Rammstein: нескучная жизнь

― Посмотрите, какой красивый закат, ― сказал Тилль, в котором вдруг проснулась романтическая натура, впрочем, она никогда и не покидала его. Тилль, облаченный в блестящий красный костюм, стоял у окна с бокалом вина и через жалюзи смотрел, как на Берлин опускается ночь. Он наблюдал за последними отблесками солнца, скрывающегося за домами. Наступление сумерек не сулило ничего хорошего, у Тилля было предчувствие, что сегодня должно произойти какое-то значительное событие. Хорошее или нет, трудно предположить. Он мысленно отметил, что заходящее солнце отливает очень ярким красным цветом, можно даже сказать, огненным. Он представил, как в его глазах отражается красное солнце, и подумал, что неплохо было бы такую картину запечатлеть в будущих стихах, которые он обязательно напишет. ― Великолепный закат, ― повторил он, ни к кому собственно не обращаясь, и отхлебнул из бокала. Вокруг были люди, и их было так много, что Тилль уже устал от разговоров. И зачем он пошел на эту бестолковую вечеринку, организованную… каким-то продюсером, кажется. Или нет… Кто знает. В голове путаница. Вот уже второй день идет эта вечеринка, где люди расхаживают в роскошных нарядах, везде смех, еда и веселые лица. На слова Линдеманна никто не ответил. Он потер лоб и поставил бокал на подоконник. Хватит сидеть и загнивать тут, надо что-то делать. И немедленно, а то он так и заснет у окна от скуки. Он поискал взглядом хотя бы одно знакомое лицо, с кем можно поговорить по-человечески, а не выслушивать бесконечное «О, ваш новый сборник стихов превосходен!» от людей, которые даже не знают, как этот сборник называется. Будто с Тиллем Линдеманном, музыкантом, немного философом, умным человеком, знающим многое о жизни, больше не о чем поговорить! Наконец Тилль понял, что рискует скромно простоять в углу весь вечер. А вот если бы пошел в звукозаписывающую студию, то тоже просидел бы в одиночестве, но зато в окружении музыкальных инструментов. Эта мысль резко отрезвила его. Идея была хороша: и ненавистную вечеринку покинет, и, возможно, попытается что-то сочинить. Выйдя на улицу, Тилль не стал садиться в автомобиль, так как вечер был на славу тихий. Не прогуляться по центру Берлина до студии было бы непростительно. Больше всего Тилль уповал на то, что студия к его приходу будет абсолютно пуста, только тишина и покой. Никаких споров и дискуссий. Зайдя в помещение, заполненное каким только возможно музыкальным оборудованием, он сел на стул и взялся за ручку. Кажется, никого нет. Тилль воодушевленно занес ручку над бумагой, намереваясь записать название своего будущего шедевра, но стихотворению не было суждено появиться на свет. Мысли Линдеманна отвлекла возня в другом помещении. Любопытство возобладало над вдохновением, и он, отложив принадлежности писателя, сунул нос в соседнюю комнату, служившую музыкантам местом, где они создавали и непосредственно записывали песни. ― Сюда, сюда, правильно. А вот это ― в угол. Это, наверное, положите… здесь, ― давал указания Флаке, а рабочие выполняли их, занося в студию всевозможные чемоданы, сумки и рюкзаки. ― И, пожалуйста, поторопитесь. Тилль обвел студию взглядом. Возле барабанной установки небрежно поставили огромный чемодан лимонного цвета, пережившего, к слову, много приключений, среди которых было и путешествие в Россию. Пару сумок свалили на кучу проводов, отходящих от инструментов. Поклажу сваливали куда не лень ― вскоре вся студия больше напоминала вокзал, чем серьезное место записи хитов. Что происходит? Что все это значит? ― Эй, Флаке, ты во что студию превращаешь?! ― резко сказал он, отчего клавишник подпрыгнул на месте. ― Совсем ум за разум зашел? Я тут, между прочим, творю, а ты что делаешь? Кристиан Флаке Лоренц смутился, но тут же сострил: ― Тилль, ну чего привязался? Я же не ору на тебя, когда ты приходишь и перед всеми светишь вонючими носками, которые носишь уже, не снимая, три года. Хотя мне тоже это неприятно