Сюита сумеречной чайки

      — Никита, ну, ты где запропастился? Тут мясо уже подгорает! — Владимир Степанович в старых, сильно потрёпанных джинсах и таком же свитере стоял возле мангала, выглядывая, где там парень.       Стоял тёплый субботний день середины апреля, и в городе творилось что-то невообразимое: все словно с ума посходили, сметая продукты с полок супермаркетов и рыночных прилавков, особым спросом пользовались яйца, пищевая краска и куличи. Вся Россия готовилась встретить Христово Воскресенье.       — Ну, ты где там с пивом, м? — заглянул в домик мужчина, переживая за приготовление еды.       Котов не спешил выходить. Он стоял возле кухонной тумбы, смотрел перед собой и никак не мог понять, что же именно его беспокоит во всём этом. Вроде бы было всё как обычно. Шумно, весело, весёлое потрескивание костра и запах поджариваемого мяса, но… Что-то определённо беспокоило блондинистую голову, заставляя зависать и мало реагировать на окрики хозяина дачи. Но в какой-то момент он всё-таки пришёл в себя, тряхнув волосами и вышел из домика с двумя бутылками пива, правда, всё равно немного приторможённый и смотря на любовника будто сквозь туман.       — Держи, — протянул он одну из бутылок мужчине, а сам сел в кресло на веранде, продолжая смотреть перед собой, пытаясь понять, что же его так беспокоит. Это чувство его не отпускало уже несколько дней, и он никак не мог в нём разобраться.       Мироненко с весёлым шипением полил шашлыки, перевернув и разгоняя дым лежащей тут же досточкой, а потом вернулся к любовнику. Сев перед ним на корточки, мужчина поцеловал его сначала в одно, а потом в другое колено, а потом положил на них подбородок, глядя снизу вверх.       — Ты где, Никит?.. С тех самых пор, как мы приехали, ты всё время где-то, тебя не дозовёшься... Что-то случилось? — Мироненко запрятал куда-то глубоко-глубоко все проблемы и переживания и дал себе слово эти выходные провести просто идеально. Они далеко от города, никаких родителей или ещё кого-то быть не может, никто их не побеспокоит, они только вдвоём.       — Всё в порядке, — парень тряхнул головой и с привычной улыбкой глянул на учителя. Выяснять отношения сейчас не хотелось, но неприятное чувство не отступало, заполняя полностью, не смотря на то, что парень всеми силами пытался от него избавиться. Это были их выходные, когда никто не мог им помешать и он не хотел их портить. — Когда готово будет?— спросил он, чтобы отвлечься от собственных мыслей и отвлечь философа от его настроения. Тем более и есть хотелось, как никогда вовремя.       — Минут через двадцать, наверное, — Владимир Степанович встал сам и потянул за собой Никиту, подходя к мангалу и обнимая его со спины. — Смотри, вон там на горизонте, видишь? — философ склонился к самому уху парня и указывал куда-то в алеющую даль заката. — Такое здание высокое, видишь? Это колокольня, в которой меня крестили. Бабушка настояла чтобы только там, какие-то там её предрассудки... — мужчина хмыкнул и покрепче прижался к Никите, вдыхая аромат его волос. — Я когда маленький был, всегда представлял, что это замок, а в нём — прекрасная принцесса. И дело всей моей жизни — добраться туда и спасти её от дракона, да. — Он склонился к самому его уху и прошептал:       — Я ведь тогда ещё не знал, что у меня будет самый замечательный прекрасный принц на свете, — преподаватель чуть повернул голову Никиты, заглядывая ему в глаза и нежно целуя.       Где-то за домом бегал с громким лаем Лорд, гоняя по запущенному огороду деревенских кошек.       Котов не таял под руками, губами и словами преподавателя, он не был романтиком и воспринимал всё сказанное не более, чем то, что просто сказано. Просто для того, чтобы поддержать атмосферу и не съезжать в банальный пафос. Но ему точно также просто было хорошо. В объятиях любовника, в звуках природы и сельской местности, окутывающих его с головы до ног, в запахах костра, поджаривающегося мяса, аромате самого Мироненко. Он даже немного в этом терялся, но вовремя брал себя в руки и даже почти ровно дышал, откинувшись на плечо преподавателя и чуть улыбаясь.       — Вряд ли я похож на принца, — сказал он, специально поддаваясь настроению Владимира Степановича, — Идеальные Принцы не курят и не пьют, не обременяют проблемами и имеют коня.       Мироненко расхохотался ему в щёку, слегка покачивая.       — Нет, коня имеют совсем не идеальные принцы, а зоофилы, — ответил ему со смешком мужчина, чувствуя, как в очередной раз тяжёлым камнем на сердце ложится реакция парня. Глубоко вздохнув и отметая эти мысли как можно дальше, преподаватель чмокнул парня в плечо и отстранился, занимаясь мясом.       — А ты салат уже порезал к шашлыку или мы его так будем трескать? — у него у самого уже урчало в животе и от запаха слюнки текли, так что хотелось поскорее уже сесть за стол под открытым небом.       — Поздно мы с тобой собрались — вечереет уже, а ночью тут комаров много, потому что балка недалеко... Так что надо быстрее есть и прятаться в дом, а то потом будешь весь в красную точечку, — улыбнулся, слегка обернувшись, преподаватель.       — Я и так постоянно в красную точечку, — ответил парень, намекая на обилие засосов на собственном теле и умалчивая то, что салат он, естественно, не порезал. Он вообще о нём забыл, потому что голову занимали совершенно другие мысли.       Последние две недели они с Мироненко почти не виделись, редкие пересечения в университете он не считал. Когда Котов звонил, мужчина говорил, что занят, когда пытался прорваться без предупреждения домой к любовнику, тот принимал его без особого энтузиазма и даже не пытался ответить на его приставания. Это действительно сильно напрягало, потому что, не смотря на то, что инициатором секса всегда был сам блондин, единственным участником оного он быть не хотел.       В то же время начинать разговор об этом было… Страшно, что ли. Больше всего Никита боялся услышать то, что он надоел, поэтому старательно молчал и глотал, может быть, выдуманные обиды.       Мироненко слабо улыбнулся, кивая в сторону дома, где лежали овощи.       — Серьёзно, порежь салат, пожалуйста.       Дождавшись, пока парень уйдёт, Владимир Степанович достал из кармана телефон, который жужжал не переставая уже вторую минуту. Отбив звонок Сорокину, мужчина написал быструю смс: «До понедельника я занят. Будешь звонить — выключу телефон».       Как он ни старался, не получалось у него скрывать всё происходящее в себе. Он сам толком не знал, что происходило между ним и Кириллом, но поделать ничего не мог. Он раз за разом отсылал парня, обижал, уходил от личных разговоров, но потом сам же и звонил, они встречались, и всё повторялось снова — трепетные поцелуи, чрезвычайно нежный секс и разговоры. Мироненко не разрешал ему оставаться у себя на ночь, избегал острых углов и вообще хотел всё закончить, но просто не мог, его словно магнитом тянуло к Сорокину.       Никита послушно резал огурцы и помидоры, точнее рубил на крупные куски и бросал взгляд на философа, хмуря брови и поджимая губы. Вся его натура требовала разговора, напрямую, без обиняков и недоговорок, но разум, иногда действительно работающий, останавливал.       — Скажи, — всё-таки он не выдержал и, подойдя с тарелкой рубленных овощей, посмотрел на мужчину, — Что не так?— Котов выглядел совершенно серьёзно, — Мы вдвоём на твоей даче, никто не мешает и… чувствую, что что-то не так. И я не первый день это чувствую.       Мироненко весь внутренне сжался. С одной стороны, хотелось действительно поговорить, объяснить, улучшить, но сколько уже ни пытался философ — всё равно ничего не менялось. Вот и в этот раз он решил промолчать.       — Ничего, всё хорошо, — перевернув в очередной раз шашлыки, мужчина обнял парня, притянув парня за талию, и поцеловал в губы, улыбнувшись слабо.       Никита лишь покачал головой , забираясь рукой в чашку с салатом и беря оттуда кусок помидора, чтобы положить его в рот и задумчиво прожевать. Хорошо не было, это ощущалось. Но сейчас разводить разговоры, на которые Владимир Степанович никак не идёт, было просто бесполезно, поэтому парень просто сел на низкий стул возле мангала и, чтобы как-то отвлечься, попросил:       — Расскажи что-нибудь.       — Метафизику Аристотеля могу пересказать, хочешь? — философ потрепал Никиту по голове, глубоко вздыхая. — Что тебе рассказать? Я не знаю даже... — подбежал, виляя хвостом, Лорд, и Владимир Степанович стал почёсывать его за ушами, заставляя повизгивать от удовольствия. — Когда Лорду было полгода, он сильно заболел и я так перепугался!.. Помню, среди ночи вызывал ветеринара, думал, он умирает... А оказалось, что он просто съел что-то, — мужчина мотнул головой, улыбаясь. — Всегда жутко паникую, когда кто-то болеет.       — Я редко болею, — проговорил парень, — Мама говорила, что в детстве много болел, но сейчас даже насморк для меня редкое явление. Когда мама болела, я тоже здорово понервничал. Мне никогда раньше не приходилось ухаживать за кем-то и тут…— он замолчал, поджимая губы, думая, что не стоит рассказывать о своих тогдашних сложностях. Они были и были, уже забылись. И знать о них кому бы то ни было совершенно необязательно.       