пьяный мужик с красным лицом мама уходит иди иди сюда маленькая свинка у меня для тебя кое-что есть зашёл острое чувство беззащитности немой ужас никогда не заходили мама помоги мама не могу вырваться потные руки тискают везде крик моё горло не могу дышать толстые пальцы давят чёрные мухи не вижу аааааа больно руки и ноги отрываются холодно зло я убью его он боится давлю не руками чем-то ещё хруст визг корчится как червяк раздавлен красно сколько красного брызжет во все стороны мама кричит всё громче и громче темнота)       А сегодня (как, всё ещё сегодня?) вернулась.       Значит, трансформация происходит только при непосредственной угрозе жизни - крайне непосредственной, я бы сказала. Последнее средство, чтобы выжить. Ещё и поэтому я должна создать резерв живой массы. Должна, несмотря на то, что меня с души воротит от одной мысли о метаморфозе в паукообразное создание. Я должна вернуться домой, к маме. Вряд ли меня снова будут убивать, но... не помешает.       Когда выхожу, из проёма вырывается гигантский клуб пара - словно подожгла дымовую шашку. Перебежками, прикрываясь грязной одеждой, добираюсь до своей комнаты. Отмечаю, что перепад температуры вполне терпим. Хвост больше не висит бесчувственным довеском - шевелится в такт быстрой ходьбе. Не так уж и страшно. Замечаю, какой он костистый и тонкий - все позвонки видны. Опасаюсь смотреть на него прямым взглядом - как на дохлое животное, бездомного или инвалида. Совсем игнорировать его наличие не удаётся - он неплохо помогает держать равновесие, центр которого как-то странно сместился - наверное, мне удобно ходить на четырёх ногах... Проверим... Сейчас, только опущусь на четвереньки... Кости ног чуть похрустывают       (тянущее предвкушение вот сейчас что я делаю НЕЛЬЗЯ) как будто кто-то торопливо грызёт куриные кости.       С тревогой прислушиваюсь к себе. Хвост сам собой изгибается вопросительным знаком.       (нет ничего показалось)       Забросив ком грязной одежды в свою комнату, встала на пороге, разглядывая интерьер. Всё-таки я ещё не привыкла до конца к такому зрению - под контрастной серостью угадывать цвет. Даже жаль, что не могу пользоваться им всё время - я уже успела забыть, какая это роскошь - обходиться без очков. На посреди стены уже знакомый календарь с сиренью за тысяча девятьсот семьдесят девятый год - числа до рокового двадцать первого марта зачёркнуты чёрным маркером - не очень хорошее было отношение к жизни.       ЧТО?! Какой-какой год?!!       АЙ!!!       Забывшись, я прищемила хвост. Это отрезвило и помогло направить мысли в конструктивное русло.       Я в прошлом! То есть, сейчас-то оно вполне настоящее...       Что я знаю о тысяча девятьсот семьдесят девятом? Iron Maiden выпускали свои первые демо, первый альбом Accept, AC/DC записали эпохальный Highway to Hell... Немного, в общем. Не сильна в новейшей истории. Какая-то мысль прошебуршала по задворкам и выползла на свет.       Холодная война. Советский Союз против Америки. Ничего нового, в общем.       А это значит, что нужно придумать... псевдоним. Русская Надя Чернофф, появившаяся из ниоткуда, крайне подозрительна в любое время, а уж в этом... Интересно, как быстро меня найдут спецслужбы? Обязательно ведь донесут "добрые люди". Русского акцента, благодаря Лили, нет, и я сойду за американку. Чтобы не путаться, возьму самое близкое.       Хоуп Блэк.       Я - Хоуп Блэк.       Об имени позаботилась, пора оценить предложенный гардероб. Запасные джинсы клёш нашлись в комоде. Подошли впритык, потом надо будет приобрести размер побольше. Вопрос с хвостом встал ребром - просунутый в штанину, был виден, между ног не зажимался из-за длины... Выход нашёлся - обмотала вокруг талии и надела длинную оранжевую футболку с Powerage AC/DC (всего-то полчаса поисков - точнее, большая часть пришлась на аккуратное складывание уже разбросанного) на четыре размера больше нужного, скрывая бугор сзади. Карты Таро отправились в задний карман. Ни носков, ни колготок нигде не нашлось, поэтому осталась босой.       Скрыть же запястья было потруднее. Вариант с бисерными фенечками и деревянными бусами не прошёл - как бы густо ни надевала, всё равно шрамы оказывались заметны. Потом пришёл черёд кожаных напульсников. Нашлась целая куча. Разумеется, прежняя жительница комнаты не удосужилась разобрать их - так и лежали вперемешку, поди разберись, есть ли парные. Как так можно?.. Впрочем... можно. Потом разберу. Есть хочется всё сильнее. Почти ни о чём больше думать не получается, кроме как о насыщении - не то что о разборе бардака, хоть он мне как скрип пенопласта.       Если я правильно помню из истории хэви-метала, то привычная мне эстетика появится только где-то в середине восьмидесятых - сейчас, когда культура только зарождается, эпоха попугайских одёжек. Это подтверждали красно-оранжево-зелёно-жёлто-розово-тигрово-леопардовые кофты (ещё и с блёстками и бахромой!) и столь же психоделические хиппи-футболки в тючках. Там же имелись лосины на самый извращённый вкус. Чёрная кожа, цепи и шипы - это пока что не актуально. Чёрное сейчас - скорее исключение, чем правило. От единственной чёрной футболки мне придётся избавиться. Я её даже трижды постиранную ни за что не надену.       Поэтому я очень удивилась, всё-таки найдя пару шипастых напульсников. Из разных пар, но и так сошло. А, ну да, точно. "Kайсс" (это название меня постоянно тянуло читать по-немецки), куда же без них. В семидесятых они только-только обретя культовый статус. Неудивительно, что даже в такой дыре нашлись их аксессуары. Напульсники идеально скрыли неровные розовые полосы срезанной кожи. Я невольно проверила, не сбилась ли набок чёлка, хотя она задевала ресницы. А вот сбоку... Шрам клыком заходил на висок, и там синей веточкой выпирала (передняя височная диплоическая) вена. Тоже прикрываю - чисто символически.       