и мешает работать. Тилль схватил его за рукав скромного серого свитера. ― Какого черта этот хлам делает в студии?! ― Тише, Тилль, ни дня без крика, ты бы на старости лет поберег нервы! ― бросил Флаке, сделав грузчикам жест, чтобы они ушли. ― Я вообще-то самый тихий из всех нас, ― заметил солист. ― А теперь, когда хаос немного прекратился, ― они дружно сели на диванчик, ― объясни мне происходящее, а то я что-то не понял. ― Ну, понимаешь, тут долгая история… ― медленно проговорил Флаке, даже чересчур медленно и вкрадчиво. Линдеманн представил, как Лоренц сейчас расскажет о том, как в доме произошел ужасный пожар, он еле спасся и перенес сюда пожитки. Хотя нет, вряд ли ― слишком уж он в веселом настроении для этого. К тому же, очки на Флаке были новенькие и блестящие, а Тилль почему-то думал, что у человека, спасшегося из пожара, обязательно должны потрескаться очки. И покрыться запекшейся кровью… А в глазах должен застыть страх перед смертью, болезненной смертью от огня и дыма. Тилль так и видел это в сознании… ― Тилль! Тилль, ты меня слышишь или оглох уже, старый дурень? ― Прости, задумался, ― встрепенулся Тилль. ― Так что за долгая история? ― А для кого я распинался сейчас? ― Повтори, если не сложно. Времени у них были много. Минуты идут особенно быстро в звукозаписывающей студии, где нет никаких окон и догадаться, который час, очень сложно. Флаке глубоко вздохнул ― делал это целую вечность ― и начал увлекательный, захватывающий, полный неожиданными сюжетными поворотами, которым позавидовал бы любой голливудский фильм, рассказ. Под конец Тилль хлопал в ладоши и раскатисто хохотал, забыв обо всем. *** Дело было после три недели после того, как шестеро музыкантов решили организовать кругосветный круиз. Фотосессия, прошедшая в тот день, по мнению Рихарда, оказалась на редкость удачной. Не считая того факта, что с утра три часа он потратил на маникюр, еще больше времени на создание своего образа и выбор одежды, фотографиями он остался доволен. Особенно он беспокоился за то, что на обложке журнала на лице, принадлежащему одному из главных людей в истории музыки, будут видны морщины. ― Используйте все познания в фотошопе или какие у вас там программы, выжмите из себя все соки, но чтобы мое лицо выглядело не старше лет двадцати-двадцати пяти, ― втолковывал Рихард Круспе ошалевшим фотографам и редакторам. ― Ну, максимум тридцати. На обложке журнала я должен выглядеть отлично. Все понятно? И никто не смел его ослушаться. Такой уж был Рихард ― бессовестная, дерзкая, невоспитанная задница, думающая только о себе. Он был настолько тупым… ― Понятно, Флаке, ближе к делу, ― нахмурился Тилль. ― Хорошо, хорошо, ― ответил Флаке и продолжил рассказ. Как только фотосессия закончилась, Рихард вышел на улицу и надел черные очки, что сделало его в тридцать раз круче. Возможно, потому что очки скрыли морщины на лице. Нью-Йорк! Город, в котором исполняются мечты! Пребывая в радостном расположении духа, Рихард Круспе задумался: а не записать ли еще один альбом Emigrate? Вот идея! Пока он в Нью-Йорке, нужно ловить вдохновение и собирать команду для записи. Что еще осталось на сегодня? Рихард напряг память. Интервью. Надо дать интервью какому-то известному журналу. И опять его будут спрашивать насчет нового альбома Rammstein. Да кому они сдались! Круспе, не обращая внимания на сигналы разъяренных водителей автомобилей и такси, носящихся по городу, перешел дорогу на красный свет и достал телефон. После интервью его ждала стрижка, потом поход в ресторан. Обязательное посещение Бродвея вечером… На экране высветилось новое сообщение: «Риха, езжай быстрее в Берлин. Точнее, прилетай. Жду». ― Прямо так и написал? ― Клянусь огнеметом, да, ― сказал Флаке. ― Могу представить его реакцию… Лицо Рихарда покраснело, как тухлый помидор. Потом позеленело. ― Привет, Флаке, ― выпалил он, когда клавишник снял трубку. ― Заканчивай свои шутки. Мне, понимаешь ли, совсем не до них. ― Занят