This is how I disappear

Я стремительно несусь вперёд по школьному коридору, не обращая ровно никакого внимания на учеников, которые с недоумением отскакивают в стороны от бегущего неизвестно куда меня. Сейчас я чувствую себя ужасно брошенным, преданным и растерянным. Думаю, это нормально ─ чувствовать именно это, если вы только что целовались со своим лучшим другом в школьной подсобке, а после этот самый лучший друг ударил вас. В скором времени собственные ноги приводят меня в школьный туалет, где я медленно сползаю на пол, опираясь при этом спиной о холодную стену, выложенную голубой плиткой, и от бессилия опускаю голову на колени. Думаю, это нормально – чувствовать себя разбитым. Это нормально – хотеть убежать и спрятаться в школьном туалете, подобно маленькой сопливой девочке. Это нормально – хотеть поцеловать своего лучшего друга снова. Жизнь кажется разрушенной и ужасно глупой. Думаю, она всегда начинает казаться именно такой, если вы стоите в тёмной маленькой школьной подсобке, чувствуя на своей щеке дыхание вашего друга, и если впоследствии он целует вас, даже не спрашивая разрешения. Сейчас, сидя на полу в пустом мужском туалете, я даже не пытаюсь удивиться тому, что мне понравилось чувствовать на своих губах губы Рэя и ощущать запах вишнёвой жвачки, который я почувствовал, когда оказался так близко к нему, запертый в той злополучной подсобке. Я не пытался удивиться тому, что мне вновь хотелось вернуться туда, пусть даже он мог бы вновь ударить меня. Думаю, было бы бесполезно сейчас горевать о потере единственного лучшего друга. Наша дружба поспешила закончиться так же стремительно, как и последние недели лета. Она просто закончилась, что следует принять как должное, и, думаю, больше никогда не начнётся снова. Я совершенно не чувствовал страха, именно сейчас, сидя на холодном полу в туалете для мальчиков. Я просто понимал, что это должно было случиться, этот поцелуй, который никогда не позволит нам говорить друг с другом без капли стеснения. Я дожидаюсь, пока уроки закончатся, оставаясь при этом на полу в мужском туалете и играя в игры на телефоне, и выхожу из школы вместе со всеми. Вероятно, из-за того, что мы ходили с Рэем домой вместе слишком часто, сейчас он автоматически ждёт меня возле фонаря на углу. Но, заметив меня, идущего навстречу и уныло пинающего камни, он поспешно разворачивается и направляется прочь, поняв, какую оплошность допустил. Мне становится немного обидно и сердце сжимается, так как, несмотря на саднящую боль в скуле, я всё ещё считал его своим лучшим другом, даже сейчас, когда его кудряшки злостно колышутся от ветра у него на голове и он вовсе не собирается останавливаться и ждать меня. Я захожу в дом и стараюсь прикрыть входную дверь как можно тише, но маме всё равно удаётся заметить моё присутствие. - Привет, - говорит она, появляясь в коридоре; от неё вкусно пахнет духами. Я на мгновение закрываю глаза, чтобы насладиться этим приятным запахом. Её волосы собраны в хвост на затылке, но несколько прядей всё равно выбиваются. На ней большая зелёная футболка и джинсы. Мне нравится, как она выглядит, но я никогда ей не говорю, что она красивая, но действительно так считаю. - Как дела в школе? – спрашивает она, с заботой смотря на меня. - Всё хорошо, - говорю я, надеясь, что она не замечает царапины на моём лице. - Здорово, - отвечает и уходит, чтобы вновь усесться в гостиной с любимой книгой. Я быстро сбрасываю кеды и спешу в свою комнату, чтобы ей не успело взбрести в голову спросить у меня что-нибудь ещё. Дело вовсе не в том, что я её не люблю, или мне не нравится её присутствие рядом, или же отвечать на её бесконечные вопросы. Всё дело в том, что однажды странная мысль о том, что она ужасная