Получившийся вид мне понравился - дома так не одевалась, чтобы не расстраивать маму. А Лили эти футболки (и реклама, и экономия денег), джинсы и заношенные кеды       (забрать из ванной) просто ненавидела - она хотела носить красивую, дорогую одежду... а не тряпьё, в котором смахивала на хиппи, что отдельно вызывало в ней глухое раздражение. И рок-н-ролл терпеть не могла. Буквально на дух не переносила этот долбящий по ушам грохот и завывания с визгами - очень уж это мамашины вопли напоминало. Зато тащилась по диско и джазу.       Запускаю руку под футболку и аккуратно пальпирую шрам - края широко разведены, хотя сам разрез узкий; получившееся отверстие очень похоже на естественное, как я уже успела отметить в ванной. Если зашить, то нитки будут сильно стягивать кожу. И в конце концов рваться, оставляя уродливую кровоточащую бахрому. Что же с этой дырой делать тогда?..       Мысли о об этой щели в коже что-то зацепили, словно багром и выволокли на свет.       Двоедушник.       Сейчас это название очень зацепило своей... символичностью? Уместностью?       У двоедушника не одна душа. Одна вполне человеческая и одна - демоническая. Вот она-то имеет привычку покидать спящее тело и вести самостоятельное существование, принося какой-то вред людям. В это время двоедушник крепко спит, и разбудить его, пока блудная душа не вернется назад, невозможно. Можно переложить на другое место, и тогда двоедушник умрёт - душа не сможет вернуться.       Совпадает почти во всём. Другое дело, что я боюсь оказаться вне оболочки, хоть ощущение закованности в собственное тело, как в саркофаг, и порождает дискомфорт. К счастью, клаустрофобии нет.       (Что даже необычно для такого некрасивого комка заболеваний и фобий, как ты.)       Криво усмехаюсь уголком рта.       (мик проснулся)       Пустая частота заполнилась заторможенными, запинающимися мыслями, словно напечатанными на старой печатной машинке с западающими клавишами       (где... где она... эта сука... убью) говорящими о том, что он так и не передумал, с тупой целеустремлённостью направляясь в гостиную.       (мокрые штаны липнут к ногам локоть ноет опух ступеньки качаются она у меня получит да получит за всё размозжить голову)       Хожу взад-вперёд по комнате в волнении, практически слыша, как со звоном падают последние секунды жизни Роуз Филт.       (чёртова лестница когда же вон она лежит молоток)       Мне было жутко. Но не оттого, что у меня на глазах       (даже ближе) убьют человека, а от своей реакции - я почему-то абсурдно думала о том, что попаду сначала в государственный приют, а потом в фостер к каким-то выродкам - в свои-то двадцать два года! Но особенно страшной была мысль снова оказаться вне знакомой обстановки - аж живот скрутило узлом от ужаса.       (нет я лучше удушу её пускай помучается мне и одной руки хватит)       Грубая, мозолистая рука с толстыми пальцами сомкнулась на горле спящей, перекрывая дыхательные пути.       (что мик)       Срываюсь с места. Дверь с грохотом бьётся о стену.       (хрипит вырывается царапается паскуда ну ничего ничего вот)       Жарко. Спотыкаюсь о порог - меня повело, как пьяную, ударилась плечом о косяк. Узкая изящная смугловатая длань на дереве. Ноги удлинились, шаг поменялся - босые ступни вытянулись и сузились. Стала слабее. Выше. Хрупче.       Но только снаружи.       Ма... ть Лили вроде вполне держится - я успею осуществить задуманное. Должно получиться. Какая-то бесшабашная уверенность толкает вперёд, не давая одуматься.       Слетаю по крутым узким ступеням, рискуя сломать шею - так быстро, что дух захватывает. И не длина ног в сочетании с худобой тому причины. Притом, что Лили вовсе не была чемпионкой по бегу. Но раздумывать над несоответствием скорости и возможностей нетренированного тела было некогда.       Опрокинутая табуретка в кухне. Хватаю за ножку - и назад. Не знаю, на что я надеялась со своими силёнками - и что бы я делала против здоровенного обозлённого работяги... но я, подлетев со стороны спинки дивана, с размаху опустила табуретку на спину Мика.       (вспышка боли)       Мебель разлетелась на куски! Но долго удивляться не смогла - после того, как неожиданная боль отпустила перехваченное горло, взревев, Мик бешено ринулся на меня, замахнулся... и ударил меня кулаком травмированной руки прямо в подбородок, вслед за тем заорав ещё страшнее. Роуз лежала ни жива ни мертва, пересыпанная обломками табуретки, восстанавливая дыхание и почти теряя сознание от страха - помощи ждать неоткуда. Из-за треснувшего локтевого сустава удар получился относительно слабым - сильно шатнуло, голова мотнулась. И я, не то наконец-то испугавшись, не то разозлившись, ударила в ответ - неловко, позабыв сжать ладонь в кулак и ни на что не надеясь - только чтобы не сдаваться вот так, всухую. В другой бы ситуации это могло стать началом конца, но...       Более чем стокилограммовый Мик отлетел к стенке-горке.       И очень "удачно" - на уже точно сломанную руку (хруст был более чем отчётливый), издав какой-то взвизг, слишком тонкий для такой туши, выпученные глаза крутанулись в глазницах, словно пинг-понговые шарики в чашке, и отключившись от болевого шока.       Поле битвы осталось за мной.       Несколько минут я пыталась осмыслить то, что произошло, переводя взгляд с одного бессознательного тела на другое. А самое главное...       Откуда такая физическая сила?.. Огромная и не имеющая обоснованной причины - что-то не заметила я у Лили мышц чемпиона по реслингу. Невольно несколько нервно ухмыльнулась про себя, вспомнив вполне соответствующее применение табуретки.       (физическая... сила...)       В голове словно задело какой-то рычаг, заставивший мыслительные жернова вращаться быстрее.       Вот оно. Последний фрагмент головоломки. Как же я могла это пропустить?       Одержимость.       Необычная физическая сила, неестественные телодвижения, паранормальные способности, произнесение слов на чужом языке, познание непознаваемого, необоснованная агрессия по отношению к окружающим, сквернословие... список можно продолжать долго.       (Только вот... кто кем одержим?)       