Моя жизнь, моя любовь

- Эй, Куросаки, что за вид? Абарай и Исида удивленно замирают в дверях. Обычно жизнерадостный поручик, мастер издевок, вечно радующий полковника бравым поведением, сидит в кресле с полупустой бутылкой коньяка, глядя отсутствующим взглядом в огонь. - Пойдем-ка выйдем, - Исида тянет отчаянно упирающегося Абарая из комнаты. - Что это с ним? - Ты совсем ничего не понимаешь? Случилось что-то. - Так пошли, спросим, у Ичиго не было раньше от нас тайн. - Я тут подумал, может дело в той баронессе? На балу он от нее не отходил, а теперь вот… - Той мелкой и худющей? Да, ладно! - Ты никогда не изменишься, Ренджи! И, наверное, никогда не женишься, хотя возможно это к лучшему. - Я чувствую, что ты только что, хотел меня как-то обидеть… - Значит так, сегодня мы уже ничего не решим, а вот завтра, завтра мы что-то придумаем. - Рукия! – очаровательно улыбаясь, в комнату баронессы вплывает Орихиме. – Пошли гулять! Погода – чудо! А ты уже три дня сидишь взаперти! - Спасибо, не хочется, - девушка сидит в своей комнате, завернувшись в теплый плед, безучастно глядя в окно. - Я не оставлю тебя здесь одну. Я хорошая подруга и мне не нравится это твое настроение. Весна, Рукия! Пора влюбиться! «Как же, пора. Поздно уже, уже влюбилась» уголки губ опускаются вниз, но упрямая Кучики отворачивается, в попытке выбросить из головы застрявший там образ. - Нет, нет и еще раз нет! Мы идем пить чай в гостиную, а затем прогуляемся по парку! От твоей меланхолии не останется и следа! Иное не менее упряма, чем Рукия, но у нее есть еще одни козырь в рукаве – она знает, в чем дело! И у нее есть план, ее подруга должна снова улыбаться! Поэтому она буквально вытягивает Кучики из кресла и тащит вниз. Баронесса держит кружку с горячим чаем обеими руками, в доме кроме них с Иное только слуги – брат уехал по делам, а Хисана, его жена, навещает своих родителей. - Я утром зашла к баронессе Рангику, она завтра устраивает вечер поэзии. Мы приглашены! - Но Орихиме! - Никаких «но»! В таком ужасном состоянии я не позволю тебе оставаться! Сыграй мне, Рукия! Сыграй то, что у тебя на сердце! Печальная улыбка, слезы, замершие в уголках глаз, и руки сами играют такую грустную, но такую прекрасную мелодию, от которой сердце хоть на несколько минут, но перестает плакать – за него плачет рояль. А затем снова рыдает навзрыд, разрывая душу в клочья, и лишь хваленая гордость не дает прорваться этой плотине, пока еще сдерживающей бурю эмоций. Пока еще позволяющей улыбаться, и не впадать в окончательное уныние. - Что это, дорогая? – Орихиме не скрывает слез. - Моцарт. «Плач по любви»… - Хей, Ичиго, собирайся! – Ренджи вваливается в комнату. - Зачем? – Куросаки за последние дни стал ко всему равнодушен, постоянно хмурится, смотрит из-подо лба. - Затем! Гулять пойдем, вечер чудесный! - Не хочу пить, - руки в карманах, наброшенного поверх рубашки халата. Ничего не хочется, дышать не хочется, но и сил поехать к ней и все объяснить, тоже нет. Не учат военных красиво излагать чувства, а Ичиго этому и подавно не обучен. Гусар в четвертом поколении, а боится собрать всю волю в кулак и объясниться. Опять ляпнуть что-то не то, быть превратно понятым. Но сил забыть эти бездонные глаза тоже нет. - Не пить, Куросаки. Пошли, воздухом подышим. - Я уже был сегодня на улице. - Знаю, но сделай мне одолжение. - Зачем? - Боже, ты можешь выйти со мной сам или я тебя силком потащу? Выбирай! Тебя Кенпачик вызывает! - Так бы и сказал, - поручик снимает с вешалки сюртук и фуражку. – Пошли. - О, Исида! Проводи его к Кенпачику, а то я с утра толком не ел – сил совсем нет! - Так и быть, но только ты мне будешь должен! – Исида удовлетворенно подмигивает, вопросительно глядящему на него Ренджи. Выдержав двух часовую каторгу под названием «Вечер поэзии», Рукия наконец-то направляется домой в сопровождении весело щебечущей Орихиме. Глупо, как же глупо! Эти стихи, и почему-то все о любви… В принципе, спасибо, конечно, подруге, вытащила из дома, но зачем? Что изменится? Разве уйдет из сердца эта тоска? Разве забудутся те несколько дней, что она была так, почти по-детски, счастлива? Может такова ее судьба… Девушка замирает, прижав ладони к груди, в вечерних сумерках навстречу им движутся два гусара, один из них приветливо машет Иное – «подпоручик Исида Урю» вспоминает Рукия. А второй идет, уныло глядя себе под ноги, ссутулившись, словно на плечах необычайно тяжелая ноша, если бы не рыжие волосы, она даже не смогла бы узнать его, столь сильно поручик на себя не похож. Он даже не замечает, как его друг останавливается, а затем и вовсе уходит, оставляя его одного. Баронесса не может шевельнуться до тех пор, пока взгляд таких знакомых карих глаз из-под нахмуренных бровей не останавливается на ней. Теперь и Куросаки замирает не в силах шевельнуться, не в силах что-либо сказать, нарушить повисшее в тишине вечера молчание.