Подарок

О том, что всё же послушался Сеньку и пошёл в универ, я пожалел очень скоро. Перемену отношения к себе со стороны вчерашних дружков и подружек я ощутил быстро. Очень быстро. Если раньше каждый мало–мальски знакомый считал своим долгом со мной поздороваться и улыбнуться, то теперь эти же люди меня или не замечали, или кивали головой, стараясь как можно быстрее пройти мимо. И только местные педики — а было их, не скрывающих ориентацию, трое, расплывались в самых что ни на есть радостных улыбках. Ну, ещё бы, в их полку прибыло, во всяком случае, именно это я читал в подёрнутых маслянистой плёнкой взглядах. И меня от этого выворачивало. Особенно весело стало, когда Сенька куда-то отлучился на секунду, а Макс — один из «радужных» — подплыл ко мне и, скалясь во все тридцать два, поинтересовался — не хочу ли я весело провести этот вечер? Могу и парня своего с собой взять, тройничок — это же круто! Эту срань он мне на ухо прошептал, на секунду наклонившись. Я резко подался назад и процедил: — Отвали, блин! Не по адресу… — Правда?.. — манерно захлопал ресницами придурок. — Но все говорят… — Говорят, в Москве кур доят, — рядом материализовался Сенька, положил мне руку на плечо. — Ты кому веришь? Истеричной дуре, которую Цезарь бросил? — Ну… не знаю… — протянул петушок, продолжая откровенно и жадно меня разглядывать, — вы вот все эти годы всюду вместе… неспроста это. — Слышь, мудила, — Сенька угрожающе придвинулся на шаг, — ещё одно слово, и я тебе в морду дам. Ты что, о мужской дружбе не слышал? Только о ебле думаешь? Так мозги включи и вали отсюда, пока ускорение не придал! — Грубый ты, Арсений, и что Гай в тебе нашёл? А ты подумай насчёт вечера, — бросил он уже мне, и тут же исчез в одной из аудиторий, а я чувствовал себя как оплёванный. — Ты говорил, что все уже забыли, — негромко сказал Сеньке, — походу, ошибся ты, друг мой заумный. Они и тебя перекрасили, между прочим. — Пофиг, — отмахнулся Сенька, — говорил же тебе — не ведись на провокации! Макс вообще ко всем клеится без разбора, тоже мне новость. — Да? Но почему раньше я за ним такого не замечал? — приподнял бровь я. — А он подойти к тебе боялся, — хохотнул Сенька, — зато я помню, как он слюни по тебе пускал на соревнованиях, когда ты за универ выступал. — Почему я об этом не знаю? — А оно тебе надо было? Вот потому и не знаешь. — Зато ты в курсе… всего и всегда… — пробормотал я, направляясь к аудитории и старательно делая вид, что не замечаю всех этих взглядов. — У меня работа такая, — снисходительно пояснил Сенька, — информация — это сила, Цезарь. Кто владеет ею, владеет миром. — Рад за тебя, — так же негромко буркнул я, забираясь на самый верхний ярус. И похер, что ничего толком не услышу — зато и меня мало кто увидит. Блин, никогда бы не подумал, что до этого дойдёт… Что буду прятаться, как последнее ничтожество, от тех, кто ещё вчера был если не другом, то хорошим знакомым. Всё это снова стало напоминать дурной сон, из разряда тех, когда стопроцентно уверен — уже не спишь, но на самом деле — сон продолжается, плавно и незаметно превращаясь в кошмар. Проснуться хотелось очень, но не получалось. Где-то посередине пары Сенька мне записку передал. Анонимную, ясное дело. Но почерк — плавный и ровный — был явно женским, а содержание… Прочитав вопрос, я сжал бумажку в кулаке, не собираясь на это отвечать. Какого чёрта? Кто они мне такие, чтобы лезть с дебильными вопросами? Ебёт их моя ориентация? — Выдохни, — еле слышно прошептал Сенька, наклоняясь ко мне, — и лицо попроще сделай, а то Клара тебя сейчас вызовет. — А что у меня с лицом? — так же тихо осведомился я. — Фингал уже почти прошёл. — У тебя сейчас дым из ушей повалит, — сообщил Сеня, — и на морде написано «весь мир говно, все бабы — бляди и солнце — ёбаный фонарь». — И что? Это повод меня вызывать? — Ну… — договорить друг не успел, его перебил голос