Ультралюбoff

      Ещё будет много раз! И сейчас всё начинается с невесомой ласки губ. Любимый. Дар. Мой Дар. Какие сладкие слова. Значит, и в моей жизни есть сказка? Есть, теперь знаю, что есть. Он сказал, что всё это время ходил ко мне. Ко мне! Ко мне, невзрачному увальню: ни кожи, ни рожи. Как же легко и уютно на душе! Словно невесомыми облаками окружена она, и сама — такая же невесомая — парит в лучах тёплого ласкового солнца. Чувствую его лёгкое касание и горячий язык на ухе. Какой-то маленький язык — и шершавый… Вот же гад!       — Рыся! — тихо шиплю я. Темень глубокая, значит ещё ночь или... Ага, на потолке высвечиваются зелёным цифры 5:20. Раннее утро. — Гад ты, Крыся! Что, жрать хочешь?       Подслеповато смотрю в наглые зелёные неморгалки кота, который сидит рядом с моим лицом и, урча, мнёт одеяло. Похититель покоя и сердца был рядом, обхватил мою правую руку и прижался своей щекой к плечу. Я попытался освободиться, чтобы сползать покормить рыжего тирана. Дар лишь сильнее сжал свою добычу и недовольно поморщился. Улыбка расцвела на моём лице. Он не хочет меня отпускать даже во сне. Какой же ты собственник, Дар!       — Я тут, я рядом, я с тобой, — шепчу в макушку любимого. Он расслабляется, и недовольная складка между бровей разглаживается. Аккуратно, чтобы не разбудить собственника, я высвободил руку и пошёл под конвоем кота к миске. Вытащил из сумки пачку сухого корма, насыпал, проверил в другой миске воду и дал усатому вымогателю его порцию ласки. Ну не может он есть, пока не почешешь его между ушами.       — А мне так можешь сделать?       Я повернулся на хриплый со сна голос, от которого мурашки рванули в марафон по телу. На меня смотрел взлохмаченный и заспанный красавец, серебристый в лунном свете. Молчу, поражённый красотой момента, не могу глаз от него отвести, осталось только сглотнуть.       — Мне тоже так хочется! — Новый забег.       Сначала я неуверенно просто шагнул в его сторону, но этот котяра-Дар призывно облизнул разнеженные сном губы, и я рывком достиг нашего гнезда. Повалил его в подушки, навис над ним. Любуюсь. Господи, как же мне отблагодарить тебя за такой дар? Мой Дар. Сжал его голову своими лопатами, зарылся в его жёсткие волосы и нежно провёл большими пальцами по породистым скулам. Он распахнул широко свои невозможные глаза, смотрит, не отрываясь, на меня. Тягуче прячет эти свои изумруды за густыми длинными ресницами. И зачем парню такие ресницы? Это же просто оружие, причём не личного пользования, а массового поражения. Какие они на вкус? Я осторожно (оружие ведь) коснулся одного глаза поцелуем, затем второго. Какие же они... вкусные! У меня, наверное, бзик на зелёные глаза. Только такие могут быть рядом.       Дар застонал и этим отпихнул моё сознание в сторонку. Инстинкты форево! Губы пустились в пляску по такому желанному лицу. Руки скользнули по плечам, груди, бокам к стройным бёдрам. Огладили их, вернулись к впалому животу, прошлись по каждому атласному кубику. Живот втянулся, подчеркнув рёбра. Какой же он стройный, тонкокостный, но сильный, жилистый! Невероятный, противоречивый, безмерно желанный. Ладони достигли груди и остались там, лаская, растирая венчики сосков. Пусть тебе будет мучительно сладко, как мне. Вздрогнул? Выгнулся? Его сознание скромно присоединилось к моему, покинуло преступное тело. Руки Дара взметнулись и упёрлись в мои плечи, сжав их. Глаза распахнулись, открыв расфокусированный от страсти взгляд.       — Не тяни, Люба, не мучай меМя... — лихорадочный шёпот я заткнул поцелуем, и слова Дара утонули в моём рту.       