Сюита сумеречной чайки

      Мироненко запутался окончательно. Ситуация стала ещё более сложной, хотя ещё пару недель назад казалось — куда ещё сложнее, и так философ не знал, как разобраться со всеми проблемами, найти правильный выход, сделать уже, наконец, верный шаг. Он впадал мысленно из крайности в крайности: то хотел уволиться и уехать в другой город, то у него было настойчивое желание при каждом случайном взгляде на Никиту, подойти к нему и попросить прощения, упасть на колени и не вставать, пока тот не простит его окончательно. Но потом в дело вступала гордость и Владимир Степанович не хотел унижаться перед парнем, которому, возможно, он и не нужен. Котов был слишком весел для страдальца и на самого мужчину, если они пересекались взглядами, смотрел более, чем спокойно, что должно было говорить только об одном — он оставил прошлое в прошлом и возвращаться к нему не желал.       И тот отчаянный секс, полный разнообразных чувств: от невообразимой тоски и сожаления до клокочущей ненависти друг к другу, в подъезде был действительно прощальным. Это было слишком горько осознавать, поэтому Мироненко продолжал цепляться за воспоминания и пытаться углядеть в Никите хоть какой-то намёк на прошлые чувства, которые точно были, хоть он и не желал их выражать.       А усложнилось всё ещё больше, в размышлениях Владимира Степановича, конечно, когда он стал всё чаще замечать, что к извечной компании Котова, которая обычно собиралась возле входа в университет, присоединился совершенно неожиданно Сорокин. Тот самый Сорокин, который ещё год назад уверял его, что такие люди легкомысленны и говорить с ними не о чем. Но, видимо, парень нашёл, раз так поразительно светлел рядом с ними, позволял вешаться себе на шею Анечке, которая просто действовала по привычке, позволял тащить себя за локоть Лёшке, постоянно что-то говорящему и размахивающему руками, понимающе переглядываться с Шипиловым Ромой, единственным серьёзным человеком в этой компании, который вообще непонятно как туда попал и почему, ибо был вторым Кириллом, только взрослее. И самое главное — он и Никита разговаривали. Да ещё как! Владимир Степанович не раз замечал то, что Котов мог дождаться Кирилла, хотя его пары уже давно закончились, а потом пойти вместе... Куда, к сожалению, мужчина не знал, но явно не драться и выяснять отношения.       Он слишком хорошо видел, как меняется Сорокин даже внешне. Он стал более свободным, чаще улыбался, и не зажато и сдержанно, а широко, под стать Никите, правда, может, не с таким энтузиазмом, но всё равно во всём его виде чувствовалась аккуратность и серьёзность, несмотря на просто-таки светящееся лицо.       Мироненко видел такое счастливое и спокойное лицо у Кирилла только в те первые разы, когда он предлагал ему остаться ночевать. И в голове у преподавателя начинали зарождаться сомнения и вопросы, совершенно абсурдные, потому что молодёжь молодёжью с их свободными нравами и лёгким отношением к жизни, но Никита и Кирилл никак не могли быть вместе... Или могли?       С другой стороны парни редко касались друг друга, хотя иногда Котов мог позволить себе хлопнуть по плечу младшекурсника. И всё выглядело совсем по-дружески, что всё равно вызывало недоумение. В конце концов, сам Владимир Степанович никак не мог понять, что произошло между его любовниками, что заставило их начать тесно общаться.       Но это совсем не мешало ему почти каждый день смотреть в окно из своего кабинета и видеть развесёлую компанию, скрипеть зубами от досады и раздражаться ещё больше. В первую очередь, на себя, потому что он не должен об этом думать. Он должен заниматься своими делами, работать, в конце концов. Не сошёлся клином свет на Котове и его новом неожиданном друге. По крайне мере именно так пытался убедить себя мужчина, продолжая вечерами ходить в бар или оставаться дома, но упорно пить привычный коньяк, отдалённо понимая, что это уже неправильно — пить каждый день в гордом одиночестве. Но поделать ничего не мог. Казалось, что так реальность будет восприниматься лучше, мутнее и проще.       — Владимир Степанович?— в кабинет постучали и между дверью и створкой показалась голова одного из студентов.       — Что, Лелюшенко?— отвернулся от окна мужчина, с трудом отрывая взгляд от лица только что обернувшегося Котова, который размахивал рукой с сигаретой и что-то рьяно объяснял Самойленко. Лёшка не менее экспрессивно спорил, не обращая внимания на попеременно закатывающих глаза Рому, Аню и только что подошедшего Кирилла.       — Я курсовую принёс, — Виктор Лелюшенко всё же вошёл в аудиторию, но от двери пока не отходил, готовый в любой момент сбежать.       Все знали, что в последние месяцы Мироненко иногда впадает в какие-то приступы агрессии, срываясь на учениках. Пару раз с ним даже разговаривал ректор на эту тему, но всё обходилось, ибо философ не настолько терял контроль над собой.       — Проходи, — махнул рукой преподаватель, бросая последний взгляд в окно и садясь за свой стол. — Посмотрим, что у тебя тут.       Курсовую Владимир Степанович пролистывал совершенно автоматически, не слишком вчитываясь в текст, просто пробегаясь по нему глазами. Правда, всё равно нашёл пару несостыковок, указывающих на то, что часть работы уж точно содрали из Интернета, но, посмотрев на чуть настороженное лицо Вити, который был похож на нахохлившегося цыплёнка, мужчина вздохнул и положил курсовую на стол:       — Идите, Лелюшенко.       Витя не стал скрывать своего счастья и с широкой улыбкой едва не выбежал за двери, а Мироненко только тихо фыркнул, начиная собирать вещи. Как некоторым людям легко стать счастливыми, оказывается...              ***       — Ты красивый.       — Что?— Кирилл поднял взгляд и мгновенно порозовел, осмысливая фразу. Да и взгляд карих глаз Александра был очень красноречив.       Парень смял в руках салфетку и снова опустил голову, прикусив губу, не зная, что сказать. С Сашей ему немного сложно в том плане, что он не привык к такой откровенности с чьей-то стороны. Обычно он говорил тому же Владимиру Степановичу, что он красивый, что он самый любимый и лучший, и никто ему не нужен, кроме него.       А тут Александр — взрослый, тоже, бесспорно, красивый, спокойный и уверенный в себе настолько, что Сорокин невольно терялся, не зная точно, как себя вести.       Когда он только позвонил ему, то буквально впал в нервную дрожь, но говорил более менее уверенно, отворачиваясь от внимательного взгляда Котова, который не слышал разговор, но прекрасно видел лицо новоявленного приятеля. Нельзя было сказать, что Никита был в восторге от этих отношений, зародись они, ему вообще-то было плевать. Но, если совсем уж честно, то какая-то его часть радовалась, если бы Кирилл встречался с Сашей, потому что тогда не придётся беспокоиться снова о Мироненко.       Тот факт, что они уже который месяц не общались и старательно обходили друг друга стороной, казалось, нисколько блондина не смущал. Он был полностью уверен, что ему нужно время. Правда, для чего не знал. Чтобы простить? Котов не прощал предательства. Чтобы отвыкнуть от преподавателя? Почти год прошёл, времени достаточно было. Но он, почти также, как и философ, цеплялся за воспоминания, но старался не показывать своих переживаний по этому поводу, потому что лишнего понимающего взгляда от Сорокина ему было совершенно не надо.       — Спасибо, — наконец, выдавил Кирилл, всё ещё не поднимая головы.       — Ты, как школьник, — засмеялся мужчина, а потом легко дотронулся до его ладони, лежащей на столе. Всего на мгновение, но парень всё равно ощутимо вздрогнул и поднял взгляд. Александр времени даром не потерял и поймал этот взгляд почти испуганных непонимающих глаз. — Не стесняйся так, — посоветовал он. — Это, конечно, очаровательно выглядит, но мне сложно общаться с самим собой.       — Хорошо, — улыбнулся Сорокин, чуть отодвигая руку к себе.       Он держал дистанцию. Не потому что боялся самого Сашу, а потому что боялся того, во что это свидание выльется. Нет, вряд ли его сразу же повалят в постель и заставят заниматься сексом. Нет, Кирилл был совсем не против, тот раз с Никитой ему очень помог осознать, что хорошо бывает не только с Мироненко, но он не хотел так сразу. И не хотел,чтобы в отношениях был только секс, как всё с тем же философом, с которым и свидания даже не было толкового. Поэтому ему следовало расслабиться и насладиться атмосферой уютного маленького ресторана, где освещение было приглушённо, а едва слышная музыка придавала определённую атмосферу.       Самое удивительное было то, что если с Владимиром Степановичем Сорокин всегда сравнивал себя с Котовым «А как с ним они проводят время?», «А что едят?», «А как он с ним спит?», то тут парень даже не подумал о том, ходил ли Александр вместе с Никитой в подобные места или в этот ресторан в частности.       — Ты отличник, верно? Никита говорил, что ты учишься и днём, и ночью, — Александр пытался нащупать тему разговора, потому что смотреть на смущённого Кирилла было, конечно, занимательно, но хотелось найти контакт.       — Отличник, но Котов преувеличил, — снова улыбнулся Сорокин, незаметно вздыхая. — У меня просто хорошая память, поэтому мне нет нужды сидеть целыми днями над книгами. Кроме тех, которые мне нравятся.       — И какие тебе нравятся?       — Я люблю философские учения, — тут же отреагировал Кирилл, но исправился, понимая, что вряд ли Саша разделяет его симпатии. — И люблю зарубежную классику.       Саша не любил философию, а из классики любил только то, что было с детективным уклоном. Он был маркетологом в крупной фирме, где все его знали, как Измайлова Александра Андреевича. И он был профессионалом в своей области, но уж никак не философом. Поэтому сейчас даже пожалел немного, что завёл разговор именно о книгах.       — А фильмы какие любишь?— спросил Саша, беря в руки бокал с вином и делая глоток. — Хочешь, сходим в кино после ужина?       — Мне надо быть дома к полуночи, — покачал головой парень, а Измайлов едва смог сдержать улыбку. Это было просто невероятно — он впервые встречал парня, который был настолько неиспорчен. О том факте, что он отбил у Котова его любовника он даже не вспомнил.       Конечно, можно было позвать Кирилла к себе с ночёвкой, тот бы позвонил родителям, сказал, что останется у друга, как обычно. Но Саша не хотел торопить события, он видел, что парень и так зажимается, смущается и никак не может расслабиться, ожидая подвоха с каждой стороны. Так же был напряжён и Никита, когда они только начали встречаться, поэтому совсем неудивительно, что в голове у Александра стали зарождаться мысли о том, что бывший любовник и Котова, и Сорокина, скорее всего, сильно проехался по нервам обоим.       И, честно сказать, не понравься ему тогда Никита своей необузданной страстностью, готовый на эксперименты всегда и везде, не понравься ему сейчас скромный Кирилл, который прятал в стеснении взгляд и больше походил на школьника на первом свидании, чем на студента, он бы никогда не стал работать психологом для этих двух.       — Давай сходим в кино?— повторно предложил Измайлов. — Уверен, до полуночи мы точно успеем. А потом я отвезу тебя домой.       Сорокин медленно кивнул, решая, что отказываться причин нет. И в кино он не был целую вечность. А ещё, наконец, осознал окончательно, что у него впервые в жизни свидание с человеком, которому он нравится и который, возможно, нравится ему. Парень ещё не совсем понимал своих чувств по отношению к Саше, но точно мог сказать, что неприязни он не чувствовал. Просто ему надо было привыкнуть к тому, что давать может не только он, а получать что-то в обратной отдаче было крайне приятно.       Фильм был неплохим. Не самым лучшим, как раз из той категории, который можно посмотреть один раз и забыть. Кирилл, правда, особо и не старался запомнить, потому что весь сеанс чувствовал горячую сухую ладонь Александра на своей. Мужчина не старался сплести пальцы или взяться за руки серьёзнее. Он просто положил руку поверх руки Сорокина, лежащей на подлокотнике и, когда понял, что парень на него смотрит, не зная, как лучше среагировать, он наклонился к нему, чуть сжал пальцы и шепнул:       — Смотри фильм.       И Кирилл начал смотреть, привыкая к чужому теплу на свой руке. Потом они быстро доехали до дома Сорокина, и всю дорогу, пока Саша что-то рассказывал про свои походы в кино, которые иногда были крайне забавными, Сорокин думал о том, как ему попрощаться с Сашей. Просто сказать «До встречи», поцеловать в щёку, как когда-то Мироненко, пожать руку? Нет, последний вариант совсем не подходил.       Измайлов сам решил его все вопросы. Он зацепил пальцами подбородок Кирилла и чуть приподнял голову, чтобы коротко поцеловать его в губы. Такое прикосновение даже поцелуем назвать нельзя, парень едва успел почувствовать чужие губы и дыхание на своих. Но сердце-таки пропустило удар, а потом ухнуло куда-то вниз, а дыхание на мгновение перехватило.       — Спокойной ночи, — Александр, как ни в чём ни бывало, вернулся в первоначальное положение и завёл машину. — Я позвоню завтра.       — Д-до встречи, — выдавил Сорокин и буквально выпал из машины.       Это было совершенно новое чувство для него. Не так, как с Владимиром Степановичем, когда его целовали только для того, чтобы он перестал говорить о том, о чём говорить было нельзя, не так, как с Котовым, при поцелуях с которым он не чувствовал такой поднимающейся волны внутри себя. Тогда было чистое возбуждение, сейчас всё было совсем по-другому.       