Rammstein: нескучная жизнь

Был уже полдень, когда в гости к Тиллю заявились Лоренц и Круспе, которые от скуки болтались по городу. ― Да уж, географ из тебя совсем плохой, ― поцокал языком Флаке, качаясь на стуле, когда Тилль его видел. ― Мне сорок с хвостиком лет, и я знаю, где находится Средиземное море! ― горячо спорил Рихард. ― Ты не можешь показать Австралию! ― победно провозгласил Лоренц. ― Потому что это карта Европы… на ней Австралии быть не может! ― усмехнулся Круспе, ― по-моему, географию не знаешь именно ты, идиот. Хозяин дома, Тилль, встал с кресла, которое скрипнуло под его весом, и подошёл к столу, на котором была раскинута карта Европы. ― Эх вы, ― вздохнул он. ― Не можете увидеть Средиземное море, тогда зачем я доверил вам задачу найти подходящую страну, в которую мы поедем записать новый альбом?... ― Без паники, Тиллюш, ― заявил Флаке, будто Тилль был очень нервным, ― помнишь тот заброшенный дом за Берлином? ― Да, я тоже уже думал об этом, но тебе не кажется, что там слишком мрачно? ― с сомнением сказал Тилль. ― Ничуть, если учесть стиль нашей музыки, ― ответил Флаке. Через час в доме Тилля собрался полный состав группы. ― Итак, куда бы вы хотели отправиться? ― прямо спросил Тилль. ― Я бы не отказался от океана, ― мечтательно протянул Пауль, ― погнали на необитаемый остров! ― Капитан Ландерс, у вас нет даже повязки на лбу, как у настоящего пирата, ― съязвил Лоренц, ― куда это вас потянуло, сэр? ― Ну а я бы подался в горы, ― высказался Шнайдер. ― Если хочешь превратиться в сосульку, в холодильнике, кроме мороженого, есть место для тебя, ― обратился к нему Кристиан. ― В тропический лес, ― заявил Оливер, но его мечтам не суждено было сбыться: голосованием было решено писать новый альбом в заброшенной хижине. ― Когда же я покатаюсь на корабле? ― простонал Пауль и сердито добавил: ― вы выбрали самый худший вариант из всех, как так можно?! ― Успокойся, или вылетишь из группы прямиком на свой остров, ― коротко посоветовал Линдеманн. ― У нас тут демократия, дружок, если ты забыл. Прошло несколько дней, и на машине Тилля все выехали за пределы города. ― Я решительно не понимаю, почему я не мог поехать отдельно на своей машине, ― сказал Пауль. ― Вообще-то ты вчера весь вечер ныл, что не любишь водить, ― осадил его Олли. В автомобиле наступила тишина. Через полчаса езды Рихард крикнул: ― Я вижу его ― наш старый-добрый заброшенный домик лесника! ― Помните, что мы устраивали там по молодости? ― вздохнул Тилль, выходя из машины. ― Лучше бы забыть, ― отозвался Флаке. Дверь домика открылась сразу и издала странный скрип, словно протестуя етому внезапному вторжению. ― Тут всего лишь пять кроватей, как несправедливо! ― возмутился Рихард. ― Неудачники спят на полу, ― нравоучительно сказал Флаке. В домике было несколько комнат. Одну ― самую большую ― решили превратить в студию на втором этаже, две сделали спальнями, еще одну оставили для гостиной, а на кухню Тилль без вопросов сразу же перенес всю еду. ― Тут хорошо, ― умиротворенно сказал Пауль, валяясь на кровати. ― Только сыро, пахнет плесенью и холодно, ― сказал Лоренц и громко чихнул, будто подтверждая свои слова. Откуда-то с потолка, покрытого паутиной, на Пауля неожиданно упал большой паук. ― А, и насекомые, забыл сказать. ― Чего ты ждёшь?! Убери его с моего носа! ― запаниковал Пауль. Когда все расположились в доме, оказалось, что Круспе не хватило кровати. ― Вы издеваетесь, да?! Флаке, это твои проделки! ― возмущенно воскликнул он и, войдя в комнату, помахал тапком, ― отдай мне кровать, или получишь по уху! ― Ладно, так уж и быть, ― вздохнул Лоренц, вставая. ― И всё? И ты даже не