Не могу говорить, горло сжало, могу только целовать лихорадочно, языком гуляя по гостеприимному рту. Наконец заканчивается дыхание, и только тогда выпускаю из плена опухшие губы моего звездёныша. Пока он не опомнился, мелкими быстрыми поцелуями скатываюсь с подбородка на самое дно волнующейся шеи к впадинке ключиц, перепрыгнув трамплинчик нервно дёргающегося кадыка. Устремляюсь к соскам. Прикусываю по очереди каждый драгоценный камушек отвердевшей плоти, зализываю нежно укусы. Дар мечется в бреду, руки мнут мои плечи и спину, его железный член упирается в мой живот, намекая на необходимость уделить ему внимание безотлагательно. Уступаю такой явной просьбе и, пройдясь невесомо языком по животу, танцующему беллиданс, зависаю над гордо торчащим членом любовника. Головка уже открылась, призывно набухла, вены вздулись, капелька смазки блеснула в свете луны. Чувствую на затылке ориентирующее давление рук Дара, мягко обхватываю головку губами и медленно, очень медленно позволяю погрузиться в тепло моего рта. Дар нетерпелив, но я не позволяю ему торопить меня. Нежность требует внимания и тщательности. Стараюсь не зацепить зубами, скольжу по нему вверх и вниз. С «глубоким удовлетворением» отмечаю, что «объект к полёту готов»:       — Глубже, Люба... Ещё... Ах... А-а-ах... Люба, Любчик... Ещё немного, и я... У-ле-та-ю...       Не-не, куда без меня? Не даю ему закончить, прерывая минет. Нет, Дарушка, ты кончишь со мной внутри. Хочу вместе с тобой уйти в облака. Он начинает почти по-детски хныкать, капризно цепляясь за меня руками. Переворачиваюсь вместе с ним, ухожу под него. Дар падает на меня, прижимается. Провожу по его спине своими мозолистыми руками, царапая атласную кожу. Хриплю:       — Презерватив и смазка.       Гибким движением он дотягивается до прикроватной тумбочки и берёт заветный квадратик, надкусывает его и вынимает тонкий диск. Протягивает мне и приподнимается. Я быстрым движением нетерпеливо раскатываю презерватив по своей окаменевшей плоти и прошу-приглашаю:       — Сядь на меня. Пожалуйста. Я видел, так делают…       Дар кивает и начинает аккуратно пристраиваться на мне, медленно опускаясь.       — Мы забыли смазку, — вдруг с тревогой вспоминаю.       — Не надо. Ещё осталось.        Наконец я полностью в нём. Мы единое целое. Замерли на мгновение. Смотрим друг другу в глаза. Я настойчиво заставляю его откинуться чуть назад, прогнувшись в спине. Полный контакт, полная готовность. Мой пилот, прикусив нижнюю губу, наклонил голову вбок, упёрся руками в мои ноги и начал плавно двигаться в мучительном ритме вверх-вниз. «Поехали!» Я, обхватив крепко его бёдра, регулирую плотность нашего контакта, с силой притягивая его вниз. Теперь стенаю горячечно я. Пытаюсь ускорить темп, но мой своевольный пилот сопротивляется, держит ритм. Тогда я отпускаю его бёдра и переключаюсь одной рукой на тонкую поясницу, чтобы она не переломилась в этих движениях, а другой — на член, гордо вздымающийся между нами. Ласкаю, сжимаю. Дар всхлипывает и ускоряет движения, устремляясь ввысь. Я помогаю ему, с силой толкая горячее, тесное тело туда, вверх, к небесам. Снова сильно сжимаю узкие бёдра, наверняка у него останутся синяки от моих пальцев... и пусть! Это значит, что он принадлежит мне.       Вдруг парень надо мной сделал рваное движение, сильно сжался, выгнулся под немыслимым углом и со стоном кончил. Его член сокращался, выбрасывая струю за струёй мне на живот, грудь, шею. Его тело конвульсивно задёргалось. Я приплыл вслед за ним. Он меня сжал так сильно, что сдерживаться больше не было никаких сил. И желания. Мой любовник обессиленно упал мне на грудь, я крепко прижал его к себе, не выходя из него. Теперь мы вздрагивали в одном чувственном ритме, затихая...       — Дар, — шепчу ему в висок, — ты раньше с мужчинами… уже… ну… часто…       — Не спрашивай, не думай об этом, это было раньше, это была неправда…       ... Утро началось с невесомой ласки. Кто-то легко касался моих губ.       — Рыся, я тебя прибью. Жрать не дам.       — А если это не Рыся? Тоже прибьёшь? Хотя жрать хочется сильно.       