Мироненко глубоко вздохнул, уже в который раз.       — Вот видишь, ты никогда мне ничего не рассказываешь. Я понятия не имею, что творится у тебя внутри, что ты чувствуешь... — он посмотрел куда-то в сторону, поджимая губы, а потом на Никиту. — Как ты можешь требовать от меня откровенности, не давая её взамен.       — Я и сам не знаю, — передёрнул плечами Котов, — Да и кому это интересно? Рассказывать о чувствах или ещё о чём-то?— он поднял голову и посмотрел на преподавателя, — И так же всё ясно. Зачем говорить об этом?       Парень действительно считал это глупым занятием, но он исходил только из собственных мыслей и мировоззрения, которыми считал самыми правильными и ни за что не уступил бы, если кто-то бы взялся оспаривать его точку зрения.       — Да? Вот тебе сейчас со мной всё понятно? — конечно, Владимир Степанович имел в виду не Кирилла, да и упаси Бог, если он узнает, но как-то всё так накалилось... — Я не телепат, Никита. Я понятия не имею, что ты ко мне чувствуешь. — Он посмотрел парню прямо в глаза. — Ни малейшего. Это ты там внутри себя всё видишь из своей головы. А мне из моей ничего не видно. — Перевернув последний раз шашлыки, мужчина отправился в дом за большим подносом, чтобы сложить на него шампура.       Блондин не пошёл следом, просто подождал философа, не меняя даже положения. Когда тот вернулся, парень внимательно на него смотрел и лишь через несколько секунд подал голос:       — Ты поэтому такой загруженный ходишь и внимания не обращаешь?— он встал и подошёл к мужчине ближе, — Ну а как ты сам думаешь, как я к тебе отношусь? Я с тобой сплю, практически живу в твоей квартире, гуляю с собакой, ты вообще первый человек, с которым у меня отношения больше месяца продлились. И, в конце концов, ты первый мужчина, с которым я по до сих пор непонятной мне причине переспал. Почему обязательно нужно говорить вслух такие вещи?— Никита чуть нахмурился, потому что не привык вести подобные разговоры, — Ты же логику ведёшь, почему сам не делаешь логические выводы?       — Потому что думать — это одно, а слышать — совсем другое. Неужели ты не понимаешь, Никита? Да я, как логик, уже миллиард причин и объяснений нашёл, и какое из них верное, м? Как я могу знать? Тем более — это же ты: в один момент такой, потом вдруг резко совсем другой, через секунду — уже третий... И шутки эти твои... Ты же сам знаешь, что в каждой шутке есть доля шутки, а всё остальное — правда. — Он вручил парню поднос и стал складывать на него шашлыки. Потом забрал и понёс в сторону дома, возле которого стоял старый рассохшийся стол.       — Ну, я такой, какой есть, — пожал плечами Котов, — И другим никогда не стану, хочешь ты этого или нет, — жареное мясо вкусно пахло и парень даже облизнулся, но разговор продолжил, хотя в любой другой день уже свёл всё в шутку. Сейчас же он где-то на уровне подсознания понимал, что к этой беседе они шли уже давно и надо поставить все точки на «ё». — Тебе надо просто говорить мне, что и когда ты от меня хочешь и что тебя не устраивает. Я тоже совсем не телепат.       Мироненко фыркнул яростно, поставив шашлыки на стол и скептически оглядывая рубленные овощи, которые якобы были салатом.       — Тогда не задавай мне вопросов на тему того, что случилось. Потому что причина всегда одна и та же — мы не разговариваем, — мужчина сел за стол, стаскивая мясо с шампура себе в тарелку. Потом выдохнул, поджав губы, потянулся и коротко поцеловал парня в губы. — Приятного аппетита.       Никита почти незаметно вздохнул и закатил глаза.       — Да пойми ты, что я пытаюсь сейчас разговаривать. И ты сам уходишь от разговора. Прости, что не могу поговорить о философии, её творцах и их творениях. Но и ты не можешь обсудить со мной последний фильм Скотта, Содерберга или Коэнов. Но я же не прошу пересматривать все фильмы, чтобы у нас была тема для разговора. Полгода мы же как-то жили и находили о чём говорить и без этого.       Парень снова фыркнул, теперь уже весьма громко и стал есть поджаренное мясо, с деланно независимым видом, показывая, что он высказался.       — А кто тебе сказал, что я против смотреть фильмы? — преподаватель даже чуть наклонился вперёд, заглядывая Никите в лицо. — Ты себе не представляешь, сколько я мечтал о тихом вечере вдвоём, чтобы мы просто посмотрели фильм, полежали вместе, просто _были_ вместе. Мне иногда просто хочется быть с тобой рядом, просто обнимать тебя, без какого либо сексуального подтекста, понимаешь?.. — он переложил несколько овощей себе в тарелку, но кусок в горло не лез.       — И что тебе мешало об этом сказать?— блондин с негромким стуком положил вилку на тарелку и поднял взгляд, впиваясь им во Владимира Степановича, — Полгода терпел секс и не мог сказать, что хочешь посмотреть фильм? Вспомни, я как-то хотел. Но вместо этого ты сам меня трахнул, не стесняясь родителей в соседней комнате, — о да, этот случай он никогда не забудет, — Не надо делать меня виноватым, пожалуйста, — парень встал и хмуро бросил, — Я покурить.       Он отошёл на другой край участка, слыша где-то сзади лай Лорда и затянулся поглубже только что подожжённой сигаретой. Провели отлично выходные, да. Весёлая Пасха.       «Только ты и я,»— передразнил он недавние слова Мироненко, рефлекторно рассматривая какие-то непонятные кусты.       Мироненко подошёл сзади и обнял парня, даже несмотря на ненавистную сигарету, зарываясь носом в волосы и целуя в макушку.       — Я люблю тебя, — без какого-либо перехода, абсолютно спокойно, будто поздоровался, проговорил философ, на самом деле, внутренне весь сжался, с напряжением ожидая ответа.       — Я знаю, — спокойно ответил Никита. Без сарказма, ехидства или ещё чего-то того, что так в нём не любил преподаватель. Он действительно знал, понимал это в полной мере и считал ненужным говорить подобное. Он никогда не был романтиком, которые придавали словам огромное значение. Он всё видел и без ненужных фраз, и единственное, что никак не могло улечься в его голове, так это то, что другие не могут думать также. Котов повернулся к мужчине лицом, взял его за обе руки в каком-то нежном, но абсолютно инстинктивном жесте, и произнёс, глядя прямо в глаза, — Я знаю, правда, знаю. Не надо говорить, я же не совсем дурак.       Владимир Степанович покачал головой, также глядя в глаза, и удивляясь, почему Никита никак не может понять.       — Мне хочется тебе это говорить, Никита, — он обнял его, набрав в лёгкие воздуха и глядя то в один, то в другой глаз, пытаясь найти хоть каплю понимания там. — Я не могу держать это в себе, меня переполняют эмоции, мне хочется кричать об этом, Никита, я люблю тебя! — Владимир Степанович раскинул руки в стороны и выкрикнул это в небо, слыша, как голос тут же теряется в полях. Лорд изумлённо замер, навострив уши, думая, что же случилось, раз хозяин так кричит.       Мироненко обнял лицо Никиты, заканчивая уже спокойным голосом:       — Я люблю тебя, понимаешь?..       Парень на пару мгновений завис, не зная как реагировать. Он уже сказал то, что считает правильным и что сейчас от него ждут он не слишком понимал, смутно понимая, что чего-то ждут. Но спрашивать было бы… ещё одним поводом к ссоре. А ссориться из-за признания в любви верх глупости, даже Котов это понимал.       Поэтому он просто медленно кивнул, а потом также медленно приблизился к лицу Владимира Степановича и легко поцеловал его в губы. Просто легко дотронулся до губ и тут же отстранился, а потом сразу же потащил мужчину обратно к дому, пытаясь замять собственную неловкость и растерянность, а также и какую-то долю смущения, потому что смотрели на него слишком уж проникновенно.       — Пойдём, иначе Лорд съест всё без нас.       Мироненко чуть ли ни взвыл в голос, невольно представляя, как бы в такой ситуации среагировал Кирилл, испытывая острое желание ему позвонить и ненавидя себя за это больше всего на свете. Собственно, теперь говорить было больше не о чем. Владимир Степанович наткнулся на такую глухую стену, которую ему никогда не преодолеть, как бы сильно он ни любил его, как бы сильно не хотел быть с ним, понимания он всё равно никогда не добьётся.       Где-то на периферии сознания тихим шелестом умер внутренний голос: «Это конец».       Котов же в это время отбивался от Лорда, который, привыкший к тому, что парень его балует, пытался отобрать кусок мяса, прыгая прямо на него и заваливая его на спину, роняя в траву, разыгрывась на воздухе в конец.       — Да отстань ты, — смеялся Никита, пытаясь выползти из-под собаки. Мысли по поводу признания вылетели из легкомысленной головы, точнее отошли на задний план, пока парень сдерживал атаку собаки.       — У тебя монстр, — заявил он, вставая, наконец, на ноги и отряхиваясь. Мясо было проиграно всухую, зато грязное от пыли лицо блондина светилось былой и привычной радостью.       