Если одержимость - это манипулирование захваченным демоном или духом человеческим телом, то... Теперь понятно, каким образом получалось передвигаться при последней стадии истощения и проявить чудеса скорости. И, кажется,       (нет точно) я порвала коленные связки... Но на онемелых ногах, тем не менее, стою, хоть это и физически невозможно.       И значит, могу использовать его ресурсы так, как не снилось обычному человеку. Заставлять превышать свои обычные возможности.       (что что)       Я невольно зауважала этого мужика - так быстро очухаться после нокаута! Его мысли - бестолковые, стукались друг о друга, как пронумерованные шары в барабане говорливого ведущего игрового шоу.       (а если)       Тянусь к ним и метко забрасываю одну-единственную мысль, которая зарывается в самую гущу, обживаясь на новом месте и пуская тонкие, как щупальца медузы, нити к остальным.       (я это сделал)       Как ни странно, но... она начала обрастать несуществующими подробностями, добираемыми их других источников. Может, новое воспоминание не было особо чётким, но и этого хватало, особенно в связи с алкогольным опьянением, чтобы не сомневаться, что это он пришиб меня табуреткой, а не я его и всё-таки задушил Роуз. Я присела за диваном, вытянув ноги, чтобы были видны щиколотки. Остальное он додумал сам.       Ч-чёрт, кажется, я их убил. Надо поскорее сматываться отсюда.       Качаясь, он неуклюже побежал прочь, топая на весь дом и баюкая недействующую руку. Спеша покинуть "место преступления", оставил дверь нараспашку, и я послала вдогонку на всякий случай, как метательный кинжал ассасина, контрольную       (больше не возвращайся никогда)       Внезапно я ощутила ужасную усталость. Не физическую, душевную. Что же дальше-то будет?..       Подкосились колени, закружилась голова... и я стала видеть ещё чем-то. Трудно описать, когда глаза прикрыты, а зрение не пропадает. И приобретает свойства слуха, обоняния и осязания (и даже вкуса!), почти сливаясь с ними. Я скользила внутри тела, как намыленная рука - в резиновой перчатке. Или... как двоедушник в уснувшей оболочке. Прямо хоть сейчас лети пакостить людям.       (???!!)       Мелькнувшая мысль показалась даже не абсурдом, а сумасшествием чистой воды. Но рациональное зерно в этом всё же было. Надо хоть раз попробовать. На что похоже это внетелесное существование.       (я же недалеко недалеко никто не собирается меня силком вышвыривать и заставлять только попробую да один разок)       Я вышла - совсем чуть-чуть, на пару миллиметров за пределы, перестав чувствовать кожу и мышцы передней части тела (оно тут же сгорбило плечи и свесило голову), готовая нырнуть назад в любую секунду. И этого хватало, чтобы чувствовать себя висящей над пропастью (только пропасть была и впереди, и сверху, и снизу, и по бокам) даже не на верёвке, а на отдельных эластичных волоконцах. Очень, очень неуютное ощущение.       (обогнуть диван закрыть дверь и на кухню)       Шаг-шаг-шаг. Остановка. Шаг. Шаг. Шаг. Остановка. Шаг... Шаг... Шаг...       (и не так страшно не так страшно нет страшно только бы побыстрее закончилось пожалуйста-а-а)       Движения быстрые, какие-то рваные, лишённые плавности, порождённой синхронными сокращениями мускулов и связок - мышцы не напрягаются сами, подчиняясь мозговым импульсам, с научной точки зрения объяснения тому, что я вообще могу ходить, нет. Голова мотается с боку на бок в такт шагам, руки вдоль тела. Ощущения - как если бы нити кукловода были приделаны не к пальцам, а ко всему телу. Огромная неповоротливая марионетка, управлять которой извне так же трудно, как играть с куклой в свой рост.       (я похожа на сомнамбулу нет они не так движения не скоординированы одержимую одержимую я напоминаю или ходячего мертвеца нет не думать об этом не думать не думать)       Я высунулась наружу по пояс, переступая через собственную боязнь (агорафобия требовала забиться обратно как можно глубже и больше никогда не высовываться), оставив нижнюю часть в теле и огляделась. Чувство нереальности усилилось. Синеватые тяжи, будто выведенные наружу кровеносные сосуды, уходили в оболочку; облик Лили начал течь, словно макияж под дождём. Почему-то такая метаморфоза не воспринималась как что-то страшное или неприятное, хотя невероятно деформированное, словно скроенное из разных кусков кожи (смугловатой и светлой веснушчатой) и костей под ними, лицо и выглядело неописуемо отталкивающе, да нет, даже тошнотворно (поскольку было легко поправимо - совсем как тот же макияж), но приоткрывшая глаза мать Лили тут же закрыла их обратно - ей хватило одного лишь профиля, чтобы снова уйти в беспамятство, под впечатлением не сумев сформулировать ни единой словесной мысли.       (??! ...)       Но это было ничем по сравнению со знанием, набросившемся на меня со всех сторон и от которого никуда не деться. Оболочка помогала хоть как-то сдерживать этот бурный мутный поток - мозг, этот процессор, отсеивал всё это.       Соседи уже заметили, что что-то не так. В общем фоне из какой-то разновидности жадного любопытства, что происходит от бездушного равнодушия (хотя кто-то беспокоился всерьёз), проскальзывала нервозность, усугублённая быстро выбежавшим Миком, и ожидание. Многие колебались между желанием вызвать полицию и оставить всё как есть. Никому, кто жил на этой улице, не нравилась Роуз Филт и её дочь. Они - грязное пятно на благополучии города, чёрные овцы общественности. Живи тут кто-нибудь другой, давно бы вызвали полицию и парамедиков.       