мать, посетила её голову и теперь она пытается всячески стать «хорошей». Она стала любить и заботиться обо мне слишком сильно и я, совершенно не привыкший к этому, даже спустя несколько лет, продолжаю пугаться этого её чувства и стремления. Мне не нравится, когда кто-то пытается обо мне заботиться слишком сильно и настойчиво, потому что тогда я начинаю чувствовать себя так, словно сам не имею способности заботиться о себе. Но это ещё одна вещь, которую я никогда не смогу ей сказать. Я осторожно прикрываю дверь и оказываюсь внутри. В своём маленьком, захламлённом убежище. Оно только моё, даже мои друзья никогда здесь не бывают, поэтому я могу чувствовать себя спокойно. Здесь я могу чувствовать себя собой. Я наконец-то освобождаю шею от этого дурацкого галстука и снимаю пиджак. Очередное превращение в самого себя. Я буквально чувствую, как эта фальшивая кожа спадает с меня вместе со штанами и рубашкой, чувствую, как появляется истинный я ─ Фрэнк, который любит играть на гитаре, читать чужие письма и готов никогда не покидать своего убежища. Аккуратно складываю одежду и неохотно замечаю своё отражение в дверце шкафа. Я никогда не считал себя красивым. Мои глаза всегда видели некого невысокого и худого паренька с глазами цвета оливок. Но, представляя себя в своих мыслях, я бы никогда не мог представить себя именно так. Это был не я. Просто тело, какой-то незнакомец, который рос вместе со мной и вечно прикрывал истинного меня, стоило мне оказаться напротив поверхностей, способных отразить меня. Я спешу отойти от шкафа и натягиваю старые потёртые джинсы и футболку. Теперь я ─ это я, всё в порядке. Ложусь на кровать. Сейчас совершенно не хочется ничего делать, даже слушать музыку. Я так и лежу какое-то время, просто смотрю в потолок и думаю о потолке. Ведь, спрашивается, почему бы и нет? Кто-то же должен думать о потолке. Чуть позже, эти самые мысли о, казалось бы, таком невинном потолке, наталкивают меня на мысли о поцелуе, школьной подсобке и письмах. Я уже давно не читал никаких писем, около недели, а это кажется большим сроком, так как раньше я читал их каждый день. Должно быть, из-за того, что наша дружба с Рэем так спешила закончиться, он перестал звать меня на кладбище писем. Он сам перестал приходить туда, даже по будним дням после школы, но спрашивать почему я не стал. Если задуматься, мне было не так уж и интересно. В какой-то момент я задумываюсь над тем, почему бы мне самому не написать письмо. Настоящее письмо, просто написать и отправить его в никуда, как делают некоторые, или же просто разорвать его на мелкие кусочки, или сжечь… Вариантов достаточно, но, даже садясь за стол и смотря на ручку и чистый лист, я не могу написать ни строчки. В мыслях сразу же возникает вопрос: «А о чём писать?». Жизнь кажется совершенно пустой и не интересной, или, во всяком случае, не такой интересной, чтобы о ней с гордостью можно было что-то написать. Это кажется даже забавным, я прочёл столько писем, но совершенно не знаю с чего начать. Думаю, если бы у меня появилась некая цель, дело бы пошло быстрее. Я так и сижу на стуле, смотря на белоснежный лист бумаги, лежащий у меня перед глазами до самой темноты. - Фрэнки, ты не хочешь съесть свой ужин? – раздаётся голос мамы за дверью, но она так и не решается войти и это ужасно злит. Однажды, когда я был маленьким мальчиком, мне было лет восемь или, быть может, десять, мама зашла ко мне в комнату и навела свой порядок. Она выбросила всё, что мне было дорого. Она выбросила мой проект по английскому и фотографии друзей, которые были у меня когда-то давно. Она выбросила мои рисунки и стёрла причудливые картинки со стен, которые я рисовал чёрной гуашью в далёком прошлом. Она сделала это совершенно