Мироненко широко улыбнулся с такой неизбывной тоской в слезящихся глазах, глядя на всю эту идиллическую картину и не понимая, что, в конце концов, ему нужно — вот он, красивый, молодой, его — что тебе ещё нужно?.. И всё равно где-то под ложечкой сосало мерзкое, противное неудовлетворение, хорошо приправленное ненавистью к самому себе.       — Ты такой красивый, Никита, — одними губами проговорил мужчина, для себя — не для парня, ведь тот как раз отвернулся. — Я бесконечно тебя люблю...       — Ну что застыл? Иначе Лорд действительно всё съест. Нет у меня больше ничего!— воскликнул парень, отпихивая от себя морду собаки, которая норовила снова на него запрыгнуть. — Боже, сделай с ним что-нибудь, — попросил Никита, закатывая глаза. Он взял ещё один кусок мяса с тарелки и швырнул подальше, -Но больше не проси, наглая псина, — крикнул блондин вслед уносящемуся Лорду, — Наконец-то, — облегчённо вздохнув, парень сел на своё место и уже сам откусил от очередного куска, чуть жмурясь от необычайно вкусного мяса.       Лорд молниеносно вернулся обратно, на бегу дожёвывая найденное мясо, и собрался было уже вновь подбежать к парню, но не тут-то было.       — Лорд, сидеть, — не терпящим возражений тоном произнёс преподаватель, но собака попыталась сделать вид, что не услышала, и сделала ещё пару шагов в сторону Котова. — Я кому сказал, сидеть! — прикрикнул Мироненко сквозь зубы, и бедному спаниелю не оставалось ничего другого, как послушаться и лечь у ног хозяина.       — То-то же... — сказал мужчина, садясь за стол, и обращаясь уже к Никите. — Ты просто балуешь его, вот он и не принимает твои слова всерьёз. С собаками так нельзя, тем более, со спаниелями — они тут же на голову залезают. — Владимир Степанович улыбнулся и тоже принялся за своё мясо, которое буквально-таки таяло во рту.       — Ну а как ещё можно к нему относиться?— передёрнул плечами блондин, отпивая прямо из бутылки немного пива, — Разве можно отказать, когда он так смотрит? Бэмби завидует в сторонке, — коротко рассмеялся он, снова таща на свою тарелку очередной кусок, — Вы с мамой точно бы спелись по поводу готовки, — заметил Котов, — Где ты хоть готовить научился так?       — Значит, посредствам щенячьего взгляда у тебя можно выпросить всё, что угодно?.. — Мироненко чуть облокотился на стол, усердно сводя бровки домиком и глядя на Никиту тем самым взглядом. — Никитушка, поцелуй меня, м? — мужчина сам расхохотался, снова возвращаясь к еде. — Ну, как тебе сказать... Долгая жизнь в одиночестве, бурная молодость... Ну, я рассказывал тебе уже, что принимал участие в уличных гонках, не так ли? Вот, а эти компании, сам понимаешь, особым рвением к трезвости и правильности не отличаются, так что шашлыки и ящик водки были нашей еженедельной программой. Мы собирались на заброшенном аэропорту за городом, знаешь? Ели, пили, а потом опять гоняли... Так что в приготовлении шашлыков я знаю несколько сотен методов, все и не упомнить... — мужчина положил сочный кусок мяса в рот, смачно его прожёвывая.       — Ну, а остальное? Ты же прям почти шеф-повар, — мотнул головой Никита, откидывая отросшую чёлку со лба, — Вряд ли у вас в аэропорту были популярны жаренная картошка, салаты и паста.       Сейчас, на секунду отвлёкшись от разговора, Котов внезапно понял, что действительно знает о Владимире Степановиче не так уж и много. То, что у него умерли родители, то, что у него практически нет родственников и то, что он когда-то гонялся на улицах. Кажется, всё. Это было немного странно только от того, что о всех своих знакомых, с которыми общался больше месяца парень знал почти всё. А тут… То ли и правда, дело было в том, что они почти не разговаривают, то ли сам Мироненко не хотел рассказывать.       — Когда долго живёшь один, приходится готовить, чтобы не умереть с голоду... Потом становится скучно, начинаешь выдумывать всякое, чтобы развлечься... Да и хочется кого-то удивить... — Мироненко на момент сверкнул глазами на блондина, раздумывая, стоит ли ему рассказывать о своих предыдущих любовниках, или нет. — На самом деле просто практика, практика и ещё раз практика — как и во всём. Я и про философию с логикой говорил тебе то же самое: если бы ты почаще ими занимался, у тебя бы всё получилось. — Он потянулся через стол, чмокнув жирными от мяса губами парня, и снова вернулся на место. — Мне нравится, как ты ешь с удовольствием. Вот я и стараюсь сделать всё в лучшем виде. — Владимир Степанович посмотрел парню прямо в глаза. — Мне нравится делать тебя счастливым. Я счастлив, когда ты счастлив рядом со мной, — снова проговорил без какого-либо пафоса, просто констатируя факты, облекая их в словесную оболочку и тем самым заставляя жить. А потом улыбнулся ему нежно. — Ты сегодня такой любопытный, что тебе ещё рассказать?       — На меня свежий воздух так действует, — улыбнулся Никита, — Расскажи мне… обо всём. Мне всё интересно, если честно, — он сделал вид, что проигнорировал слова про философию и логику, так как до сих пор был уверен, что не его эти предметы, совсем не его. Вот английский — другое дело, но нудная ерунда… — Скажи, — парень бросил чуть осторожный взгляд на любовника, — Когда ты впервые переспал с мужчиной?       Казалось, что сейчас самое правильное время, чтобы задать этот вопрос, который волновал его уже очень давно. Нет, он помнил, что мужчина с двенадцати лет «осознал сущность», но ему нужны были подробности.       Мироненко поперхнулся, хотя и ожидал этого вопроса. Прокашлявшись, он глянул на Никиту, качая головой.       — В восемнадцать лет, на втором курсе института. И тут я должен буду тебя разочаровать, не было никакой «большой любви» или ещё чего-то... Просто пьяный секс в общаге после очередной гулянки, — мужчина хмыкнул. — Петя потом на утро и не вспомнил ничего, только всё удивлялся — отчего же у него всё так болит пониже спины? — Мироненко хохотнул. — Вообще, у меня руки развязались, когда я поступил: переехал в другой город, никого там не знал, так что не боялся, что кто-то что-то узнает, станет пальцем тыкать... Тем более, я никогда особо не афишировал свою ориентацию... Потом, как водится, влюбился — всё на том же втором курсе, в Лёшку Барышева — собственно, из-за него-то я и пошёл на гонки... Но он был недосягаем, вечно девочки какие-то непонятные... Мне ничего не оставалось, как стать его лучшим другом и пуститься во все тяжкие... — Мироненко слегка нахмурился и замолчал, сосредоточившись на еде и накладывая себе салат.       Котов постучал пальцами по столешнице, чуть покосился на философа, видя его не самое радужное лицо, но продолжил говорить. Сейчас, когда на его вопросы действительно отвечали, он просто не мог остановиться. Да и как тут остановишься, когда всплывают такие подробности из личной жизни любовника?       — Не переживай, у нас с тобой тоже вышло не по большой любви, а вообще непонятно почему, — усмехнулся Никита, — Кто бы мог подумать, что потом начнём серьёзно встречаться, — парень задумчиво прожевал мясо, — Ну а что с тем Лёшкой? Несчастная любовь? Или всё-таки что-то вышло?       Мироненко замялся, глядя в тарелку и не зная, с какого бока начать рассказывать. Эту часть истории не знал никто, кроме него. И Лёшки.       — Да как сказать... — Мужчина глубоко вздохнул. — Дело в том, что мы с ним действительно подружились. Всё время проводили вместе, постоянные вечеринки, толпы незнакомых людей... Лёша всегда был в центре внимания, а я как-то наблюдал со стороны, но всегда умел поддержать, когда было надо, помочь... Я не раз ему намекал, но он, видимо, не хотел замечать, игнорировал все знаки внимания, отсутствие у меня девушки... — Снова тяжёлый вздох, и Владимир Степанович поджал губы. — Потом я ему сказал. Под Новый Год, точно помню, 27 декабря. Приехал и так прямо и вывалил: люблю, мол, не могу и не хочу это больше скрывать, сколько можно уже... Лёша сначала рассмеялся, думал, что я шучу, как всегда. Но ты же меня знаешь, я могу быть убедительным... А потом психанул и уехал. Я хотел поехать с ним, догнать, поговорить, но остался, решил дать ему время подумать, смириться, что ли... А на следующий день я узнал, что он разбился. Шёл сильный снег и он банально не справился с управлением на повороте. — Мироненко горько усмехнулся. — Сколько лет гонял, почти всегда побеждал, а тут... — ещё раз вздохнув, философ сосредоточился на еде.       Никита промолчал, не зная, что на это можно ответить. Сказать «сочувствую» или «извини, что спросил» казалось ему крайне глупым, потому что сочувствовать и жалеть о вопросе было поздно. Парень облизал губы, сам поковырялся в тарелке и исподлобья взглянул на философа, чувствуя, что всё любопытство улетучилось.       Так прошло несколько минут, тишина угнетала слишком сильно, поэтому Котов встал, забирая пустую посуду, состоящую из его собственной тарелки и той, где был салат.       — Ммм, я быстро посуду отнесу и вернусь, хорошо?