***
— Капитан Ямато! — Харуно влетает в палату маленьким тайфуном, но спохватывается и к больничной койке подходит уже размеренным, пружинящим шагом. Хмурит тонкие брови, оправляет распахнутый медицинский халат и испытующе смотрит в карие глаза напротив. — Привет, Сакура, — Ямато надеется, что его улыбка выглядит обезоруживающе, и кивает в сторону широкого подоконника, на котором оставил набитую поясную сумку. — Там собранные нами образцы. Почти всё из твоего сборника. Он улавливает радостный блеск в девичьих глазах и незаметно выдыхает. Сакура долго вписывает результаты осмотра в медицинскую карту, периодически кивая своим мыслям. Короткие розовые пряди качаются в такт движениям, и она машинально откидывает их со лба: — Рада, что с Вами всё в порядке. Хотя сложно сказать, что именно сыграло роль: неглубокая рана, яд растительного происхождения или Ваш Кеккей Генкай, — она прихватывает губами колпачок ручки и переводит задумчивый взгляд с бумаг на пациента. — Отдых и минеральные источники — это, конечно, хорошо, но саке, Капитан… — Знаешь, после того как меня вывернуло наизнанку, и я начал терять сознание, в голове была единственная мысль. Я не хотел умирать с ней, — Ямато безучастно пожимает плечами. Признание даётся на удивление легко. С возрастом он осознаёт, что его растущая тяга к семпаю была закономерным следствием. В конце концов, Какаши по сей день остаётся единственным человеком, которому Ямато доверяет безгранично и безоговорочно. Сакура участливо молчит, не нарушая мгновение чужого откровения. Она владеет многими медицинскими ниндзюцу, но душу ими не вылечишь. — Мне казалось, это был правильный момент. Я хотел набраться смелости, — Ямато наконец заканчивает исповедь-повинную. Сакура опирает подбородок на планшетку с медицинской картой. Она понимает. Есть поступки, на которые сложно решиться даже шиноби. Тем более шиноби. — Затяжная миссия, развед отряд на обратном пути, отравление ядом, экспериментальный препарат. Наверное, вам действительно требовалось немного саке, — Сакура лучезарно улыбается, пытаясь приободрить капитана. — Но знайте, Вы и без алкоголя неустрашимы. Говоря откровенно, иногда даже пугаете. Ямато неловко улыбается в ответ. К своим двадцати шести он так и не обзаводится широким кругом друзей, и потому такой разговор для него на вес золота.***
Медсестра, дежурящая на ресепшене, слишком долго ищет номер нужной палаты, и к своему огромному разочарованию Какаши застаёт Сакуру уже выходящей от Ямато. Ей требуется несколько секунд, чтобы оторвать взгляд от медицинской карты и заметить позднего гостя: — Какаши-сенсей, рада Вас видеть. Я закончила осмотр, можете зайти к нему, но ненадолго. И спасибо Вам! — она довольно трясёт в руке сумку с образцами растений. Какаши хлопает себя по жилету и кладёт на планшетку поверх карты вытащенный ботанический сборник. — Тебе спасибо, Сакура. Он невесомо треплет её светлые волосы и улыбается заалевшим ушам и щекам. Она даёт продлиться этой ласке ещё секунду и наконец отводит руку. Лицо с ещё не сошедшим румянцем принимает обеспокоенное выражение: — Какаши-сенсей, пожалуйста, не рискуйте бессмысленно. И к капитану Ямато это тоже относится. — Обещаю, что впредь риск будет тщательно обдуман и взвешен. Но говорят они об абсолютно разных вещах.***
