Подарок

На следующий день я проснулся рано — за окнами ещё только серело. Проснулся, но тут же плотно зажмурился, продолжая прикидываться шлангом, то бишь изображать крепко спящего. Стоило немного пошевелиться, и тело тут же напомнило о вчерашнем, впрочем я и так не забывал об этом ни на минуту. И всё, что я ощущал сегодня — стыд. Тот, от которого даже у парней горит лицо, потеют ладони, а глаза опускаются в пол. Никогда не думал, что испытаю нечто подобное, не верил, когда рассказывали об этом, но теперь моя морда полыхала, а повернуться к Дару я просто боялся. И пытался понять — нафига я это отмочил? Зачем? Чтобы Дар не стал искать у других то, чего хотел от меня? Гений, блин! Головой, походу, я так думать и не научился, а пострадала в итоге задница. До сих пор аукается вчерашний сюрприз, а ведь я ещё встать не пытался, хоть в сортир сползать и не мешало бы. Но, вставая, я рискую разбудить Дара, а это значит — придётся разговаривать. Это вчера я от беседы увильнул, спрятался за «Потом» и усталостью, а сегодня номер не пройдёт. А может, попытаться свалить по-тихому, пока он спит? Если выгорит — обойдусь без разговоров и тренингов, нет — скажу, что в туалет приспичило. Но потом, сейчас ещё слишком рано, в комнате почти темно, что тоже не может не радовать. Я снова пошевелился, устраиваясь удобнее, чувствовал Дара спиной, и уходить из его тепла не очень-то и хотелось. Вот если бы он сделал вид, что ничего вчера не случилось — было бы идеально. Я сморщился, представив себе, как Дар просыпается и приносит мне кофе в постель, как тёлке. Чёрт, если он такое отмочит — урою. Тут кровать скрипнула, а рука Дара легла мне на пояс. Проснулся он, что ли? Я прислушался — дыхание танцовщика было таким же глубоким и ровным, значит это он во сне перевернулся и обниматься полез, спящий. Блин. Рука тяжёлая и тёплая, твёрдая ладонь, умеющая быть нежной — Дар. Тот, кто вчера жарко шептал мне на ухо «Мой», а потом обозвал «спелым фруктом». Зараза, «хозяин», перевернувший всю мою жизнь. Вчера мне некогда было грузиться и рассуждать о том, что произошло; засыпая, я надеялся, что сумею к этому привыкнуть, приму себя такого. Но этого не случилось, и сейчас на душе было погано, как никогда. Я не представлял, что будет дальше, ну совсем не представлял. Потому и собирался смыться, но теперь задача усложнилась — лежащая на поясе рука здорово сбивала с мыслей. Итак, что мы имеем на данный момент? Задницу. Полную и бесповоротную задницу. Ту самую, которую я вчера подставил. Экспериментатор хренов! Начитался, насмотрелся всякого гейского порева — и понеслась душа в рай. Хотя чего я на говно исхожу? О том, что это было, знаем только мы двое, а значит — тут оно и останется. В том, что захочу когда-нибудь повторить это безобразие, я очень сильно сомневался. Разве что бухой буду в зюзю? Всеми этими рассуждениями я себя успокоить пытался, в конце концов Дар не делал трагедии из того, что отдавался мне, так почему меня так выворачивает? Почему корёжит всё внутри и невольно лезет в голову дед, яростно вещавший о том, что теперь гомосеков уже не сажают и это просто возмутительно! Посмотрел бы я на его рожу, узнай он, что кореш закадычный — Коробов — самый натуральный гомик. Или что я теперь тоже инвертировался, хоть совсем недавно был уверен — я никогда этого не сделаю. «Никогда не говори никогда» — именно эту фразу Дар мне и сказал в исторический день нашего знакомства. Пророк, блин. Или он просто уже тогда знал, что этим закончится? Или… сделал всё для того, чтобы этим закончилось? Походу, он меня соблазнил, как я сам когда-то девок. Давал, ничего не прося взамен, и