Открываю глаза и вижу довольный зеленоглазый прищур. Дар.       — Так что там насчёт еды?       — Сначала нужно сходить в душ, а то мы станем сиамскими близнецами, срастёмся.       — Тогда неси меня в душ, мой герой!       После жаркого душа, где пришлось несколько задержаться (с обоюдным удовольствием), я почапал в кухонную зону, неся на закорках вновь сонного бесстыдника. Сгрузил его на высокий барный стул. Принялся готовить завтрак, решил по-быстрому сделать яйца по-болгарски. Сделал, покормил своего благоверного. Дар сидит голый на крутящемся стуле и, не отрываясь, впитывает все мои движения. Теребит мочку уха, рот приоткрыт, не моргает даже: он, видимо, в астрале. Не видел, что ли, как нормальные люди готовят яичницу с перцем и с помидорами?       — Не знал, что яичницу можно сделать такой. Вкусной, — это Дар уплетает за обе щеки моё блюдо, как бы тарелку не проглотил.       — Спасибо, ты преувеличиваешь. Обычный рецепт, — зарделся я. Как же приятно!       Перемыли всю посуду: я мыл, а Дар вытирал. Договорились, что Дар будет послушно лежать, выполняя предписания врача (ему ещё вредно столько находиться вертикально), а я заскочу в больницу за выпиской, заеду на его работу за документами.       — Дар, нам нужно поговорить. — Он заметно напрягся.       — Я тебя теперь не отпущу. — Хмыкнул, как будто я его отпущу.       — Думаю, после случившегося как шофёр я тебе не нужен. Надеюсь на это.       — Не отпущу! — упёрто заладил Дар.       — Мне нужно найти другую работу. Тебе не будет противно спать с преподавателем?       — Нахрена мне преподаватель?! Мне ты нужен...       — А если этим преподом буду я?       — Я же сказал, что ни... кто?       — Я хочу пойти на работу в свой вуз. Мой руководитель диплома там профессорствует. Он всё время зовёт меня на кафедру работать и идти в аспирантуру. Как думаешь, стоит?       — Вау, какой поворот сюжета! Заниматься любовью с профессором круто!       — Я те щас в глаз дам, «с профессором»! Со мной!       — Я в тебя верю. Хочу, чтобы ты стал профессором. Не ломай мне фантазию-фетиш!       Я быстро оделся, хотя мне мешали, и рванул в больницу. Там дал Евгению Николаевичу подробный (насколько было не стыдно) отчёт о состоянии выписанного пациента, забрал документы с выписки. Затем заскочил к Дару на работу. Он уже позвонил и предупредил, чтобы мне отдали документы и внешний винт с видеоматериалами. Переживал, не встречу ли Светку, но меня, наоборот, спросили, почему она не выходит второй день на работу. Объяснил, что мы с ней развелись и разъехались, поэтому ничего не знаю. Быстро засобирался домой, дальше от неудобных вопросов. Хотя сотрудников Дара просто от них распирало.       Из студии поехал в свой универ, нашёл там Гидона Моисеевича, который от моего решения просто расплылся в удовольствии.       — Люба, сегодня вроде бы не Новый год, а вы такие подарки делаете. Кто же на вас так положительно повлиял, что смог убедить принять это верное решение?       — Жизнь повлияла. Пришлось уйти с прежней работы.       — Знаю, слышал про эту историю с машиной. Ну да Бог с ней. У вас такие задатки к науке...       — …и педагогике, что глупо зарывать их в прозе простого авторемонта... Я всё помню, Гидон Моисеевич.       — Ладно-ладно, не смейтесь над стариком. И всё-таки я доволен. Ваше место здесь, Любослав. Садитесь, пишите заявление. Я сам у ректора его подпишу. И в аспирантуру вы пойдёте ко мне, милейший. Я вас возьму в оборот!       