***
— Так об этом Вы говорили с Хокаге? — больше утверждение, нежели вопрос. Какаши слегка кивает, то ли своим мыслям, то ли в ответ. Он снова сидит на диване в квартире Ямато и с усилием разминает онемевшие мышцы. Поток чакры восстанавливается быстро, но тело всё ещё ощущается инородным. На припорошенном штукатуркой и цементной крошкой полу лежит перевитое лозой тело животного. Вблизи, обездвиженное, с предусмотрительно завязанными обмотком бинта глазами, оно выглядит испуганным и беспомощным. Медленно вздымаются и опускаются в такт тяжелому дыханию бока, обтянутые кожей с чётко различимой сеткой сосудов. Острые уши полностью прижаты к вытянутому черепу. Попав в ловушку мокутона зверь сначала неистово вырывается, рычит надрывно и злобно, но сейчас, сквозь крепко перевитые челюсти едва различимо слышен отчаянный скулёж. — Ослабь лозу на шее, — говорит Какаши уверенным, вернувшимся голосом, — Ей тяжело дышать. Ямато недовольно хмурит брови и скользит скептическим взглядом по крупному туловищу. Действительно, сука. Он складывает печать, слегка умерив давление лоз. — У меня не осталось сомнений, что это махи, — Какаши детально пересказывает напарнику полученную от Куренай информацию, — Но теперь мы знаем, что кроме паралича их глаза также способны останавливать ток чакры. Тогда на перевале меня спас шаринган, сейчас ты, Тензо. Спасибо, что пошёл за мной. — Я уже много лет следую за Вами, — Ямато больше нечего ответить на длинный монолог. Внутреннее напряжение не отпускает. И не отпустит, пока у их ног лежит животное-легенда из Суны, — Почему Вы не рассказали раньше? — Из аргументов у меня были только профессиональная паранойя и кошмар, в котором я видел её глаза и тебя на своих руках. Но там — во сне — противоядие не сработало, — Какаши присаживается на корточки к махи и успокаивающе проводит ладонью по напрягшемуся крупу, — Хочу посмотреть другой её бок. Ямато помогает перевернуть животное и садится у стены, запрокинув голову. Вверху зияет выбоина, расходящаяся паутиной длинных трещин. После слов Какаши он ощущает себя примерно также. Шиноби не боятся смерти. Но достаточно часто видят её наяву, чтобы она начала преследовать и в кошмарах. Неотступно. По пятам. Протягивая руки и ласково дыша в затылок. Шиноби не боятся смерти. Но только своей. — Вот оно, — Какаши заканчивает осмотр, его указательный и средний пальцы мягко ложатся поверх малой берцовой кости. На коже в указанном месте застарелым шрамом белеет кандзи, — Печать подчинения. — Но контракт тоже должен быть, раз она преследует Вас даже после смерти хозяина. Какаши согласно кивает и заглядывает в карие глаза напротив: — Одолжишь снаряжение? — Хотите в одиночку уничтожить контракт и печать? — Ямато не требуется задавать вопрос или слышать ответ. Он уже понимает решение семпая и находит его безрассудным. — Я тщательно обыскал шиноби Тумана, свитков при них не было. — Но контракт не обязательно иметь при себе. — Контракт — да, но не печать. — До перевала день пути и столько же обратно. Вы не можете пойти один, — Ямато тщетно пытается воззвать к чужому рассудку. — Надо сообщить Хокаге и передать животное медикам. — Тензо, это даже не ранг-С, — Какаши продолжает мягко гладить махи, чувствуя, как успокаивается животное под его пальцами. — Если я сожгу тело хозяина, она будет свободна, а я в безопасности. Ямато не уверен, что семпай был бы столь милосерден будь перед ним человек. — Почему я всегда вынужден усмирять Ваших подопечных? — Он тяжело вздыхает и смотрит со странной смесью покорности и укоризны, — В этот раз хоть не девятихвостый. Какаши еле заметно улыбается и тянется свободной рукой растрепать каштан чужих волос. Ямато снова чувствует себя псом. И очень хорошо понимает махи, затихшую под лаской нехитрого прикосновения.***