случайно, вовсе не желая мне зла, и не хотела злорадствовать. Когда я был тем глупым маленьким мальчиком, я пришёл к ней и, размазывая своей маленькой ладошкой по лицу слёзы и сопли, я спросил, почему она так сильно ненавидит меня. Когда я был маленьким глупым мальчиком, я сказал ей, чтобы она впредь никогда не заходила в мою комнату, даже если я буду звать её или умирать. Будучи маленьким глупым мальчиком, я сказал, что не хочу её там видеть, никогда. И она, даже семь лет спустя, не заходит сюда. Она просто держит своё слово, считая, что это помогает быть ей хорошей матерью. Она никогда не будит меня поцелуем или же не заходит ко мне посреди ночи, чтобы убедиться, что я сплю. Мне ужасно не хватает этого, не хватает её присутствия. Я злюсь на неё, но это ещё одна вещь, которую я никогда ей не скажу. - Нет, - говорю я, - я не голоден. На самом деле, мне просто не хочется выходить за пределы комнаты, но ей точно не обязательно этого знать. - Ты в порядке? – спрашивает она. Я представляю, как она прислоняется ухом к двери, чтобы расслышать, что я делаю в комнате. Я вижу её тень под дверью. Я представляю, как её тонкие пальцы обхватывают дверную ручку. Я закрываю глаза в преддверии того, что когда открою их, увижу её лицо. Но она не заходит. Она просто стоит под дверью и продолжает ждать моего ответа. - Да, мам, - я специально встаю со стула и задвигаю его, стараясь делать так, чтобы ножки скрипели как можно громче, - я в замечательном порядке. - Надеюсь, - говорит её голос из-за двери. Она стоит там какое-то время, а после уходит и мне становится невыносимо грустно. Наверное, даже не столько от того, что она ушла, сколько от того, что я не остановил её. Но дело в том, что я не могу остановить её, точно так же, как она не может зайти в мою комнату. Я вновь подхожу к кровати и ложусь, подкладывая руку под голову. Мне ужасно хочется чем-нибудь занять себя, но я совершенно не знаю чем. Просто принимаюсь насвистывать какую-то мелодию. Взгляд приковывается к красной нитке, торчащей из кармана джинсов, и я невольно вспоминаю о красной ленточке, которую видел когда-то. Я отчаянно переворачиваю события прошлого, которые могли бы натолкнуть меня на причудливую красную ленточку. Мне удаётся вспомнить про те пять писем, которые я так и не прочёл. Я начинаю радоваться так сильно, что вскакиваю с кровати и оглядываю комнату, надеясь, что конверты окажутся на тумбочке или где-нибудь рядом с ней. На лице появляется грустная улыбка, и я начинаю переворачивать вещи, сердиться и чуть ли не кричать. Я всегда так делаю, когда мне очень хочется чего-то, что я никак не могу получить. К сожалению, у меня никогда не получалось справляться с этой эмоцией. Злость всегда брала надо мной верх. Я прихожу в себя, когда почти вся комната разгромлена. Я сижу на полу рядом с кроватью и тяжело дышу. Вещи вывалены из шкафа, а тетради и учебники покоятся на полу. Я уже собираюсь подняться, когда замечаю что-то красное под кроватью. Это может быть что угодно: мой старый плюшевый мишка или же красная ленточка, связывающая письма. Я засовываю руку под кровать и достаю их. Заветные пять писем. В моей голове даже не появляется мысли, что письма могут оказаться не интересными или глупыми. Для меня, парня, который так долго их искал и теперь сжимает в руке, они уже являлись чем-то необыкновенным, чем-то особенным, чем-то моим. Чувство, что эти пять конвертов смогут перевернуть мою жизнь, сделать с ней что-то невообразимое, появилось где-то внутри и теперь заставляло улыбаться. Теперь я чувствовал себя счастливым от того, что больше не думал о школьной подсобке, бывшем лучшем друге и запахе вишнёвой жвачки. Эти письма заменили те совершенно ненужные мысли, они сделали меня счастливым.