Я медленно, с большой неохотой открываю один глаз, затем ─ другой.
Комната сплошь пропитана ленью. Одна мысль о том, чтобы подумать о скором прощании с единственной любовью всей жизни ─ кроватью, вызывает приступы паники.
Я закутываюсь в одеяло и вновь закрываю глаза, давая себе шанс раствориться в чем-то таком сладостном и желанном.
- Фрэнки? – я слышу тихий, неуверенный голос мамы, очевидно, она ещё не совсем уверена, что я не сплю или надеется на то, что всё-таки сплю.
Я не отвечаю. Даже не открываю глаз.
Я представляю, как дверь тихо открывается и она с улыбкой смотрит на спящего меня. Ей хочется подойти и убрать чёлку, съехавшую на глаза, потрепать меня по голове и разбудить ласковым поцелуем в щёку. Я представляю, как улыбаюсь ей в ответ, и она говорит мне, что завтрак готов. Я представляю, как обнимаю её, вдыхая приятный аромат корицы и кофе. По утрам от неё всегда так пахнет, так как кофе с корицей – единственное, что способно взбодрить её. Я представляю, как спускаюсь следом за ней, прямо в пижаме и сажусь за стол в ожидании вкусного, ещё горячего завтрака.
Я открываю глаза, желая убедиться, что всё это было действительно лишь в моей голове. В комнате нет никого, кроме меня и человечков на стене. Они удивлённо смотрят на меня.
Комната начинает казаться совсем холодной, заставляя тем самым думать, что стены действительно способны испускать ледяные пары, устремляющиеся прямо вглубь тебя.
Я слышу скрип половиц за дверью. Вероятно, она уже достигла лестницы и осторожно спускается вниз.
- Доброе утро, мистер Айеро, - выдыхаю я и треплю сам себя по волосам. – Сегодня большой день, так ведь?
Я долго стою под душем, пытаясь изобразить из себя счастливого человека, которому становится тепло от горячих капель, а вовсе не обидно от того, что именно капли обнимают его, а не женщина, которую он вроде как любит и называет мамой.
Джинсы и свитер никак не хотят налезать на ещё влажное тело, так что мне приходятся постараться, чтобы выбраться из комнаты более-менее одетым и аккуратным.
- Привет, - говорит мама, когда я показываюсь на кухне.
- Привет, - говорю я, поднимая на неё глаза. На ней рубашка и дырявые джинсы. Мне нравится, как она одевается, потому что не многие мамы одеваются подобно своим сыновьям.
Я улыбаюсь и сажусь за стол, когда она ставит передо мной большую тарелку с тостами, поверх которых аккуратно размазан джем. После рядом оказывается и чашка с чаем, над которой поднимаются струйки пара.
Я провожу по ним рукой, наблюдая за тем, как пальцам становится тепло, а пар исчезает. Я делаю это снова и снова, пока чай не начинает остывать, а я не замечаю на себе внимательный взгляд мамы. Она смотрит на меня с какой-то любовью и заботой, так, как положено смотреть родителям на своих детей.
Я смущаюсь и подношу чашку к губам, чтобы сделать глоток. Чай оказывается в разы горячее, чем я мог ожидать. Язык и горло обжигаются горячей жидкостью, но я продолжаю упорно глотать, пока к глазам, которые, к счастью, скрывает чёлка, не подкатывают слёзы.
- Как настроение? – спрашивает она, явно пытаясь завязать разговор.
Я отставляю наполовину пустую чашку и беру тост, откусываю кусок и молчу, давая понять, что не могу говорить до тех пор, пока не прожую. Я так же продолжаю молчать, пока тост не исчезает из моих рук. Я уже хочу потянуться за следующим, когда мама откашливается, по-прежнему не отрывая от меня глаз.
- Да, прости, - говорю я, подумывая над тем, чтобы вновь подвергнуть свой рот пытке горячей жидкостью. – Моё настроение в порядке. А твоё как?
- Тоже хорошо, - говорит она, наконец-то отводя глаза в сторону.
Я согласно киваю, будто действительно верю ей. Будто я не знаю, как ей на самом деле тяжело. Будто не знаю, что она опять не спала всю ночь. Будто не знаю, что её продолжают мучить кошмары. Будто не знаю, что та часть её, которую она не смогла убить в себе в прошлом, когда находилась в реабилитационном центре, всё ещё хочет вырваться наружу. Будто не знаю, что она сама, даже осознанно, тоже хочет, чтобы эта часть вырвалась. Будто не знаю, как ей тяжело с таким сыном, как я.