— почти вопросительно сказал он и тут же улетучился с веранды, прячась на кухне. Кинув тарелки в раковину, блондин облегчённо вздохнул, сбрасывая с себя напряжённую атмосферу.       Мироненко какое-то время сидел, погрузившись в прошлое, а потом мотнул головой, сбрасывая с себя все воспоминания и неслышно прошёл в дом. Никита включил воду, видимо, имитируя мытьё, и мужчина только усмехнулся — он ведь всегда так делал. Тихо подойдя, Владимир Степанович обнял Котова сзади, проводя руками от плеч до кистей рук, целуя топко в шею.       — Я так рад, что ты со мной... И не переживай, это всё было больше десяти лет назад. Жизнь продолжается... — философ провёл руками по груди парня, устремляя обе ладони пальцами вниз, проезжаясь до бёдер и прижимая его к себе, слегка надавив на выпирающие тазобедренные косточки. — Сейчас я счастлив... — повернул его голову к себе, целуя, поглаживая шею и тут же отпуская. — А теперь смотри, в правую руку берёшь моча-а-алку... — проговорил мужчина, положив подбородок на плечо ошарашенному парню и улыбаясь, — а в левую — тарелку, и во-о-от так вот по кругу мо-о-оешь, видишь? Не сложно, Никит? — преподаватель уже откровенно смеялся, ожидая его реакции.       Котов сдавленно вздохнул, так как такое мытьё посуды никак не походило на мытьё в его понимании. На что угодно, только не на мытьё. Не зная точно, провоцируют его ли, или действительно пытаются научить мыть посуду (не очень-то и хотелось, между прочим. Люди уже давно создали посудомоечные машины.) Никита всё-таки, глубоко вздохнув, взял себя в руки и послушно стал натирать и так уже чистую тарелку.       — Не сложно, — произнёс он со смешком в голосе, в отместку чуть поёрзав бёдрами по паху преподавателя и пряча улыбку, отвернувшись.       Мироненко выдохнул ему на ухо, придавив бёдрами к раковине и прикрывая глаза.       — Сложно мыть посуду? — мужчина забрался мокрыми руками под его одежду, проходясь по животу, поднимаясь выше и зарываясь носом в волосы.       — Я же сказал, что несложно, — по телу прошла предательская дрожь и Котов ещё раз судорожно выдохнул сквозь зубы, потом бросил тарелку обратно в раковину, рывком закрыл кран и порывисто обернулся к мужчине, закидывая обе руки на плечи и притягивая Владимира Степановича ещё ближе к себе, сам же вдавливаясь в раковину ещё сильнее, так. Что она уже неприятно давила в поясницу. — Гораздо легче, чем терпеть твои выходки. Кто говорил, что у нас много секса, м?— прошептал в губы преподавателю Никита, сразу же после этого целуя его, слегка прикусив губы.       Мужчина засмеялся, проходясь руками по его спине и открывая медленно кран снова.       — Кто такое посмел сказать? — на самом деле, было не смешно, так как в последнее время в силу... определённых обстоятельств, они практически не виделись, и уж тем более, не занимались сексом. А тут...       — Меня возбуждает, когда ты работаешь, — слегка прикусил подбородок Котова философ, снова намыливая мочалку за его спиной, склоняясь чуть ниже и целуя в шею. — Сделай это для меня, м? — памятуя о том, как его легко уговорить, Владимир Степанович состроил умильные щенячьи глазки и посмотрел на Никиту. — Пожа-а-а-алуйста, помой посуду, Никит?..       Парень фыркнул:       — А вот из тебя Бэмби совсем не удаётся, — но всё-таки он послушно повернулся, чувствуя за собой горячее тело Мироненко и напрягаясь из-за этого, потому что вряд ли они невинным мытьём посуды ограничатся. Так зачем ждать? Какая, к чёрту, посуда, когда член уже почти стоит и требует внимания?— Тебе говорили, что у тебя странные пристрастия?— силился язвить Котов, — Тебе бы в Россию, когда ещё было крепостное право. Смотрел бы на работяг и вечно возбуждённый ходил. Никакой виагры не надо, — руки действовали сами собой, намыливали уже раз в пятый тарелку, будто стараясь протереть в ней дыру.       Мироненко только хмыкнул, возбуждаясь ещё больше от его язвительных замечаний, прикусывая сверху ухо и волнообразно, медленно толкаясь в него сзади.       — Там ещё ложка, вилка и вторая тарелка... — проговорил хрипло, чувствуя, как летят брызги на стоящего слишком близко Котова, проводя широко языком по шее и медленно расстёгивая его джинсы. Одну руку повёл вверх по торсу, обнажая кожу и заставляя почувствовать брызги холодной воды, а вторую просунул в трусы, сжимая стремительно твердеющий член и со стоном выдыхая ему в плечо.       — Я соединяю приятное с полезным... Разве как-то иначе я бы смог уговорить тебя мыть посуду, м?.. — философ прикусил мочку его уха и стал медленно посасывать с характерным причмокиванием.       Котов же из собственного упрямства посуду решил домыть до конца, ибо сдаваться так просто, несмотря на настойчивые ласки преподавателя, на ледяные капли воды, попадающие на разгорячённое тело и возбуждающие ещё больше, не хотел. Мироненко хотел, чтобы он помыл посуду? Хорошо. Но потом он расплатится за это вдвойне.       — Да, этот способ просьбы мне нравится гораздо больше, — парень снова поёрзал бёдрами, замечая, что и мужчина не так уж и спокоен, судя по выпирающему из штанов члену. Двинув бёдрами ещё раз, будто бы проверяя, на самом деле просто сильнее возбуждая, Никита поставил тарелку в сушилку и взялся за другую.       — Я могу так просить тебя бесконечно!.. — с новым смешком проговорил мужчина, разгорячённый не на шутку, зарываясь носом в волосы парня, прикусывая кожу, сжимая одновременно сосок и откатывая крайнюю плоть, лаская пальцем головку. Потом, всё же, перестал терзать его сосок, обеими руками стягивая с него джинсы вместе с бельём, оголяя упругую задницу и проводя по ней ногтями обеих рук, с тихим рычанием впиваясь парню в плечо.       — Котов, ты такой соблазнительный, когда занят делом...       Никита фыркнул, пряча за этим новый громкий выдох, потому что и его это возбуждало. Хотелось бросить уже домытую тарелку, развернуться, повалить Владимира Степановича на пол и трахнуться уже здесь, не тратя времени даже на закрывание воды. Но упрямство и желание дальше продолжать дразнить философа пересилили, хотя тут стоял ещё вопрос, кто кого дразнил.       — А вы, Владимир Степанович, имеете весьма маньячные наклонности. Как вас в университет взяли преподавать, там же все делом заняты, — он уже домывал вилки, одновременно толкнулся навстречу рукам мужчины бёдрами, минуя их и прижимаясь к его паху, намеренно долго ёрзая по нему, и снова отстраняясь, нарочито медленно и аккуратно кладя вилки на место.       — У меня слабость к ехидным блондинчикам смазливой наружности, — проговорил Мироненко, теперь уже сам разворачивая парня к себе лицом, прижимая за голые ягодицы к своим бёдрам, целуя-кусая его губы, готовый сейчас буквально разорвать любовника.       — Что ж ты со мной делаешь, Котов?.. Больше полугода прошло, а у меня каждый раз как первый, словно школьник на пике полового созревания... — зная, чем могут закончиться подобные игры, Владимир Степанович потащил парня в комнату, укладывая на узкую тахту и поспешно стягивая с себя одежду.       — Это всё сила моей молодости и твоего опыта, — хихикнул Никита, вылезая из кофты и одетой под неё майки, а потом одним движением руки утягивая философа на кровать, ложась на неё полностью и резко целуя в губы, скользя по телу одной рукой вниз, пока второй придерживал за шею, и обхватывая уже твёрдый член любовника, проводя по нему несколько раз, чуть задевая головку, но не прикасаясь к ней. — И всё ты виноват, что у нас секса давно не было, — сквозь поцелуй укорил мужчину он, продолжая нехитрые ласки.       — Ммм... — только и смог промычать философ, толкаясь в руку парня, проводя руками по его бёдрам и уже привычно расставляя его ноги, чувствуя, что одноместной тахты их пылу будет явно недостаточно. — Я не виноват... — ведь и правда _он_ не был виноват... По факту, никто не был виноват. Просто... так сложилось.       Мотнув головой, чтобы не думать сейчас об этом, Мироненко наклонился, целуя парня в шею, и тут же опускаясь ниже, прикусывая и оттягивая его сосок, заставляя его прогнуться навстречу.       Никита не стал задумываться об этом дальше — ну не было и не было, сейчас-то есть и, кажется, ого-го будет. Он действительно прогибался под умелыми и такими знакомыми движениями Владимира Степановича, не забывая и дальше двигать рукой, теперь уже более напористо лаская член мужчины, большим пальцем задевая головку, но лишь вскользь. Он больше любил дразнить, провоцировать, делая вид, что главную партию в сексе действительно ведёт Мироненко.       Расставив ноги ещё шире, чтобы философ мог между ними поместиться, Котов почувствовал, что ступня медленно, но верно съезжает с кровати.       — Чёрт, здесь, кажется, ещё неудобнее, чем в машине, — пробормотал он, удерживая ногу.       Мироненко хмыкнул, соглашаясь с парнем.       — Я сам об этом только подумал... Вечно у нас с тобой какие-то неувязочки с габаритами... — преподаватель жмурился, облизывая губы — сначала свои, потом его, вжимаясь членом во внутреннюю сторону бедра, пытаясь лихорадочно вспомнить, где оставил смазку. — Чёрт...              — Ну что ещё?— почти недовольно спросил Никита, двинув бёдрами. Всё происходящее сейчас казалось ему сексом супружеской пары, которая прожила уже вместе чёрт знает сколько лет. Котов незаметно вздохнул, снова привлёк преподавателя для поцелуя, а потом ловко перевернул его, едва не свалив обоих с кровати. Подавившись собственным хихиканьем, Котов оседлал преподавателя и пришёл к выводу, что так узкая тахта в самый раз.       — Так, кажется, удобнее, — сделал вывод уже вслух парень, медленно скользнув бёдрами по члену мужчины и не скрывая каверзной усмешки.       Мироненко выдохнул и прогнулся, подаваясь бёдрами навстречу Никите, оглаживая его бёдра и крепко удерживая. Посмотрел на него, на его усмешку и тоже улыбнулся.       — Я смазку в бардачке забыл... Ты ж как обычно, налетел, как вихрь, я вообще не ожидал... — философ обхватил рукой стоящий член Никиты и медленно провёл от основания к головке, сильно надавливая.       — Нашёл о чём беспокоится, — усмехнулся Никита и тут же сдавленно простонал, подавшись в руку мужчины, сдавливая в собственной руке плоть Мироненко. — Мы ей вообще когда-нибудь пользуемся?— это был риторический вопрос, потому что вряд ли философ мог бы сейчас ответить, так как Котов, не долго думая, чуть спустился бёдрами вниз и наклонил лицо, втягивая член мужчины в рот сразу же практически до основания…       ...За окном совершенно неожиданно стемнело, и комнату заполнил объёмный полумрак, подсвечиваемые неверными отблесками горящих в печи поленьев.       Владимир Степанович и Никита лежали прямо на полу, на скомканном одеяле и одежде, лениво улыбаясь. Двигаться не хотелось совершенно, так что философу стоило определённых усилий, чтобы дотянуться до виска студента губами.       Котов потянулся и устроился удобнее на плече преподавателя, рассматривая из-под полуприкрытых век играющий в камине огонь и чуть улыбаясь. Возможно, поездка сюда действительно того стоила, чтобы вот так вот лежать, комфортно устроившись в объятиях мужчины.       — Воистину, Христос Воскрес, — пробормотал парень, в голосе которого слышались чуть насмешливые нотки.       — Котов, ты как обычно, — фыркнул преподаватель, теснее прижимая его к себе. — Ты всегда был такой ехидной? — мужчина чуть наклонил голову, стремясь заглянуть ему в лицо, но тут же положил её обратно, прикрывая глаза.       — Может быть, не знаю, — дёрнул плечом блондин, — И ты преувеличиваешь. Я не ехидный, а просто весёлый. Возраст у меня такой, положено мне, — он фыркнул и перевернулся на живот, чтобы положить на плечо мужчины подбородок и посмотреть ему в лицо и чуть улыбнуться.       — О, ты не просто ехидный, ты прямо-таки ядовитый! — улыбался довольно мужчина, устроив руки на пояснице у парня. — Ты с девушками себя также ведёшь? Я имею в виду, со своими девушками? Кстати, у тебя их много было?       Никита задумался. Девушек у него было немного. В основном это были кратковременные отношения длиной в пару недель, не обременённые обязательствами друг перед другом.       — Нет, — честно ответил Котов. — Если подумать, то ни одной. Года три назад только что-то серьёзное завязывалось, но как-то не вышло. Тогда поступление было. В общем, не до этого как-то стало.       Мироненко удивлённо вскинул брови:       — Правда? Да на тебя же девушки гроздьями вешаются! Я был уверен, что у тебя их много было... А в сексуальном плане? — неожиданно даже для самого себя вырвалось у философа, и он тут же запнулся, раздумывая, не позволяет ли себе лишнего.       — Гроздьями?— Котов снова фыркнул, — Не замечал. На меня только одна Костина вешается, но явно не из любви ко мне, а потому что ей просто нравится висеть на ком-то, — парень чуть повёл головой, думая стоит ли говорить со сколькими девушками он спал, потом решил, что для правды сейчас самое лучшее время, — Если честно, я не помню. Не сотни точно, — он чуть усмехнулся, — Но десять... Может, чуть больше.       Мироненко даже поморгал, глядя на любовника. Нет, понятное дело, он и не ожидал от него девственного целомудрия — это же Котов, но и подобного тоже никак не мог предвидеть. И дело даже не в количестве...       — То есть, как не помнишь? Тебе было настолько всё равно, с кем и что происходит, что ты даже не запоминал? — Мироненко даже перестал поглаживать парня по спине, удивлённо приподнявшись.       Никита приподнял бровь, правильно уловив волну удивления, исходящую от философа.       — Не не_запоминал, а не считал, — поправил он, — Зачем считать? Я же не собираюсь рассказывать всем о своих сексуальных способностях. А девушек всех прекрасно помню. И не всё равно было, просто... Так бывает, — блондин сполз чуть ниже и, снова перевернувшись на спину, растянулся на полу, — Иногда кажется, что вот она — любовь. А потом оказывается, что вовсе нет. Или просто хочется развлечься в пылу какой-нибудь вечеринки. Неужели в ваше время подобного не было? Я не говорю про тебя, с тобой всё понятно, но у твоих друзей? Неужели все были настолько правильными? А как же горячие девяностые?       — Горячие девяностые... Было, конечно же. Но я этого никогда не понимал. Для меня секс — это всегда настолько личное, интимное было... Так что твой зачёт, на самом-то деле, очень сильно меня из колеи выбил. — Преподаватель глубоко вздохнул.       Дёрнув плечом, Никита задумчиво произнёс:       — Секс — это просто секс. С парнем, с девушкой, с кем угодно — акт наслаждения, не более того. Секс с чувствами — это уже что-то большее. Не знаю, можешь назвать это современным мышлением...       Мироненко ласково улыбнулся, притягивая парня к себе и нежно целуя, промурчал в губы, уже заранее зная ответ:       — А у нас что? — где-то глубоко внутри мужчина уже смирился. С таким вот Котовым, с его мысленной позицией... В конце концов, он имел на это право.       — А ты как считаешь?— вопросом на вопрос ответил парень, приподнимая уголки губ в улыбке.       Ну, неужели снова говорить вслух то, что и так всем должно быть понятно? В первую очередь, им самим. Они же всё выяснили при том разговоре во дворе. Какие ещё могут быть сомнения?       — У нас всё очень серьёзно, — отвечая широкой улыбкой на улыбку парня, ответил преподаватель, — серьёзнее некуда... — подтянув к себе Никиту, Владимир Степанович перевернулся вместе с ним, оказываясь сверху с совершенно очевидной целью.       На улице пировал Лорд, счастливый тем, что хозяин занят и, по-видимому, совершенно о нём забыл.              Неизвестно по какой причине, но после Пасхи Кирилл стал относиться к Котову намного терпимее, сконцентрировав всё своё внимание на песенных и танцевальных номерах.       По неизвестной для Никиты, конечно же. Мироненко прекрасно видел долгие, красноречивые взгляды Сорокина, алеющие щёки, когда парень понимал, что его заметили. И их встречи, пусть редкие, но постоянные, тоже продолжались.       И пусть философ, по факту, никакого участия в концерте не принимал, но всё равно переживал за ребят также, как и они сами.       В день самого концерта, Котов был на удивление расслаблен. В своём номере он был уверен, а если что-то пойдёт не так, то талант в импровизации никто не отнимал. Правда, он всё равно за компанию курил с товарищами по несчастью, обсуждая предстоящий концерт, а потом пытался отодрать вездесущую Костину от себя, которая от волнения была готова, кажется, заплакать. Но держалась молодцом. Собственно, выступала она одна из самых первых, и выступила на отлично. Но зашла за кулисы белая, как мел, так что Котову лично пришлось отпаивать нервную однокурсницу коньяком, протащенным в тайне от преподавательского состава.       Мироненко, стоящий тут же, за кулисами, строго посмотрел на Котова, давая понять, что так дело не пойдёт и вообще, что за наглость? Хоть бы спрятались от преподавателя!.. Хотя и сам был бы не прочь сейчас выпить. «Убрали бегом, иначе я сейчас подойду» — отправил сообщение преподаватель, даже и не задумавшись, как странно, наверное, это будет выглядеть для однокурсников Никиты.       Выступали студенты на самом деле замечательно, Мироненко даже заслушался мужским квартетом, который акапельно исполнял какую-то итальянскую песню.       Закатив глаза, Никита взял Аню за руку и, кивнув её закадычной подружке, стоящей рядом, давая понять, что нужно отойти к «Гримёрным», которые представляли собой пустые аудитории. Отведя Береговую и Костину в одну из таких, наполненную шмотками и прочим непонятным хламом, Котов вернулся в закулисье, намеренно медленно пройдя мимо Владимира Степановича, тихо шепнув:       — Ханжа.       Стоящий чуть поодаль Сорокин обернулся и мрачно посмотрел на Котова, но тот не заметил, потому что уже выходил на сцену, светясь привычной улыбкой и размахивая руками, приветствуя зал.       Мироненко только улыбнулся широко и счастливо, даже не замечая взгляда Сорокина, полностью поглощённый выступлением любимого человека на сцене. Да уж, вот где-где, а здесь Никита смотрелся на своём месте. Зал послушно хохотал после каждой шутки, бурно апплодировал и с открытыми ртами ждал каждого нового слова, впрочем, Владимир Степанович не уступал им абсолютно ни в чём.       