Так я стал из рядового автомеханика рядовым преподавателем на кафедре «Автомобили и двигатели». Мне дали часы лабораторных и практических занятий и подключили к исследованиям по темплану. Теперь каждый день я бежал на занятия или в проблемную лабораторию проходимости автомобилей к довольному профессору. Через неделю лёжки болезного (хотя я подозреваю, что симулянта) стал отвозить Дара в студию, где он вновь красовался, обвораживал, влюблял в себя. Он словно стал светиться изнутри. А каждый вечер его дома ждал ужин, я чувствовал себя автором туевой кучи шлягеров, которые создавал для своего Муза. Я чётко следил, чтобы этот прохиндей питался правильно, а не кусочничал. Правда, он мгновенно полюбил всё самое вредное из того, что я мог предложить.       — Хочу шоколадную картошку, — это он выпинывает меня с кровати, дескать, шуруй на кухню.       — Никаких пирожных с утра. Каша!       — Каша… У меня все углеводы из организма вышли… Ты меня измотал, негодяй! Кашей не исправишь! Может, тогда чудные пирожки с картошкой. Я видел, ты вчера тесто навалял…       — Каша! Будешь жрать одни пирожки — разжиреешь, «профессор» потеряет к тебе устойчивый потенциальный интерес.       — Потенциальный? Да ещё и устойчивый! М-да… Это было бы неприятно. Смотри, это жир уже? Или, может, это место для кобете? Смотри, есть ведь место, надо заправить! — он оттягивает кожу на животе.       — Кашей и заправим! И с собой на работу возьмёшь винегрет. Нехер в вашей убогой столовке есть!       — Так ты кашу-то положил уже? Нет? Давай не жидься, с добавкой сразу!

***

      Медовый месяц. Всё как положено. Какой же он жадный до меня! Да и я не могу никак насытиться. Касание, взгляд искоса — и мы уже за себя не отвечаем. Совершенно не хотелось расставаться, поэтому старались даже бытовые заботы делить друг с другом: уборка, стирка, покупки. Только одно маленькое «но» смущало меня. Ни Дар, ни я ни разу не сказали друг другу «люблю». Не признавались, даже нечаянно не проговаривались, даже в ночном угаре не пробалтывались. Занимались только прикладными потрахушками и лизались вусмерть. Может быть, ему время нужно, чтобы полюбить? Решил, что не буду лезть к нему со своими признаниями, чтобы не спугнуть этого красавчика, которого так долго ждал. Чтобы не разрушить весь мёд нашего месяца, не навредить гармонии... Но какая цистерна мёда без пикантной дёготятинки?       Сегодня я был какой-то дёрганный прямо с утра. Вроде и день хороший: солнечный, тихий, сухой. Зима на исходе, устала нас бодрить своими морозными лапами. И работы сегодня в универе будет немного, можно сбежать домой пораньше и забабахать сырники. Дар давно просит их сделать. Как раз к его приходу будут тёплые и нежные, как его губы. Но это вечером, а сейчас я пересолил картофельное пюре, порезался при резке салата. Руки дрожат, внутри какое-то сосущее чувство тревоги. Мой герой проснулся, удосужился натянуть только футболку и сонно сидит возле стойки, поджав под себя ногу, и с удивлением наблюдает за мной.       — Люба, с тобой всё в порядке? Чего ты мечешься? Вон порезался даже.       — Не знаю, сам не пойму, что-то неспокойно мне.       Вдруг он притянул меня к себе, обнял и прижался к моему животу.       — Всё будет хорошо. Запомни, что мы будем вместе. Слышишь?! Весна-а-а-а! Она будет наша!       — Да ладно тебе, мерещится всякое. Пройдёт. — Я попытался успокоить Дара. — Давай есть, а то на работу опоздаем.       Быстро поели, загрузили посуду в моечную машину, заскочили в свои машины (понятно, что его бэху я давно реинкарнировал, к Петровичу в салон ездил на кузовные работы, кстати, выяснил, что причиной были ослабленные болты на суппорте. Балбес совсем без головы, ведь опасно же!). Мы помчались по кругу обычного трудового дня. Это я ещё так думал, что обычного. А качели судьбы качнулись, и мы, не зная того, стремительно летели из области пушистых облаков в область серой мглы.       