Можно подумать, что имея всё это, можно обладать хорошим настроением.
- Фрэнк? – зовёт меня она. Её ногти впиваются в кожу на ладонях и после того, как она разжимает пальцы, на коже остаются красные полумесяцы. Она всегда так делает, когда хочет сказать что-то важное и волнуется.
- Да? – я поднимаю глаза и смотрю на маму. На её красивое лицо и глаза, которые так похожи на мои. Вот только на её лице они смотрятся намного красивее, почти идеально.
Я невольно вспоминаю, как любил разглядывать её лицо в детстве. Такое усталое лицо и глаза с расширенными зрачками. Даже тогда она казалась мне очень красивой. Я гордился тем, что она моя мама, даже когда она кричала на меня, злилась на своих друзей и закрывалась в своей комнате. Она казалась мне самым прекрасным человеком. Даже когда, теряя сознание, убеждала кого-то по телефону, что ей действительно нужно «это».
Когда я был маленьким мальчиком, я совершенно не знал о тех вещах, которые постепенно убивали мою маму. Я даже не подозревал о том, как быстро и стремительно она умирала. Умирала, чтобы уйти от той жизни, в которой был я.
Я просто любил свою маму и постоянно шептал это по ночам, когда просыпался от её криков или же от собственных кошмаров. Я убеждал себя снова и снова, что она тоже любит меня. Что завтра будет лучше. Что кровь перестанет течь из её носа и пачкать мои футболки, когда я хочу обнять её. Что на кухонном столе перестанет оставаться то, что она называла «это». Что однажды я стану большим и сильным и смогу защитить её.
- С Днём Рождения, дорогой, - она поднимается и подходит ко мне, расставив руки в стороны.
Я поднимаюсь и обнимаю её. Вдыхаю её запах и закрываю глаза. Она любит меня. Мама любит меня, прямо как тогда, в детстве, такой искренней материнской любовью.
- Спасибо, - шепчу я, сильнее прижимаясь к ней.
- Не каждый день исполняется восемнадцать, - говорит она, когда мы отстраняемся друг от друга и улыбаемся с тенью смущения на лицах обоих. – Хочешь пойти куда-нибудь сегодня?
- Мы можем заказать пиццу, - вдруг говорю я, удивляясь, что действительно сказал это вслух. – Посмотреть какой-нибудь фильм. Вместе.
- Ты уверен? – спрашивает мама. Теперь она широко улыбается, да и я тоже. Мне нравится мысль, что я всё-таки вырос и способен хоть иногда заставлять её улыбаться. – Сегодня ведь суббота, ты мог бы отметить Хэллоуин с друзьями.
- Это всего на несколько часов, - говорю я, после чего вновь сажусь на стул и принимаюсь поедать оставшиеся тосты.
Идея провести с мамой наедине несколько часов оказывается не такой удачной, как я мог бы предположить изначально. Фильм спасал нас от лишних разговоров, но это чувство, будто кто-то должен что-то сказать, никак не хотело покидать меня, да и маму, наверное, тоже. Съев пару кусков пиццы, она принялась грызть ногти, почти не обращая внимания на довольно интересный фильм.
- Было здорово, - говорю я, поднимаясь с кресла и разглядывая пятно, которое оставил небольшой кусочек пиццы, благополучно приземлившийся на мой свитер.
- Да, - она уже держит в руках книгу, будто давая понять, что на сегодня с неё хватит. Я совершенно не виню её в этом. Как бы ей не хотелось играть роль замечательной матери, иногда ей очень трудно оставаться в этом образе длительное время.
Я поднимаюсь по лестнице и вновь оказываюсь в своей комнате с не застеленной кроватью и горами книг на столе и полу.
- Привет, - бросаю я маленьким человечкам, которые неизменно смотрят на меня со стены, и падаю на кровать лицом в подушку.
Казалось, я мог бы лежать так целую вечность, восполняя запасы утраченной энергии, если бы не телефонный звонок, которому я, к слову, очень удивился. «Рэймонд Мануэль Торо-Ортиз» гласила надпись на экране. Я усмехнулся. Когда-то Рэй сам в шутку подписал себя так.