Это было похоже на схематичный оттиск мыслей и эмоций - вроде моментального снимка на "Полароид". Оказалось, что они не рассеиваются, а оседают. На моём доме       (моём ну да я же здесь живу) лежал толстый пласт неприязни, скопившийся за много лет. Никому не нравилась неухоженная заросшая бурьяном лужайка. Не нравилось гнилое крыльцо и ветхая веранда с выломанными столбиками. Не нравилась давно растрескавшаяся белая краска, которой когда-то был окрашен дом и вечно задёрнутые плотные шторы на окнах, отчего казалось, что там никто не живёт. Особенно же не нравились его обитатели - какое-то брезгливое раздражение, почти-ненависть. Все знали, что Роуз принимает у себя мужчин - таких же опустившихся, как она, и беспробудно пьёт. Но она хотя бы почти не выходит из дома, не то что       (та грязная шлюшка маленькая потаскуха дрянь стерва невоспитанная особа)       Я усилием воли заставила себя не слушать. Выходило... почти никак - только искажалось помехами. Хотелось выблевать из себя это мерзостное знание, как испорченную пищу. Такая жестокость... при том, что плохих людей среди них не было. Обычные, ничем не примечательные обыватели. Ездят на "Шевроле", "Фордах" и "Доджах", откладывают детям на колледж, голосуют за демократов и не верят в грядущую, как поговаривают, политику разрядки с СССР (от проклятых комми, желающих везде насадить свою красную заразу, нельзя ждать ничего хорошего!), едят индейку на День Благодарения и пускают фейерверки на День Независимости... И все единодушно ненавидят (тихо, как-то буднично и привычно) семейство Филт, угрожающее их мещанскому благополучию. Будто это какое-то заразное заболевание.       Я просто знала это. Без участия жизненного опыта Лили, опираясь на один эгрегор. Конечно, вряд ли бы мне самой нравилось такое соседство... но зачем же так? Не думала, что когда-нибудь окажусь в такой роли... Конечно, в нашем доме имеются подобные люди, но к ним относятся как-то... добрее. Нет, не так. Снисходительнее. А тут - пристально следили и ничего (!) не делали. Личный цирк уродов. Да и не в скандальности Филтов дело, если так разобраться.       Конечно, я понимала, что сейчас это мне только на руку (как бы я объяснялась с полицией и друзьями семьи?), но... всё равно было горько от такой несправедливости и чёрствости.       (не думай об этом просто не думай ничего хорошего ничего хорошего не будет ладно не буду)       Перехватываю запястье рукой и вытягиваю обвисшую, скрюченную, как лапка дохлого голубя, кисть вперёд, одновременно с этим жестом (так легче) посылая маленький сгусток энергии, чётко представляя, что мне нужно. Дверь мягко закрылась и защёлкнулась на все замки. Даже цепочка накинулась. Я довольно вильнула полупрозрачным хвостом, похожим на луч светло-лимонного света.       Кажется, я поняла, зачем появился хвост. Оперировать энергетикой проще. В бесхвостом обличье я сама себе связываю руки, если что случится, а может случиться в любой момент. Хватит любой случайности, любого повода.       Странно, но понимание того, что это нужно, почти примирило с наличием лишней для человека части. Она поможет защищать себя. Когда я вернусь домой, в родное тело, хвост со мной не отправится. И слава Дьяволу!       (у меня вскипает мозг я не знаю я не могу что)       Я стала ходить взад-вперёд, чтобы как-то пережить это состояние. Скрип-скрип, скрип-скрип - половицы под ковром... скорее успокаивающий, нежели наоборот, звук. И растянулась на полу - споткнулась о прежде незамеченную кошку. Хотя до кошки ли мне было?.. Приставучее животное тут же стало топтаться по хребту и лопаткам, громко мурлыкая и топча лапками. Ничего особенного - небольшая, рыжевато-коричневой полосатой расцветки, из особых примет - когда-то сломанный и торчащий вбок хвост с виднеющейся под шкуркой расщеплённой костью.       Я рывком вздёрнула себя на ноги, ухватив под мышками. Кошка, как ни странно, удержалась, при этом не выпуская когти, отирая прохладным пушистым боком правое ухо тела и оглушительно мурча. Так я и прошла на кухню, судорожно обдумывая, что делать с этим. В глаза (правда, скорее - в нос) сразу же бросилось амбре успевших испортиться остатков пищи, источаемое горой немытой посуды. Как я раньше не заметила? Обострившийся нюх тут же разложил вонь на составляющие части, информируя, что ели в доме за последний месяц или два. (И при этом... она не казалась такой уж неприятной! Скорее уж... интересной. Вот самое подходящее слово.) Именно "гора" - её верхушка почти подпирала висящий над мойкой шкафчик. Как можно запустить кухню до такого состояния? У меня сразу же зачесались руки перемыть её всю, но я себя одёрнула. Не время.       Когда я уронила себя на стул, кошка элегантно спрыгнула на стол и уселась, как статуэтка, немигающе глядя на меня. И просидеть так она могла и год, и десять лет... мёртвым не нужно движение.       Вроде бы кошка как кошка, никаких отличий от живой - ни запёкшейся крови, ни вываливающихся кишок, ни содранной шкуры... ничего того, что так врезалось в память девять лет назад. Но взгляд... Пустой, исполненный Вечности. И зрачки - неподвижные, расширенные, несмотря на то, что на кухне светло.       Нежить.       (А сама-то кто, милашка?)       Это парадоксальным образом успокоило. Я посмотрела на собственную белую полупрозрачную руку. Если выйду из тела, то не будет никакой разницы. Тогда почему призрачная кошка выглядит совсем не по-призрачному? Тогда, может, это какая-то особая форма галлюцинации?..       Я протянула руку, чтобы убедиться в этом или обратном - и оба варианта представлялись одинаково... нет, не пугающими, но достаточно неприятными. Кошка метнулась вперёд, словно хотела атаковать ладонь... и стала яростно тереться головой и вибрирующими от мурлыканья боками, оказавшись на ощупь такой же тёплой (даже горячей) и пушистой, как и на вид. И ещё... она была очень рада!.. Стало как-то неловко, и я решила прояснить ситуацию.       (Я не Лили Филт.)       Конечно же, я не произносила имя - вместо него как-то неловко был использован неряшливый ворох образов-представлений о ней. Приходилось подстраиваться под разум животного - иначе бы просто не поняла, что я хочу до неё донести.       Кошка подняла голову и с высокомерием, от которого почувствовала себя полной дурой, прищурилась на меня. (Впрочем, ничего нового - для неё все люди отображались как уродливые умственно отсталые кошки.)       Знает.       Причём ещё до того, как я ввалилась в кухонную дверь, волоча рюкзак за лямку. Видела, как полуживая бреду по пустынной дороге к городу. И её абсолютно не волновало, что я влезла в чужую шкуру.       