И Сорокин радовался тому, что Измайлов не настаивает и не пытается ускорить события, не позвал к себе, хотя мог сказать что-то типа «Оставайся у меня, ничего не будет». И даже не стал настаивать на более серьёзном поцелуе.       Кирилл был благодарен за это. Потому что совсем ещё не был уверен, что готов к новым отношениям, которые бы развивались стремительно. Слишком болело всё ещё от старых.              ***              Котов намеренно тянул время, еле передвигая ногами, идя по коридору. В какой-то момент он совсем остановился, посмотрел на стопку папок у себя в руках и невольно сглотнул.       По велению судьбы, именно его поймала вездесущая Валентина Георгиевна, преподавательница английского, которая, к счастью, никогда не преподавала у группы Никиты, но он был наслышан о ней сполна. Женщина принадлежала к тому типу людей, которые не отставали от человека, пока он не сделает то, что она просит. А сегодня ей было необходимо, чтобы именно Котов отнёс целую стопку документов никому иному, как Мироненко. Парень даже не стал особо взбрыкивать, хотя внутренне весь напрягся.       С той новогодней ночи они с Владимиром Степановичем и словом не обмолвились. Вообще оба старались держать нейтралитет, иногда даже кто-то из них исключительно по привычке коротко кивал при редких встречах в коридорах. Но того факта, что сейчас предстоит больше пяти секунд находиться в одном помещении с философом всё это никак не упрощало.       Котов даже постучался перед тем, как войти, что почти никогда не делал в стенах университета на протяжении всех лет обучения. Казалось, уже и преподаватели привыкли к тому, что наглый блондин с факультета иностранных языков не знает элементарных правил студенческого этикета. На самом деле Никита просто забывал, потому что всегда спешил. Сейчас он не спешил, очень даже наоборот, потому и постучался, чтобы ещё дальше отодвинуть момент своего входа в аудиторию.       И дело было не в том даже, что он не хотел сталкиваться с Мироненко нос к носу, хотя, чего таить, и в этом тоже. Просто он не совсем понимал, как себя вести. Конечно, можно было просто отдать документы и тихо уйти, это было бы даже лучшим вариантом, но совсем не в стиле Котова, который по своему обыкновению снова хотел зацепить чем-то едким и колким преподавателя.       — Валентина Георгиевна просила передать... — Никита, зашедший-таки в кабинет, замолчал, глядя на не совсем привычного философа, который лишь спустя пару секунд после его реплики среагировал и повернулся на звук. — Документы... — почти неслышно закончил блондин, приподнимая брови в удивлённом жесте.       О да, Мироненко определённо выглядел не так, как обычно. И не так, как надо выглядеть преподавателю, у которого ещё не закончился рабочий день и, судя по всему, ещё должны были быть занятия.       Философ был нетрезв, крайне нетрезв, что даже, если бы и пытался скрыть своё состояние, то вряд ли бы у него это получилось. Особенно, перед Никитой, который слишком хорошо знал, как ведёт себя Владимир Степанович в подобном состоянии.       — Совсем с ума сошёл?— Котов едва удержался от того, чтобы не покрутить пальцем у виска.       Он прошёл к столу, положил на него стопку бумаги, которую принёс и, скрестив руки на груди, посмотрел на преподавателя, поджимая губы.       Мироненко было плевать, если честно. Вот совсем плевать. Нельзя сказать, что он совсем не отдавал отчёт в своих действия. Нет, мужчина полностью понимал, где находится и сколько времени, когда открывал бутылку коньяка, вытащенную из всё того же сейфа, в котором он хранил и тот коньяк, распитый при первом разе с Никитой. Но вот на время и место философу было плевать.       А всё дело было в том, что привычно стоя возле окна в невольном порыве снова увидеть Котова, Мироненко увидел совсем другое. Того самого автомобилиста, который возил в университет бывшего любовника в начале года. Конечно, догадки пришли сами: Никита снова с ним встречается или даже не расставался? Было просто невозможно думать, что парень может принадлежать кому-то ещё, даже тогда, когда они откровенно трахались в подъезде (назвать это сексом и уж тем более занятием любовью не поворачивался язык), Владимир Степанович был полностью уверен, что Котов — его. Где-то в глубине души он всё ещё отчаянно верил, что всё наладится, что вся эта блажь пройдёт и встанет на круги своя все такие привычные вещи.       