- Фрэнки? – кричит весёлый голос Рэя.
- Нет, извините, Фрэнк временно покинул данную планету, оставайтесь на линии, - говорю я, переворачиваясь на спину, чувствуя, как начинаю задыхаться.
- Тогда передавайте ему пламенное приветствие и поздравление, от всего сердца, это важно, с Днём Рождения, - смеясь, говорит он.
- Я передам, - отвечаю я, уже готовый повесить трубку, но голос друга вновь начинает со мной говорить, не позволяя этого сделать.
- Ты собираешься праздновать Хэллоуин?
- Да, я уже в образе. Буду коробкой.
- Серьёзно?
- Да, я с самого утра отправился в магазин, выпросил у продавца коробку из-под холодильника и теперь я коробка.
- Думаю, твоя коробка заслуживает того, чтобы выйти в свет. Как ты на это смотришь?
- Свет? Я был уверен, что в моей комнате достаточно светло и моей дорогой ненаглядной коробке достаточно и меня самого, чтобы искупаться в лучах славы, - я стараюсь, как могу, чтобы оттянуть не совсем приятный разговор, уйти как можно дальше, спрятаться в той самой несуществующей коробке. Я никогда не любил пьяные вечеринки, о которых сейчас старался намекнуть Торо. Я никогда не любил отказывать людям, потому что думал, что после этого меня будут считать жалким человеком. Именно поэтому мне так необходимо было спрятаться. Сейчас я нуждался в своей коробке слишком сильно.
- Я не о дневном свете говорю, - устало вздыхает Рэй, - ну так что, ты согласен?
- Рэй, я…
- Да или нет, Фрэнк? Тебе нужно быть решительнее, друг мой, ты ведь уже совсем большой мальчик, - перебивает меня Торо.
- Да, - выдыхаю я, начиная ненавидеть себя за это согласие.
- Отлично, - радостно выкрикивает Рэй. У него это получается так громко, что мне приходится отдёрнуть руку с телефоном, дабы не дать себе оглохнуть, - я вышлю тебе адрес.
Я лежу на своей кровати, одетый в чёрное и нелепо разукрашенный под мёртвого мальчика мамиными тенями и карандашом для глаз.
Посовещавшись с самим собой, я решил, что заявляться на вечеринку в костюме коробки было бы не самой удачной идеей. Даже несмотря на то, что эта коробка была бы очень дорога мне.
Я смотрю на часы, стрелка которых постоянно продолжая предавать меня, двигаясь всё быстрее, подбираясь к семи часам вечера.
Я чувствую себя ужасно неправильным. Словно бракованная игрушка, которую приняли за настоящую, полюбили и вот-вот должен настать момент, когда я, в роли этой самой игрушки, должен буду подвести всех.
Я думаю о Джерарде, о своём дне рождения и о том, зачем собираюсь, в самом деле, притащить свою вялую тушу на ту вечеринку.
Иногда мне просто очень нравится всё усложнять. Превращать себя в ноющую, боящуюся всего лужицу.
Мне становится интересно, что бы сделал сейчас Джерард, будучи именинником, запертым в собственной голове с этими самоуничтожающимися мыслями. Пошёл бы он туда? Предал бы себя?
Я медленно подхожу к огромному дому, который угрожающе приветствует меня ярким светом и громкой музыкой.
Встретив по пути парочку экзорцистов, сатанистов и шлюх мне уже не страшно оказаться в доме, сплошь кишащем подобными тварями.
Я открываю дверь и прохожу внутрь. Никто не замечает моего присутствия и мне это до невозможности нравится. Я уже думаю забраться в какую-нибудь тёмную комнату на верхних этажах, где эта отвратительная музыка почти не слышна, и просидеть там пару часов, думая о чём-нибудь важном. Но мой дорогой и любимый Рэймонд Торо рушит всё своим появлением.
От него неприятно пахнет алкоголем и сигаретами, когда он наваливается на меня с объятиями и буквально впечатывает в стену.
- Ты всё-таки пришёл! - радостно восклицает он, а после берёт моё лицо в ладони и целует. – С Днём Рождения, дружище.
На этот раз от него не пахнет вишнёвой жвачкой, и даже нет намёка на нежность. Всего лишь пьяный грубый поцелуй, который так и останется только на моей памяти.