Нужное воспоминание пришло само собой.       (вчерашний сон дом это мне снится мне надо выйти пусти пусти меня что ты мяукаешь глупая кошка больно оцарапала меня МЯЯААООУУУУУууу что за бред мне приснился ой что это мокро кровь на ноге где я так)       (почему тогда)       И кошка (как же её зовут-то? что-то на самой поверхности вертится, но никак ухватить не могу - просто и сама Лили уже успела подзабыть кличку за давностью лет) мне показала.       Что-то страшное. Огромное, как целый мир, тёмное и бесформенное, невыразимое, неотвратимое, не ведающее жалости, тяжёлое - тяжелее всей земли, и невесомое и всеобъятное, как воздух.       Злой Рок.       Оказывается, это не просто красивая фигура речи. Он существует.       Раньше я считала, что уже мёртвым нечего бояться. Но...       Истинная смерть страшна даже для призрака. Это Ничто. Полный распад, без всякой надежды когда-либо вернуться сюда. Если бы Лили была уготована обычная смерть с посмертием в ещё при жизни проклятом доме, она бы даже ухом не повела. Но это...       Это было не по правилам.       Они могут только предупреждать, но не могут вмешиваться в предопределённый ход событий. Иначе граница между миром живых и миром мёртвых       (Истина) сотрёт мятежную частицу, угрожающую их равновесию. Граница всего лишь угрожающе качнулась на попытку призрака что-то изменить. Но этого хватило, чтобы заставить долго (там не было времени, но это было долго - может, целое столетие, если не больше) блуждать по миру мёртвых. Только любопытство толкало вперёд - хотелось всё же увидеть, кто придёт... В этом было что-то приятное... что-то хорошее...       Кошка       (мисс китти наконец-то вспомнила) снова начала тереться об меня - тепло-холодно, тепло-холодно... Тепло - когда касалась меня, холодно - когда невзначай задевала эту оболочку.       Но долго поиграть не получилось - меня куда-то потянуло. Сначала я даже не поняла, что это за ощущение, словно к чему-то мягко, но неуклонно притягивало - как железку к магниту. Так что вошла в тело не противясь.       Сморгнула. Было странно вновь смотреть только глазами. Выжидающая чего-то кошка, походящая на искусно выполненное чучело (даже слишком искусно), со стола никуда не делась.       Сколько же всего... Прошлое, ещё какие-то миры, какие-то мстительные грани... я прижала пальцы к вискам. На правом как-то очень близко дёргалась жилка - это почему-то отметила очень остро. Слишком много всего... Слишком. И сейчас ещё голова заболит вдобавок ко всем прочим неприятностям - всегда так, стоит понервничать. Но давление подниматься и не думало, оставаясь предательски ровным.       Я медленно отняла руки от висков и бессильно уронила кисти на колени.       (ну вот)       Меня охватило совершенно неуместное разочарование. Но и облегчение вместе с тем - иначе пришлось бы несколько часов валяться с мокрой тряпкой на лбу.       - Мрр-мяу! - Мисс Китти взмахнула лапкой, напоминая о себе.       Протягиваю руку и глажу по голове и спине, чешу за ушами. Брр... как игрушка, которую долго держали на морозе. Пальцы слегка леденило, но это не останавливало. Глубоко вдохнув, словно собиралась сунуть руки в полынью (впрочем, это мало чем отличалось), всё-таки взяла - задние лапки прижаты к моему животу, остальное удобно расположилось на предплечье, которое почти сразу же онемело.       То, что я глажу мёртвую кошку было самой меньшей из свалившихся за последнее время странностей. Имел значение только седативный эффект, достигаемый возвратно-поступательными движениями руки по мягкой шерсти. Мисс Китти убаюкивающе мурчала, и я, забывшись, перестала дышать ртом.       (что за)       Я принюхалась ещё раз, для надёжности уткнувшись носом в холку. Пахло... кошкой. Не сырой землёй и мертвечиной, а шерстью. Только запах был не тёплым, а прохладным, от него чуть-чуть щипало в носу. Почти как от живого животного, только-только пришедшего с мороза. Почти. Потому что он был каким-то... стерильным. Собственный индивидуальный, без примеси травы, еды и всего такого прочего.       Громкое урчание в животе напомнило о том, ради чего пришла на кухню. И к питанию следовало подойти с умом, а не есть всё подряд, даже если очень хочется. Поэтому кошку с огромным сожалением пришлось отпустить.       Оказалось, что у меня острый недостаток ВСЕГО. Не смертельный, но и здоровья это не добавляет. Надо срочно восполнять. И хотелось не только мяса, но и овощей. О фруктах в этом доме и мечтать не приходилось.       В холодильнике оказалось не шаром покати, как опасалась. Но близко к тому. Полбутылки бурбона, три виски "Джек Дэниэлс" и пять пива - не в счёт. Сгребя всё съестное в кучу, выставила на стол. Масла в маслёнке всего кусочек, какого-то жилистого варёного мяса на два укуса (немного подпортилось), сыра и того меньше. Думала, будет хуже. Лили из принципа не ходила за продуктами - такая мелкая месть матери, перехватывая что-нибудь в забегаловке. Выложила хлеб из хлебницы (почти не чёрствый, а плесень соскрести можно)... полюбовалась. Самое вкусное - на потом.       От старой жёсткой моркови, найденной в поддоне, возьмись я её чистить, ничего бы не осталось, поэтому пришлось есть так, понадеявшись на недавно обретённую живучесть. Наплевав на сальмонеллёз, съела яйца (целых три штуки нашлось!) прямо сырыми - иначе рискнула бы захлебнуться слюной, чувствуя запах жареного. Подумав, схрупала и скорлупу. Кальций. Остатки гордости не позволили залезть в переполненный мусорный бак, которому место, по идее, было на улице. Проверив морозилку, нашла замороженную сырую курицу и, не помышляя о разморозке, не то что о готовке, впилась в мясо. Судя по всему, костлявая тушка положена была в морозилку ещё до рождения Лили. Зубы чуть ломило от холода, в горле кололись кристаллики льда, но жевалась вполне легко и организмом принималась с распростёртыми объятиями (отравления не произошло), давая судить о немалой мощи челюстей и крепости эмали.       Но этого было мало.       