А увидев Александра философ просто банально слетел окончательно с катушек, достал припрятанную бутылку коньяка, налил едва ли не полный стакан, осушил чуть ли не одним махом и сделал следующую порцию, ничем не заедая.       Сейчас, поняв, кто перед ним стоит, Мироненко сморгнул, прогоняя туманную дымку, но ответил только после того, как сделал ещё пару глотков коньяка.       — Ты не уехал? — спросил он на полном автомате.       Язык всё же немного не слушался, говоря о том, что последние грамм сто точно были лишними.       — Куда?— Котов приподнял брови.       Позы он не поменял. Так и стоял, едва ли не нависнув над преподавателем и не отрывая взгляда от него. Никита вряд ли мог сказать точно, почему его волнует состояние бывшего любовника. Проще всего было взять и уйти, но он продолжал оставаться на месте.       — Я не знаю, куда вы ездите. К нему домой или к тебе?— Владимир Степанович впился взглядом в Никиту настолько цепко, что тот, уже привыкший к подобному, всё равно невольно чуть отшатнулся.       Парень вообще не очень хорошо понимал, о чём говорит философ, поэтому совсем неудивительно, что он смотрел на него несколько непонимающе и продолжая приподнимать брови.       — Познакомил уже с родителями?— Мироненко продолжал, как ни в чём не бывало.       Кажется, ему и ответы не нужны были. Он сам для себя всё решил, основываясь только на догадках. Но считал себя полностью правым. Тем более, Котов нисколько не пытался разубедить. Впрочем, как обычно.       — О чём ты говоришь?— чуть нахмурил брови парень, пытаясь сообразить самостоятельно, но ни к чему не приходя.       Мироненко вёл себя странно. Даже для Никиты. Который знал, казалось, мужчину, как облупленного и в подвыпившем состоянии тоже. А тут он вообще ничего не понимал и ему оставалось только чуть изумлённо рассматривать преподавателя, ожидая его реакции.       Следующие действия Владимира Степановича совершенно ввели Котова в несколько шокированное состояние, ибо он в мгновение ока оказался прижатым таким знакомым телом к преподавательскому столу. К тому самому столу, на котором они занимались сексом на памятном зачёте. Блондина даже дрожь прошибла и только после этого он упёрся руками в грудь мужчины в попытке оттолкнуть.       — Какого чёрта ты делаешь?!       На философа его слова не очень подействовали. Разум, уже привычно замутнённый алкоголем, отказывался объяснять случившееся. Вместо этого мужчина просто перехватил руки Никиты за запястье и стиснул их, прижимая к столу.       — Расскажешь, как с ним?       — С кем?— Котов вполне серьёзно дёргался, но вырваться пока не удавалось. Положение у него было незавидное, да и тут начинала накрывать то ли злость, то ли привычка противоречить собственным чувствам. Потому что сейчас единственное, что хотелось — это прильнуть к преподавателю ещё сильнее, хотя куда уж сильнее, когда он и так чувствует тепло тела бывшего любовника. Такое знакомое тепло такого знакомого тела.       Только сильный запах коньяка приводил немного в чувство, заставляя парня осознавать, в какой ситуации он находится.       Владимир Степанович зажимал Котова между собой и столом сначала без определённой цели, это был простейший порыв, не более того, но спустя несколько секунд его стали пробирать и другие чувства: вот оно то, чего ему так не хватает. Молодое, красивое тело, которое некогда изгибалось под ним и на нём, которое сладко прижималось к нему во сне, едва не спихивая с кровати, что приходилось просыпаться и аккуратно двигать слишком наглого даже во сне любовника. Ему сейчас хотелось Никиту во всех смыслах этого слова. Ему всегда хотелось Никиту, но сейчас, после того, как спустя несколько месяцев снова почувствовал его в собственных руках, желание ударило в голову с новой силой.       И даже тот факт, что он находится в университете, аудитория не заперта и в любой момент в неё может кто-то заглянуть, да и то, что у него через двадцать минут начинается пара, на которую он вряд ли пойдёт из-за собственного не самого преподавательского состояния — нисколько не смущали Мироненко, в большинстве случаях осторожного и совсем не безбашенного. Хотя, кажется, всё же толику любви к авантюрам от Никиты он всё же перенял, правда, эта толика показывала себя только в те моменты, когда в его организм попадало что-то алкогольное.       