***
Корабль не рискнул опускаться на поверхность планетоида, потому груз вниз доставляли шаттлами в течение нескольких ходок: медикаменты, оборудование, припасы. Мы с Мордином решили обосноваться здесь надолго. Вместе с грузом прибыл и Тейн — я видела, как он направился непосредственно к исследовательскому комплексу. Я встретила его на узкой посадочной площадке, наблюдая за разгрузкой. Тейн улыбнулся. Немного нахмурился, увидев чуть иное лицо, к которому привык, и светлые волосы. В своем письме я упоминала об этом вскользь. — Здравствуй, Миранда, — он протянул руку для рукопожатия. — Рад видеть тебя в добром здравии. Я прилетел, сразу, как только прибыл обещанный транспорт, — вновь слабо улыбнулся, но вскоре зашелся тяжелым кашлем. — Как видишь, я не в самой лучшей форме. — Здравствуй, Тейн, — я тоже ответила улыбкой и пожала руку дреллу. Обвела жестом кипевшую кругом суету. — Вот, обустраиваемся понемногу. Уходит много расходных материалов. Кажется, Мордин работает над сотней проектов сразу, — я помолчала, пережидая, пока он справится с приступом кашля. — Твоя не самая лучшая форма ненадолго, — я увлекла за собой соратника по самоубийственной миссии между башнями контейнеров в главный бокс, где продолжал священнодействовать Солус. Разработка панацеи от генофага шла полным ходом, и я не лукавила, говоря о том, что мы достигли стадии, в которой требуется доброволец. Прежде чем лекарство будет готово для испытания на кроганшах, нам придется убедиться в эффективности базового штамма на Тейне. Звучит, понимаю, странно, ведь синдром Кепраля и генофаг, то есть, болезнь и генетическая мутация — две совершенно разные вещи, но и лекарство, над которым трудился профессор, шло вразрез со многими основами медицинской науки — из-за того, что мы решили добавить в штамм саму серебристую пыль. Откровенно говоря, если у нас все получится — и если бы профессор участвовал в проекте «Лазарь» — на возвращение Шепард ушло бы не два года, а от силы… ну да, от силы неделя. Максимум две. — Тейн прибыл, — констатировала я факт, ненавязчиво отрывая профессора от бесконечных экспериментов. — Как наши кроганские подопечные? В просторной лаборатории Мордин заканчивал последние приготовления. Или проверял результат одного из опытов, или придумывал новую формулу, или делал записи в дневнике — или все сразу, что точно вернее. Его согбенная спина, склонившаяся над широким столом, заваленном датападами, папками, образцами и десятками, если не сотней, разбросанными по всей поверхности листами бумаги, исчерченными саларианской скорописью, свидетельствовала о непрерывной работе. Порой мне приходилось по нескольку раз напоминать ему о необходимости приема пищи и отдыха. Признаться, на Антаресе я была кем-то посередине между ассистентом и няней, но возможность работать рядом с гением перевешивала все неудобства: порой я переставала поспевать за скоростью его хода мысли, и тогда наши бесконечные беседы и опыты тактично замедлялись, чтобы у меня было время уложить информацию в голове. Солус молниеносно обернулся еще до того, как я задала вопрос. Метнулся к Тейну, сердечно приветствуя, чтобы сразу же оценить сходу его состояние здоровья. — А, Криос! Добро пожаловать на Антарес. Как прошел перелет? Мы с Мирандой все подготовили. Прототип великолепен, результаты на простых организмах поразительны. Но нужно испытать на разумном субъекте. Очень рад, что вы согласились, — говоря все это на одном дыхании, профессор умудрялся одновременно проделывать кучу вещей: отодвинул высокую ширму, огораживавшую застеленную удобную кушетку от остального помещения, включил аппаратуру, настроил датчики, которые зафиксируют ход испытания и запишут все, что случится. С точки зрения человека подобный энтузиазм считается аморальным, тем более зная, что даже неудовлетворительный результат даст множество бесценных данных для изучения. Тейн заранее оповещен о последствиях. — Миранда, я понимаю риски, — сказал он, встретившись со мной бездонным черным взглядом. — И также я понимаю, что сейчас могу отдать свою душу Калахире и отбыть за океан, вместо того, чтобы победить болезнь. Я сделала глубокий вздох. Как есть, все же немного нервничаю. — Можем начать, не откладывая, — я