Видеть Никиту сбоку, в свете прожекторов было интересно, но непривычно, и сладко щемило сердце от того, что вот он — его. Его любимый человек, самый дорогой на свете, ради которого он, наверное, и жизнь бы отдал...       Мироненко хмыкнул своим мыслям, потому что сладкого любовного сиропа в нём в последнее время всё больше и больше.       А Котов натурально ловил кайф от каждого мгновения. Ему нравилось выступать, нравился шум из зала, смех и какие-то выкрики, заводящие ещё сильнее. Он не видел зрителей из-за слепящего света, но уже слышать такую отдачу было просто невероятно.       Его выступление прошло на ура, как говорится. Счастливый, взмокший от быстрых телодвижений, которые он совершал при каждой шутке, стремясь её и показать, Никита зашёл за кулисы, предварительно проорав в микрофон раза четыре «спасибо».       — Это круто, — выдохнул блондин, опускаясь на стул и запрокидывая лицо, где всё ещё никак не желала угасать улыбка. — А вам, Владимир Степанович, понравилось?— громко спросил Никита, приободрённый громким успехом у публики. Казалось, что ему сейчас вообще всё по плечу.       — О, да, Котов, вы были великолепны! — выпалил философ, с обожанием глядя на парня, желая его сейчас тут же расцеловать, потом раздеть и немедленно трахнуть, искусать всего и съесть, чтобы доказать неизвестно кому, что он — его. Поздно спохватившись, преподаватель покраснел и отвернулся, чтобы не дай Бог никто не заметил.       Владимир Степанович знал, что после концерта все участники традиционно идут отмечать, и сейчас в голове лихорадочно придумывал причину, по которой Котов не мог туда пойти. Как назло, причины не было никакой — они виделись до это буквально каждый день, и сейчас, если парень хотел, то Мироненко просто не мог его не отпустить... Или мог?..       Никита послал философу ещё одну счастливую улыбку и тут же был утянут кем-то из участников всё в ту же «гримёрку», где празднования уже начинались теми, кто выступил. Впрочем, те, кто умел пить, но ещё не выступал, тоже присутствовали. В это время очнулся Сорокин. Пользуясь моментом, он подошёл к Владимиру Степановичу и сказал:       — Котов и правда хорошо держится на сцене, — не признать этого было бы ложью, а Кирилл не любил врать. — Вы свободны после концерта? Может быть... — он замолчал, но намёк и так должен был прекрасно быть понят.       Мироненко удивлённо поморгал, в первые секунды вообще даже не идентифицировав Сорокина как Сорокина. И уж он-то в его планы совершенно точно, никак, никоим образом не входил.       — Эээ... — глубокомысленно протянул он, раздумывая, какую бы причину повесомее придумать. Сказать в лоб, что хочет провести время со своим любовником, как-то язык не поворачивался. — Видишь ли, после концерта будут решаться некоторые вопросы, да и на кафедре там тоже банкет в честь юбилея, я буду поздно, да и неизвестно вообще когда, так что сегодня вряд ли получится... — Ему было крайне стыдно за свою неумелую ложь, но что ещё оставалось?       Сорокин кивнул, поджав на мгновение губы, прекрасно уловив тон преподавателя, а также его жадный взгляд в сторону Никиты, которым ещё минуту назад он его разве что не раздевал.       — Хорошо, — не смотря на бурю мыслей в голове, Кирилл только кивнул, улыбнулся и отошёл, так как руководство всё ещё было под его началом.       "Вечером приеду",— тем временем пришло на мобильный телефон Мироненко от Котова, который в перерыве гуляний в замкнутой аудитории исхитрился под шум написать короткое сообщение.       Мироненко заулыбался во всю ширь, распираемый от эмоций, хотел было написать ему что-то в ответ, но в голове опять вертелся только всякий романтический бред, от которого он решил воздержаться.       Остаток концерта мужчина провёл как на иголках, всё время поглядывая то на часы, то за кулисы, ожидая увидеть Котова, но его шайка, видимо, отвыступав и не думала возвращаться.       От нечего делать Мироненко стал разглядывать Сорокина, занятого своим делом и сейчас выглядящего старше своих лет, полностью погруженный ответственностью, на него возложенной.       Никита появился внезапно. Уже к концу концерта, всё такой же весёлый, всё с той же Костиной (к слову сказать, разрумяневшейся и совсем даже не нервной, как пару часов назад), которая что-то громко шептала Никите на ухо, тот явно пытался сдерживать смех, но улыбка всё равно прорывалась и через пару секунд он не выдержал и рассмеялся, но тут же захлопнул рот рукой. На сцене в это время показывали то ли фокусы, то ли какие-то ещё трюки, шуметь нельзя было.       Отцепив деликатно от своего локтя тонкие пальчики Ани, Никита многозначительно глянул на Мироненко, давая понять, что он свободен и, чмокнув однокурсницу в щёку, оставил кулисы, направляясь к выходу из университета.       Поняв всё с полувзгляда, Владимир Степанович подошёл к Сорокину.       — А тебе... очень идёт руководящая должность, — прошептал мужчина, слегка к нему наклонившись, чтобы никто не видел. Кирилл на самом деле очень хорошо смотрелся, так что тут Владимир Степанович ни разу не покривил душой. Но вот то, зачем он это делал, было подло.       Кирилл, вздрогнув, обернулся и улыбнулся благодарно:       — Спасибо. Вам, наверное, пора?       Он прекрасно видел и этот красноречивый взгляд Котова, и то, как Мироненко сразу вдохновился. И это было очень неприятно, но пока он никак не мог противостоять блондину, который, тем более, взял такой успех, что даже сам Сорокин вдохновился от его выступления и даже пару раз улыбнулся, хотя шутки все эти слышал несколько раз.       — Извините, — Кирилл ещё раз улыбнулся, а потом пошёл разбираться, почему не горел один из прожекторов, который должен был загореться двадцатью секундами ранее.       Подобная проницательность подпортила Владимиру Степановичу настроение, он насупился и вздохнул, поджав губы, но потом чуть ли не бегом отправился вслед за Никитой, надеясь перехватить его пораньше.       Но Котов уже стоял возле автомобиля на стоянке и сейчас, подходя к нему, Мироненко тщательно оглядывался на предмет наличия людей вокруг.       — Ты был просто неприлично восхитителен!.. — прорычал мужчина, набрасываясь на Никиту с жадным поцелуем, прижимая его спиной к передней дверце машины и с шумом втягивая воздух. Все были на концерте, так что их, слава Богу, никто не увидел. — Я еле сдержался, чтобы не завалить тебя в вашей гримёрке же, сил никаких с тобой нет...       — Теперь я знаю, как завести тебя с полуоборота, — усмехнулся в губы Владимиру Степановичу парень, — Дорогостоящая и слишком сложная виагра, не находишь?— он обвил руками шею мужчины, снова поцеловал, а потом одной из рук нащупал ручку двери и, выскользнув из объятий, сел на пассажирское место, — Тебя удостоили честью везти звезду, — с крайне серьёзным лицом проговорил Котов, а потом сам же улыбнулся, не выдерживая серьёзности. Вечер был слишком хороший, чтобы играть на пафосе.       Мироненко тоже расхохотался, глядя на улыбающегося Котова и думая, какой же он, всё-таки, замечательный.       — Подожди... — он давно собирался это сделать, но в свете последних событий они постоянно ссорились, а потому удачного случая не представлялось. Покопавшись в своём портфеле, Мироненко, наконец, извлёк ключ и протянул его Никите.       — Я хочу, чтобы он у тебя был. Кто знает, вдруг я буду задерживаться где-то или ещё что, ну, чтоб ты под дверью не стоял... — философ заглянул ему в глаза, пытаясь предугадать реакцию.       Никита бросил на связку ключей взгляд, потом на Мироненко, чуть подумал и взял их с ладони философа.       — Хорошо.       В этом жесте не было, как ему казалось, никакой двусмысленности. Никаких других предложений. Просто вынужденная мера, ибо Котов и правда часто оставался ночевать у любовника и мог заявится к нему домой только тогда, когда он сам дома, в то время, как Никита освобождался и раньше.       Подождав пока преподаватель сядет на своё место, блондин потянулся к нему через коробку передач и коротко прикоснулся губами к щеке:       — Поехали, иначе нам придётся трахнуться снова в машине, а это, как ты помнишь, очень неудобно, — прошептал он на ухо Владимиру Степановичу и как ни в чём не бывало отстранился, и невозмутимо начал смотреть в окно.       По спине мужчины тут же побежали мурашки, заставив повернуть ключ в замке зажигания излишне резко, после чего Мироненко сам нагнулся к Никите, притягивая его за плечо и ещё раз жадно целуя.       — Что, свет прожекторов тоже неплохо возбуждает, не так ли? — он хохотнул, отъезжая от стоянки и думая, что пусть Никита ничего и не заподозрил, но для Мироненко это был очень серьёзный шаг. Он впервые в жизни доверял кому-то ключи от своей квартиры.       — Меня всё возбуждает, — хмыкнул Никита, когда его снова притянули, а когда поцелуй закончился, добавил, — Особенно, коньяк в аудиториях. Это тот ещё афродизиак.       