This is how I disappear

Холодный заполненный назойливым гудением ламп коридор. Прямо надо мной была размещена табличка «Отдел онкологии». Я добрался сюда ранним воскресным утром, так что кроме меня и больничного персонала здесь не было почти никого. Я вздрагиваю, когда дверь открывается и оттуда показывается голова доктора, жестом приглашающего меня войти. Это был высокий мужчина средних лет, с аккуратно залитыми гелем светлыми волосами. Он с пониманием и добротой смотрел на меня, хотя вряд ли врачи этого отделения могли смотреть на пациентов иначе. - Фрэнк Айеро, - в который раз повторяет он, глядя в папку, покоящуюся у него на столе вместе с множеством других папок. – Вы всё ещё живы, чему я, если говорить откровенно, немного удивлён. - Так вышло, - я опускаю голову, увлечённо рассматривая носки кед. - Меня зовут Тэд Гарриет, и если вам вновь не захочется убежать, что было бы крайне глупым поступком в теперешнем положении, я буду вашим лечащим врачом, - он протягивает мне руку, которую я торопливо пожимаю. – Вам необходимо будет повторно сдать анализы и биопсию, и спустя, скажем, неделю приехать на химеотерапию. Для того, чтобы тянуть дальше, смысла я не вижу, так как опухоль очень быстро прогрессирует. А что насчёт операции, боюсь для этого уже слишком поздно. Я вздрагиваю и спрашиваю, буду ли я выглядеть как облысевший головастик, когда всё закончится. Я спрашиваю, есть ли в этом хоть какой-нибудь смысл, если я всё равно умру в скором времени. Я спрашиваю, могу ли я снова убежать и забыть обо всём этом хоть ненадолго. - Существуют группы поддержки для таких, как ты, - мистер Гарриет пишет что-то на небольшом листочке и протягивает его мне, - ты мог бы сходить туда. Собрания проходят три раза в неделю в семь вечера по этому адресу. Он пишет что-то в папке с моим именем и назначает точный день, когда начнётся химиотерапия. Мистер Гарриет вновь протягивает свою крупную ладонь, пожать которую у меня получается менее скованно, чем в прошлый раз. Он снова улыбается и, перед тем как я скрываюсь за дверью, говорит: - Фрэнк, - я оборачиваюсь и с надеждой смотрю на него, как будто он мог бы сказать, что рака у меня нет, - надежда есть всегда. - Тэд, - говорю я, грустно улыбаясь ему, - смерть есть всегда. Я не могу спрятаться от рака. Надежда не может спасти меня. Больше доктор не говорит ничего, лишь понимающе кивает и пишет что-то в очередной папке с чьим-то именем, которое, возможно, тоже в скором времени превратится лишь в напоминание на надгробной плите. Когда я возвращаюсь домой, Джерард всё ещё спит. Мы не разговаривали с ним около недели. Я не мог даже прикасаться к нему, понимая, что это принесёт слишком много нежности, которая болью разольётся по всему телу. Но теперь я не могу просто проигнорировать его. Осталось совсем немного, возможно, даже неделя, которую нельзя потратить впустую. Я нуждаюсь в нём. Я нуждаюсь в моём художнике. Я осторожно приподнимаю одеяло и ложусь рядом с Джерардом прямо в одежде. Его веки вздрагивают, и он просыпается, с удивлением глядя на меня, не в силах сдержать улыбки. - Привет, - шепчу я, обнимая его и прикрывая глаза. - Привет, - я чувствую, как его тёплые пальцы касаются кожи на моей щеке, - ты куда-то уходил? Мне не хватало тебя. - Прости, - говорю я. – Как ты? - Я нашёл квартиру. - Правда? - В ней жила моя мать. Она небольшая, зато мы сможем жить какое-то время на деньги, которые получим от продажи этой квартиры. - Ты уверен? Здесь была твоя жизнь. Твои картины. Твоя душа. Ты. - Господи, Фрэнки, я же не какая-то сопливая алкоголичка, до сих пор хранящая памятные детские вещи, - ворчит Джерард, но всё-таки улыбается. - Ты точно будешь в порядке? - Мои новые картины и душа будут куда в большем порядке, когда мы выберемся из этой дыры, насквозь пропитанной в краске. Какими-то немыслимыми стараниями нам удаётся отыскать неплохого риелтора. Невысокий мужчина в сером костюме оказался весьма понимающим и вскоре, вырвав Джерарда из лап очередной намечающейся депрессии, собрав все сохранившиеся вещи, мы перебрались в обиталище его покойной матери. Квартира оказалась небольшим, но очень уютным местом в пятиэтажном доме с высокими потолками и широкими подоконниками, который находился недалеко от парка, от чего комнаты утопали в тени раскидистых