Ультралюбoff

      — «Я люблю тебя, Люба». Так и напишите.       — Вы уверены? Подвеска вроде бы мужская…       — Пишите так!       — Хм! — мужик-гравёр в ювелирном салоне презрительно хмыкнул, нацепил окуляры и склонился над кулоном, который был зажат в небольшом гравёрном аппарате, и нацелился маленьким «пистолетиком» с острым носиком на длинную пластинку белого золота. Мастер, не отрываясь от линзы, пробормотал: — Посидите, это займёт минут двадцать.       Да, лучше посидеть. Я устал сегодня как чёрт: с утра зависла аппаратура в отделе — наши айтишники услышали о себе много неприятного, потом записывали интервью с губернатором, выслушивали отчёт о готовности нового проекта и проверяли комплект документов к нему, спорили до хрипоты о ребрендинге канала с Ярцевым. Под конец ора (это только я позволяю себе с ним на повышенных тонах говорить) шеф с грустью сказал о том, что его дочка замуж выходит за какого-то альфонса. Я осторожно поздравил, а тот в ответ расстроенно махнул рукой. Конечно, никто меня не освобождал и от прямой обязанности писать информационный текст. Бешеный день. И этот Любкин звонок. Вроде бы он «люблю» сказал, но неспокойно как-то. Неправильно он сказал, как будто извинялся. Не вовремя он сказал, как будто мимоходом. Ненормально он сказал, по телефону, без глаз напротив. Оставшиеся полдня между делом соображал, как вечером устрою ему показательные выступления. Разве так в любви признаются? Хотя у меня у самого опыта в этом не было. Всегда только кучерявые слова для соблазнения, лёгкие пошлости для флирта и художественное пыхтение для траха, без таких нужных и простых слов: «Я люблю тебя». Их сказать никому не мог, так как всегда считал, что врать в этом вопросе — это верх цинизма. А Любке сказать боялся. Не потому что враньё. Вдруг скажу, и волшебство исчезнет, как от заклятья. И откуда такое глупое чувство?       Но раз уж мой Люба решился первым, то и я должен высказаться. Но я всё сделаю правильно. Сразу после работы заехал в большой ювелирный магазин с подходящим названием «Златолюб», выбрал шариковую цепочку средней длины и подвеску в форме стилизованной бритвы из белого золота. Тут же предложили и гравировку нанести. Недалеко от дома остановлюсь около винного магазина, куплю белого вина «Алиготе», лёгкого, некислого с ароматом знойных трав, как он любит. Другие элементы признания Люба не приемлет. Цветы дарить как-то дико. А торт покупать… так обидится. Был уже опыт. Я как идиот пилил домой, хотел избавить его от ежедневной готовки, чтобы освободить время для меня… Купил торт «Киевский», нарезку мясную, какой-то корейский салат острый. А что? Я всегда такое покупал! Короче, Любка надул губы. Улёгся на диван, Рысю своего под бок как грелку пристроил, какую-то заумную книжку с чертежами автодеталей раскрыл и делает вид, что занят. Офигеть, сколько я усилий потратил, чтобы спасти вечер. Бурчал потом мне в ухо, придавив своим пряным телом: — Сам и ешь свой торт уродский… Что за вкус? Ты чё, Ким Чен Ир? Что за морковча? Глаза-то сузятся! Нет, ну торт-то зачем припёр? — мозг мне вынес своим бубнением.       Какие мы были идиоты почти четыре года! Он мне признался, что сразу запал на мои зелёные глаза, как только увидел меня в первый раз около телецентра. А вот я ему не сказал, как меня током дёрнуло тогда. Получается, что Светка нас и «познакомила». Она как сказала, что мужа Любой зовут, так я и облез. Ах да… Светка! Это ещё один повод тревожиться. С чего это он за неё просить вздумал? Мы с ним вообще не обсуждали, как там она, как себя с ней вести. Люба не знал, что я избавил себя от её присутствия в студии и тихой сапой через Шолля консультировался и готовил адекватные условия на раздел имущества при их разводе. Не ради выгоды, ради Любки. И тут он за неё просит! А она рядом с ним стоит. Разве я мог ему отказать? Конечно, нет. Но какой-то свинцовый, ядовитый осадок облепил меня изнутри. Опасность!       — Эй, уважаемый! — гравёр выводит меня из полудрёмы. — Готово всё, принимайте работу!       На оборотной стороне кулона каллиграфично переливались меленькие буковки: «Я люблю тебя, Люба!» Оплачиваю, продеваю в колечко цепочку, кладу в длинный футляр.       — Странный подарок, — не может успокоиться мастер, — видимо, ваша дама со странностями.       — Это я со странностями! — не смутившись, отвечаю я.       — А! Так это вы себе! Напоминалка такая?       — До свидания. — Не буду же я рассказывать первому встречному нашу историю. Ухожу, спешу домой, там наверняка уже пахнет чем-нибудь вкусненьким.       Заезжаю за вином. Репетирую всю дорогу, какие слова ему скажу. Ведь надо так, чтобы без сопель, без пошлости, чтобы поверил. Взмываю в свой пентхаус и игриво стучу в нашу дверь, пусть открывает! Но за дверью тишина. Мне почему-то стало страшно. Открываю ключом — темно, пусто. Только вокруг ног вьётся Рыся. Странно, обычно котяра так навстречу к Любке бежит, мявкает, жалуется ему, дескать, один тут как сыч сижу, даже рыб в аквариум не запустили! А сегодня Рыся вокруг меня мечется и не урчит, а что-то мяучит, фыркает, сбивчиво рассказывает какую-то неприятную историю. Любы нет дома. Не включая свет, прохожу к барной стойке, седлаю высокий стул, который в последнее время стал прямо-таки моим насестом. Набираю Любку. «Вызываемый вами абонент занят или временно недоступен». На узкую столешницу запрыгнул Рыся, уселся напротив, уставился своими магическими глазами.       — Ну и где твой хозяин? — строго спрашиваю кота.       Он двигает ушами. Я переплетаю пальцы и укладываю на них голову. Подождём. Может, в вузе какое-нибудь заседание… В квартире темно, блики только от светящихся цифр электронных часов, индикатора настенной плазмы и двух зелёных кошкофар. Рыся почему-то смотрит осуждающе. Хотя когда он ласков, глаз не видно, только хитрые чёрточки.       — Думаешь, ещё нужно позвонить?       Звоню. «Вызываемый вами абонент занят или временно недоступен». Блядь! Люба, ты где? Рыся тыкается мне мокро в лоб и что-то обнюхивает на столе, чуть в стороне. Что это? Связка ключей? Любкины! Кот вдруг спрыгивает со стола, бежит, но не к своим любимым мискам — куда-то в комнату. Сползаю со стула, иду следом, наконец включаю свет. Рыся крутится около шкафа. Открываю дверцу… Как? Где? Где его сумка? На нижней полке пусто. Рыся устремляется к дивану и обнюхивает Любкину футболку, в которой он расхаживал дома. Его любимую футболку. Что всё это значит? Он ушёл и оставил ключи? Он ушёл совсем… Но почему?       Сажусь на диван, и Рыся запрыгивает мне на колени, уставился на меня. В кошачьих глазах ни сочувствия, ни понимания, ни ответа.       — Рыся, а тебя-то почему оставили? — шёпотом спрашиваю я животинку. — Что-то случилось? Он не мог просто уйти. Ты же знаешь, никаких причин: мы были счастливы. Смотри, какую штуку я ему купил сегодня. — Я достаю футляр с подвеской, выкладываю на ладони блестящую полоску драгоценного металла. Кот внимательно изучает украшение. — Красиво? И главное то, что здесь написано… Он ведь мне сам сказал сегодня… Стоп!       От моего «стоп» Рыся испуганно дёргается и опять смотрит проницательно мне в глаза. Любка звонил по поводу Светланы и сам признал, что она стоит рядом. Что-то случилось, и это «что-то» связано с его бывшей женой, она его каким-то образом вернула к себе? Заставила? Угрожала? Шантажировала? А вдруг она… беременна? Нет, он просил, чтобы её восстановили на работе. Его «я люблю тебя» было каким-то безнадёжным, отчаянным, прощальным, неправильным. Невежливо сгоняю кота с колен. Надо ехать!       — Рыся! Остаёшься за главного. Жди нас!       На улице метаморфоза: день переродился в мерзкий мокро-снежный вечер. Погода добавляет тревоги. По пути ещё и в пробку попал, на дорогах грязная снежная каша, сверху сыплется добавка к этому неаппетитному блюду. Зима как бы угрожает мне: «Откладывается ваша весна! Не мечтай!» Но я упёртый, я продираюсь сквозь непогоду в Любкин район, лавирую меж натыканных по всему двору машин, взбираюсь практически на крыльцо их подъезда. И бегом, наверх, заберу, не оставлю…       Светка даже не спросила «Кто там?». Открыла и, увидев меня, сразу попыталась захлопнуть дверь. Но я уже вставил ногу в проём, отшвыриваю бледную дамочку в унылом халате той же дверью. Стремительно врываюсь в эту давно знакомую жилплощадь.       — Где он? — рявкаю я. — Люба! Я за тобой!        Так, в гостиной нет. В спальне? Дверь в спальню звонко стукается о шкаф-купе, что пристроился у стены справа. Постель строго заправлена, на покрывале валяется Светкино платье, бельё. С зеркала на меня посмотрел взъерошенный черноволосый мужчина с белыми губами и яростным взглядом.       — Где он? — спросил я своё отражение. Отражение так же вопросительно уставилось на меня.       — Зачем ты пришёл? — Светка делает вид, что она вся такая не в курсе, вся такая ни при чём. Но губёшки дрожат, глаза распахнуты в страхе.       — Где Люба?       — Без понятия! Здесь его нет и быть не может! Я его не видела!       — Врёшь! — Я отодвигаю Светку и лечу на кухню, ведь там Любкина вотчина! Но женщина вдруг вцепляется в меня, не пускает, тащит назад.       — Его там нет! Уходи!       Что такое? Он действительно на кухне? Почему она вдруг оборонительные действия развернула? Разве она может меня удержать? Я, конечно, не Любка, не такой бугай, а вполне себе компактный мужчина, но с женщиной-то всё равно справлюсь! Выворачиваюсь из её захвата, отталкиваю от себя, врываюсь на маленькую кухоньку, прошелестев «бамбуковыми» шторками. Любы нет! На кухне не пахнет выпечкой, на кухне холодно и как-то бесхозно. На обеденном столе открытая бутылка пива, распотрошённая косичка сыра, раскрытая исписанная тетрадь в клетку — Светка упивалась своим торжеством, в одиночку хлестая странный напиток «женского сорта» — со вкусом лайма. Любкина бывшая тут же вбежала в комнату, в глазах паника:       — Видишь, его нет! Уходи!       Что это? С чего ей меня бояться? Светка плохая актриса, весь её вид выдаёт напряжение на грани срыва. И главное: глазёнки беспокойно каждый раз возвращаются на обеденный стол. Тетрадь! Правой рукой останавливаю Светкин рывок, левой хватаю тетрадь… Боже мой! Это же… Непонимающе смотрю на тетрадь с бордовой твёрдой обложкой, на которой написано «Ч. Диккенс. Большие надежды». Тетрадь-обманка, сделанная под книжку так, чтобы удобнее было спрятать в книжном шкафу. Десять лет назад нам девчонки в группе подарили на двадцать третье февраля. Мой старый дневник. Я давно уже не веду его, но выбросить, сжечь юношеские мысли, чувства, мечты не поднималась рука. Тетрадь так и стояла на полочке между словарём иностранных слов и трёхтомником Лукьяненко. Беру тетрадь в руки и изумлённо поворачиваюсь к Свете, которая как-то вдруг ослабла, поникла, сдулась:       — Свет… как это здесь? Я не понимаю… Свет, это же… Ты читала это?       Любкина жена обессилено откинулась к стене:       — Да, читала. Я всё знаю.       — Но как?..       — Я нанимала человека, он должен был нарыть компру, и он нарыл. А заодно принёс эту тетрадь. Сказал, что искал фотографии какие-нибудь или письма в книгах... и вот обнаружил случайно. Принёс на всякий случай.       — Он рылся у меня дома?.. Что за компра?       — Ваши фотки с Любкой.       — Зачем тебе всё это?       — Ты такой недогадливый? — в Светке вновь закипала ярость. — Думаешь, раздавили, унизили меня и останетесь безнаказанными? Я уже почти всё вернула себе с помощью этих фотографий. Захочу — добьюсь большего. Ты же не захочешь, чтобы Ярцев узнал о том, что его правая рука голубым окрашена!       — Ярцев знает, — холодно заявляю я.       — Как? — у Светули вытянулось лицо. — Но ты же флиртовал с его дочкой!       — Ты предъявила фотки Любе и заставила его уйти от меня под угрозой разоблачения моей ориентации?       — И пусть Ярцев знает. Но общественность-то не знает! Красавчик Гольдовский — и вдруг педик! Ха! Да такая информация разотрёт тебя в прах! — у дамочки выступили горячечные пятна. — А Люба… Он же благородный. Он не допустит, чтобы по его вине…       — Где он? — ору я.       — Я не знаю! — крик в ответ. — Правда не знаю! Мы с ним развелись сегодня! Он уволился из вуза! Его нет в городе! Понял? Вы никогда не будете вместе, он не вернётся!       — Стерва! Какая же ты стерва!       — А ты что хотел? Пудрил мне мозги! А сам за Любушкой увивался. Ты хоть знаешь, каково это чувствовать себя такой… такой… дурой! Пресмыкалась перед тобой, а ты смеялся! А ты влюблённо смотрел на это уёбище! Да он студень в постели, он бревно с сучком!..       — Света! — я схватил её за шею. — Как его найти? Если ты читала эту тетрадку, то знаешь, что я уже давно ждал его… И я опять буду искать!       — Да! Читала! Чуть не проблевалась от твоих сладких воспоминаний! Да ты знаешь ли, что всё это было как раз незадолго перед нашей свадьбой? Да ты знаешь ли, что он ни разу мне не сказал, что любит! Он всё это время был снулой рыбой, а тут вдруг выясняется, что… ы-ы-ы… — Светка зарыдала. — Что я не так сделала? За что мне такое?.. ы-ы-ы…       Её лицо некрасиво сморщилось, потекло не только из глаз, но и из носу. Плечи вздрагивают, кулаки упираются в щёки. Нисколько не жалко! Мне нужен Любка. Я не могу потерять его второй раз из-за злобы этой дамочки. Отхожу к окну, листаю свой старый дневник. Записи с Любкой открываются сразу. Я гневно поворачиваюсь на рыдающую и икающую Светку:       — Здесь вырвана страница! Где она?       Зарёванная стерва гордо поднимает мокрое красное лицо и торжественно заявляет:       — А это был сувенир для Любы! Я правильно понимаю, что он не в курсе, что ты…       — Ты отдала ему? — я в шоке. — Зачем?       — А пусть мучится! Не всё мне… ы-ы-ы…       Теперь обессилено сел на табуретку я. Чёрт! Надо было давно рассказать Любке обо всём. Что он там сейчас напридумывает? Где его искать? Куда он мог поехать? Достаю из кармана телефон. Набираю Любку. Вдруг? «Вызываемый вами абонент занят или временно недоступен».       — Он мог поехать к матери? — глухо спрашиваю я Светку.       — Он должен был из города уехать… — Светка сползает по стенке и садится на пол.       — Как его искать?       — Не знаю.       — Свет, я люблю его.       — А я тебя.       — Не сочиняй, ты любишь не меня, а перспективы со мной.       — Люблю, как умею.       — Свет, хочешь, я уволюсь и тоже уеду из города, ты будешь довольна. Только скажи, куда он уехал. Ты же знаешь…       — Ты готов уйти с канала?.. ы-ы-ы…       — Не реви. На черта мне этот канал, если пусто здесь, — и я хватаюсь за грудь.       — Но он же изнасиловал тебя! Как ты можешь?.. ы-ы-ы…       — Свет! Прекрати рыдать, думай, куда он мог поехать? Ведь вы, наверное, договорились, что он позвонит, даст знать…       — Не-е-е... ы-ы-ы… ик… бля-а-ади-ы-ы… ненавижу вас… ы-ы-ы…       Много гласных под сопливые всхлипы минут десять. А в моей голове метроном, он стучит всё громче и громче. Метроном мешает думать, не могу составить мало-мальский план действий по поискам. Ведь он не мог уехать далеко? Наверное, нужно позвонить Васильевичу, моему отчиму, он по своим каналам поищет. Наверное, всё равно нужно съездить к его матери, ведь Любка — нормальный сын, ей-то он позвонит… Вдруг звонок, как сирена, как голос из, оказывается, существующего где-то внешнего мира. Домашний телефон. Мы со Светкой испуганно взглянули друг на друга. Вымотанная рёвом фурия плетётся в коридор к телефону. Слышу:       — Аллё… Да, я… Да, здесь… Д-да, он… Что?.. Где?.. Когда?.. Но, как это может быть?.. Это точно?.. Да, конечно, приеду… Куда?..       