чем-то? ― осведомился Флаке. ― Ну разумеется. А ты сейчас похож на одну из безумных фанаток, которые известного человека из-под земли достанут, позвонят хоть на другой конец света, чтобы окончательно достать. ― По крайней мере, я пока не признаюсь тебе в пламенной любви, ― засмеялся Флаке. ― Тише, я сейчас под машину так попаду! Что тебе надо? ― Ты не забыл о кругосветном путешествии? Я очень надеюсь, что нет! Так что быстро возвращайся, отвлекись от свих дел и расслабься с нами. ¬― У меня планы расписаны на ближайший год, график полностью забит, ― принялся объяснять Рихард, ― иди со своим путешествием куда подальше. Приключений не хватает? ― Ничего и слышать не хочу, все тебя уже ждут в Германии. Вещи собирают, ― Флаке, безусловно, немного приврал. ― Хотя, чего греха таить, ты первый, кому я позвонил. ― А-а, ну ясно, ― протянул Рихард, ― тогда сначала обзвони всех, соберитесь вместе, обсудите как следует план дальнего плавания, а потом уже… Хотя, чего греха таить, ― прибавил он, ― мне наплевать на все это, раньше чем через два месяца меня в Берлине не ждите. ― Рихард Цвейн Круспе, пока ты не отключился и не погрузился в супер-важные дела, я сразу скажу: если я соберу всех, они точно поддержат меня и начнут собираться к отплытию. Просто они немного забыли. Жди звонка, и в следующий раз мы тебя уломаем! ― закончив монолог невнятной угрозой, Флаке оборвал связь. Но на этом история не закончилась. Флаке, думая, позвонил Шнайдеру. ― Как поживаешь, приятель? Мы с Тиллем уже неделю в студии работаем, а ты где? ― Ох, ― последовал в ответ глубокий вздох, ― запишите пока барабанную партию без меня, если ты об этом. Тилль же умеет играть на барабанах. Но Флаке не унимался. ― Нет, не об этом! Ты же, ― он перешел на шепот: ― ты же не забыл о путешествии, которое мы запланировали? ― Не забыл, но никуда с вами не поеду, вы любой корабль потопите, ― ответил Шнайдер, ― это во-первых. А во-вторых, более важные дела ждут меня прямо сейчас. ― Уже второй человек ссылается на важные дела, ― сказал Флаке. ― Ни за что не поверю, что у тебя, Шнай, есть какие-то дела сейчас. ― А я похож на скучного человека? ― обиделся Шнайдер. Флаке ничего не сказал. Так и закончился их разговор, но тем же вечером Флаке ворвался в дом к Шнаю. ― Чутье меня не подвело! ― заявил он, созерцая представшую перед ним картину. Шнайдер лежал на диване, утопая в коробках из-под пиццы. Окруженный мусором и крошками, он, судя по умиротворенному выражению лица и глубокому сну, чувствовал себя вполне нормально… ― Подожди, ты пробрался к Шнаю в квартиру, пока он спал? ― сказал Тилль. ―Ну да, проще простого, ― сказал Флаке. ― Если подумать, любой человек может к нему проникнуть во двор, другое дело, что никому он не нужен. ― Ага, продолжай, ― Тилль откинулся на спинку дивана. ― Вставай, Спящая Красавица, пришел твой принц! От крика Флаке Шнайдер не только проснулся, но чуть от неожиданности не умер на месте. ― Господи, я подумал, смерть с косой за мной пришла, ― выдохнул он, приподнимаясь на диване. ― Постой, как ты здесь оказался? Я вроде не давал тебе ключи от моего дома! ― Взял у Тилля, ― отрезал Флаке, давая понять, что с этой темой покончено. ― Ты мне лучше расскажи, что за важные дела потревожили тебя сегодня? ― А почему я должен перед тобой оправдываться? ― Ну, ты выглядишь как провинившийся щеночек. Так и хочется взять за шкирку… Ты не ответил на вопрос, ― напомнил Флаке. ― А, что я сегодня делал? Да вот за хлебом сходил… Наступила пауза. ― Уж лучше бы барабаны записал, ― сказал Флаке. ― Мы с Тиллем сидим, потеем, потеем, а ты тут прохлаждаешься! Фанаты и так годами ждут альбомов. Не стыдно? ― Ох, пристал как надоедливая муха. Плохо у тебя получается сыграть голос совести, ― отмахнулся Шнайдер, встал с дивана и раздвинул шторы. Комнату ярко осветили солнечные лучи, и Кристоф зажмурился. ― Посмотри на себя, живешь как в пещере, ― прокомментировал Флаке обстановку в доме, ― жалкое зрелище. Затем он протянул Шнайдеру