деревьев. На белых оштукатуренных стенах гостиной висело несколько ярких абстрактных картин, стояла мягкая мебель, множество книжных полок и небольшая стереосистема. Дальше располагались две спальни и ванная комната. Всё в квартире было просто и уютно, ни один предмет особо не бросался в глаза. Мне пришлось поселиться в гостиной, в то время как Джерард занял комнату своей матери, которую всё равно большую часть времени пытался обходить стороной, а другую комнату, которая при жизни Донны почти всегда пустовала, художник превратил в мастерскую. Первое время всё выходило весьма неудачно. Он запирался там с самого утра и долго пытался вывести что-нибудь дрожащей рукой, после злился, швырялся пустыми банками из-под краски в стену и безжалостно переламывал кисти. Джерард выскальзывал из комнаты уже под вечер, оставляя за собой цветные следы, тянущиеся до самой ванной. Мне же оставалось только наводить порядок. Я мыл уцелевшие банки, кисти и выбрасывал мусор, оставляя у стен не испачканные холсты и те, которые, на мой взгляд, могли приглянуться художнику под утро, открывал окно и тоже выходил, аккуратно прикрывая за собой дверь, чтобы не разбудить уже спящего Джерарда. Но чем больше времени шло, тем дальше мы становились друг от друга. Он заперся внутри себя точно так же, как каждое утро запирался в своей мастерской. Мы почти не разговаривали и извинения всякий раз соскальзывали с его губ, стоило ему ненароком коснуться меня. Начинало казаться, будто всё, что происходило в прошлом, было всего лишь случайностью. Это как в моменты пьянства творить всякие глупости. Я думал о Джерарде и вспоминал, как сильно пахло от него алкоголем всякий раз, когда он падал на меня с объятиями. При каждой нашей встрече художник неизменно сжимал бутылку в руках. Однажды я не выдержал и позвонил Алисии. Я хотел услышать от неё, что всё в порядке, что всё пройдёт, и прежний Джерард снова будет смотреть на меня по утрам с улыбкой. Но девушка лишь грустно рассмеялась, сказав, что именно этого следовало ожидать от Уэя. «Ему необходим кто-то рядом во время его депрессий, - говорила она. - Ему необходимо было кого-то любить, чтобы кто-то любил его. Но Джерард никогда не перестанет быть вольным художником, Фрэнки. Он просто нуждался в тепле». Эти слова крутились у меня в голове до самой ночи. Я дрожащими руками отмывал краску от кисточек, думая о том, что, возможно, Джерард даже попросит меня переехать. Он бы точно попросил, если бы не был так одинок и не боялся однажды утонуть в горе хлама, от которого я избавлялся вечерами. Где-то внутри меня была огромная дыра, трещинками расходящаяся по всему телу. Если бы я не был таким эгоистом, я бы даже обрадовался. Я медленно иссыхал, мои клетки вот-вот должны были погибнуть от начавшейся химиотерапии, в то время как художник начинал жить и снова расцветал у меня на глазах. Я бы обрадовался, если бы смог забыть того наивного мальчика из Нью-Джерси, который влюбился в мечту. Я и не заметил, как в руках оказалась кисть и маленькая баночка чёрной краски. Я прислонился лбом к холодной стене, так как голова начинала немного кружиться от едкого запаха краски, и провёл кривую завёрнутую линию по шероховатой поверхности. Я проводил их снова и снова, краска была уже на моих руках, маленькие капельки окрасили джинсы. После я отошёл и поставил баночку на место, любуясь своим творением. Со стены на меня смотрел небольшой чудаковатый человек с огромными пустыми глазами. Я улыбнулся, окуная указательный палец в синюю краску. «Я скучаю по тебе», вывел я небольшими закрученными буквами. Мне просто необходимо было оставить что-то, что смог бы найти Джерард после моего исчезновения, оставить до того, как рак окончательно поимеет меня, до того, как убегу отсюда не в силах больше видеть красивые глаза художника. Когда человек подсох, я вбил над ним гвоздь и повесил на него одну из картин Джерарда, на которой он изобразил огромный красный дом, в котором мы жили прежде. В последний раз взглянув на человека, я упрятал его за холстом, упрятал от этого мира, от солнца, назойливых глаз. Я упрятал его от Джерарда, в надежде на то, что когда-нибудь он будет найден и, обнаружив его, художник улыбнётся, позволив мне проскользнуть в его памяти ненавязчивым воспоминанием, подобно ветру.