указала Тейну на кушетку. Подумала про себя, что если все пойдет кувырком, то придется спешно повторять мой личный научный подвиг, запустив проект «Лазарь» еще раз. Впрочем, с саларианским профессором, может, и правда весь процесс займет всего неделю. Мысль эта позабавила и приободрила. Я сняла перчатки, надела стерильные, подержала руки в дезинфекторе и достала из стерильного ящичка, поливаемого очищающим излучением, маленькую пробирку. Раствор в ней слабо светился красивыми серебристыми всполохами. Набрав полный шприц, я повернулась к Тейну, к тому моменту удобно устроившемуся на кушетке, и остановилась прежде, чем сделать укол: — Я абсолютно уверена, что лекарство подействует. Опыты на различных группах живых организмов и искусственно выращенных органах дали все нужные результаты. Если что-то пойдет не так… — я тряхнула головой, чуть нахмурясь. — Да нет, все получится. Просто расслабься, — игла почти незаметно вошла глубоко в предплечье, в мгновение ока разнося по всему организму приятный холодок. Я включила медицинский инструментрон и пару ноутбуков, которые немедленно принялись рисовать на голографическом экране сложные линии и выводить колонки отчетов. Они показывали нам все, что творилось тем временем в организме нашего друга. …Приятная прохлада растекалась по венам, понижая общую температуру тела. Организм идентифицировал изменения как легкий озноб. Затем мышцы начали расслабляться и неметь, так что скоро создалось впечатление, будто его вморозили в цельную глыбу льда. Голова тоже онемела, не хватило бы никаких усилий, чтобы просто разомкнуть рот и издать звук. Биение сердца сперва усиливалось в ушах, с нарастающим мерным грохотом по мере того, как тело выходило из-под контроля. Грохот почти оглушал, когда вдруг оборвался. Одновременно в глазах потемнело, сознание провалилось в непроглядную бездну… — Процесс соответствует запланированному на девяносто три процента, — мой голос звучал холодно-сосредоточенно. В действительности я отбросила эмоции, обратившись к главному, хотя с самого начала все пошло не совсем так, как выходило по расчетам. Отклонение выглядело незначительным на первый взгляд, однако само его наличие говорило о том, что не все продумано досконально. Недопустимо с точки зрения профессионала. Как мы с профессором поняли, эффект паралича и замедление жизнедеятельности организма были закономерны. Серебристая пыль обладала свойствами, которые сами по себе понять было не просто: образцы, помещенные в нее, как и подопытные мыши, напичканные ей, попадали в область замедленного времени. Все процессы в них текли медленнее, но на общей функциональности это не сказывалось. При анализе данных, полученных Лиарой и Глифом, выяснилось, что организм существа света, которое они встретили здесь, на планетоиде, полностью основывался на природе серебристой пыли. Анализ этих данных и трехмерная голографическая симуляция на их основе показали, что существо света должно было иметь удивительные «органы», формирующие в его теле микроскопический поток античастиц, удерживаемый на расстоянии от окружения, состоящего из обычной материи, силой, напоминающей взаимодействие гравитации и одновременно отталкивания. В определенных условиях и в строгом порядке античастицы взаимодействуют с обычными частицами, что должно порождать всплеск энергии и характерное свечение существа света. Эффект замедления времени можно объяснить влиянием античастиц, которые, согласно науке, есть не что иное, как обычные частицы, движущиеся в обратном потоке времени. То есть они могли «тормозить» субъективное время создания, по его желанию — до практически полной остановки. Возможно, таким образом гости из соседней галактики погрузились в спячку на полмиллиона лет. Схожий эффект сейчас испытывал на себе Тейн, которому все происходящее должно казаться маленькой смертью. Проблема состояла в том, что неучтенное отклонение вызывало необычайно бурную мозговую деятельность. Словно организм изо всех сил боролся со «спячкой», ни в какую не желая поддаваться действию препарата. Более того, эффект пока еще почти незаметно стал сходить на нет — серебристая пыль реагировала на мысли пациента и подстраивалась под них. То есть потихоньку