кожаную куртку с шапкой и потащил барабанщика к выходу. Но стоило только двум знаменитостям засветиться на оживленной улице, их в тот же момент заметили вездесущие папарацци. ― Что за черт! Бежим! ― крикнул Флаке, увидев кучку людей с камерами, яростно бегущих к ним, и схватил Кристофа за руку. Тот еще мешкал, надевая шапку. Кучка людей устремилась за ними, таща на плечах тяжеловесные камеры. Крики, слышавшиеся от них или от присоединившейся к ним толпы, приводили Кристофа и Кристиана в ужас и заставляли бежать быстрее: ― Правда, что Тилль умер, а сейчас в группе находится его клон?! ― В прессе пишут, что Рихард отравился пончиками! С ним все хорошо? ― Ходят слухи, что Rammstein распадутся. Что вы скажете по этому поводу? ― Флаке! Фанаты подтверждают, что у Рихарда самая красивая попа в мире! Вы согласны? Музыканты немного оторвались от обезумевшей толпы и скрылись в каком-то темном дворе. До студии отсюда было рукой подать. Шнайдер и Лоренц спрятались за помойкой, словно крысы. ― Угораздило же нас! ― сказал Флаке, переводя дух. ― Поэтому я из дома не выхожу, ― поучительно ответил Кристоф. ― Сидишь себе ― и никаких проблем. Флаке осторожно выглянул из-за угла кирпичного здания, так благополучно укрывшего их от ужасной участи. Улица была пуста. Они вышли на тротуар и всю дорогу до студии отходили от шока. Некоторое время были слышны только их торопливые шаги. Шнайдер нарушил тишину: ― Ты что-то хотел сказать? ― В смысле? ― сказал Флаке, выйдя из глубокой задумчивости. ― Ну да, никто не спорит, что у Рихарда хороший попец. ― В смысле, зачем ко мне вообще пришел? Это был какой-то розыгрыш, потерпевший крах, или ты руководствовался правилом «Не знаешь, куда пойти ― иди к Шнаю»? Кстати, хочу сразу предупредить, что данное правило не всегда работает. Шнайдер ждал логичного объяснения произошедшему, но Флаке вдруг начал истерично смеяться. ― Что? Что такое? Вспомнил шутку пятилетней давности? ― Нет, просто у тебя вся штанина в собачьих какашках. Шнайдер попытался повернуться так, чтобы разглядеть брюки. Его лицо скорчилось от гримасы. ― Ты прав, чтоб меня! И что же теперь делать? ― чертыхнулся Шнайдер. ― Снимать штаны и бегать… То есть, могу предложить пойти в студию, там разберемся, ― сказал Флаке и не смог сдержать новый приступ смеха. ― Но студия ― это же не магазин одежды и не химчистка, ― возразил Шнайдер. ― Просто пошли, ― сказал Флаке и добавил: ― запомни, в музыкальной студии всегда есть все, что нужно для жизни. На самом деле, если подумать, она стала бы идеальным бункером во время зомби-апокалипсиса. Вот представь, сидишь, сочиняешь песни, а на улице хозяйничают зомби, которым наплевать на твои хиты. ― Господи, Флаке, иногда ты говоришь такую чушь, ― вздохнул Шнайдер, открывая дверь студии. От барабанщика несло как от целой свалки мусора, о чем не поленился сказать ему Флаке. *** ― Прекрасная история, ― удовлетворенно сказал Тилль, растянувшись на диване и подпирая внушительный подбородок мускулистой рукой. ― Прекрасная история. Но она никак не объясняет, почему сейчас ты пришел и начал обустраивать студию под собственную квартиру. ― Во мне все еще присутствует дух приключений, создающий в голове красочные картины нашего кругосветного плавания, ― затараторил Флаке, ― и я еще питаю надежды собрать всех Rammstein и осуществить эту грандиозную задумку. Тебе же понравилось в Южной Америке, а, Тилль? Отрицать было бесполезно, и Тилль молча кивнул. ― А вещи перетаскиваю, потому что твердо намерен сделать это. Буду жить прямо здесь, пока всех не соберу. Телефон Флаке завибрировал. ― Это же сообщение от Рихарда, ― удивился он. Текст гласил: «Отменил свои планы, ночным рейсом прилетаю в Берлин. Умеешь же ты заинтриговать! Но я соглашусь отправиться с вами только в том случае, если вы выберете лучший корабль, лучшего капитана и лучший маршрут. Худших друзей мне и так хватает». ― О, в этом он может не сомневаться, ― многообещающе потер руки Кристиан Лоренц.