Клары Павловны: — Романов, о чём это вы там беседуете? Идите-ка сюда и поведайте нам, что такое важное вы только что сообщали собеседнику? — Ничего, — нехотя поднимаясь, ответил я, — извините, Клара Павловна, больше не буду. — Вы зданием ошиблись, Гай? — ядовито осведомилась профессорша. — То есть? — «Больше не буду» говорят в детском саду или в начальной школе, вы же находитесь в высшем учебном заведении! А посему — идите сюда. Немедленно. Мне не оставалось ничего другого, как послушаться — злить профессоршу в преддверии сессии — я не настолько идиот. Придётся ещё раз опозориться, потому что не помню ни хрена из того, что она задавала, мне вчера немного не до этого было. Но кого волнуют мои трудности, кроме меня самого и Сеньки? Клару не волновали точно, а желание отыграться за нарушение её любимой идеальной тишины имелось, что она и сделала, измерив меня насмешливым взглядом: — А сейчас будьте любезны ответить на мои вопросы! Я любезен не был, на вопросы не ответил, получил «пару» и вернулся на место. Положил голову на скрещенные руки, надеясь, что больше Клара ко мне не пристебётся. Мне и так придётся пересдавать эту тему, если хочу, чтобы до экзамена допустили. Была у Клары такая блядская привычка — тех, кто ей чем-то насолил, профессорша могла запросто не допустить к экзамену. Обжаловать приговор не получалось, потому что Клара являлась по совместительству ректорской женой, а возражать ей супруг не решался. Походу, у них дома жёсткий матриархат царил, ректор вообще был мужиком добродушным и мягким, в отличие от Клары. Одним словом, когда я вышел из аудитории, настроение, и без того не радужное, стало и вовсе паскудным. Сенька сочувственно похлопал меня по плечу: — Не грузись, Цезарь. Ну, пересдашь тему, букет-пакет подгонишь, и всё норм будет, первый раз, что ли? — Знаю, — тяжело вздохнул я, направляясь к выходу — курить хотелось жутко, да и записку поганую нужно было уничтожить. Не хватало, чтобы кто-то ещё увидел вот это: «Привет. Слушай, а это правда, что ты — гей? А ты сверху или снизу? А парень у тебя есть? Ты не волнуйся, я к вам нормально отношусь, всегда мечтала иметь друга-гея!))))» — Ты читал говно, которое мне передали? — Ага. — Как думаешь, кто написал? — Понятия не имею… Но скорее всего Ирка, — Сенька усмехнулся, — почерк на её похож сильно. Да и манера вопросы задавать. И дурость… Умная такое не спросит. — Ну да… Она же вокруг Макса всё крутилась, — вспомнил я, — что-то вечно ему втирала. — Да-да, было дело, а теперь решила тебя поддержать… Мать Тереза, блин. — Сень, я домой пойду, — закуривая и одновременно поджигая записку над урной, сказал я, — хватит с меня. — Нельзя. Дальше Валеркина пара, сам понимаешь, что за пропуск он тебя морально изнасилует в извращённой форме. Причём публично. Тебе ещё неприятности нужны? Мало Клары? — Нет, — тяжело вздохнул я, соглашаясь с архиразумными доводами друга, — но я заебался уже косяки чужие ловить. — Понимаю, — Сенька смешно сморщил нос, — сладкое бремя славы… — Имел я в виду такую славу, — сплюнул в урну я, — бред это какой-то… Тут мимо меня прошёл Родька Голубев, сильно толкнув плечом и похабненько подмигнув: — Привет, Цезарь. Как жизнь голубая? — Тебе лучше знать, — парировал я, затягиваясь и делая вид, что мне похер. Мы с Родькой терпеть друг друга не могли уже давно, соперничали во многом — в спорте, среди девчонок, да и среди одногруппников тоже. Как-то в самом начале он попытался меня под себя подмять, в итоге мы оба неделю с синяками ходили, но Родион от меня отвалил, признал моё право не лизать ему зад, что весьма успешно делали человек пять, вызывая у меня стойкое отвращение. Они мне шакалью стаю напоминали, и хреново приходилось тому, кто чем-то умудрялся разозлить Родьку-Табаки. До этого у них повода не было доебаться ко мне или к Сеньке, а теперь появился. Повод просто шикарный, учитывая