Тишина. Деревянное бренчание «бамбуковых» ниточек, Светка появляется на кухне. Красное ещё минуту назад лицо необыкновенно восковое, почти белое.       — Что?       — Дар… Это… Люба…       — Это звонил Люба?       — Нет. Люба... он погиб.       — Ты что несёшь?       — Авария… Машина его… Документы… Позвонили, сказали, что надо ехать к нему…       — Он тяжело ранен? В какую больницу ехать? — у меня в горле разрастается какой-то ледяной ком, а метроном бабахает всё громче.       — Дар, не в больницу… в морг. Он погиб.       Просто стало тихо. Просто выключили метроном и шум на улице стёрли звуковым ластиком, как говорит наш звукоинженер — увели. Оставили только картинку: маленькая кухня, жёлтые обои, шатенка с безумными глазами агрессивно раскрывает рот… она мне что-то говорит? Она меня трясёт, у неё по лицу вода… А потом вода по мне… Уффф...       — Дар! Дар! Слышишь меня? Дар! Прости меня! Это я, это я виновата! Я же видела, что он за сердце схватился! Да-а-а-ар! — звук вернулся, ошеломляя меня смыслом. Это Светка плеснула в меня водой. — Я сейчас! Я переоденусь, вызову такси, надо ехать!       — Да, едем, — выдавливаю я. — Не надо такси, я на машине.       Мы ехали молча. Снег перестал сыпать, он затаился, он присматривался к нам, он был милостив, он не мешал. Я ехал к Любке. Обычно забитые разнокалиберными машинами проспекты были пусты. Все расступились. Езжай, Дар, он ждёт тебя… И я ехал. Морг при второй городской больнице, что на окраине, так же гостеприимно раскрыл двери. Мы со Светкой заторможенно вошли в фойе, нас встретил молодой длинноносый парень в синей униформе.       — Вы куда?       — Нам звонили по поводу Любослава Шереша.       — А! Пойдёмте.       В небольшой комнате с оптимистично-зелёными стенами сидел человек в форме, что-то писал.       — Вот, за Шерешем, — показал на нас длинноносый.       — Капитан Тюкавкин, — представился нам плотный мужчина с глазами навыкате. — Ваш муж не справился с управлением, смерть была мгновенной, удар в голову. В машине нашли документы… Мне жаль… Вам необходимо его опознать. Вы как себя чувствуете?       — Я готова, — мужественно произнесла Светка, — можно мой друг пойдёт со мной?       — Можно. Но вынужден предупредить… лицо… ну… повреждено сильно. Поэтому вы уж настройтесь.       Светка кивнула и вцепилась мне в рукав. Капитан Тюкавкин кивнул длинноносому, и мы пошли вчетвером дальше по коридору, направо, в комнату за железной дверью. В комнате серый цвет, нет окошек, посередине стоят две каталки, на которых под грязными простынями лежат два трупа. Длинноносый, шумно волоча ноги, поплёлся к тому, что слева. Из-под простыни торчали грязные ступни мёртвого человека. Мы медленно подошли к изголовью. Парень вопросительно посмотрел на нас, на капитана. Полицейский кивнул. Работник мёртвого дома приоткрыл простынь, оголяя тело до груди. Светка охнула и привалилась на меня всей спиной, запрокидывая голову. Да, зрелище неприятное. Но я чётко и почти весело заявляю:       — Это не Люба!       — Вы уверены? — расстроенно спрашивает Тюкавкин.       — На все сто! Во-первых, стрижка… её просто нет, а Люба три дня назад был в парикмахерской, во-вторых, уши совсем другие, а на подбородке какая-то ямочка, в-третьих, сегодня с утра вот здесь на шее я оставил некоторую отметину, а её нет… Это не Люба! Он другой. И он жив!