отпускала дрелла из холодных объятий, раз уж он не хотел в них находиться. — Мордин, нужна ваша помощь, — я негромко позвала саларианца. — Я стабилизирую лекарство, но нужно успокоить Тейна, — Солус превосходно знал особенности анатомии любого живого разумного организма и мог вмешаться с такой скоростью, которая человеку не свойственна. А в дальнейшем понадобится реагировать еще быстрее. — Рано. Слишком рано для пыли. Мы его теряем! — произнес вслух Солус и набрал на инструментроне пару команд. В следующий момент из надетых на голову Тейна наушников полились направленные пучки дельта-волн, задачей которых было перевести мозговую активность дрелла в состояние, соответствующее глубокому сну без сновидений, что, в свою очередь, прекратило бы попытки организма подстроить под себя внедренное в него психокинетическое вещество до того, как он будет к этому готов. К счастью, активность альфа- и бета-волн головного мозга дрелла упала до уровня полного эмоционального покоя. Лицо профессора просветлело. — Процесс стабилизирован. Состояние пациента — стабильно тяжелое. Когда встречаются два светила науки, зачастую между ними вспыхивают разногласия по какому-либо поводу. И хотя мы образовали неплохой исследовательский союз, главный проект — лекарство от генофага — находился в ведении профессора, тогда как я изучала свойства серебристой пыли и экспериментировала с ней. По моим расчетам выходило, что для успешной реакции необходимо, чтобы пациент оставался в сознании. В случае непредвиденных неприятностей его состояние следовало скорректировать медикаментозными методами, но полностью ввергать в беспамятство значило усложнить задачу. Поэтому я настояла на своем. Однако настолько стремительное развитие событий в расчеты не укладывалось, и Солус это видел. Процесс шел совсем не так, как показывали тесты и планы, даже учитывая поправку на особенности работы мозга дреллов. Происходило нечто абсолютно непредвиденное, что поставило под сомнение весь профессионализм экс-церберовской «мисс совершенство». Для меня такое развитие событий значил бы полный провал, впрочем, гораздо большее значение имел тот факт, что жизнь Криоса пребывала в опасности. И следовало как можно быстрее это исправить. — Спасибо, профессор. Мы его не потеряем, — в моем голосе уверенность приобрела чуть заметные грозные ноты. На поле боя и в лаборатории я привыкла воевать и командовать. Хотя работу с Солусом надлежит назвать равноправным сотрудничеством, мне бы в голову не пришло указывать саларианскому гению. — Нужно увеличить уровень волн бета-1 до порогового значения. И снизить уровень дельта на два, — тем временем я села на край кушетки и сняла одну из перчаток. На ее ладони мерцала маленькая кучка серебристого вещества. Вторая рука легла на грудь Тейна. — Знали бы вы, какой дикостью кажется то, чем мы сейчас занимаемся, — призналась я, посмотрев на саларианца. Тень мимолетной улыбки мелькнула и пропала, когда внимание вернулось к дреллу. — Это выглядит так ненаучно… При всей логике процессов, что удалось открыть. Космическая магия, — на этот раз улыбка вышла шире. — Мы с вами рассчитывали, что регенерирующих свойств будет достаточно. — «Любая достаточно развитая технология неотличима от магии». И еще это: «Не давайте детям заряженное ружье». Так говорят на Земле? — саларианец щелкнул парой клавиш, подготавливая организм дрелла к пробуждению. — Мы — дети, взявшие заряженное ружье. И дело даже не в том, что это оружие. И не в том, что ребенок может кого-то убить. Или ранить. Или не кого-то, а себя. Дело в другом. Он не осознает, какая сила у него в руках. Уровень научно-технического и культурного развития существа света опережает не только наш. Оно превосходит любой вид в нашей Галактике. Многословная речь профессора притупляла тревогу. Хорошую цитату он вспомнил: Артур Кларк жил более чем двести лет назад, но насчет магии и технологии верно сказал. Я сделала вздох. Серебристая пыль резко взвилась вверх, словно по ладони кто-то снизу ударил. Засыпало всех троих, а после… После малопонятное вещество начало реагировать на мыслительную деятельность. Вдобавок в лаборатории почему-то потемнело, будто день слишком быстро сменился ранним сумрачным