Маленькая банка мёда на верхней полке. Цапнув её, будто могла отрастить ножки и убежать, сорвала крышку... моей выдержки едва хватило, чтобы взять ложку, а не лезть пальцами (фу!).       Только проглатывая третью по счёту, я вспомнила... Лучше бы съела три ложки цианида. За всеми треволнениями уровень сахара интересовал меня меньше всего. Плюс к этому, диагноз был поставлен относительно недавно и укол инсулина на ночь ещё должен был действовать...       Сахарный диабет второго типа второй степени тяжести.       Но судя потому, что я не спешу впадать в гипергликемическую кому - был. Из-за перенесённой физической перегрузки давно должен был случиться сахарный криз. Подышала на ладонь - ацетоном не несёт. Да и суставы артропатически не щёлкали.       Недоверчивая радость постепенно вырастала, заполняя, как гелий воздушный шарик. Для меня, отпетой сладкоежки, в своё время известие стало концом света. Сахарный диабет, осложнение после ветрянки, подкрался, выдавая себя лишь ожирением. Едва верилось, что избавлена от постоянной жажды, частого мочеиспускания, сухости кожи и зуда, гнойников, месяцами незаживающих царапин... всего. Драгоценный подарок. Есть же что-то хорошее в моём перемещении - я успела дико соскучиться по шоколаду. Вообще по жизни без диет и прикидываний нужных доз инсулина. Может, всё ещё не так... Но я оборвала себя. Стало противно.       Продалась за шоколадку! То, что тут у меня нет диабета, ничего не значит. Ничего. Не значит!       (Всё же значит. Ты перечислила мелочи. теперь давай по-крупному. У тебя больше нет прогрессирующей полинейропатии, не откажут почки, не разовьётся дальше офтальмопатия и не дышит в затылок ампутация ног.)       Резкий звук скрипящих пружин       (роуз очнулась) заставил дёрнуться и нечаянно смести локтем половину того, что стояло на столе - немыслимым образом распластавшись, звериным рывком, едва не порвав мышцы поясницы, успела поймать почти всё, кроме улетевшего под холодильник мяса. В висках загрохотали барабаны, глазные яблоки будто выдавливали чьи-то жёсткие пальцы - я применила силу, удерживаясь под углом тридцать градусов к полу. Вернув себе устойчивое положение, полезла под холодильник, вытирая собой грязный пол. Не пролезал локтевой сустав. Может, если приподниму... Мне удалось подцепить мясо, укатившееся почти к стене.       Что-то слишком свободно под холодильником стало... раз голова прошла. Я задумчиво поглядела вверх, на днище. Точнее, на собственную руку, чуть подрагивающую от напряжения, удерживающую холодильник на весу - локоть параллельно полу, плечевой сустав не травмируется из-за нагрузки, вопреки всем физическим законам. И... я осталась спокойной. Теперь главное - это не афишировать, что я так умею. И не забывать, что всё, что тяжелее десяти-пятнадцати килограммов - неподъёмная тяжесть для девушки.       Выбравшись, я взяла большой нож, и, обтерев об джинсы (сначала хотела взять для этого кухонное полотенце, но оно выглядело так, будто им весь дом вымыли, а джинсы новые), стала быстро-быстро нарезать сыр и мясо прямо на столе, покрытом пятнами и крошками. Впрочем, крошки я смахнула вниз - дома бы это было святотатством, тут же - ничего не изменилось. Лезвие дробно застучало по дереву.       Я подняла холодильник так, будто это была коробка из-под него. Волноваться не из-за чего. У всех одержимых так. Всё замечательно. Всё просто...       (ай)       Порез налился красным. Я посмотрела на него,       (если демоны могут вызывать болезни у одержимых глухоту слепоту паралич то теоретически могут и лечить) стягивая к повреждённому месту красные пластинки и запуская процесс восстановления так быстро, что через томительные пять с половиной секунд даже шрама не осталось. И унесло это почти сотню калорий. Хорошо, что это имеет произвольный характер - на людях не нужно бояться выдать себя. Да и проверить меня таким способом не смогут, если что. И медицинские тесты ничего не покажут.       Заскрипели старые половицы - это, чуть покачиваясь, шла мать Лили. Я выжидала до последнего, прежде чем скрыться под личиной - и чуть не опоздала.       (это не кто я думала это не что у меня с глазами что эта сучка тут забыла)       Мысли едва проталкивались сквозь жуткое похмелье. Стук ножа по дереву порождал практически микровзрывы в извилинах, помятое горло драл сушняк и боль от наливающихся гематом. Она просипела:       - Засунь этот нож себе в задницу... - но получилось не злобно, а жалко. Я всё равно уже всё нарезала.       Прошаркав к холодильнику, она вынула бутылку пива и таким чётким отработанным движением открыла о столешницу, что оно показалось красивым. Я молча подняла валяющуюся табуретку и поставила. Та села и, пялясь в стену ничего не выражающим взглядом, стала мелкими глотками шумно прихлёбывать пиво прямо из горла. Я тоже села - но с другой стороны. Причём так, чтобы нельзя было ударить бутылкой. Перемирие длилось, пока не закончилось пиво.       - Шлюха.       На меня словно ушат ледяной воды вылили. Не ожидала - ведь она было совершенно спокойна, да и я её как бы спасла. От несправедливой обиды перехватило дыхание и сжались замёрзшие пальцы на босых ногах. Лили, резко взбурлившая, словно пузыри метана вырвались из болота, где-то на дне, требовала от меня начать орать первой, какая она сука, всю жизнь испортила и как я её ненавижу. Вместо этого я стала переводить деструктивную энергию в конструктивную - сосредоточенно, будто обезвреживаю бомбу, сооружать бутерброд из хлеба и остатков сливочного масла, варёной говядины и сыра.       - Шлюха. - Я почувствовала, как проскочила искра нервозности.       (почему она не отвечает что-то задумала сучка мелкая я ей)       Хлёсткая пощёчина пришлась в пустоту - я вовремя уронила голову на плечо.       (по левой щеке)       Кажется, я начинаю понимать, за что Лили её ненавидела. Я вспомнила - она тогда видела, как пьяный мужик собирается изнасиловать её маленькую дочь, и... вышла из комнаты. Перед этим взяв у него деньги.       