Ещё с юности Владимиру Степановичу, тогда просто Вовке, несколько раз говорили, что ему лучше не пить много — тормоза у парня слетали моментально. И в будущем Мироненко действительно старался особо не увлекаться, иногда только перебирая самую малость, в пределах разумного.       Но сейчас, когда последние месяцы казались каким-то извращённым адом — тягучим, обволакивающим адом, он совершенно перестал себя контролировать. Крышу, как говорится, просто рвало. И, видимо, сегодня наступил тот самый момент, когда крыша окончательно покинула дом. Иначе, как ещё объяснить его нынешнее поведение? Даже если бы преподаватель сильно постарался, он бы не смог. Правда, сейчас подобными мыслями не мучился. Это будет завтра. Или послезавтра. Когда проснётся и придёт в себя, вспомнит и ужаснётся от содеянного, снова станет корить себя, но, по обыкновению, не станет ничего предпринимать, потому что ошибки не исправишь.       Но это будет потом. Сейчас он чувствовал только горячее тело Котова, прижатое к его собственному. По которому можно провести руками, губами, языком, почувствовать снова вкус кожи и его губ, заставить стонать и вторить этим стонам, потому что сдерживаться просто невозможно.       Этот парень определённо сводил его с ума.       А Никите даже в какой-то момент захотелось сдаться пока ещё только ментальному, но явственно ощутимому напору. Но обида, как водится, всё ещё грызла изнутри, хотя уже столько времени прошло, что казалось пора понять, что везде и всегда бывают сложности.       Котов был слишком принципиальным и даже, наверное, чересчур себялюбивым, чтобы прощать предательство. Даже после того, как он сам понял, что в Сорокине есть некая притягательность, которая влекла, манила и полностью гипнотизировала не только в сексе. Начав общаться с Кириллом чуть ближе, Никита не мог не отметить его какую-то изящность и тонкость в манерах, движениях, словах. Парень не грубил, вежливо улыбался и не делал резких движений.       Казалось, что тот Сорокин, что руководил концертом в прошлом году и нынешний — совсем разные люди. Но всё было гораздо проще. Кирилл просто знал ситуации, в которых надо проявлять твёрдость. Точнее, думал, что знал. И ситуацию с Мироненко он причислял к ним же до недавнего времени.       Так или иначе, Котов если и хотел всё забыть и начать с чистого листа, то при всём желании не мог. Уязвлённая гордость давала о себе знать. Хотя где она была в новогоднюю ночь?       Никита банально уже путался в себе, но сейчас мог одно сказать точно — в данный момент он не хочет спать с философом. Не так. Не при таких обстоятельствах. И здесь не играла какая-то романтическая предубеждённость. Нет, Котову по большей части было всё равно где заниматься сексом, как всегда. Просто он понимал, что не готов. Столько месяцев он пытался себя переубедить, что ничего ему от преподавателя не надо, что всё осталось в прошлом и разъяснено в пресловутую новогоднюю ночь, слишком много сил потрачено на то, чтобы восстановить себя и вести так, словно ничего не случалось никогда, что было больно осознавать, что это не так. Как тупым ножом не только по сердцу, но и просто коже, по коре головного мозга, по нервам и чувствам.       — Отвали, — Никита дёрнулся уже сильнее, но почувствовал, что на него навалились тоже сильнее. — Иди лучше проспись, пока тебя никто не увидел.       Совет был вразумительным и крайне трезвым, в отличии от Мироненко, который лишь хмыкнул и воспользовавшись тем, что Котов отклонился, прижался к его шее губами, привычно едва заметно прикусив. Парень моментально замер на пару секунд, потом снова двинул руками, пытаясь освободиться от захвата.       Он старался не шуметь, потому что не хотел лишнего внимания. Совершенно ненужного ни ему, ни философу. И всё происходящее ему казалось полным абсурдом, как тогда — в свой собственный день рождения, когда он пристёгивал наручниками Владимира Степановича к кровати и совершенно безэмоционально имел его, чувствуя внутри только саднящую пустоту и разочарование.       Правда, сейчас эмоций было много. От возмущённого сопротивления до отчаянного желания покориться ситуации, отвечать на поцелуи и отдаваться полностью. Только он был полностью уверен в том, что это приведёт к очередной безмолвной истерике. А подобные чувства он не хотел испытывать больше никогда, поэтому и старался всё время держаться подальше от Мироненко, чтобы даже не затрагивать ни единую струну нервов, не ловить отголоски чувств, запрятанных далеко внутрь себя, что, казалось, их никогда наружу не вытащить.       