вечером. За окном бокса по-прежнему высились серебристые деревья, растущие из «сугробов» того же вещества. Теперь к их мерцанию прибавился рой огоньков, пока еще слишком далеких, чтобы быть узнанными. — Как это ни тяжко признавать, но не знаю, что ответить на этот вопрос, профессор, — произнесла я, оборачиваясь к огонькам, которые летели прямо к нам. Серебристая пыль еще висела в воздухе, мешая разглядеть все, что лежало за ней. — Я бы даже начала жалеть о том, что мы вообще полезли туда, куда явно не следовало. Но теперь уже поздно. Не справимся сейчас — потеряем Тейна. Я встала и подошла к широкому окну медицинского бокса, через которое было видно летящие огни. Прищурилась, не сводя с них глаз. Помня, что необычное вещество реагирует на мысли, просто пожелала, чтобы легкие дрелла вернулись в исходное здоровое состояние и затем он благополучно проснулся. А что еще тут можно придумать? Огоньки пролетели сквозь стекло, закружились вокруг троих разумных, пыль плотной завесой отсекла от внешнего мира — и все затопил белый свет… …Благословенная темнота изначального мрака. Нет ощущений собственного тела, не слышно дыхания, видимый обзор не ограничен на все 360 градусов. Непривычная легкость сообщает, что раньше было по-другому, но как? «Тяжелее. И были границы». Сама по себе мысль — весомая штука. Миг — наваливается тяжесть. Она идет не извне, а возникает изнутри. Вызывает ощущение бесконечного падения, которое выравнивается и, став равномерным и свободным, перестает ощущаться. Света нет, но нечто так же внутри помнит, что свет был. Тонкая линия темной бирюзы вспыхивает изящной лентой во мраке и сразу исчезает. Ее кратковременное наличие обнаруживает, что на самом деле если движение вниз и имело место быть, то уже прекратилось. Появляются границы вокруг того, что внутри. Вернее, они существовали и ранее, иначе по каким критериям отличать внешнее от внутреннего? Однако теперь они осознаны и могут быть определены. Вспыхивает еще одна бирюзовая лента, и я вижу в расступившейся темноте очертания своей руки. «Профессор?» — протолкнуть слова через горло, вызывая напряжение и вибрацию голосовых связок, кажется непосильной задачей, гораздо легче спросить, не размыкая губ, поэтому спрашиваю мысленно, отчего-то зная, что сейчас меня услышат. Возникает чувство чужого присутствия — рядом бодрствует еще один разум, но где третий, который тоже должен быть с нами — неизвестно. Кажется, что в первоначальном ничто есть только я и саларианец. «Хороший вопрос: где это мы и зачем». Темная бирюза вспыхивает теперь ярче и чаще, из тонких лент плетется рисунок, в чьих очертаниях угадываются силуэты всевозможных различных существ. Ленты вьются, закручиваются, словно танцуют, пока не разделяются попарно и не начинают кружиться вокруг друг друга. Всегда ли попарно? Некоторые поделились на две, а то и три точные копии. В каждой группе завивались спиралями две или четыре танцующие ленты, пока в центре всей этой сияющей красоты не выделились три таких спиралей, соединившихся между собой тонкими связями. Некоторые спирали пытались создать большее число в группе, однако пять, шесть или семь быстро обособлялись по две, три и опять же четыре. «Мордин, это похоже на… Две или четыре еще можно понять, но три…» — я наблюдала за безмолвным представлением, не слыша тишины. Вокруг наличествовал ритм, отдаленно, с большой натяжкой, что мог бы считаться песней. Свет, цвет и ощущение — вот что составляло содержание этого необычного бесконечного пространства. «Есть виды и с полуторными цепочками ДНК. Полагаю, вам это известно, мисс Лоусон, — мысленное касание по-соседству показалось бы деликатным. — Но я был бы не прочь узнать, откуда взялась телепатия». Тем временем я узнавала процесс, что мы наблюдали. Вокруг дезоксирибонуклеиновых и рибонуклеиновых цепочек — те, коих было по трое, наконец сошлись в пары — начали возникать липиды, липопротеиды, белки и углеводы различной степени сложности. Процесс был не так уж и сложен, но стоило задаться вопросом, кто должен его контролировать. «Среди известных разумных видов нет ни одного, у кого наличествовали бы три цепи ДНК», — осторожно заметила я, не отрывая взгляда от красоты творения. Поначалу я опасалась