«Хокаге убьёт нас», — эта мысль пугает больше, чем присутствие в квартире опасного существа с парализующим взглядом. Проходит всего несколько часов с поспешного отбытия Какаши, а Ямато уже чувствует себя на грани. «В любом случае его заметили патрульные и доложили Цунаде-сама». «У нас заслуженный отдых после миссии и нет запрета покидать деревню». «До перевала и обратно два дня пути, при быстром темпе — сутки». «Как мне спать, если даже некому дежурить?» «Если я сообщу Хокаге, то меня убьёт Какаши-семпай». Ямато садится на постель и зарывается пальцами в густые волосы. Ещё в Корне разведка и засада были для него самыми предпочтительными миссиями, но сейчас он не чувствует в себе сил даже спокойно посидеть без мельтешения. — Чёртов Туман даже после смерти одни проблемы, — Ямато несколькими размеренными вдохами успокаивает сердцебиение и снова, пристально и изучающе, смотрит на махи. Со стыдом ощущает, как растёт в сердце иррациональная зависть. Какаши Хатаке готов дать шанс призывному животному, которое не задумываясь перегрызло бы его глотку, но и думать не хочет о том, чтобы дать шанс ему — Ямато. Он резко вскидывает голову, прогоняя малодушные мысли. Когда-то Какаши уже дал ему шанс, и только благодаря этому Ямато сейчас здесь и способен чувствовать. Но иногда ему всё ещё сложно справляться с эмоциями, особенно когда дело касается семпая. Комната полнится обступающими со всех сторон ночными тенями, и он решает зажечь прикроватную лампу. Тёплый льющийся свет помогает унять глухую нарастающую тревогу. Со стороны приоткрытого окна тянет приятной прохладой и Ямато, повинуясь сиюминутному желанию, садится на широкий подоконник, стараясь не задеть горшки с рассадой. Он проводит так всю ночь, довольствуясь прерывистым поверхностным сном, но даже на секунду не даёт опутывающей лозе ослабнуть.***
Ночь Какаши проходит в пути с редкими остановками на глоток воды и сверку маршрута. Холодный предрассветный туман густо стелется по горам, окутывая росой и сыростью. Частый хвойный лес обступает всё плотнее, и наконец Какаши приходится спешиться. Над головой в кроне деревьев мелькают птицы, нарушая благословенную тишину хлопотливым щебетаньем. Жизнь шиноби приучила Какаши быть всегда настороже, и он, не ослабляя внимания, сосредоточенно прислушивается к окружающим звукам. Редеющий на границе с перевалом лес встречает его кровавым рассветом, пробивающимся сквозь молочную мглу неподвижного воздуха. Наконец, Какаши выходит к знакомому месту, затянутому широким ковром плюща. Он не решается сразу жечь землю и начинает методично вырывать длинные лозы. Убедившись, что все три тела на месте, он садится в стороне и достаёт из сумки нехитрый завтрак — воду и наспех приготовленные Ямато сандо с вяленой свининой и свежей капустой. Ночная дорога даёт о себе знать проснувшиеся аппетитом — зубы жадно впиваются в свежий хлеб. Компания в виде шиноби Тумана его мало волнует, хотя даже на расстоянии уже слышен сладковатый трупный запах. Но он не уверен, что сможет есть столь же охотно после смрада палёной плоти. Какаши делает пару больших глотков из фляги и возвращается к яме. Желания осматривать все три тела нет, поэтому он начинает с наиболее вероятного — командира отряда. Достать мужчину из ямы оказывается делом муторным, одежда то и дело цепляется за корни, а в пробитой грудной клетке мерзко копошатся черви. Какаши методично разрезает ткань, осматривая бледную кожу сантиметр за сантиметром. Трупные пятна и повсеместная вязь иероглифов затягивают осмотр на добрых полчаса, пока наконец он не находит среди многочисленных рубцов на икре кандзи хозяина. С контрактом оказывается сложнее, тело командира полностью покрыто татуировками