На работе чуть не опоздал на семинар. Несмотря на привычную кутерьму, тревога меня не только не оставляла, но и нарастала. На третьей паре в кабинет заглянула секретарь кафедры и раздражённо попросила меня срочно подойти на кафедру, неотложный вопрос, а она побудет со студентами. Я извинился перед группой и на ватных ногах поплёлся. В помещении кафедры коллег не было, но меня ждал неприятный сюрприз в лице моей благоверной. Светка была бледной и какой-то лихорадочной. Руки её постоянно двигались, что-то трогали, брали, переставляли на столе рядом с ней. Увидев меня, она криво улыбнулась, сверкнула глазами и проговорила:       — Люба, хорошо выглядишь.       И столько яду было в её голосе, что у меня по спине побежал ручеёк холодного пота, плечи привычно опустились, голова вжалась. Но потом с усилием я распрямился и, как мне кажется, холодно посмотрел ей в глаза.       — И тебе не хворать, Света. Чего ты пришла? Хочешь договориться пойти в ЗАГС для развода?       — Не торопись, дорогой. Думаю, что у нас остались нерешённые вопросы.       — Какие это?       — Да вот, посмотри какие. — И с брезгливым выражением лица она достала из сумки конверт и швырнула его на стол.       Я мгновенно похолодевшей рукой взял конверт и вытряхнул из него пачку фотографий. Запечатлённое счастье. Пылающие глаза в ресторане, сплетённые пальцы у витрины магазина, жаркие поцелуи в машине, моя рука на его ягодице — это мы в лифт заходим? Я с Даром. У меня потемнело в глазах.       — Откуда у тебя эти?..       — Да вот, решила себе страховку получить. А я-то думаю, чего это Дар Александрович так рвался к нам домой? Не в ресторан, не к себе меня тащил, а к ТЕБЕ домой. Ты ему был нужен, а не я. А я, наивная, уши развесила, лапшу сушу... — Светка вдруг зашлась злым смехом и зафиналила его кашлем. Я же стою как парализованный. — Люба, каково это — из меня делать идиотку? Изображал из себя недотрогу, нос воротил, а сам его прикармливал, всё пирожки свои проклятые ему пёк. Путь в постель мужика лежит через пирожки. Сука! Пидорас! Чуяла я, что ты гнилой внутри, да не хотела верить, — жена захлебнулась, затем всхлипнула: — Это из-за тебя он меня так унизил, растоптал на глазах у всех, в грязи измазал. Никогда тебе этого не прощу, насильник! И ему не прощу, шлюхе! Он же меня с работы уволил с волчьим билетом. И из-за кого?! Из-за тебя, тюхи-тряпки. Кто бы мог подумать, что у вас такие страсти? И что он в тебе нашёл, чем ты его приворожил? И как тебе его шпилить? Как Дар ножки-то разводит, лучше, чем я?       — Не трожь Дара, тварь! — словно вынырнул из тумана я.       — Трону, Люба, ой, трону. И тебе всё верну с лихвой. За счастье надо платить. Пора и тебе. Как он тогда в больнице мне обещал, что квартирку и машинку он не отдаст мне, что дескать золочёными Любкиными рученьками всё это добыто, а я не пришей кобыле хвост! Я, как в себя пришла после, сердцем почуяла тут подляну. Чего это он за тебя так печётся, защищает? Тебя, а не меня! Решила подстраховаться и наняла детектива, шустрого малого. И правильно сделала. Потратилась, но не только правду, а всю подноготную вашу извращенскую узнала. Теперь вы оба у меня вот где! — Светка так сжала кулак, что аж костяшки побелели.       — Что собираешься делать? — онемевшим губами прошептал я.       — Что? А мстить буду. Тебе и полюбовнику твоему. Вы мою жизнь разрушили, а я вашу под откос пущу. Не будет тебе счастья на моём горе, Люба, не будет! Думаю, в нашем городе всем будет интересно узнать, что звезда экрана, записной герой-любовник — голубой ковбой. Ах, как дочура Ярцева, нашего генерального, удивится! А как Маргоша разочаруется! Ой, а Катюха из финансового! Они-то не смогли охомутать, как ни ублажали его, как ни объезжали, а тут пф-ф-ф… мужичина из-под машины! Да и не дело, чтобы студентов учил пидорас. Не будет вам места в этом городе, да и нигде не будет.       — Чего ты хочешь? Чего ты добиваешься? Он твоим не будет.       — И твоим тоже! Я позабочусь. От вас все отвернутся. Все!       