Он расслабленно откинулся на спинку сиденья, положив предварительно ладонь на бедро Владимира Степановича, но не покушаясь ползти пальцами выше. Просто положил каким-то привычным движением и ещё раз улыбнулся, наслаждаясь своим собственным настроением, атмосферой лёгкого возбуждения и просто тем, что снова рядом с Мироненко.              Кирилл доделывал домашнее задание по политологии, курс которой ввели в этом семестре, и одновременно иногда косился в сторону преподавателя, который сидел чуть поодаль и занимался чем-то своим, полностью погружённый в работу.       — Может... — Сорокин замялся на мгновение, но всё-таки повернулся всем корпусом к Владимиру Степановичу и подсел чуть ближе, заглядывая тому в лицо, — Может, мы сходим куда-нибудь? Я не настаиваю, но очень хочется куда-нибудь сходить вместе. Можно даже просто погулять...       Мироненко нахмурился на мгновение, продолжая читать новый выпуск журнала «Философия науки», обрабатывая статьи.       — Н-нет, Кирилл, я занят, — не поворачивая головы проговорил Владимир Степанович, третий раз читая одну и ту же строчку.       Куда им идти гулять? Вдруг кто-то увидит? И Котов, он же может быть где угодно, непредсказуемый же товарищ...       Парень чуть помолчал, снова помялся, но решил не отступать. Ему надоело сидеть в четырёх стенах, потому что их времяпровождение с Мироненко никак нельзя было назвать разнообразным: секс, домашнее задание в редкие вечера, которые Кирилл проводил в этой квартире и разговоры. Конечно, ещё месяц назад Сорокину и этого было бы достаточно, но хотелось чего-то большего. Он сам не мог понять чего именно, но... пусть даже за продуктами съездить в злополучный магазин, парень не был бы против.       — А когда освободитесь, может, сходим и чай попьём в том кафе, где раньше занимались? Никто ничего не заподозрит, — продолжал Сорокин, отложив тетради с лекциями, — Возьмём с собой учебники...       Мироненко вздохнул, поворачивая голову к парню:       — Сорокин, ну, какое кафе? — он посмотрел на него, поджимая губы, всем свои видом показывая, что тут и так всё очевидно, и даже объяснять это — глупость. — Ты хочешь чаю? У меня прекрасный чай, сейчас сделаю. — Мужчина поднялся, потрепав волосы на затылке Кирилла, и направился в кухню.       Сказать, чтобы он не думал, что всё так обернётся, было бы ложью. Как раз-таки он это прекрасно знал, и Кирилл только оправдал его ожидания. Кирилл, точно также, как и он сам, хотел от отношений максимума — всего и сразу, полноценного душевного и телесного контакта. А Мироненко его дать не мог... По крайней мере, сейчас, когда у них с Никитой всё более или менее наладилось.       Чуть-чуть насупившись, Кирилл остался на диване. Ему всё меньше и меньше нравилась ситуация, которую он сам и организовал. Сначала парень думал о том, что сможет вот так вот поддерживать отношения, деля любимого мужчину с кем-то ещё, кому уделяют гораздо больше времени и, скорее всего, чувств и внимания, но это было чертовски сложно. Он пытался себя сдерживать, чтобы ни в коем случае не разозлить преподавателя, но иногда, как, например, сегодня не получалось.       — Вы боитесь, что Котов узнает о наших отношениях?— спросил Сорокин, заходя на кухню через несколько минут, как туда ушёл Владимир Степанович.       Мироненко напрягся, но поворачиваться к парню не стал, всё также занимаясь чаем: медленно наливая в чашки кипяток и застыв на секунду над сахарницей.       — Тебе сколько сахара? — философ никак не мог запомнить, с сахаром или без пьёт чай Сорокин. С Никитой всё как-то уже давным-давно было проще. Котов даже знал, когда нужно сделать преподавателю чай: после тяжёлого рабочего дня, когда проходило заседание кафедры и получали все поголовно, в том числе и он. В такие дни они ехали домой молча, или же Котов вообще приезжал сам. И пока Мироненко медленно отходил на диване с отсутствующим взглядом, у него в руках сама собой материализовывалась чашка с тёплым чаем. И за это он был крайне благодарен. Равно как и за то, что Никита не приставал с расспросами в такие дни.       — Я без сахара пью, — напомнил Сорокин, садясь на стул и вытягиваясь по струнке, привычно держа спину прямо. — Вы не ответили на вопрос, — он поставил предложенную чашку перед собой, какое-то время смотрел в неё, а потом поднял взгляд на философа, — Вы боитесь, что Котов узнает о нас с вами?— повторил Кирилл, сжимая в пальцах кружку, но взгляд не отводя, хотя внутренне очень боялся услышать не нужный ему ответ на вопрос, — Боитесь, что он с вами захочет расстаться? А если такое случится... Вы со мной останетесь?       — Кирилл, — сардонически простонал преподаватель, отходя к окну и мучительно кусая губы. — Я не хочу об этом говорить. Ты же сам всё прекрасно понимаешь. И так всё сложно, ещё ты со своими вопросами... — Мироненко старался об этом даже не думать. О том, что будет, если Котов узнает. Точнее, когда узнает. Жизненный опыт и профессия подсказывали, что всё тайное рано или поздно становится явным. И вот тогда...       По телу мужчины пробежала неприятная дрожь от того, что сделает Котов. Всё это зашло слишком далеко. Слишком.       — Но рано или поздно об этом придётся говорить, вы же понимаете, — к чаю парень так и не притронулся, — Котову придётся всё рассказать... С кем вам лучше: со мной или с ним? Только честно. Я ведь вижу, что... — он замялся, пытаясь правильно подобрать слова, — Я ведь понимаю, что у вас с ним не всё так гладко, как вы хотели бы. И мне бы очень хотелось знать, что вы чувствуете ко мне? Могу ли я дальше на что-то рассчитывать?       — Я уже говорил тебе всё с самого начала. С тех пор ничего не изменилось. — Мироненко жутко не хотелось снова делать парню больно: говорить, что он всё равно любит Никиту, а то, что происходит между ними — чудовищная ошибка. Как бы там ни было, Кирилл-то ни в чём не виноват.       Тяжело вздохнув, мужчина подошёл к парню и обнял его, наклоняясь к уху.       — Тебе со мной плохо? Сейчас же всё хорошо, зачем всё портить этими ненужными вопросами?.. — философ поцеловал его нежно под ушком, как можно нежнее, стараясь отвлечь.       — Мне хорошо с вами, — тихо сказал Сорокин, покрываясь невольно мурашками от вроде бы такого не слишком откровенного поцелуя и чуть розовея, — Я потому и спрашиваю. Я ведь понимаю, что рано или поздно вам придётся сделать выбор, — он поднял лицо и взглянул в глаза преподавателю, беря его руками и не давая отвести взгляд, цепко «хватаясь» своим, — И я очень, понимаете, очень хочу, чтобы вы выбрали меня.       — Сейчас не время, — прошептал мужчина, прикрывая глаза, чувствуя себя отвратительно от такого взгляда и всё ещё убегая от вопросов. — Пойдём, кино посмотрим, м? Мне посоветовали очень хороший фильм, документально-художественную, про вторую мировую... Там Том Круз снимается, м? — Мироненко чуть улыбнулся, чмокнув парня в губы и тут же отодвигаясь. Взяв свою чашку, мужчина снова подошёл к окну, проговорив тихо и задумчиво.       — Ты... сегодня у меня останешься?.. — тон его голоса ничуть не изменился, хотя оба понимали, насколько это был серьёзный шаг. Раньше Мироненко никогда не разрешал оставаться у себя на ночь. Потому что Котов имел обыкновение заявляться в самые неожиданные моменты.Кириллу очень хотелось спросить, а когда будет это время? Когда всё ещё больше запутается? Он понимал, что сам виноват в этой ситуации, что сам всё усложняет, но не мог поступать по-другому. Ему очень хотелось какой-то определённости, и он её не получал даже на грамм.       Зато вопрос мужчины заставил его вздрогнуть и удивлённо взглянуть на взрослого любовника, закусив в волнении губу.       — Я... — начал было он, — Я не знаю. Хотел бы, — парень сглотнул, — Но мне нужно позвонить родителям.       Это он тут же и сделал, доставая телефон из кармана брюк и набирая номер матери, выходя в коридор.       Мироненко только хмыкнул, тут же доставая телефон и наскоро отправляя Никите сообщение: «Закрутился на даче. Чёртовы абрикосы и тупой секатор. Переночую тут. Завтра увидимся?».       Конечно, они не планировали сегодня встретиться, но у парня скоро должен был быть День Рождения, и преподаватель хотел обсудить, что бы такого ценного ему подарить. Может, золото? Не кольцо, конечно, но браслет или цепочку какую-нибудь. Всё-таки, юбилей, да и память останется... С подарками всегда было проблематично, Владимир Степанович не умел мыслить творчески и всё, на что его хватало — это шаблонные, общепринятые подарки.       Сорокин вернулся обратно довольно-таки быстро, пряча телефон обратно в карман и сияя улыбкой, что называется, во все тридцать два.       — Я останусь, — произнёс он, едва удерживая в голосе счастливое подрагивание.       И пусть пока он окончательно не добился того, чего хотел, пусть Мироненко не ответил ни на один его вопрос, но зато он сможет остаться у него ночевать. А это уже один из шагов к более серьёзным отношениям. Или же более запутанным?       