вмешиваться, не желая навредить процессу, но затем поняла закономерности. Как-никак, мы оба являлись учеными-генетиками, уникальными в своем времени (хотя до саларианца я не дотягивала и не стыдилась этого признать, не говоря уже об отсутствии признанной ученой степени). В молекулярном строении биологических организмов я разбиралась похуже Мордина, но не зря потратила годы на изучение не только людей, но и близких к ним видов — батарианцев и дреллов. Азари в эту группу не входили по причине крайне своеобразных особенностей. Поэтому когда мельтешение ДНК приобрело более-менее узнаваемый вид и из полуторной превратилось в обычную пару спиралей, я поняла, что мы видим. Теперь поведение и дальнейшие процессы соответствовали знаниям… «Игры в богов — опасное занятие. И в первую очередь потому, что быть богом не очень-то легко. Божком — запросто», — профессор Солус слишком хорошо понимал опасность такой власти. Мы оба вдруг поняли, что больше всего это похоже на дирижирование большим оркестром — хоть в этом ноопространстве и не было тел в их привычном понимании, однако цепочки нуклеиновых кислот и белковые молекулы выстраивались в такт движениям ловких пальцев ученого. Мое участие в процессе делало его похожим на игру на рояле в четыре руки. «Возрожденное тело пою», — беззвучно я усмехнулась. Подобно нотам возникали и закручивались спирали дезоксирибонуклеиновой кислоты, сворачивались в ядрышках клеток цепочки рибонуклеиновой, холестерол и простые липиды, соединяясь с протеидами и полисахаридами, образовывали клеточные оболочки, клетки группировались в ткани, ткани — в органы, органы — в системы… …Сколько прошло времени, спрашивать, наверное, бессмысленно, да и не у кого. По ощущениям так вечность. Вряд ли кому-то из органиков доводилось принимать участие в сборке живого организма изнутри — причем и до того живущего организма. Но когда все закончилось и многоцветье заполненной пустоты сменилось знакомым белым светом, который исчез, вернув прежний окружающий вид, я первым делом посмотрела, сколько же прошло местного времени, и обнаружила, что не более часа. Музыка творения достигла своего пика и смолкла, а мы вновь обнаружили себя в своих телах возле кушетки. Тейн спокойно спал, и его грудь мерно поднималась и опускалась. Я включила инструментрон и запустила медицинский сканер. — На первый взгляд все… хорошо… Даже очень хорошо, — в горле пересохло, поэтому голос прозвучал хрипло. Я кашлянула. — Показатели в норме. Более того… они соответствуют состоянию здорового организма. Профессор, посмотрите, — я подняла глаза на саларианца, выглядя при этом весьма растерянной, но воодушевленной. — Кажется, все получилось. Я не понимаю, как это сработало, что для ученого недопустимо, но… цель достигнута? Надо все тщательно проверить. — Теоретически все это имеет объяснение, — подытожил Мордин, дернувшись к записывавшей аппаратуре. Интересно, что удалось запечатлеть? — Психокинез. Создатели пыли явно не нуждаются в материальных телах. В полностью материальных, — саларианец качнул головой с единственным рогом и подытожил то, что и так вертелось у меня на языке: — Полный контроль сознания над материей. Они слишком далеко опередили нас. Слишком, чтобы мы могли понять их технологии. Полноценно. — Тем не менее, похоже, кое-что нам удалось, — я кивнула на мирно спящего друга, во внутреннем потрясении пока что не до конца осознавая то, о чем сообщали сигналы. Серебристая пыль вылечила неизлечимое, пересобрав организм буквально по атомам и молекулам. И в этом наш шанс.Глава 16. Анализ и синтез
24 июня 2018 г. в 16:57
Запись из архивов Серого Посредника
Время: 13-17 октября 2186 года по летосчислению Земли
Место: планетоид Антарес в поясе астероидов за планетой Армени, система Кносс, скопление Тау Артемиды
Личность: Миранда Лоусон, специалист по генетике
Одна известная журналистка с плохой репутацией насчет Антареса не соврала. И даже не преувеличила. Планетоид действительно оказался местом, похожим на волшебную зимнюю сказку. Разве что вместо снега поверхность покрывала неведомо каким толстым слоем та самая «знаменитая» серебристая пыль, из которой, если верить рассказам, даже местные деревья состоят. Все оказалось правдой.