привязал настолько крепко, что я оказался здесь, под ним, забыв о собственных «никогда». Я не знаю, как долго пролежал, пытаясь с собой же — новым — смириться, но, вероятно, достаточно долго, потому что на клапан придавило уже серьёзно, и понял — похода в сортир точно не избежать. Но стоило рыпнуться, как рука на поясе тоже пошевелилась, притягивая ближе к Дару, и совсем несонный голос осведомился: — Далеко собрался? — Отлить, — проинформировал я, не зная, радоваться тому, что он не спит, или нет. — Это можно, заодно воды принеси — пить хочу, а вставать ломает, — теперь рука убралась, и я медленно сел. Обрадовался тому, что Дар моей морды — перекошенной — не видит, а потом встал и пошагал к туалету, надеясь, что не заметно по походке, чем я занимался ночью. Сенька всегда наблюдательным был, не думаю, что сейчас что-то изменилось. Когда я вернулся с большой кружкой холодной воды, Эльдар лежал на спине, закинув руки за голову, и что-то мурлыкал себе под нос. Немузыкально и фальшиво, прямо как я. Я подал кружку, а сам думал — лечь рядом или начать собираться. Танцовщик сделал пару глотков, а потом сказал: — Тебе не говорили, что в ногах правды нет? — Ага, она между ними, — пробурчал я. — В точку, — улыбнулся Дар, — и твоя мне нравится. Но просто любоваться правдой скучно, я её лучше потрогаю. — Но ты же не украинец, это им всё потрогать надо, — невольно улыбнулся я, подходя к постели и осторожно присаживаясь на её край. Я надеялся, что заботливых вопросов о самочувствии не услышу, и, к счастью, оказался прав. — Знаешь, в нас всех столько кровей намешано, что о чистоте нации только дурак будет заявлять, — он подвинулся и потянул меня к себе, — ложись, рано ещё. В кои-то веки я могу полежать подольше, да ещё и не один, — это прозвучало мечтательно и удовлетворённо, а потом танцовщик прижался к моей спине. — Ты же никуда сегодня не спешишь? — Нет, — ответил я, ощущая, что проснулся не только Эльдар, но и у него, — на пары я сегодня не пойду — ничего важного нет, а слушать болтовню преподов ни о чём не хочу. — И не надо, — его губы снова коснулись шеи, и я невольно вздрогнул, — лучше продолжим разговор о правде, — теперь рука скользнула к моему паху. — Это уже не разговор, — просветил его я, напрягаясь. — Ну а мы и не бабы, чтобы языками молоть. Цезарь, я знать не знаю, когда ещё смогу с тобой поваляться и безобразие понарушать, а ты о каких-то разговорах. — Дар… — начал я, но договорить он не дал. — Я за него, — язык скользнул по мочке уха, потом по шее, и я шумно выдохнул, — правда должна быть твёрдой и непоколебимой. — Думаешь? — Уверен на все сто, всегда мечтал проводить утро так, — его рука усердно добивалась той самой непоколебимости, и я больше не возражал, вспомнив вчерашнее обещание Дара. После того, как с правдой мы разобрались, танцовщик снова лёг на спину, а я — на живот, чтобы иметь возможность любоваться его телом. А потом он сказал: — Вчерашняя ночь не должна тебя сломать, Гай. — Ты о чём? — попытался изобразить недоумение я, но по взгляду Дара понял, что опарафинился. — О том, из-за чего ты не спишь часов с четырёх. Ничего не изменилось, понимаешь? — Умом да, — сознался я, — но всё остальное… — Это нормально: сомневаться, жалеть, даже стыдиться себя самого. — Нормально? — Да, через это все проходят — кто-то ломается, кто-то просто живёт дальше. Тебе сложнее, чем было мне, ты старше, да и мозги тебе уже успели прополоскать. — Что есть, то есть, — скривился я, — не хочу стать твоей тёлкой. В ответ на это Дар рассмеялся, а потом сгрёб меня и подмял под себя: — Цезарь, если бы мне нужна была девка с членом, я бы с Валькой встречался, но