— Не ожидал, что вы придёте так скоро, — Ямато сидит на постели, свесив босые ноги. — Мне же не обязательно оставаться здесь на ночь? — Распоряжение Хокаге, — Какаши деланно сочувственно пожимает плечами. — Зашёл поблагодарить Сакуру и пожелать тебе спокойной ночи. — Тогда спокойной ночи, семпай, — Ямато забирается обратно на больничную койку и натягивает по грудь одеяло. Разговор выходит скомканным. В больничном воздухе, пахнущим фенолом и лекарствами, витает недосказанность. Какаши салютует напарнику и толкает дверь палаты. — Жду вас вечером на мисо-суп с баклажанами, — Ямато отворачивается, устраиваясь на боку. — Вы обещали. Вместо ответа он слышит лишь скрип доводчика. За незашторенными окнами над чёрным рисунком домов и деревьев горит мириадами ярких звёзд небосвод.***
— Ты как раз к обеду, — Куренай распахивает дверь в приглашающем жесте. Даже сквозь маску Какаши чувствует яркий аромат томлённого мяса и щекочущий нос запах карри. — Проходи в гостиную, я пока накрою на стол, — она убегает на кухню снять с огня рис. — Цунаде передала, — говорит Какаши, когда они садятся обедать, и вытаскивает из кармана жилета пакетик с ореховой смесью. Затем на стол ложатся противорвотные пастилки с водорослями и, как гласит цветастая упаковка, высоко витаминизированный шоколад. — А это от меня и Ямато. Насчёт пастилок он был инициатором, так что все претензии к нему. Как по мне штука тошнотворная. Над тарелками с карри растекается ароматный пар и он, посчитав свой долг исполненным, берётся за палочки. Куренай весело хмыкает: — Как разошлась новость о беременности, все взяли в обязанность меня подкармливать. — Ты же теперь должна есть за двоих, — Какаши неуверенно пожимает плечами, зажав меж палочек сочный ломтик говядины, — Я не силён в таких вопросах. — Удивляюсь, как тебе в своё время вообще детей доверили. — Маа-а, не с твоей ли подачи в том числе это произошло, женщина, — ему приходится чуть задержаться с ответом, чтобы не говорить с набитым ртом. — И не спорь, что это не было одно из самых верных решений, — Куренай стреляет алым заревом глаз, наполняя орехами керамическую пиалу. — А за гостинцы спасибо, правда. Какаши капитулирующе поднимает руки и возвращается к еде. Они обедают в уютном молчании. Гостиную заливает тёплый солнечный свет, а в высокой вазе на столе благоухает ветка душистой жимолости. Ино вместе с лекарственными травами иногда заносит свежие цветы. Дом Куренай полнится ароматами, но тем ярче чувствуется отсутствие единственного запаха — табачного дыма. И хотя Асума честно бросил курить, как только узнал о ребёнке, в памяти все равно всплывает привычный образ с зажатой между зубов сигаретой. — Вас долго не было, — подаёт голос Куренай. Какаши выныривает из тяжелых мыслей, чтобы окунуться в другие, не более радостные. Меньше всего ему сейчас хочется говорить о работе, но он, стараясь не вдаваться в подробности, рассказывает о стычке на перевале, и уже как можно детальнее — о призывном животном. — Гендзюцу, значит — Куренай задумчиво гоняет по тарелке остатки риса. — По описанию похоже на махи, но их взгляд парализует, а не насылает кошмары. И слышала я о них в Суне. Какаши заинтересованно склоняет голову. — Собакоподобные существа, живущие в горах Страны Ветра. Глаза способны оказывать паралитический эффект, если животное охотится или чувствует опасность, — женщина закусывает губу, силясь вспомнить что-нибудь ещё. — Живут небольшими стаями, охотиться предпочитают после захода солнца. — Ты их встречала? — пока это очень отдалённо напоминает призывное животное из Страны Воды, но что-то не даёт Какаши покоя. Куренай отрицательно качает головой: — Говорят, сначала их пытались приручить и использовать в военных целях. Но животные дрессировке не поддавались и тогда вид истребили. На них и до этого активно охотились из-за глаз. В общем, сейчас это не более, чем страшилка для непослушных детей, чтобы