от шеи и до ступней, и джонин не уверен, является ли что-то из этого тем, что он ищет. В конце концов он различает на участке кожи от внутреннего сгиба локтя до запястья подобие контракта. Против воли вспоминается Орочимару с его вездесущими змеями. Удовлетворившись результатом, Какаши, не слишком церемонясь, скидывает тело обратно в яму и складывает печати: — Катон: Гоокакью но Дзюцу, — побеги плюща моментально сгорают в потоке яркого пламени, занимается огнём одежда и волосы мёртвых шиноби. «Туман умеет доставлять проблемы даже будучи мёртвыми», — глаза слезятся от жара огня и тошнотворного запаха палёного мяса. Ему приходится использовать технику ещё два раза, прежде чем на дне ямы остаётся один лишь пепел да выжженная земля. На то чтобы ждать, пока своё дело сделает естественный процесс горения, у него нет ни времени, ни терпения. Какаши окидывает прощальным взглядом ещё не остывшее пепелище, обугленные ветви некогда раскидистого дерева и тяжело вздыхает. Мир шиноби слишком многое задолжал природе. И даже посмертную плату — стать удобрением — Какаши присваивает, оставляя позади выжженную землю.***
Находясь на грани сна и яви, Ямато различимо слышит протяжный скулёж. Он неохотно разлепляет веки и ловит сквозь стекло первые робкие лучи занявшегося рассвета. Тело ломит от неудобной позы, однако это небольшая цена за контролируемый поверхностный сон. Ямато спускается с подоконника, проворачивает шею вправо-влево, до хруста позвонков и с силой сводит лопатки, разминая затёкшую спину. Взгляд падает на связанное тело зверя. Красноватая кожа алеет в местах, где особенно сильное давление лозы провоцирует трение. Однако, следы неглубокие, будто животное пыталось найти более удобную позу, нежели сорвать путы. — Не очень приятно лежать так всю ночь, понимаю, — голос, ещё хриплый ото сна, звучит то ли извиняющимся, то ли оправдывающимся, и Ямато мысленно одёргивает себя. К этому времени скрытые под бинтами глаза его уже не так беспокоят во всех смыслах, хотя с животными, как и с людьми привычнее взаимодействовать, имея зрительный контакт. — Говорят, глаза — зеркало души, но в твои, будем честны, не очень-то хочется смотреть, — Ямато продолжает монолог. Звук собственно голоса успокаивает, — Знаешь, если бы не Какаши-семпай, тебя бы уже скорее всего препарировали на операционном столе. В ответ раздаётся очередной жалобный скулёж. Взгляд карих глаз цепляется за шрам кандзи, и в голове всплывает голос Какаши: «План использовать животных в военных целях не увенчался успехом. Махи не поддавались дрессировке и тогда вид просто истребили». — И как тебя угораздило, — на этот раз он не пытается скрыть сочувствие в словах. Однако, меланхолию момента нарушает протяжное урчание живота. — Чёрт, ты, наверное, тоже голодна. К счастью, не успела попробовать моего семпая на вкус. Ямато обходит по широкой дуге тушу, стараясь не наступить на аномально длинные лапы, и открывает холодильник. К его глубокому разочарованию на полках для животного не оказывается ничего подходящего кроме двух кусков превосходной говяжьей вырезки. — Может быть, ты ешь баклажаны? — вопрос звучит тоскливо-смиренно. Ямато отзывает лозу с вытянутой челюсти и недовольно свидетельствует не заставивший себя ждать устрашающий звериный оскал. — Надеюсь, ты ценитель, — наблюдая, с какой скоростью пропадает мясо за длинным рядом клыков, Ямато решает обязательно вытрясти компенсационные деньги с семпая. Запоздалая мысль отправить клона на рынок приходит к нему, когда махи уже сыто облизывается. Ямато разочарованно выругивается, не скупясь в выражениях. Он возвращается к кухонному столу, вознамерясь приготовить себе сандо наподобие тех, что сделал Какаши в дорогу. Пальцы выуживают из раскрытой пачки длинные полоски вяленой свинины и тянутся к шинковочному ножу. Внезапно за спиной раздаётся громкий хлопок развеивания.***