Но... она не убила, пока была возможность, не выдала меня       (лили лили) и даже не выгнала из дома на произвол судьбы, хотя Лили имела на этот счёт другое мнение. В памяти не сохранилось, как её мать избавлялась от тела - потеряла сознание от обилия впечатлений. Только помнила, как на следующий день была выставлена жить в другую комнату. А та была закрыта на ключ и больше при ней не открывалась.       Но раздражение (если не нечто покрепче) уже пустило ростки. Обычно меня трудно настроить против кого-либо - всегда могу найти оправдание для кого угодно, войти в положение, посочувствовать. Не бывает только добрых и только злых людей, есть жизненные обстоятельства.       И... я не находила защитных аргументов в её пользу. Или... не хотела?       - Ты разбила зеркало. - Она дрожала от едва сдерживаемой злости, как кобыла перед скачками. Взращивала гнев, накручивала себя, чтобы... не бояться? Чего?       Откусываю от бутерброда, глядя прямо на неё и демонстративно жую, показывая, что не настроена на выяснение отношений - хотя чувствовала прямо противоположное. Самообладание - дамба, о которую с обеих сторон бьются тёмные волны чужой злобы. Сейчас я была готова к этому и худо-бедно сдерживалась. Странно - клыков сейчас нет, но она передёргивается и пристально вглядывается в моё лицо. Дыхание сбивается, сглатывает. Неужели человеческий облик пополз?       (тот самый взгляд да тот самый когда убила переломала все кости по нему будто каток проехался столько крови было она просочилась сквозь доски и капала с потолка в девять лет чудовище выросло и вернулось за новыми жертвами)       Опускаю глаза и остальная трапеза проходит под аккомпанемент моего чавканья. В гробовом молчании оно звучит непотребно-громко, хоть и стараюсь жевать потише. Не собираюсь срываться - даже в ущерб маскировке. Но ситуацию прояснить, тем не менее, надо.       - Роуз, ты допилась до чёртиков - уже галлюцинации появились! - экспрессии не хватает, как-то вяло и неубедительно. Но если я дам волю останкам Лили, то свара закончится только к завтрашнему утру.       Женщина молча поджала губы.       (я знаю я слышала она не)       - Грёбаная сука, сама сходи наверх и посмотри своими сраными глазами - ничего с твоим траханым чертями зеркалом не случилось! - я начала заводиться по-настоящему оттого, что меня почти раскрыли. Как ни странно, но мой визг... обнадёжил и отчасти успокоил её. Реакция была такой, какой она и ожидала от настоящей дочери. Но подозрительность осталась.       - Выпить принеси.       (Сама принеси. Или ты настолько отупела, что даже с этим справиться не можешь?)       Таков правильный ответ. Своего рода проверка на вшивость.       Но я встала, принесла, села на прежнее место напротив неё и стала медленно доедать оставшийся хлеб. Хватит с меня злобы и хамства. Роуз тупо смотрела на бутылку и пыталась понять, что же такое творится и не сходит ли она с ума. Опасения подтвердились. Но вот что делать дальше, если всё подтвердится - она не задумывалась. Открыв пиво, сделала жадный глоток.       (что мне делать чудовище вернулось оно сожрёт меня сожрёт)       Ещё глоток.       (если только заметит что я всё поняла)       Ювелирно.       Всё-таки Роуз страшно вступать в прямое противостояние с монстром. Тогда тоже побоялась, хотя оно было без сознания. На это и была ставка. К концу бутылки, вспоминая всё известное ей о чудовище (мало что), она пришла к нужному выводу.       (сделаю вид что ничего не было)       Мать Лили попыталась встать, грузно оперевшись о столешницу - бутылки чуть не полетели на пол, и неуклюже рухнула обратно. Ноги дрожали от близости этого       (демон)       Я подняла на неё взгляд, впервые всматриваясь по-настоящему. С глаз словно упала пелена - даже сморгнула. Уже имеющаяся в голове картинка рассыпалась на мелкие кусочки. Лили считала свою мать старухой. Поэтому я думала, что Роуз лет пятьдесят. Я с жадностью изучала одутловатое грубоватое лицо женщины, сличая свои впечатления и бывшей владелицы оболочки. Чуть не засмеялась, мысленно хлопнув себя по коленке. Чужое мировоззрение славно меня разыграло.       В чём-то до сих пор красивая, несмотря на литры и литры выпитого спиртного, утреннюю помятость и жировую складку на животе. Тридцать-тридцать пять лет. Всего-то.       - Что смотришь? - скорее удивлённо, нежели сварливо. И ещё - опасливо.       - Ты такая... молодая! - вырвалось помимо воли.       (издевается)       Она взглянула прямо мне в глаза... Сейчас или никогда. Я подалась всем корпусом вперёд и жёстко схватила её лицо в ладони. Серо-голубые глаза расширились...       (её лицо боже)       И я поймала её разум. Поймала, как венерина мухоловка - муху. По лицу женщины скользнула тень тонкого недовольства, после чего оно расслабилось.       (глаза пустые студенистые шарики в зрачках зелёные отсветы)       Трудно описать, когда чужой мозг оказывается в твоей безраздельной власти. Я могла приказать не дышать - и эта безусловная функция бы выключилась. Тело бы просто забыло, что так умеет. Я могла заставить перерезать вены - и инстинкт самосохранения не забил бы тревогу, не остановил. Я могла всё. Это захватывало дух и пугало. А ещё было неудобно - как на первом вскрытии, когда я, пересмотрев хорроров, всё ожидала, что труп поднимется и схватит меня. Но мать Лили не сбрасывала контроль, оставаясь стабильной.       Роуз напоминала манекен, которому придали потрясающее сходство с человеком. Для неё время остановилось; впала в транс, лишённый всяких физических и эмоциональных ощущений - будто душа оказалась заморожена в сосуде Дьюара вместе с жидким азотом. На самой поверхности болтались самые свежие воспоминания, которые я слегка подретушировала, размыв - теперь ей всё произошедшее на кухне покажется всего лишь похмельным видением и само выветрится из памяти. А если вспомнит?       Нет, я не имею права... Это против совести. Но вспомнив предчувствие обречённости и ужас... Я вообразила острый серебристый скальпель.       Начнём операцию.       