не сбегали в пустыню, — свет ярких глаз потухает. — Неудивительно. Я была в ужасе, когда узнала, сколько детей Суны пропадает в песках. Меньше всего Какаши хотел, чтобы в разговоре с будущей матерью слова «ребёнок» и «смерть» звучали в одном предложении. — Спасибо большое за информацию. Это намного больше, чем я ожидал узнать, — он мягко накрывает ладонью тонкие женские пальцы, нервно теребящие край тканевой салфетки. — Давай я заварю чай? — Сиди и наслаждайся моим гостеприимством, — Куренай ответно сжимает его ладонь в знак благодарности и встаёт из-за стола. Какаши слегка похлопывает себя по наполненному животу и лениво тянет: — Поверь, я наслаждаюсь. Куренай снимает с огня небольших размеров тэцубин прежде, чем вода закипает и обдаёт кипятком чайные листья. — Тебя беспокоит что-то ещё. — Акацуки, Орочимару, Саске, выбирай, что хочешь, — под маской прослеживается невесёлый излом губ. Куренай недовольно качает головой. Червленые глаза смотрят пристально, и Какаши против воли вспоминает своё пребывание в цукуёми. — Твоя женская проницательность? — Называй как хочешь, Какаши, — возвращает шпильку Куренай. — Просто знай, моё горе не означает, что я хочу отгородиться от чужих переживаний. Или сочту их не стоящими внимания. Какаши всегда знал, что Куренай сильная. Во всех смыслах. Перед такой как она не стыдно за свои слабости. Он капитулирующе вздыхает. Ему нужен этот разговор. Она это знает. Знает это и он. — Есть один человек, который хочет сблизиться со мной. Куренай вскидывает брови, но молча ждёт продолжения, разливая по невысоким бокалам чай. Какаши трёт глаза и чувствует себя крайне паршиво: — Даже не спросишь кто? — Не скажу, что мне не любопытно, — лукавая улыбка касается женских губ. — но думаю и без этих вводных данных ситуация мне понятна. Лёгкий сквозняк доносит с балкона аромат маков и весёлый детский смех. Но теперь Какаши чувствует лишь запах соли и слышит чужие слёзы. Хотя глаза Куренай и остаются сухими. «Я даже не могу поговорить с человеком, не причинив боль». — Будь у меня выбор никогда не знать Асуму, не проходить через всё это, — на миг она замолкает и делает глубокий вдох, — Это верно, Какаши, что ничего не имея нечего и терять. Но люди… Люди привносят в эту жизнь смысл. И лечат люди, а не время. Человек же, про которого ты говоришь, уже пустил корни. Иначе бы ты не задавался такими вопросами. — И что мне делать? — Какаши толком не успевает всё взвесить, прежде чем с губ слетает простой и, в сущности, бессмысленный вопрос. — Если корни уже глубоко. — Принять, что обратной дороги нет. И без боли уже не будет. А если так, то почему не дать себе шанс? Не дать прорасти тому, что так тянется к жизни? — она смотрит на алые маки за окном. И теперь Какаши чувствует их запах в стократ ярче. Больше они не возвращаются к этому разговору.***
По весне улицы Конохи полнятся людьми, а торговые лавки — свежими фруктами и овощами. Воздух небольшой рыночной площади пахнет специями, пряными травами и копченой рыбой. От сухой пыли, поднятой в воздух порывом тёплого ветра, свербит в носу и сушит глаза. Какаши стоит перед домом Ямато, запустив руки в карманы штанов и бездумно перекатываясь с пятки на носок. Мимо в беззаботном веселье проносится вереница детей, задевая край распахнутого жилета джонина, но не его мысли. — Уже пустил корни, — почти беззвучно выдыхает Какаши в тёплый пыльный воздух. «Знала бы эта невозможная женщина, насколько точно попала в цель». — Думал так и не зайдёте, семпай. Дверь в квартиру оказывается открытой и Какаши слышит чужой голос, едва переступив порог. — Следил за