Не в первый раз

      Сверхзвуковой поезд мчал меня в Капитолий. Птичке пора возвращаться в блестящую клетку.       Я сидела у окна и смотрела на проносящиеся мимо леса и горы, которые тут же сливались от большой скорости, в серую массу, стоило мне только расфокусировать взгляд. Обычно я пыталась разглядеть проносящиеся мимо меня пейзажи как можно лучше, ухватиться глазами за какую-нибудь деталь, чтобы потом вспоминать, и представлять себя в этом месте. Но в этот раз мои мысли были заняты тем парнем, и я беспрепятственно позволила краскам за окном превратиться в бесцветную мешанину. Кажется, его зовут Хеймитч, когда я вспомнила это имя, в моей голове снова прозвучал голос матери, произносящей его на жатве, по спине пробежали мурашки. Возможно, вся его жизнь рухнула в этот момент. Но почему? Почему я чувствовала себя виноватой, хотя не должна была? Мне не за что было извиняться. Я повторяла это себе в сотый раз, повторяла, что наша встреча была лишь глупым совпадением, но всё равно продолжала чувствовать вину. Вину за весь Капитолий, словно мать за нашкодившее дитя, которое даже не осознаёт, насколько плохой поступок оно совершило. Я чувствовала себя так, будто единственная во всем мире понимаю, как это ужасно.       На секунду я снова сфокусировала взгляд, вернув мешанине перед моими глазами кое-какие очертания. Солнце вот-вот собиралось скрыться за горизонтом. Его последние лучи догорали над лесом, я смотрела на них пока, они не растворились в уже давно слившихся в один цветах рек, лесов, гор и полей. Для многих в этом поезде сегодняшний закат был одним из последних. Это несправедливо, отнимать у людей возможность видеть солнце.       Я поднялась с кресла и, захватив с собой стакан с какой-то фиолетовой жидкостью, которая на вкус оказалась обычной газировкой, решилась пройтись по вагону. Он был очень большой, шесть или семь комнат, точно не считала. Я вышла из главной и пошла по коридору. Моя мать вела Жатву по всему Панему, но была сопровождающей только у двенадцатого, поэтому мы ехали в одном вагоне с трибутами из этого дистрикта. Значит, Хеймитч наверняка где-то здесь. Босыми ногами я наступила на пол без ковра, но он оказался тёплым. «С подогревом» - подумала я. Удивительно, как заботятся о трибутах, прежде чем убить их. Прямо как о поросятах на бойне, от этой мысли мне стало противно, и я постаралась отвлечься. По табличкам я без труда нашла комнату Хеймитча. Ну и что теперь? Что я ему скажу? Привет, мне жаль, я принесла тебе газировки? Или ты не мог бы прекратить заставлять меня, чувствовать себя виноватой за то, что там назвали твоё имя, это, знаешь ли, мешает мне жить? Я не знаю, сколько простояла напротив его двери, но простояла бы ещё столько же, если бы поезд не затрясся, и я не выронила к счастью небьющийся и уже пустой стакан, но который, увы, произвёл достаточно шума, чтобы Хеймитч услышал. Я едва успела поднять стакан, когда он открыл дверь.       - Ты? – Он удивлённо поднял бровь.       - Эээ… Я только… - Я судорожно пыталась сообразить, что сказать. Версия с газировкой теперь отпадает.       - Ты какая-то странная.       - Да, то есть, нет, я… - Чёрт.       - Убирайся. – Его удивление быстро сменилось яростью. – Убирайся отсюда.       - Но я только…       - Слушай, последнюю, кого мне сейчас хочется видеть, так это раскрашенную куклу, которая и двух слов связать не может. Проваливай! - Он захлопнул дверь.       - Дура. Почему ты такая дура? – твердила я себе, размазывая краску, которую меня заставила нанести мама, по лицу.       В таком виде мне ничего не оставалось, как отправиться в свою комнату.       Тогда я естественно не обратила внимания на то, что суперсовременный поезд, который конструировали специально так, чтобы он ехал ровно и беззвучно, затрясся. Не иначе, это и была судьба.