поехидничаешь? ― удивился Рихард. ― Он сегодня в хорошем настроении, редкостное явление, ― громким шёпотом объяснил Шнай. ― Почему тут такая бедная обстановка? ― заохал клавишник и чихнул, садясь на старый матрац прямо на пол. ― Ты просто слишком привык купаться в роскоши. Ничто не должно отвлекать нас от работы, ― пояснил ему Тилль. На следующий день Тилль проснулся ни свет ни заря и двинулся на кухню. К его великому изумлению, там уже суетился Рихард. Как только Тилль сел за дубовый стол и требовательно посмотрел на гитариста, около него сразу же была поставлена тарелка с аппетитным омлетом. ― Еда великих музыкантов, ― одобрительно сказал Тилль, вонзая нож в еду. ― Ну что, есть какие-нибудь творческие идеи? ― спросил Рихард, продолжая готовить. Не дождавшись ответа, он сообщил: ― а у меня есть. ― Риха… вот только не начинай… ― пробормотал Линдеманн. ― Думаю, стоит использовать некоторые мои задумки, не осуществленные в прошлых альбомах, ― начал тараторить Круспе. ― Но… ― поднял вилку Тилль. ― Начнём мы, пожалуй, с того, что на обложке я буду крупным планом, а вы где-нибудь на горизонте, ― продолжал Рихард, ― ну, если хочешь, можешь подойти ко мне, но не занимать больше сорока процентов места на фотографии… Тилль перебил его: ― Послушай, ― начал солист, ― а ты не забыл, что в нашей группе установлено правило, согласно которому в альбом вкладывают силы в равной степени все участники? Рихард замер, словно ему дали пощечину. ― И твои идеи мы тоже учтём, только не надо быть эгоистом, ― сказал Тилль, умудряясь при этом не забыть о еде. Он хотел сказать что-то про Emigrate, но не стал. Рихард вздохнул, но ничего не ответил. В кухню проскользнул Шнайдер. ― О чём разговор? ― весело улыбнулся он, ― надеюсь, вы не ссоритесь? ― Конечно, нет! С чего ты взял? ― спросил Рихард, Бокал с соком, который он нёс Тиллю, при этих словах выскользнул из его рук и разбился. На кухню начали медленно подходить остальные. Пауль спросонья упал со стула, пытаясь дотянуться до печенья. ― Всё в порядке, ― сказал он, валяясь под столом, ― я просто хочу… ― тут он захрапел. ― Как пьяный, ― покачал головой Флаке, ― такими темпами мы рискуем не написать материала на новый альбом. ― Такого пессимиста, как ты, я ещё не встречал, ― сказал Рихард, ― расстраиваешься из-за каждого пустяка. ― Смотреть на мир через розовые очки, как некоторые из нас, тоже плохо, ― отпарировал Лоренц, чихнув. ― Флаке, ты не веришь в наши силы? ― удивленно спросил Оливер. ― В таком случае, пусть сидит и помалкивает, ― вынес приговор Тилль. После завтрака Тилль притащил откуда-то большую доску, которую повесили на стену в гостиную для того, чтобы прикреплять заметки и записки с идеями для песен. Наступило время для репетиции, которая длилась два часа, а затем решили подумать над первой песней. ― Должно быть больше таинственности, ― говорил Ридель, ― нужно добавить мрачные аккорды на вступление. ― Может, наоборот, не использовать их? ― задумчиво произносил Круспе. ― Ой, Риха, тебе дать волю ― ты вообще все звуки откинешь, оставишь только свою гитару, ― смеялся Шнайдер. ― А давайте попробуем начать от текста, ― в свою очередь предлагал Ландерс. ― Долой все гитары, уступите первое место клавишным! ― кричал Лоренц, бегая по студии и пиная все предметы, попадающиеся на пути. Тилль во время обсуждения вообще ничего не говорил, только изредка кивал. ― Ладно, репетиция окончена, вот вам листок для записи идей к песне, ― сказал, наконец, Тилль и прикрепил первую бумажку на доску. Листок сразу заполнился замечаниями и предложениями, написанными разными почерками. Впоследствии на доску будет приклеено