мной? — Хатаке говорит громче, чем обычно, чтобы его было слышно в глубине комнаты. — В смысле? — Ямато выглядывает из-за угла. Его волосы слегка растрепаны, а поверх форменной безрукавки АНБУ красуется фартук весёлой расцветки. — Уже седьмой час. Я ждал вас раньше. Какаши стягивает сандалии, опершись на одну из стен коридора и выдаёт прохладное: — Вечер понятие растяжимое, — а он уж было подумал, что Ямато стал свидетелем десятиминутного прозябания семпая под своими окнами. Кури Какаши как Асума, была бы хотя бы убедительная отговорка. Хатаке проходит по узкому коридору в просторную комнату, которая служит сразу и кухней, и спальней, и гостиной. — Надеюсь, Вы голодный, — Ямато, помешивая наваристый бульон, аккуратно добавляет в кастрюлю растворённую мисо-пасту. — Скоро будет готово. — Честно говоря, не особо, — Какаши моет руки в кухонной раковине и одновременно чешет босой ступней зудящую икру. — В обед был у Куренай. Её карри великолепно. Ямато чувствует, как начинается дёргаться левый глаз. Он то сегодня всё утро, как вернулся из больницы, пытался вырастить добротный баклажан. — Как она? — несмотря на внутреннее негодование, его интерес искренен. — Держится, — следует лаконичный ответ. — Понравились пастилки? — Сказала обязательно воспользуется, если потребуется вызвать рвоту. — Они же от тошноты, — нож, нарезающий тофу замирает над доской. — А, да? — Какаши вытирает руки первым попавшимся полотенцем и скользит взглядом по комнате. Здесь мало, что изменилось с тех пор, как он был в последний раз, разве только широкий подоконник теперь утопает в рассаде. Наконец серый глаз натыкается на нечитаемый взгляд карих. — Она же этого не говорила? — Ямато чувствует, что ещё одно неверное слово и шинковочный нож окажется в набитом карри животе семпая, а кастрюля с супом — на голове. — Нет, конечно, — Какаши внезапно тихо смеётся, а его взгляд теплеет. — Большое спасибо и рада, что с тобой всё в порядке. Что она ещё могла сказать. Ямато возвращается к тофу и чувствует, как пылают кончики ушей. Уже давно пора привыкнуть, что Какаши чёртов манипулятор. Сам тоже хорош, ведётся словно ребёнок. Бег мысли успокаивается, когда он разливает суп по глубоким пиалам. — У меня сегодня гастрономический тур по Конохе, — Какаши вместо того, чтобы как обычно спустить маску, стягивает её через голову. Ямато ловит это движение жадным взглядом и поспешно утыкается в тарелку, исходящую паром. В золотистом бульоне медленно дрейфуют кубики тофу и баклажана. Какаши подносит чашу ко рту и делает первый глоток, придерживая содержимое палочками. Они сидят в полном молчании, пока Какаши полностью не опустошает пиалу. В общем-то, по ощущениям Ямато, тишина длится совсем недолго. — И как после такого прикажешь мне готовить самому, — Какаши подушечкой большого пальца стирает каплю жира в уголке губ и слизывает её. Ямато старается выглядеть не слишком самодовольно, в конце концов, гордыня считается грехом во многих странах. — Могу готовить Вам хоть каждый день, если будете мыть посуду. — Уже и условия ставит, — Какаши громко цыкает и перебирается с шаткой табуретки на диван. Устраивает голову на мягком подлокотнике и сыто прикрывает глаз, не скрытый хитай-ате. Ямато закатывает глаза и составляет посуду в раковину. — Я всё вижу, Тензо, — на расслабленном лице проступает лёгкая улыбка, но тут же сходит с губ. После стольких лет со скрытым лицом он отвыкает находиться без маски. Тем не менее Ямато ловит эту мимолётную эмоцию. Он без стеснения обхватывает рукой чужие щиколотки, поднимает длинные ноги практически перпендикулярно полу и