Но у Владимира Степановича это получалось. С каждой секундой Никита всё больше понимал, что его словно наизнанку выворачивают, вытаскивая раскалёнными щипцами все его тайные чувства и желания, которых он и сам, признаться, боялся. И не знай он преподавателя, то точно бы решил, что тот делает это специально.       — Я сказал «отстань», — сделав очередной рывок, Котов всё же смог освободиться и зло уставиться на Мироненко. — Что тебе в этой фразе непонятно?       — Послушай меня, — преподаватель не стал долго слушать возмущённого парня, а снова взял в захват его руки, рывком повернул Никиту к себе спиной и уложил грудью на стол, придерживая запястья сзади. — Ты перестаёшь дёргаться и всё будет по накатанной.       — Катись к чёрту, — выплюнул Котов.       Руки словно были вывихнуты. И его положение стало совсем уж незавидным. Быть изнасилованным бывшим любовником, который упился в стельку — не самое приятное, что может произойти в жизни. Никита лягнул ногой, но промахнулся, только слегка зацепив чужое колено пяткой.       Владимир Степанович не ответил, он встал только удобнее, наваливаясь на парня сзади, и начал свободной рукой скользить по его телу: слишком быстро, но достаточно для того, чтобы вспомнить знакомые очертания под собственной ладонью.       Котов не мог понять в какой момент он почувствовал чужую руку у себя под кофтой, но дёрнулся он основательно от этих прикосновений. И хочется, и колется, и... всё естество против этого. Но сопротивляться было практически бесполезно, кричать глупо. Он же не девица в парке, на которую напал маньяк, а просто идиот, оказавшийся в такой маразматической ситуации.       Шипеть парень не прекращал, но голоса не повышал. Он ругался сквозь зубы, дёргал уже затёкшими руками и продолжал пытаться пнуть преподавателя, пока не почувствовал, что с него стягивают-таки джинсы вместе с бельём — так быстро и резко, что Котов даже прекратил свой поток бесконечной ругани и обещаний по поводу того, что случится с Мироненко, когда тот его отпустит.       Но едва блондин почувствовал, что хватка чуть ослабла, в тот момент, когда философ, видимо, расстёгивал свои брюки, он смог рвануться сильнее и высвободиться, сразу же отталкивая от себя мужчину. Наскоро он попытался привести свою одежду в порядок, но руки немилосердно дрожали.       Что не говори, а испугаться всё-таки Котов успел. Не самого секса, а того как он будет происходить — без его согласия, без нужной отдачи, которую так сильно любил сам Никита, снова с осадком той самой горечи, которую парень никогда не хотел больше испытывать.       — Ты совсем с катушек съехал?— он не удержался от того, чтобы подлететь к Владимиру Степановичу и с размаху ударить его по лицу.       Не потому что хотел как-то дать сдачи, а потому что его переполняла злость на Мироненко, на себя, на весь мир целиком. А ещё к горлу всё же начал подкатывать истеричный комок, грозящий прорваться наружу. Потому что это было последней каплей в стремительно падающей стене обороны своих чувств от всех и вся. Больше нервы просто банально не выдерживали.       Удар чуть-чуть отрезвил мужчину. Голова мотнулась в сторону, а в глазах стала появляться осмысленность. Мироненко моргнул пару раз и посмотрел на Котова едва ли не с ужасом, теперь полностью осознавая, что собирался сделать и едва не сделал.       — Никита...       — Катись к чёрту!— парень окончательно сдался переполняющим его эмоциям, но психовать и истерить при бывшем любовнике он не мог себе позволить.       Поэтому он практически вылетел из кабинета мимо преподавателя, не забыв в порыве чувств громко хлопнуть дверью.       Мироненко прикрыл глаза и сел на край стола, поднеся руки к вискам и начиная их массировать. Он снова наломал дров, снова сделал всё не так и поддался собственному «хочу», едва не изнасиловав того, кто был ему больше всего на свете дорог. Правда, он тоже забивал в себе это, но чувство вины всё больше разрасталось в нём с каждой секундой.              ***              Никита откровенно напивался под немного удивлёнными взглядами Костиной, Сорокина и Шипилова. К счастью, любопытного Лехи не было. Компания студентов сидела в баре и собиралась просто расслабиться, но сейчас наблюдали за безмолвной сценой «Котов и виски». Кирилла тут вообще не должно было быть, они с Александром собирались поехать в развлекательный центр, но того вызвали срочно на работу и тогда Сорокин, которому очень вовремя позвонила Аня, очутился в баре в компании с извечным апельсиновым соком.       — Что-то произошло?— наконец, не выдержала Костина, когда Котов наливал себе уже, кажется, четвёртую порцию виски, залпом её выпил и со стуком поставил бокал на стол.       — Нет, — коротко ответил парень, находя на ощупь сигареты и закуривая.       Аня поджала губы и замолчала, но весь её вид говорил о том, что она ни на грамм не поверила.       — Это всё из-за Мироненко? Я видел, как ты вылетел из его кабинета, — подал голос и одновременно предположение Шипилов.       Он вообще был крайне внимательным, а уж не заметить того, как однокурсник пронёсся по коридору, чуть ли не сшибая всех и вся на своём пути, было невозможно.       Кирилл с Никитой среагировали моментально. Почти одновременно они вздрогнули и уставились на опешившего Ромку, который никак не ожидал такой реакции. Потом Сорокин перевёл взгляд на блондина и едва слышно спросил:       — Что случилось?       Но Никита услышал, только поморщился и дёрнул плечом. Ему и так было мерзко от всего произошедшего, потому что оно мало того, что в голове не укладывалось, но и вообще было за всеми рамками их с преподавателем отношений. Парень стал прекрасно понимать выражение «И врозь нельзя, и вместе невозможно».       — Никита... — Сорокин не отставал.       У него всё ещё были рефлекторные порывы всепоглощающей любви к философу. Уже не такие явные и даже, скорее всего, ненастоящие, просто привычные, но всё равно были.       — Изнасиловать пытался.       Котов не выдержал. Как не выдержал тогда в кабинете, так и сейчас. Напряжение, копившееся месяцами, от того, что некому рассказать, не с кем поделиться и переживать всё в себе дало о себе знать совершенно не вовремя.       Кирилл даже отшатнулся, остальные просто округлили глаза, но даже Аня ничего вставить не успела, как второкурсник кинулся в бой, защищая Мироненко.       — Он не мог!       — Ещё как мог, — усмехнулся Никита, снова осушая бокал.       — Ты не понимаешь... — начал было Сорокин.       — Я не понимаю?— Котов даже как-то истерически рассмеялся. — О, поверь, я прекрасно понимаю! У Мироненко как? Захотел — сделал!..       — Это у тебя так... — вставил было Кирилл, но блондин его не слушал, продолжая:       — Захотел переспать с тобой — переспал, захотел трахнуть меня в подъезде на Новый Год — пожалуйста, Владимир Степанович, трахайте на здоровье, захотел напиться в институте, а потом трахнуть меня ещё раз, для закрепления — да без проблем, что вы? Разве кто против?       Никиту откровенно понесло. И он где-то в глубине души отдавал себе отчёт в том, что его обвинения несколько не объективны, но остановиться вовремя не мог.       Кирилл молчал. Костина сидела, прикрыв рот рукой, не веря в то, что слышит, а Шипилов просто молча слушал. Он бы, наверное, и удивился бы, но слишком уж часто он видел в прошлом году, как Котов появляется у Мироненко, нисколько не прячась. В конце концов, странно было не заметить, когда твоя девушка живёт в том же доме, что и преподаватель, а ты появляешься у неё не реже, чем когда-то Никита у философа.       — Да нет же... — снова предпринял попытку образумить новоявленного друга Сорокин.       — У тебя всё «нет же», — усмехнулся Котов. — Признайся, что даже начав встречаться с Сашкой, ты так до сих пор и не выкинул из головы Мироненко?       Кирилл снова замолчал. Он мог бы сказать, что с Измайловым он ещё не встречается, они просто вместе гуляют и даже не целовались ещё ни разу, кроме тех коротких поцелуев перед тем, как парень выскальзывал из машины. Он мог бы сказать, что у него нет уже такого восхищённого отношения к преподавателю, просто он думал объективно, как ему казалось. Он бы многое мог сказать, но не стал, потому что прекрасно видел, что это будет бесполезно. Котов, как обычно, никого не хочет слушать. И себя в том числе. И это было так глупо, потому что даже ему, Сорокину, ясно, что эти двое просто не могут друг без друга, но никак не признаются в этом.       — Да пошло оно всё, — бросил Никита, оставляя на столе пару купюр за виски и вставая из-за стола.       — Котов, — пискнула Аня, решившая всё же подать голос, но друг на неё даже не посмотрел.       Кирилл вздохнул и поднял взгляд, натыкаясь на светлые глаза Костиной и её же вопросительно изогнутые брови, и на почти не удивлённого Рому, спокойно пьющего свой виски.       Кажется, разгребать за Никитой, объясняя всё, придётся теперь ему, потому что, судя по взгляду Ани, от него просто не отстанут.