Я нашла то место в памяти, когда проснулась от грохота наверху и, получив денег, сходила за выпивкой... Вырезала то, что Мик сегодня был у неё, а на то место пересадила набор сцен одиночного пьянства. Потом пошла за добавкой и её сморило прямо за столом, где никого не было. Маленькая стерва отсыпается наверху после того, как всю ночь где-то шлялась... Это она и больше никто.       Неожиданно, как прилетевшая в лицо тряпка, перед мысленным взором вспышкой развернулось старое воспоминание из её детства.       (я никогда не буду пить никогда-никогда милый боженька пьяное озлобленное лицо отца избивающего ногами скорчившуюся мать никогда и ни за что обещаю я скорее умру чем стану пьяницей)       И я увидела её всю - и светловолосую малышку, боящуюся выйти из комнаты, и молодую девушку, самовольно покинувшую отчий дом... и то, чем она стала после раннего рождения нежеланного ребёнка.       Я опять подняла воображаемый скальпель, намереваясь отсечь всю тягу к пьянству. Она губит свою жизнь. И остановилась.       (я чуть не убила)       Под этой тягой клубилось фиолетовым       (САМОУБИЙСТВО)       Выпивка её спасала. Облегчала страх, в котором она жила последние шестнадцать лет, служила своего рода анестезией. Уберу алкоголизм - Роуз выбьет себе мозги из револьвера на следующий же день. Да, она часто думала об этом, но у неё не хватало мужества - просто сидела, играя с ним - поднося к различным частям головы, чувствуя холод и тяжесть смерти в руке. Не уберу - сделает это позже - фиолетовое просачивается сквозь алкогольные пары, как джинн через неплотно пригнанную пробку бутылки. Год или два - не больше. Пожалуй, не стоит сейчас заниматься такой тонкой работой - всё равно что микрохирургию сердечного клапана топором делать. Иначе говоря, в её смерти была бы виновна я. Разум матери Лили напоминал башню из стульев - стоит вытащить хоть один элемент, и обрушится вся композиция.       Просто нефтяное болото депрессивного саморазрушения. Лезть в которое себе дороже.       Я отпустила её лицо и... отсветы пропали. Догадка требовала немедленной проверки.       Роуз подождёт.       Я поскорее забежала в ванную, не включая свет - глаза как-то странно жгло. Едва ощутимо, но явственно - словно они... излучали свет. Грелись, как лампочки накаливания.       Вся радужка сделалась призрачно-зелёной.       (я повелеваю твоим разумом)       И захохотала, почти визжа, и трескуче кричала, не заботясь о том, что с улицы меня прекрасно слышно, пока смех не перешёл в сухие всхлипы. Крики хоть и сушили горло, но стало легче.       (убрать улики)       Я собрала выпавшие слабые седые волосы, выбросила в унитаз и смыла. Оброненные ранее ножницы были положены на раковину под зеркало. При взгляде на них снова стало неуютно, но с собой не взяла. Что с ними может случиться? Старые серые кеды кое-как удалось отполоскать от непонятной тёмно-зелёной жижи, пахнущей каким-то сладковатым эфиром и серой, и дьявол ведает чем ещё, да и кровь вроде бы смылась. Запах вот только остался. Кое-как выжав, надела. Мне они оказались немного велики. Самую малость.       И что мне делать? Всегда ненавидела неопределённость - будто в вакууме висишь...       Нужно погадать. Вынула колоду из заднего кармана, стала тасовать.       Не стоит сейчас прибегать к сложным раскладам. Всегда предпочитала те, что попроще. Да и не в том я состоянии, чтобы правильно интерпретировать множество карт.       Я вытянула три карты. Прошлое, настоящее, будущее. Прошлое - Башня. Ну, кто бы сомневался. Крах и разрушение. Настоящее - Повешенный. Жертва. Расставание с чем-то во имя приобретения чего-то более нужного. И Звезда. Всё будет хорошо. Всё образуется. Я вернусь домой.       И почему такое чувство, что я что-то трактую неправильно?       Нужно купить еды. И много. Деньги - не проблема.       Пройдя в комнату Лили и чувствуя себя последней воровкой, вскрыла тайник под половицей в правом от окна углу. Двадцать тысяч. Точнее, двадцать тысяч сто двенадцать долларов шестьдесят центов. Огромная по нынешним временам сумма.       Она кропотливо, трясясь за каждый цент, собирала эти деньги - отказывая себе почти во всём, слегка завышала цены на продаваемые пластинки, чтобы Стив не заметил и не вышвырнул с работы (этого "мужика со стальными яйцами" она уважала и побаивалась, к тому же он был на Вьетнамской войне, но война так его и не отпустила), раз за разом ломала гордость, выкачивая из парней, с которыми встречалась, хрустящие доллары и позволяя за это делать с собой что угодно, не исключая садизм.       И всё это, чтобы только сбежать из города в новую, лучшую жизнь. Налегке, только с тем, что надето на ней - чтобы взять в новую жизнь как можно меньше старой.       Мне стало плохо. Я воровала чужую мечту.       Но ей же это уже не нужно... От неё даже души не осталось. И за руку меня никто не схватит.       Но всё равно как будто не своё по праву брала, а обирала покойницу.       Среди мелких купюр попадались и крупные. Их-то и взяла. Сотни с нынешними ценами должно хватить. Но я взяла ещё одну - на всякий случай.       Оставался один вопрос - в каком обличье идти? Если в её, то как дальше? Я не могу всё время его носить. Хоуп Блэк немного похожа на Лили Филт - примерно как... двоюродная сестра. Да. Так и будет. Дома всё же придётся накидывать чужой облик, но в городе появится новая жительница, приехавшая из... из... из... откуда-то, в общем. Сегодня - последний выход в люди Лили Филт.       Сбежав по лестнице, перепрыгивая через ступени и обходя этих мёртвых уёбков-сатанистов, я скомандовала Роуз       (ложись) и отпустила. Зайдя в её комнату, одолжила парку. Плавящий жар объял вытянувшееся на десяток сантиметров тело, и в кухню я уже входила как одна из жительниц этого дома. Мисс Китти, так и не ушедшая со стола, проводила бездонным ярко-жёлтым взглядом.       - Куда... кха-ххаа... - хрипло спросила, но раскашлялась приподнявшая голову от стола женщина. - Не смей брать мою...       - Иди в задницу, - буркнула я, выходя на улицу через кухонную дверь в новую (старую), неизвестную версию мира.