садится на диван. — У вас хорошая растяжка, — не удерживается от комментария. Какаши, не глядя, пинает друга пяткой в бедро: — А у тебя фетиш на короткие диваны, — длины, действительно, хватает только на то, чтобы положить икры на подлокотник. — Даже Ича-Ича не почитаете? — Ямато кладёт ладонь на чужое выпрямленное колено и машинально обводит большим пальцем коленную чашечку под плотной тканью форменных штанов. — Боюсь, что один озабоченный кохай заставит читать вслух, — Какаши дёргает ногой, скидывая руку. — Не знал, что Вас можно заставить делать что-то против воли, — Ямато смелеет и новое прикосновение ложится на середину бедра. Пальцы, оглаживая, проходятся по привычно повязанным бинтам, и он замечает чужой пропущенный вдох. «Победа?» — Довольно, — из движений Какаши пропадает сытая леность. Он поднимается с дивана, берёт со стола маску и привычно скрывает за ней лицо. Собирается неспешно, хотя во всей его фигуре сквозит желание поскорее уйти. — Опять отступаете, Какаши-семпай? Какаши замирает на пороге. Голос, привычно скучающий вразрез напряжённо прямой спине: — Опять дерзишь, Тензо? — Я понимаю Ваш страх, — Ямато устал. Его тон ровный, а слова даются на удивление легко. — И разделяю его. У Какаши на языке вертится тысяча колкостей, но он стойко глотает весь яд: — Если я понимаю, что могу потерять товарища, то я лучше отступлю, — он хватается за эту мысль как за спасательный круг в бурной горной реке. — Почему Вы так уверены именно в таком исходе? — Потому что это то, к чему раз за разом приводили мои выборы. Последние лучи заходящего солнца скользят по комнате, подсвечивая летающую в воздухе пыль, цепляются за широкий подоконник и листки рассады. Как Какаши цепляется за ошибки прошлого. Контрастным трафаретом на кровавом закатном небе проступают дома Конохи, деревья и столбы с бесконечными проводами. День угасает. Как и надежда Ямато. Какаши закрывает за собой дверь бесшумно, будто его никогда и не было в чужой квартире. Ямато вскидывает руку, из ладони вырывается дубовый брус. Раздаётся глухой удар и с противоположной дивану стены летит штукатурка и цементная крошка. Он решает, что это его последняя слабость. И последний подобный разговор с Какаши Хатаке.***
Узкая полоса неба на горизонте алеет последним отблеском зари. Вдали, в темной массе города, начинают вспыхивать огни бесчисленных окон и фонарей. «Отступление?» «Сомневаюсь в Вашей честности перед самим собой». «Бегство», — признаётся себе Какаши и устало трёт переносицу. Он собственноручно погребает то, что так тянется к жизни. Ещё одна могила его авторства. Но лучше хоронить чувства, чем людей. Из груди против воли вырывается тихий сиплый смех. Он так давно не чувствовал себя трусом. Ноги привычно сворачивают в знакомый проулок, сокращая дорогу. Два десятка шагов от широкой и шумной вечерней улицы, и уже ничто, кроме отдалённого гула голосов, не доносится сюда. Между тесно стоящими домами воздух густой и пахнет сыростью. Вверху хлопают на бельевых верёвках застиранные простыни. Внезапно Какаши ощущает чужое присутствие в подступающих сумерках. Из тени нависшего полуразрушенного балкона выступает существо, обтянутое красноватой, почти кирпичной — в цвет кладки — кожей. «Надо активировать шаринган», — мелькает короткая запоздалая мысль, когда серый взгляд против воли встречается с белёсо-мутным. Какаши беспомощно падает на колени, но не чувствует ни боли, ни земли под ногами. Руки свисают беспомощными плетьми вдоль ссутулившегося тела, а внутри неимоверно жжёт холодом, будто органы стягивает обледенелая колючая проволока. Дыхание замирает.