Вполне возможно, что после репортажа аль-Джилани, в народе заслужившем репутацию «радиоспектакля», сюда пожаловали кое-какие сведущие личности. Попрощавшись с Виксом, взявшимся отконвоировать Мэлона на суд своей расы, мы с профессором Солусом и четырьмя кроганшами прибыли, чтобы в спокойной обстановке заняться наукой, не опасаясь, что кто-нибудь нам помешает: местная защита в виде так называемых «фантомов» очень быстро сводит на нет праздное любопытство. Кроме того, я надеялась, что Джек не придал значения репортажу аль-Джилани и потому не заинтересуется здешней аномальной природой.
Обосноваться ученый решил подальше от пещеры, где прежде укрывались беженцы потерпевшего крушение 5 лет назад космолайнера и где когда-то спало существо света. Три мобильных бокса — два жилых, один лаборатория — разместили в «лесу» практически на другой стороне планетоида. Разумеется, в пределах «зоны безопасности». Полосы-коридоры обозначали стороны квадратов, в которых каждая вершина представляла собой шпиль, поутру выдвигавшийся в небо, энергия из такого шпиля и образовывала энергосгусток «фантома». Квадраты соединялись в сеть, подобно меридианам и параллелям расчертившую планетоид. Шпили располагались через каждые полкилометра, «фантомы» рыскали в радиусе двухсот метров, оставшиеся сто приходились на «полосы безопасности», половину ширины которых «съедало» свечение «фантома», не менее смертельное, чем он сам.
Здесь, на клочке 50 на 50 метров, в недосягаемости для древней охранной системы, на равном удалении от четырех ближайших шпилей, и разместилось маленькое «поселение». Тщательно высчитанные границы обозначили сорванными и воткнутыми вертикально ветками местных деревьев, как ранее поступали беженцы, ныне успешно эвакуированные. Разумеется, обо всех тонкостях расположения Мордин очень подробно известил меня и посоветовал приземляться ночью, когда «фантомов» нет. Именно так я и поступила — две недели назад от текущего времени.
Сутки на Антаресе длятся всего четырнадцать часов, поэтому порой посещало ощущение, будто времени не хватает. Что вряд ли смущало профессора Солуса, жившего в быстром ритме из-за особенности саларианской расы. Я старалась не суетиться, как бы ни подбивала на это миниатюрная недопланета. Пока Мордин изучал образцы крови и тканей привезенных с собой кроганских женщин, я проводила время в лесу, стараясь понять возможности серебристой пыли. Со слов Т’Сони и из «радиоспектакля» Калиссы было известно, что пыль проявляет задуманные свойства, а так же что ее можно есть или пить. Правда, последнее чревато пожизненной зависимостью. Однако если пыли много, а ее способности почти безграничны, может, игра стоит свеч? Ведь в медицинских целях на основе пыли можно создавать лекарства, над чем, собственно, сейчас мы и работали. В наших руках находился шанс исцелить самые неподдающиеся болезни двадцать второго века. Осталось ответить на вопрос, готовы ли будут пациенты заплатить за чудо необходимостью пожизненно употреблять немного вещества, составляющего основу жизни существ из другой галактики.
Нам был нужен доброволец, который согласился бы испробовать на себе прототип разрабатываемого лекарства, тот, кому можно доверить принять участие в уникальной работе, кто не станет болтать об эксперименте на всю галактику… и тот, кому в случае неудачи нечего будет терять.
Мы оба вспомнили о Тейне Криосе — пораженным синдромом Кепраля дрелле-убийце, который еще полгода назад полагал, что жить ему осталось от силы лишь месяц. По этой причине Тейн присоединился к Шепард и участвовал в самоубийственной миссии за Омегой-4. Однако вопреки прогнозам врачей его срок увеличился до полугода, хотя когда Криос ответил нам, стало ясно, что последние недели он очень слаб и путешествие на Антарес, скорее всего, станет для него последним.
Горько осознавать и видеть, как твой союзник угасает у тебя на глазах. Раньше, до ухода из «Цербера», я не была настолько сентиментальной.