прикол в том, что меня заводят парни. Самые обычные парни, такие как ты. Равноправие, помнишь? С женщиной оно невозможно априори. У нас с тобой равные возможности во всём, ты точно так же можешь трахнуть меня, как и я — тебя. Равенство. Полное. Абсолютное. Врубаешься? — Не знаю, — честно сознался я, — вчера я хотел попробовать, сегодня — готов убить себя за это. — Ты, главное, горячку не пори, — совершенно серьёзно сказал Дар, — тело само подскажет, чего ему хочется. Да и всё было не так уж плохо, верно? — Да, — на более пространный ответ меня не хватило, — только кровать у тебя скрипит зверски. — Это да, — он снова лёг рядом, — поменять давно пора и ремонт сделать, но всё никак не получается. Мать болеет часто, на лекарства уходит много, а у неё пенсия мизерная. — Ну, у тебя хоть квартира своя, а я без пяти минут бомж. — В смысле? — В прямом… — начал я и посвятил танцовщика в свои жилищные трудности. А потом спросил: — У тебя случайно нет знакомых, которые квартиру сдают? — Не-а, — покачал головой Дар, — но я поспрашиваю в больнице, у матери узнаю, может она в курсе. В крайнем случае… будешь жить у меня. — Что? — мне показалось, что я ослышался. — Ничего, тебе же на время экзаменов квартира нужна, так? Ну вот и поживёшь, всё равно комната свободная есть, в которой дед с бабушкой жили. — А твоя мать? — Я скажу ей, что ты мой друг и у тебя проблемы. — Так… просто? — продолжал недоумевать я. — А усложнять зачем? Гай, я знаю, как херово, когда некому подать руку, и дело не в том, что ты мой парень. Будь мы просто друзьями, ничего бы не изменилось, — пояснил танцовщик. — И часто у вас тут друзья кантуются? — Бывает, — он улыбнулся, — мать считает, что людям нужно помогать, и меня этому научила. — Но ты всё же поспрашивай там, ладно? — мне не хотелось навязываться. — Обязательно, завтра же. Но вряд ли что-то найдётся, так что, скорее всего, будешь ты теперь у меня под боком, через стену. — А если спалимся? — А вот этого не надо, — теперь Дар бы серьёзен абсолютно, — жизнь не кино, Гай, и переснять неудачный дубль не получится. Если мать узнает о нас, всё может кончиться очень плохо, а я этого не хочу. — Ясно, но я буду платить ей за квартиру, — твёрдо заявил я. — Понятное дело, а кто тебе даром койку даст? Ты ещё скажи, что жрать на халяву будешь, — танцовщик откровенно надо мной потешался, я зарычал и в шутку двинул ему по рёбрам. Некоторое время мы боролись, катаясь по кровати, а потом Дар схватил обе мои руки — его кисти были очень сильными, как, впрочем, и всё тело, и заявил: — Всё, хватит дурака валять, давай что-то пожрать сообразим, а потом у нас будет часа три свободных. — Всего три? — Да, мне нужно матери еду в больницу отнести, сам знаешь, как там кормят, а вечером в клуб. — Дар, — я нахмурился, вспомнив вчерашний номер, — я серьёзно не хочу, чтобы ты там работал. Я не смогу каждый вечер туда ходить, а мало ли… — Ревнуешь? — усмехнулся он. — Мне тоже не особо по душе, что ты учишь стрелять разных кис, видел я, как ты это делаешь. — Так я учил только тебя, — слукавил я, впрочем прошлое его точно не касалось. — Всё остальное — работа и только. — У меня так же, — он отпустил мои руки и сел, — к тому же я уже отказался от приватных танцев. Только на сцене. — Почему? — задал я тупой вопрос. — Догадайся, — теперь танцовщик поднялся и бросил, уже шагая к двери: — Если я найду другую работу, уйду из клуба в тот же день. У здешнего хозяина тоже тараканов в башке хватает, а я насекомых не люблю. Так, я в душ, а потом будем на кухне шаманить. Ты готовить умеешь? — Нет, — сознался я, — только есть. — Понятно, ладно, что-то придумаем.