то, как часто и жестоко Родька стебался над тем же Максом. Не раз и не два он говорил, что гомиков надо в лагеря исправительные ссылать или в лаборатории — опыты ставить, лекарства испытывать, чтобы не на животных. Это была его фишка фирменная — Родька на каждом углу о своей любви к животным трындел, членством в Гринписе хвастался и вегетерианством козырял, чем зарабатывал дополнительные очки у тёлок, слушавших его, отвесив челюсти. — Мне-то откуда? — утрированно внимательно меня разглядывая, продолжал Табаки. — Это же тебя мужик с бабой делят так, что весь универ гудит! Удивил ты меня, Цезарь, ох и удивил! Не ожидал, честно. Кто угодно, но не ты! — Так я и не, — так же спокойно ответил я, — девка ревнивая сцену закатила, а ты и поверил? Как баба, честное слово. — Да ладно тебе, тут же все свои, — покровительственно протянул Табаки, — говорят, это болезнь, да? — Что? — Как что? Педерастия твоя, это лечить надо, Цезарь. Могу даже клинику посоветовать. — Пошёл нахер, — процедил негромко я, надеясь, что Табаки услышит. — Не-е-е, это твоя прерогатива, — грубо заржал он, — на хер ходить и тому подобное. Ты с больной головы на здоровую-то не перекладывай. Ответить я не успел — на лестнице показался декан, и Родька по-быстрому слинял, а свора последовала за ним, весьма довольная спектаклем, устроенным вожаком. А я стоял, как обосранный, сжимая кулаки и прекрасно отдавая себе отчёт — долго так не выдержу. Как прошла следующая пара, я толком не помнил. Снова сидел на самом верху, слушая, а вернее — делая вид, что внимательно слушаю скрипучий и сухой Валеркин голос. Вникнуть в суть его слов я не мог. Не получалось. Как заведённый, повторял про себя сказанное Сенькой: «Не ведись на провокации». Как будто это так просто! Сам бы попробовал — делать морду кирпичом в ответ на каждый косой взгляд… посмотрел бы я на него тогда. Перед тем, как домой идти, мне отлить приспичило, я сказал Сеньке, чтобы подождал в сквере, и потопал к туалету. И уже закрыв за собой дверь, тут же пожалел об этом. У одного из умывальников стоял Родька, тщательно моя руки и не замечая никого и ничего вокруг. Но, услышав хлопок двери, он повернул голову и тут же снова расплылся в той самой похабненькой ухмылке: — О, какие люди и без охраны! У тебя тут свидание назначено, да? — Ага, с толчком, — процедил я, направляясь к открытой кабинке. — Это у него погоняло такое? Цезарь, слышь, а это что, правда круто — мужика в жопу трахать? Или тебя самого того… пялят? Я резко развернулся, мгновенно забыв о том, что говорил Сенька. Кулаки сжались сами собой: — Завали ебало, — процедил я, делая шаг к Родьке. — А что, правда глаза колет? Была б это неправда, ты бы не бесился, знаешь, как говорят — на воре и шапка горит! — ухмыляясь, он смотрел мне в глаза, а потом коснулся языком своей щеки, откровенно намекая на минет. И вот тут у меня просто упала планка — всё дерьмо сегодняшнего дня сконцентрировалось в этом уроде, без слов обозвавшем меня хренососом. Вильнуть в сторону Родька не успел, походу, не ожидал от меня такой прыти. Мой кулак влепился в его гладко выбритую морду, расквашивая её и отбрасывая мудака на пару шагов назад: — Ты у меня сейчас сам хрен сосать будешь! — прорычал я, приближаясь на удобную для физического воздействия дистанцию. — Уёбок! — Я занёс руку для следующего удара, но тут за спиной раздался резкий хлопок двери и знакомый сухой голос осведомился: — И что здесь происходит? Романов, немедленно прекратите! Родька воспользовался моментом и быстрей чем моментально свалил с поля боя, оставив меня наедине с Валеркой, презрительно смотрящим на меня сверху вниз: — В мой кабинет. Немедленно, — сухо бросил профессор, направляясь к двери, а мне не оставалось ничего иного, как поплескать в морду водой и шлёпать в указанном направлении. Мерзопакостный день стремительно превращался в мой личный апокалипсис.