- Пойдём, я налью тебе выпить, - я не успеваю замечать, как быстро поцелуй сменяется улыбкой, на которую я зачем-то отвечаю, а после Рэй хватает мою руку и тянет куда-то в сторону кухни сквозь плотную стену тел.
Он отпускает мою руку, и я поспешно прячу её в карман. Мне совсем не нравится здесь. Мне не нравятся эти люди. Мне не нравится алкоголь и их музыка. Мне не нравится видеть своего друга таким. Это не он, это кто-то заменивший его, а сознание Рэя отправилось в пьяное путешествие на всю ночь.
Пока я стою, продумывая план побега, Торо смешивает содержимое нескольких бутылок в большом стакане, а после протягивает мне его, со странной мутно-белой жидкостью, и говорит:
- Вот, попробуй, тебе должно понравиться.
Я стою и смотрю на стакан, а после – на лучезарную улыбку парня. За всей этой суматохой я и не заметил причудливой шляпы-цилиндра на его голове и смокинг.
Но мой взгляд тут же возвращается к странной жидкости. Пальцы крепче сжимают стакан, словно боясь, что он может выскользнуть.
Я делаю глубокий вздох и, зажмурившись, касаюсь губами холодного стекла и за несколько больших глотков умудряюсь его осушить.
Пусть, пусть будет так. Пусть я напьюсь, как последнее животное. Пусть потом мне будет стыдно, а маленькие человечки будут смотреть на меня с укором.
По всему телу разливается неприятное чувство, волосы прилипают к лицу, и я трясу головой, чтобы избавиться от всего этого сразу.
- Ну как? – Рэй смотрит на меня во все глаза. - Иногда не так уж и скучно тусоваться вместе со всеми этими выскочками из школы, хотя бы ради выпивки, да?
- Налей ещё, - только и говорю я, прислоняясь к столу и закидывая голову назад. Множество ламп устремляет на меня ослепительные взоры, заставляя щурить глаза. Весь мир начинает кружиться, а я лишь сильнее прижимаюсь к столешнице.
Я вливаю в себя ещё несколько стаканов, которые Рэй заботливо вкладывает в мою руку.
Я глотаю снова и снова, пока рот не переполняется приторно-сладкой жидкостью, а после просто позволяю ей стекать по подбородку и оставлять едва заметные пятна на чёрной рубашке.
- С Днём Рождения, - в очередной раз повторяет Рэй и обнимает меня.
В его руках я чувствую себя лишь безвольной тряпкой. Позволяю себе расслабиться и обвисаю. Он прижимает меня к себе ещё крепче.
Думаю, продолжая в том же духе, он смог бы благополучно придушить меня, если бы на кухню не завалилась парочка пьяных подростков, нуждающаяся в нескольких бутылках холодного пива.
Они с презрением смотрели на нас и, замечая их взгляды, я начинаю вяло шевелиться, что заставляет Рэя вспомнить о том, что я всё ещё почти жив, и отпустить меня.
Кажется, мы собирались отправиться в место, которое, по словам Торо, было «потрясающим», но я теряю друга где-то на лестнице.
Я достаточно трезв, чтобы продолжить этот путь в одиночку, поэтому я не сажусь на лестнице и не утыкаюсь носом в колени, желая спрятаться. Я уверенно шагаю наверх, обходя парочки, старательно слюнявящие губы друг друга.
В конечном итоге я оказываюсь напротив небольшой неприметной двери и, не задумываясь, распахиваю её. Передо мной достаточно большая и захламлённая комната, очень смахивающая на чердак и отдалённо напоминающая кладбище писем. При мысли о письмах возникает неприятное чувство где-то в груди и, поморщившись, я ударяю себя по лицу. Поразившись своему поступку, я улыбаюсь, касаюсь пальцами губы и замечаю на них что-то красное и липкое. Алкоголь всегда влиял на меня слишком странно.
Я прохожу внутрь и осматриваюсь. Особенно интересного здесь нет ничего. Но, уже собираясь вернуться вниз и попытаться отыскать Рэя, я замечаю небольшой люк где-то возле потолка.
Думаю, даже если бы я не был пьян, и меня спросили, зачем мне понадобилось выбираться на крышу, я смог бы ответить целое ничего.
