Левая рука

18 октября Я... я... Я просидел полночи, уставившись на пустую страницу, вверху которой успел написать только «18 октября», и смертельно устал, хотя спать совершенно не хочется. Полночи я сидел и не думал ни о чем. А может, не думал вообще. О чем-то я, конечно же, думал... Но все это были какие-то обрывки мыслей, какие-то бессмысленные сочетания звуков, ощущений и образов, проносящиеся мимо и не оставляющие следа после себя... А сегодня, действительно, 18 октября? На самом деле, конечно же, уже девятнадцатое. Да, Гарри. Я тут... полночи сидел, не находя в себе сил сделать хотя бы ничтожное движение, протянуть пальцы к стилу, сжать его и прикоснуться к поверхности листа. Я не знал, что сказать тебе, Гарри. И теперь тоже не знаю. Наверное, это потому, что ты молчала –так же, как и я. Но я все-таки решил сделать первое движение, протянуть пальцы, сжать стило, прикоснуться к листу... Я преодолеваю каждый миллиметр бумаги, как будто иду навстречу ураганному ветру, склоняясь и сражаясь с ним, но я должен – иначе, зачем? Я имею в виду, Гарри, зачем я сидел полночи и смотрел на эту пугающую пустоту страницы моего дневника? Зачем? Ты молчишь, Гарри? Ну ладно, молчи... Я не в обиде... Если бы я умел, я бы выплеснул из себя эту невозможность выразить отсутствие мыслей. Взял бы и заплакал, как Шерлок. Но мы никогда не плакали, Гарри, мы пятеро никогда не позволяли себе этого, разве что Уилл, помнишь, нам было по восемь, а он спрятался на чердаке, и ты его нашла? А теперь я вообще на четыре пятых мертв, Гарри. Меня почти нет. Жизнь уходила из меня четыре раза – и того, что осталось, хватает лишь на попытки продолжать любить вас четверых, Гарри. Тебя и ребят. Марк, Уилл, Стив, - то, что от меня осталось, продолжает пытаться любить вас, хотя что может одна пятая часть? Ее не хватает, чтобы любить. Даже для того, чтобы выжать из уголка глаза хотя бы малюсенькую слезинку, нужен целый человек, а я – всего лишь бессмысленный обломок, искореженная, обугленная деталь, которую уже не починить и не приладить ни к какому, пусть даже самому примитивному механизму, - деталь, которая только мешается у всех под ногами и вызывает или брезгливую жалость, или желание отпихнуть куда-нибудь в угол. Чем дольше я пытался примириться с необходимостью соприкасаться с жизнью других людей, тем больше понимал, что мне среди них не место, что я – всего лишь осколок клона, который люди создали в отчаянной попытке избежать вымирания, а потом затыкая нами дыры в своей редеющей армии, чтобы не проиграть войну с гетенианцами... С гетенианцами, которых заботливые земляне приобщили к чудесам своих технических достижений, не предполагая, насколько талантливыми учениками окажутся обитатели отсталой планеты, на которой во времена первого контакта даже не предполагали возможности полета. Кто же думал, что зерно наших мирных, таких гуманных и благонамеренных знаний прорастет в мирной гетенианской полуфеодальной почве чудовищным древом познания? Что гетенианцы станут искуснее, изощреннее, прозорливее? Что обгонят людей в науках настолько, что люди опомнятся и призадумаются, и уже по-другому взглянут на бывший мирный, дружественный, полуфеодальный Гетен – и решат, что этот мир стал опасен, а опеку следует сменить усмирением. Все мы знаем, чем это закончилось. Это всегда заканчивается именно так. Мы пятеро делали невозможное, Гарри, - такое обычным людям не под силу. Мы могли, не сговариваясь, провернуть ОПЕРАЦИЮ ПО ЗАХВАТУ или ОБМАННЫЙ МАНЕВР. Мы спасали жизни людей, которые сейчас только не плюются, видя клон. Гарри, я встречал людей, которым я спасал руки, ноги. Жизни. Я для них – не более, чем приложение к медицинской капсуле, в которой я проводил операции. И ты, Гарри, и Марк – вы тоже были просто частью бортового компьютера, приспособлением, обеспечивающим его исправную работу. А Стив - программой, с помощью которой пристреливаться к вражеским кораблям гораздо удобнее, чем без нее... А воспоминания об Уилле не содержат больше эмоций, чем воспоминания о безотказном, прекрасно отлаженном, но – какая жалость! – потерянном в одном из боев оружии. Да, вряд ли кто-нибудь из нашего боевого экипажа с теплотой вспоминает клон-5, воевавший бок о бок с ними. Клоны – не люди. Клоны смеются только над собственными шутками. Мы их здорово раздражали, Гарри, когда смеялись над тем, что было понятно только нам пятерым. Теперь я понимаю, чем именно вызывали в них отвращение. Они вряд ли были удивлены тем, что мы погибли одновременно. . То есть, вы... Четверо... Тогда уже, кажется, были случаи, когда клон бросался спасать одного и погибал целиком. Кто-то запихнул меня в медицинскую капсулу и реанимировал, пока я умирал вместе с вами – четыре раза. Им нужен был медик. Тот, кто реанимировал меня, перепутал программы, и я чуть не умер в пятый раз, но умная машина выдала на экран предупреждение, и тот, кто чуть не убил меня, спасая от смерти, успел перевести капсулу в нужный режим. Тот, кто спасал меня, спасал не меня – он хотел обеспечить остальным членам экипажа квалифицированную медицинскую помощь, он спасал меня, как приложение к медицинской капсуле. Теперь выжившие после войны клоны – такие же чужаки для людей, рожденных в обычных семьях, как и гетенианцы, только что-то вроде бывших союзников, соседство с которыми приходится (цена победы!) терпеть и тихонько их ненавидеть за то, что любому клону наплевать на других людей, за то, что им нужны только они сами, пятеро или семеро одинаковых, одинаково выглядящих, одинаково думающих, одинаково влюбленных только друг в друга, действующих слаженно, как пальцы одной руки. Что же говорить о том, кто, как я, остается один на один с этим ненавидящим его миром – ненавидя его в ответ? Мне только и остается – убраться подальше от людей, валяться и ржаветь себе потихоньку, пока время не прикончит меня совсем. Черт! Гарри! Долго ты будешь молчать и слушать мой бред?!.. Кажется, скоро утро... Надо посмотреть, как там Шерлок. Не свихнулся еще в своем сарае, копаясь в обломках, собирая какую-то чудовищную пародию на механизм, расковыривая синие блоки и извлекая из них спрятанные там полезные и бесполезные детали?.. Мы просто комическая пара, Гарри: никому не нужный обломок клона, человеконенавистник Джон Хэмиш Уотсон, постепенно сползающий в разорение и безумие, бездарный хозяин никчемной фермы и девственно-беспомощный рабовладелец, - и пленный гетенианец со страстью к разрушению, своевольный и упрямый раб. Ах, извините, у нас не принято называть рабов рабами. Он у нас, видите ли, «подручный». Гарри, перестань. Прошу тебя! Гарри, перестань со мной не разговаривать! Слышишь? Я к тебе обращаюсь, Джон Гарриет Уотсон! Если ты не перестанешь со мной НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ, я все расскажу ребятам! Слышишь? Гарри! Слышишь меня? Ты слышишь меня? Гарри, ты меня слышишь? Гарри!