Какаши возвращается за полночь и даже прежде, чем снять сандалии или поздороваться с Ямато, проходит в комнату, осматриваясь. — Исчезла? — наконец он озвучивает мучивший его всю обратную дорогу вопрос. — Ещё на рассвете. Ямато, дожидаясь семпая, не решается даже ненадолго покинуть квартиры, хотя и понимает, что сутки пути — это разумный минимум. Однако, время он проводит с максимальной пользой для собственного физического и психического здоровья, забываясь крепким дневным сном. Вернувшийся же семпай к удивлению Ямато не выглядит слишком вымотанным или истощённым. Будто в ответ на чужие громкие мысли Какаши произносит: — На обратном пути сделал привал и поспал пару часов. Ямато одобрительно кивает. Они стоят около минуты в молчании, каждый задумавшись о своём. Комнату, как и накануне заливает тёплый свет прикроватной лампы, разгоняющий по углам ночные тени. — Не поймите меня неправильно, но думаю, что Вам не стоит оставаться одному какое-то время. Конечно, если контракт и печать уничтожены, махи вряд ли вернётся. Но вероятность обратного остаётся, и на неё нельзя закрывать глаза, — Ямато говорит абсолютно искренне, даже не думая прикрывать сказанным личные мотивы. — Тогда я останусь у тебя, — подозрительно легко соглашается Какаши и беспечно пожимает плечами. — Только отправлю Паккуна с донесением Хокаге. — Хотите оттянуть момент, когда Ваша голова полетит с плеч? Какаши неопределённо качает головой и вместо ответа задаёт встречный вопрос: — У тебя будет для меня полотенце? Безумно хочу смыть с себя сегодняшний день. Нинкен недовольно хмурит заспанные глаза, но внимательно выслушивает сухой рапорт. — Прикажешь прикрывать твою тощую задницу? — Давай так, если Хокаге уже не в резиденции или спит, завтра я лично ей все доложу. — Знаешь, кто спал, Какаши? Я, — Паккун недовольно бурчит себе под нос и показательно зевает. — Буду должен, — Хатаке мягко улыбается под маской и складывает руки в просящем жесте. — Да-да, — прежде чем выпрыгнуть через окно на деревянный навес первого этажа, Паккун справляется о самочувствии Ямато. — Со мной все в порядке, благодарю за волнение, — Ямато сгибается в глубоком поклоне, чувствуя, как внутри разливается что-то приятно-тёплое. — На Вас обоих нервов не напасёшься, — фыркает нинкен и скрывается в сумраке ночи. Колышутся задетые маленькими лапами листки рассады. — Надеетесь, что Хокаге успеет остыть к утру? — Ямато наконец обращается к семпаю. Ответом ему служит страдальческая улыбка. Все, что Какаши просит кроме полотенца — это бокал крепкого чая. Он все ещё чувствует осевший в носоглотке свербящий запах жжёных волос и паленой плоти, и даже яркий хвойный аромат и десяток часов пути не способны его перебить. Тугие струи расслабляюще бьют по плечам и лопаткам, срываясь шумными потоками по спине и ягодицам. Вентиль с горячей водой выкручен на максимум, и ванная комната мгновенно заполняется душным паром, сглаживая очертания скудной меблировки. Какаши берёт с деревянной полки первый попавшийся флакон и с остервенением принимается намыливать голову. Мертвеца поедают трупные личинки, а Какаши — червь сомнения. Он не уверен, делает ли правильный выбор, освобождая махи, но не может поступить иначе. Завтра его ждёт капитальный разнос от Цунаде за самоволку, но сегодня хочется отбросить все мерзко копошащиеся, выедающие его рассудок мысли. Он трёт тело жесткой мочалкой до скрипа. До боли и длинных красных полос. Густая пена стекает по тяжелым от воды волосам, следует по груди и позвоночнику и уносит с собой в сток смрад смерти и чреду волнений. Ступая босыми ногами по холодному кафелю, Какаши