Я отыскиваю в углу какой-то стул, ставлю его под люком, но, даже став не него, у меня не получается дотянуться до ручки.
Мысли о неудачливости этой идеи закрадываются в голову, но я продолжаю осматривать чердак в поисках чего-нибудь ещё.
Кроме залежей пыльных книг и шкафа, здесь больше ничего не было. Я разочарованно вздыхаю, а после подпрыгиваю, пытаясь ухватиться за ручку, но она выскальзывает из пальцев. Тем временем стул падает, и я с грохотом приземляюсь на пол, надеясь лишь на то, что шум наверху никого не привлёк и пьяному обществу покажется, что это всего лишь слишком шумные белки, решившиеся присоединиться к ним.
Я растягиваюсь на грязном полу недалеко от упавшего стула и смотрю на люк. Я с лёгкостью представляю на нём глаза и лукавую усмешку, с которой он вероятнее всего сейчас смотрел бы на меня.
Отсюда музыки практически не слышно, так же, как и стонов, доносящихся из комнат, а так же радостных криков и поздравлений с Хэллоуином.
Я так и лежу долгое время, пока мысли не начинают приводить меня к Джерарду. Я вдруг представляю, что мы знакомы уже целую тысячу лет. Мы старые друзья, которые могут рассказать друг другу всё. Я представляю его рядом с собой, лежащего на полу и курящего. Его пальцы, они обязательно были бы длинными и тонкими, переплетались с моими, и мы говорили бы о чём-нибудь слишком неважном.
Его глаза блестели бы в темноте, а губы украшала улыбка.
Он делает очередную затяжку и замолкает, туша сигарету о пол. Его рука выскальзывает из моей. Он поднимается и уходит, даря мне одиночество и пустоту.
Я грустно улыбаюсь, смотря на дверь, из которой мог бы только что выйти мой призрачный друг.
Я уже собираюсь подняться и убраться от этого дома как можно дальше, когда чувствую что-то в кармане. Это письмо. Я зачем-то взял его с собой, посчитав, что может выдаться удачный момент, в который написанное может оказаться прочитанным. Третье письмо Джерарда Уэя. Не раздумывая над этим, как в прошлый раз, я разрываю конверт и принимаюсь читать.
«Мы могли быть идеальными только в последнюю ночь
И умереть как обреченные любовники, когда сражались.
И мы можем уладить этот роман,
Если ты уймёшь свою трусость.
Возьми меня за руку,
И мы разрешим тайну этих мук притяжения.
Эта загадка мести, пожалуйста, пойми, что так и должно быть.
Здравствуй.
Я настолько устал, что действительно позволил себе ограничиться лишь простым «здравствуй». Не забавно ли это, мой дорогой?
Знаешь что? Я устал. Устал от тебя, маленькое эгоистичное создание.
Сегодня тебе восемнадцать. Уже совсем взрослый. Такой холодный и пустой. Скажи мне, этого холода стало ещё больше, чем было? Или же ты умудрился растерять его?
Если да, то верни. Бледность тебе к лицу.
Вероятно, сегодня ты решаешь осушить пару подозрительных бокалов со своими любимыми лучшими друзьями, которые сбегаются на спиртное, подобно крысам.
Одинок ли ты? Сегодня?
Не грусти. Это слишком важный день, чтобы убить его этой нелепой грустью.
Мой дорогой любимый друг. Сколько слов потребуется, чтобы донести до тебя всё то, что я так хотел бы сказать?
Лучше я не скажу ничего.
Мне начинает казаться, что я иссыхаю. Пьянчуга во мне превратился в дряхлую бабульку, которая только и делает, что вспоминает славное прошлое.
Я чувствую себя так, словно пропустил момент, когда моё время пришло, и опомнился лишь сейчас. Когда уже старый и бесполезный. Хотя, казалось бы, мне всего восемнадцать. Или девятнадцать?
Думаю, нужно будет узнать. Так как я всё ещё живу тем днём, когда увидел тебя в последний раз.
Сколько времени прошло?
Что же с тобой сейчас?
Знаешь, я вновь начал рисовать. Но это всё такое пустое. В красках, бумаге, во всём этом просто нет смысла.
В моих картинах нет души.
Я знаю лишь одно, она вернётся лишь когда вернёшься ты.
Когда ты вернёшься?
Пока что всё ещё твой Джерард.»