множество таких листков. Из зала вышли все, кроме Рихарда, который заявил, что хочет еще немного поиграть. Весь день Пауль провёл, валяясь на траве возле дома. Если кто-то спрашивал его, чем он занимается, следовал ответ, что наслаждается запахом леса, но все были уверены, что он просто бездельничает. Тилль посвятил эти часы написанию текста к песне, правда, к следующему дню он не был готов даже наполовину. Флаке до хрипоты спорил со Шнаем по какому-то пустяку, Оливер слонялся по лесу, пытаясь найти там своё вдохновение, а Рихард… он упорно оттачивал игру на гитаре до тех пор, пока Тилль не пришел в студию и выключил свет. Поздно вечером все улеглись по кроватям ― Флаке, Пауль и Рихард в одной комнате, Тилль, Шнай и Олли ― по соседству. Во всём доме погас свет. ― Не могу уснуть, ― доложил Кристиан ценные сведения о себе после пяти минут молчания. ― Молодец. Тебе колыбельную спеть? ― буркнул Рихард. ― Вы мешаете мне спать, ― пожаловался Пауль, ― завтра наговоритесь! ― Хорошо, замолкаю, ― зевая, смилостивился Флаке. Однако через пару минут Флаке шёпотом спросил: ― Интересно, все ли знаменитые гитаристы спят с ночником-пингвином? ― Он сейчас выключен, ― холодно заметил Пауль. После затянувшейся паузы Лоренц спросил: ― Почему ты всегда заворачиваешься в одеяло, как сосиска в тесте? ― Не твоего ума дело, ― ответил Ландерс, ― я смотрю, тебя понесло, не можешь просто взять и прекратить болтать. ― Риха, кажется, спит, ― послышалось ещё через некоторое время над самым ухом Круспе, ― значит, ничто не помешает мне опустить крысу ему за шкирку… Крик Круспе был слышен, наверное, не только в доме, но и по всему лесу, и испугал всех его обитателей. В соседней комнате тоже не спали. Там велась более интеллектуальная беседа. ― Чего они там никак не угомонятся? ― сонно спросил Шнайдер, ворочаясь в постели. ― Сегодня полнолуние, если я не ошибаюсь, ― ответил Оливер, ― похоже, они превращаются в оборотней. ― Да ладно тебе! Если бы это действительно было так, Тилль бы давно нас убил, ― весело сказал Кристоф. ― Я вас слышу, болваны, ― послышался голос Линдеманна. ― Всё, теперь мы точно трупы, ― прыснул Шнай, ― пора спасаться от злобного Тилля! С этими словами он встал и пошёл на кухню, чтобы попить. Воды почему-то нигде не оказалось, зато в одном из ящиков он нашёл бутылку коньяка. Он сделал один глоток, потом выплюнул его и с отвращением положил бутылку на место. «Мне это снится, ― подумал Шнай, ― иначе в здравом уме я бы не оказался сейчас на кухне с бутылкой неизвестно чего в руке». Он облегченно вздохнул, вспомнив, что был один. ― Такс, такс, и что мы тут делаем посреди ночи? ― сказал Кристиан голосом полицейского, остановившего самое грандиозное ограбление, ― пьём, значит? ― он открыл рот, чтобы чихнуть, но остановился. ― Флаке, а ты что тут забыл? Дай пройти, ― сказал Шнайдер. Но, не сделав и шага, он повалился замертво на пол. ― Идите все сюда! Шнай умирает! ― принялся голосить Лоренц. На его крики сбежались испуганные музыканты. ― Что с ним, Флакон? ― ошарашенно спросил Тилль, ― ты же доктор! Черт возьми, чего стоишь?! Флаке быстро опустился на колени и, измерил пульс. ― Он в обмороке, ― вынес Лоренц заключение, ― только и всего. ― А это не опасно? ― спросил Пауль. Флаке не ответил, но барабанщик зашевелился и открыл глаза. Его немедленно усадили за обеденный стол, и Рихард заставил его съесть пирожок. ― Мне вот интересно, как ты умудрился такое натворить? ― еле сдерживая улыбку, спросил Оливер. ― Ну, возможно из-за той дряни в бутылке, которая лежала в ящике… ― Шная передернуло, когда он вспомнил тот вкус. Пауль побледнел как призрак и как приведение