Я задыхался, мне не хватало воздуха, пекло в груди, голова кружилась. Но сейчас некогда жалеть себя — Дар не должен пострадать. Я должен его защитить. Своего любимого.       — Я сделаю всё, что ты хочешь, только не трогай Дара! Не трожь его!       — Всё? Ну, всё так всё. Он должен вернуть меня на работу. Всё исправить. Заставь его! А потом ты должен уехать отсюда, навсегда. Без прощаний. Расстаться, не видеться с ним. И не забудь от всех своих имущественных претензий отказаться при разводе. Как тебе такая цена? Спасёшь Дара не задаром, а? Я своё слово сказала.       Уехать? Забыть? Отказаться самому от единственного своего? Хрен с ней, с квартирой, с работой этой, но Дар. Мы столько времени впустую потратили на хождения вокруг друг друга, на глупые сомнения, на Светку эту…       — Света, ты совершаешь ошибку. Наша беда тебя не сделает счастливее. Одумайся. Забирай себе всё, я ни на что не буду претендовать. Только оставь нас в покое!       — Я своё слово сказала. Я ещё буду счастлива, а вы — нет. Твой ответ, Люба! Я жду. Надолго ли Дар останется с тобой, если его карьера будет спущена в канализацию из-за тебя? Его Ярцев вышибет в два счёта, а кроме того, как красиво говорить, изящно перебирать бумажки и указывать пальчиком, кто что должен сделать, да обжимать всё, что движется, твой Дар больше ничего не может! Хотя, наверное, в проституции карьеру сделает! Он ведь любит погрубее? Чтобы с ним, как со шлюхой? Решай, или твоя похоть, или его славная жизнь?       — Что я должен сделать?       — Молодец, правильный выбор. Тебе зачтётся. Звони давай ему, чтобы на работу вернул.       Я достал мобильник и непослушными пальцами набрал номер Дара. Он сразу ответил:       — Соскучился? И я тоже...       — Дар, — перебил я, — скажи, как там дела у Светы?       — У кого? Люба, ты не путаешь?       — Нет. Так что?       — Так не работает она больше у нас. У неё такой неадекват начался, что её уволили. А чего ты спрашиваешь?       — Совесть у меня не на месте. Нехорошо это: и я ушёл, и работу потеряла. Дар, у меня будет к тебе просьба. Личная. Пожалуйста, не откажи. Я никогда тебя не просил, ни о чём. Пообещай.       — Не нравится мне этот разговор, Люба. С тобой всё в порядке? Как ты себя чувствуешь?       — Нормально, не во мне дело. Помоги, пожалуйста, Свете вернуться на работу. Она всегда у вас хотела работать. Неправильно её из-за меня наказывать. Верни её обратно, пожалуйста. Ради меня. Это мне надо. Для спокойствия.       — Тебе надо? Она о тебя ноги вытирала, кровь пила, а ты просишь за неё? Не буду я ничего делать!       — Дар, ради меня. Прошу.       — Что, сильно надо? Я подумаю.       — Нет, пообещай. Так надо. Поверь мне. Просто поверь. Я люблю тебя.       Пауза на том конце линии явно затягивалась.       — Лю..? — Чувствую, что Дар растерян. — Люба, она рядом, что ли, с тобой стоит? Хорошо… Завтра она может выходить на работу, только в другой отдел. Так будет лучше для неё и для всех. Можешь передать ей. Не хочу больше о ней говорить. А вот нам с тобой нужно серьёзно поговорить. Твои слова… Вечером готовь праздничный ужин. Не отвертишься! — И отключился.       Я полностью отключил телефон, повернулся к Светке и бесцветным голосом сказал:       — Завтра можешь выходить на работу в другой отдел. Я всё выполнил. Отдай фотографии и носитель.       — Ты чего, сдурел? Какое всё? — издевательски захохотала мегера. — Ты меня плохо слышал? Садись, пиши заявление об увольнении по собственному.       Я словно зомби написал заявление. Лишь бы Дару не навредила. Она выхватила его у меня из рук, перечитала, положила себе в сумку.       — Зачем оно тебе? — спросил удивлённо.       — Я сама всё здесь закончу и трудовую тебе вышлю. Не бзди! Собирайся, поехали в ЗАГС. Разводиться будем.       