чувствует себя заново родившимся. — У тебя отличный напор воды. Ямато старается не прислушиваться к звукам из ванной комнаты, которые против воли приводят его к непотребным мыслям. Поэтому, когда за спиной звучит привычно ленный голос, он беспокойно вздрагивает. — Просто уже слишком поздно. Если кран открыт сразу на двух верхних этажах, до меня мало, что доходит. Ямато оборачивается на напарника и замирает с горячим тэцубином в руках. Какаши стоит посреди гостиной в низко повязанном полотенце, и ещё одним вытирает мокрые волосы. Тазобедренные кости резко проступают под распаренной кожей, а от пупка к паху, скрываясь в махровой ткани, тянется дорожка редких пепельных волос. Напоследок Какаши по-собачьи трясёт влажными прядями, отчего брызги летят во все стороны. Ямато отмирает и не без усилия сдерживает, как он уверен, глупую улыбку. Происходящее кажется ему даже более интимным, чем обнаженное тело семпая на порогах горной реки. — Заварился? — Какаши устало опускается на диван, накинув мокрое полотенце на плечи, и зачесывает пятерней влажные волосы, прилипшие ко лбу. Ямато вместо ответа разливает по высоким бокалам крепкий чай. Воздух наполняется насыщенным древесным ароматом с нотами тимьяна и грецкого ореха. — Спасибо, — Какаши благодарно принимает протянутый бокал и греет руки о толстое стекло. — У тебя все спокойно прошло? Ямато опускается рядом на диван, прихватив с собой плод сушенной хурмы. — Не считая того, что мне пришлось скормить ей целый кусок говядины, никаких проблем не возникло. — Не думал, что ты можешь быть столь мягкосердечен, — острый угол кадыка дёргается вверх-вниз. Какаши пьёт большими, жадными глотками, наслаждаясь тем, как чай мучительно обжигает горло. — Отнюдь, — Ямато с не меньшим наслаждением отрывает зубами сладкую мякоть, — Вы теперь в должниках не только у Паккуна. — Потребуешь оплату натурой? — Какаши заинтересованно скашивает взгляд на сидящего рядом мужчину. Ямато давится куском хурмы и надрывно кашляет. Ему везёт только, что чай не идёт носом. — Мне надоели Ваши игры, — наконец говорит он сиплым голосом и забирает из чужих длинных пальцев пустой бокал с плавающими на дне чайными листьями. — Это следует воспринимать как отказ? Стекло с надсадным звоном опускается на дерево столешницы. Ямато закрывает глаза и делает пару глубоких вдохов, чтобы унять раздражение. Воздух комнаты, начиная с прихожей, пропитан мылом и неуловимым тонким запахом чужого тела. Ямато невыносимо жарко и душно, и только со стороны приоткрытого окна спасительно тянет прохладой. Распахивая глаза, он готов к прыжку в пропасть. Ямато разворачивается и в несколько уверенных шагов оказывается между разведённых ног семпая. Какаши не сводит колени, не тянется поправить полотенце, лишь запрокидывает голову, чтобы встретить прямой взгляд карих глаз. Ямато склоняется к нему, ставит руки по бокам от головы, опираясь на спинку дивана, и смотрит испытующе. Он сам не верит в то, что творит, но тем не менее голос не подводит, звенит металлом: — Довольно. Либо Вы сейчас, глядя мне в глаза, говорите, что всегда видели во мне только товарища и никого более… — Либо? — тёмный взгляд напротив пылает сильнее огня аматерасу. — Либо я делаю это, — Ямато беспрепятственно обхватывает чужую шею и с силой притягивает к себе. Пульс частит где-то в горле как за секунду до решающей атаки. Между их губами считанными сантиметрами остаётся здравомыслие Ямато. Он даёт Какаши последний шанс. — Жалеть будешь, — кожи касается тёплое дыхание, и Ямато готов к чертям собачьим сгореть заживо во всепоглощающем пламени. — Это мой выбор. И мои ошибки. Но когда Какаши вдруг первым накрывает его губы — настойчиво и жадно, Ямато уверен — ничего правильнее в своей жизни он не делал.