Кирилл не знал, и не был уверен, что сейчас он хочет знать это. Точнее, конечно, хочет, но боится.       Мироненко улыбнулся ему в ответ, но более сдержанно и слегка прикрыв глаза.       — Иди ко мне, — он протянул руки к парню, глубоко вздохнув. Н-да, на этот раз он выкрутился, умело подкинув очередную приманку, и одновременно запутав всё ещё больше. Глядя на то, как счастливо улыбается Кирилл, на его красивое лицо, Владимир Степанович понимал, что нужно всё заканчивать, немедленно, прямо сейчас же. Нужно отправить его домой и сказать, чтобы и дорогу сюда забыл, чтобы нашёл себе парня по возрасту, а ещё лучше — девушку, зачем ему это всё?..       — Зачем я тебе сдался?.. Старый, немощный, ворчливый... — Владимир Степанович крепко прижал к себе парня, утыкаясь губами в макушку, и так и стоял возле окна, слегка покачиваясь и глядя на мокрый, серый асфальт и одинокие капли, скатывающиеся по стеклу.       — А зачем вам Котов сдался?— не остался в долгу Кирилл, обвивая талию преподавателя и утыкаясь ему лбом куда-то чуть ниже плеча, — Я просто вас люблю. И вы совсем не старый. Разве тридцать четыре года — это старость? У вас вся жизнь впереди... — он чуть-чуть помолчал, подбирая нужные слова, — Я не хочу, чтобы вы меня бросали. Я просто боюсь, что не смогу это пережить, потому что мне кажется, что я так сильно вас люблю, что без вас жить уже не смогу. Вы мне, как воздух необходимы. Понимаете?       — Вообще-то, мне тридцать три, — поправил преподаватель, хмыкнув, поцеловал ещё раз в макушку и отпустил, взяв в руки чашку и направляясь в гостинную. — Кино смотрим или нет? И всё ты сможешь, какие твои годы... Только семнадцать лет, это всё возраст, потом будешь это вспоминать с улыбкой. Вот увидишь, очень скоро тебе самому надоест такой оседлый образ жизни, захочется драйва, дискотек, пьяных вечеров... — вспомнив свою молодость, мужчина снова хмыкнул.       — Не знаю, — парень пошёл вслед за любовником, садясь на диван в гостиной, осторожно, будто был одет в выглаженную рубашку, — Я не люблю дискотеки и шумные компании. Мне больше нравится вот так... Тихо, мирно. Как говорится, по-домашнему, — Кирилл мягко улыбнулся Мироненко и подтянул ноги к груди, ставя их на диван.       — Всему своё время, — проговорил преподаватель, поддерживая домашние штаны и присаживаясь на корточки, чтобы вставить диск в проигрыватель. — Как поётся в старой песне моей молодости, «Перемен требуют наши сердца», — он снова улыбнулся Кириллу, непривычно растягиваясь на диване, так как обычно всё пространство заполонял собой Котов, а Мироненко приходилось либо нагло его спихивать, либо пристраиваться где-то сбоку.       — Ты чего там сидишь? Давай я тебе дам одежду, переоденешься, не будешь же ты в этом спать, — философ оглядел тщедушное тельце парнишки, думая, что бы ему такого предложить, чтобы он не утоп.       — Одежду?— Сорокин как-то и не подумал об этом, потом осмотрел себя и пришёл к выводу, что да, спать в рубашке и брюках со стрелками он точно не будет. Хотя бы только потому, что завтра в этом идти в университет. — Да, наверное, нужна. Спасибо, — заранее поблагодарил он, рассматривая Владимира Степановича сверху вниз, что удавалось крайне редко. Он протянул руку и разгладил едва намечающиеся морщины на лбу от того, что мужчина слишком часто хмурился.       Мироненко прикрыл глаза с трепещущими ресницами, удобно устроив голову на коленях у парня, чуть улыбаясь и пытаясь расслабиться под его прикосновениями, но где-то внутри всё равно заведённой пружиной сидело гадкое чувство собственной ничтожности.       — Ну, вот, теперь я не могу встать, что ты наделал... — сокрушённо вздохнул мужчина, поцеловав кончики пальцев Сорокина. — В чём ты дома спишь?       Кирилл замер, не зная как ответить, но, чуть подумав, ответил всё-таки правду.       — В футболке и шортах. У меня две сестры, — сказал он, будто бы поясняя, почему спит, считай, полностью одетым. Рука скользнула в волосы и пальцы запутались в них, но не тянули, а лишь поглаживали кожу головы, словно массируя.       Мироненко хохотнул, вспоминая беспардонного Никиту, который первое время вгонял в краску преподавателя, разгуливая по дому, в чём мать родила.       — Сорокин, с тобой я чувствую себя маньяком... — Владимир Степанович повернулся на бок, приобнимая парня за талию и нежно целуя в живот, а потом поднялся с глубоким вздохом, направляясь за одеждой. Застыв в дверях на какое-то время, мужчина заинтересовался тем, что происходит на экране.       — Так, перемотай на начало и расскажи мне, в чём там суть, — скомандовал Мироненко и вышел.       Улыбнувшись в спину философу, парень послушно взял пульт и нажал на нужные кнопки, отматывая фильм на самое начало и внимательно всматриваясь в экран, хотя взгляд то и дело соскальзывал к двери, в которую вышел мужчины.       Это было необычно. Сорокин никогда не чувствовал себя в этой квартире, как дома и не мог сказать, что ему тут было уютно. То и дело парень натыкался на вещи Котова, которые были разбросаны, казалось, везде и они совершенно не придавали ощущения комфорта. Но сейчас можно было про это забыть. Ведь сегодня тут ночует не Никита, а он, Кирилл. Впервые в жизни, между прочим, а это много для него значило.       Преподаватель вернулся через каких-нибудь пять минут с футболкой и шортами, которые явно было велики Кириллу.       — Там шнурок есть, можно завязать, — проговорил он, снова укладываясь на диван и теперь уже всецело поглощённый фильмом. — Так что там было, я уже пятый раз начинаю его смотреть, пропускаю начало и ничего не понимаю.       Он действительно пробовал смотреть кино с Никитой. После того разговора на даче они правда пробовали. Но Никита всё комментировал, вёл себя беспокойно, возбуждённо и всё это заканчивалось то на диване, то в коридоре, иногда, правда, до кровати они всё же добирались.       Быстро переодевшись, Кирилл затянул шнурок на себе потуже и мысленно порадовался, что рядом нет зеркала, так как вряд ли его вид был очень уж аккуратным.       — Э... — на секунду замялся парень, смотря на экран, не мигая. Он и сам пропустил начало, не заметив этого, хоть и пытался смотреть, но мысли всё равно отвлекали, — Ещё раз перемотаем?— вопросительно вскинул брови Сорокин, садясь на диван всё в той же позе, что и раньше, может, чуть более расслабленно.       — Чёрт, — хохотнул преподаватель, потянувшись за пультом и, возвращаясь обратно, утянул за собой Сорокина, укладывая практически на себя. Отматывая на начало и глядя за заставку компании-производителя, Мироненко непроизвольно гладил Кирилла по загривку.       — Только не отвлекай меня, я правда очень хочу посмотреть этот фильм. Он про Вторую Мировую, а ты же знаешь, как я люблю эту тему... Тем более, основан на реальных событиях. И Том Круз... Кстати, ты похож на него немного, — улыбнулся он в конце.       — Я не буду, — пообещал Сорокин, тоже улыбаясь.       Он и не хотел отвлекать философа от фильма. Ему просто нравилось вот так вот лежать и чувствовать, как поднимается и опускается грудь преподавателя, как его дыхание щекочет ему ухо, как чуть подрагивает его рука в волосах, а где-то за этим слышаться звуки фильма, которые не очень интересовали Сорокина. Ему было просто хорошо вот так вот лежать и наслаждаться моментом       Будто только этого и ждавший Мироненко впился внимательным взглядом в экран, сначала ещё поглаживая Кирилла по спине, а потом прекратив и это действие. Он только изредка хмурился, обнаруживая неточности в фильме или переживая из-за опрометчивого поступка главного героя.       Было настолько хорошо и спокойно, и именно так, как давно мечтал преподаватель: тихий, уютный домашний вечер, приятная тяжесть чужого тела, интересный фильм... Да, такое времяпровождения ему определённо нравилось.       Взглянув на смирно лежащего и послушно не отвлекающего парня, Мироненко ласково улыбнулся и поцеловал его в макушку.       — Хороший мой...       Кирилл, разомлевший в объятиях философа, начал тихо дремать, прикрыв глаза и совершено игнорируя шум телевизора. Когда Владимир Степанович коснулся губами его макушки, он чуть приподнял голову, снова улыбнулся и лёг в прежнее положение, посчитав, что говорить сейчас необязательно, чтобы не рушить такое волшебное мгновение.       Парень чуть сполз вниз, устраиваясь удобнее и закрывая глаза уже полностью, продолжая улыбаться собственным мыслям и млеть под неподвижными руками Мироненко.       Видимо, проклят был фильм или же сам Мироненко, потому что досмотреть его снова не удалось: убаюканный мерным дыханием спящего Кирилла, Владимир Степанович уснул и сам. Когда грянули последние аккорды торжественного марша, философ резко вскинулся, вздрагивая всем телом и делая большой шумный вдох.       Сорокин ещё спал, а мужчина, стараясь не разбудить его, внимательно рассматривал спокойное расслабленное лицо паренька, всё ещё раздумывая над тем, что делать в сложившейся ситуации, когда всё запуталось настолько, что стало больше походить на морской узел.