исчез из комнаты. Тилль подошёл к картонному ящику, лежащему в углу, выудил оттуда бутылку и налил содержимое в стакан. ― Знаете, это подозрительно смахивает на самодельный квас Пауля, ― высказался Флаке, ― такого же мутного цвета и пахнет очень странно. Словно сговорившись, все обернулись, отыскивая Пауля глазами, но он как в воду канул. ― Прячешься под одеялом?! ― торжествующе воскликнул Флаке, поднявшись на второй этаж и подойдя к кровати Пауля. ― Я этот напиток для себя сделал, ― виноватый голос под одеялом звучал как из глубокого колодца, ― не думал же, что вы полезете туда! ― Что такое ты в него кладёшь, если после одного глотка можно упасть в обморок? ― Всё, что под руку попадётся, ― помедлив, ответил голос. Добившись от Ландерса извинений, все разбрелись по своим местам. Однако спать оставалось уже мало: скоро наступала заря. Начиналось утро. Утром Тилль первым делом представил им ворох исписанной бумаги. ― Итак, текст я приготовил, ― зловеще сказал он, ― теперь очередь музыки. ― Мне кажется, текст отличный, только вот я не разберу некоторые слова, ― прочитав текст песни, высказал свое мнение Пауль. ― Ну ты и тупой, ― ответил Флаке, ― тут всё ясно также, как и то, о чём сейчас думает Риха! ― Что? И о чём же я думаю, экстрасенс? ― усмехнулся Круспе. ― Ты размышляешь о чём-то отвлечённом, я по глазам вижу, ― уклончиво сказал Флаке. ― Если тебе ясен весь смысл текста, тогда мне пора уходить на пенсию, ― удивленно поднял бровь Тилль. ― Выходит, ты сам не понимаешь того, что пишешь? ― спросил его Оливер. Шнайдер подошёл к доске, на которой уже висело много листочков, и приклеил на самую середину текст песни. ― Хотя критики из вас так себе, можете чуть-чуть подправить слова, ― сказал он. ― Ну уж нет, как говорится, из песни слова не выкинешь, ― мудро сказал Рихард, ― всё-таки, текст, написанный Тиллем, ― это текст, написанный Тиллем. ― О, какая глубокомысленная цитата, ― заметил Флаке и так громко чихнул, что все вздрогнули. ― Почему ты всё время чихаешь? ― спросил Рихард. ― Это оттого, что твои носки воняют на всю комнату. Ты не снимаешь их столетиями?! ― воскликнул Флаке, хотел что-то добавить, но снова чихнул. ― Это из-за пыли, ― предположил Оливер, ― в доме, видимо, давно не прибирались… ― Мы не будем тут всё убирать, ― решительно сказал Тилль, ― вы что, забыли, зачем мы сюда приехали? Им так и не суждено было дописать здесь, в этом скромном домике, все песни для альбома. На следующий день Флаке нашли на матраце болеющего, с высокой температурой и жаром. Он беспрестанно охал, чихал и кашлял. ― Надо съездить в город за лекарством, ― сказал Тилль, ― и принесите ему чаю, лентяи! Олли сразу метнулся на кухню исполнять просьбу Тилля. У кровати больного остался Круспе. Он открывал рот, чтобы что-то сказать, но потом снова погружался в раздумья. Наконец он вдохнул побольше воздуха и собрался с мыслями. ― Извини, что я заставил тебя лежать на полу, ― смущаясь, искренне сказал он с полным сожаления лицом, ― это полностью моя вина. Флаке что-то очень тихо пробормотал. Рихард прислушался и разобрал одно-единственное слово: «Идиот». ― По крайне мере, я извинился, ― вспыхнул он, ― мог бы и простить меня! Трогательную сцену прервал Оливер, принося чай. Тем временем Линдеманн собирался съездить в город за лекарствами. ― Тилль, ты расстроен из-за перерыва в нашей работе? ― спросил Шнайдер Линдеманна, который надевал куртку. ― Конечно, нет, ― ответил солист, ― потому что вы не только мои коллеги, но и друзья. А друг познаётся в беде. Кристоф улыбнулся и закрыл за ним дверь. Тилль произнёс то, в чём каждый из них не сомневался ни на минуту.