Я медленно, через силу взял свой портфель, оделся, и мы пошли на автостоянку. Говорить не было сил. Только одна мысль заставляла меня двигаться. Лишь бы Дару не навредила. Пусть и ценой моей любви, но защищу его. Ничего, он же без меня как-то жил. Выживет, это я его люблю, а он… наверное, просто увлечён. Как же больно дышать, печёт слева, там, где любовь стучала.       Приехали в ЗАГС, и Светка быстро провернула наш развод. Не пожалела денег. Всё сделали моментально: и свидетельство выдали, и в паспортах штампики поставили, и зарегистрировали. Ничего: лишь бы Дару не навредила. Из ЗАГСа она меня поволокла к нотариусу, у которого мы оформили соглашение о разделе имущества с моим отказом от любых прав на совместно нажитое. Пусть: лишь бы Дару не навредила. Нотариус тревожно на меня смотрел и несколько раз переспрашивал, как я себя чувствую. Как я могу себя чувствовать?! Я вообще НЕ ЧУВСТВУЮ себя! Меня нет. Я весь остался там, с Даром, где сплетены пальцы, где сияют глаза, где задыхаемся в лифте от поцелуев. Я там. Я там чувствовал, а теперь только одно чувство — падения.       От нотариуса мы поехали в теперь уже чужой пентхаус. Я под бдительным, жадным взглядом бывшей жены собрал свои вещи, комом сунул их в сумку, попытался найти кота. Рыся как в воду канул. То бежит навстречу, ластится, а тут исчез. Светка хмыкнула:       — Поторапливайся, оставь эту Крысю здесь, пусть будет память о тебе. Ха-ха-ха. Давай-давай, тебе уже пора.       — Отдай компромат, я всё сделал, как ты хотела.       — Отдам, отдам. И даже сюрпиз для вас приготовила. Всё, вали отсюда и никогда не возвращайся.       Я взял сумку с пожитками, положил на кухонную стойку ключи и вышел со Светкой из квартиры, захлопнув дверь в своё счастье. Прощай, видимо этот месяц — мой срок. Ведь у каждого он свой, срок счастья, я испил, хотя жажда жжёт слева и отдаёт в левую руку. Спустились. Я сел в машину. Светка показала, куда ехать. Остановились у оптовой базы, которая располагалась на окраине города, я увидел припаркованную машину бывшей жены. Шантажистка вышла из машины и протянула мне конверт с фотографиями.       — Держи, Любаша, это ваше.       — А карта памяти? — непонимающе спросил я.       — А это и есть моя страховка от твоих глупостей. Но не только это, — она вытащила из сумочки сложенный вдвое исписанный тетрадный листок. — Вот. Почитай на досуге. Не думаю, что Дар тебе это показывал. Но знай, у меня вся тетрадь. И если про фотографии можно сказать, что монтаж, что фальшивка, то эти листочки — просто бомба. Попробуешь связаться с ним или вернуться сюда, я быстро всех познакомлю с интересными фото и с содержанием криминального дневника. Давай, уезжай! И забудь назад дорогу!       — Обещай, Света, что не навредишь Дару… Он не виноват, это всё я… И меня прости, я понимаю, почему ты…       — Почему я такая стерва?       — Ты просто счастливой никогда не была… От этого все становятся такими…       — Чао! Философ грёбаный. Надеюсь, я никогда тебя не увижу! — Она захлопнула дверь, пошла в своё авто. Мне вдруг показалось, что прозвучало неловкое «прости». Бред, от кого прозвучало?! Я кинул конверт на соседнее сидение и развернул этот самый листочек. Почерк Дара, действительно лист выдран из толстой тетради. В начале странички подчёркнуто: «29 декабря, клуб "Ультра"»...       Что? «Ультра»? Я там был. Всего один раз. Хватило... Читаю текст, и буквы скачут, как пули, — прямо в сердце, прорывая бронь памяти. Положил листочек во внутренний карман. Завёл машину, поехал вперёд. Куда? Всё равно. Уже всё равно.       Уже начало темнеть. Дорога белой лентой ложилась под колёса моего опеля. Вот и закончился мой роман. Нет у меня больше Дара. Как больно. Почему так бо?.. Огненный цветок распустился у меня в груди, слева, там, где жила любовь.       Темнота. Спасительная темнота. Боли больше нет. Легко. Парю. День закончился невесомой лаской темноты, что ладошками прикрыла веки. Я люблю тебя, Дар!