НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ПЛОТНИКОВ, или ЕЩЁ ОДНА ИСТОРИЯ ОБ АЛИСЕ СЕЛЕЗНЁВОЙ

      Селезнёва догадывалась, с кем ей суждено встретиться, но всё равно растерялась, увидев в кресле за столом профессора Гая Эннингтона или кого-то до жути похожего на него.       Человек был старше того, что она видела на фотографиях, но не выглядел на возраст, которым должен был обладать «доктор Моро», если это был тот самый безумный учёный. Эннингтону на момент ареста исполнилось пятьдесят семь лет. Значит, тому, что сидел перед Алисой, если это действительно Эннингтон, должно было стукнуть сто восемнадцать. Однако мужчине, представшему её взору, Алиса даже с натяжкой не дала бы больше шестидесяти.       Седина едва коснулась его чёрных волос. Черты лица с редкими морщинами хранили отпечаток спокойствия и терпения. На переносице очки в простой круглой оправе – странный анахронизм землян. Предмет этот давно утратил свою первоначальную функцию: помощь глазам. Теперь почти все проблемы со зрением решались простейшей операцией за полчаса. Но люди продолжали носить очки. Они превратились в модный аксессуар делового человека, как в своё время рыцарский горжет эволюционировал до галстука. Из-под стёкол очков на девочку устремлялись живые глаза человека, знающего всё на свете, гордого этим и жестокого к тем, кто осмелится в этом сомневаться.       Алиса невольно поёжилась и потупила взор.       Из боковой двери в комнату, по-видимому, являющуюся кабинетом профессора, вошёл ещё один человек.       Алиса вскрикнула. Если встречу с Эннингтоном она, так или иначе, предполагала, то столкновение со вторым Штреззером оказалось для неё пренеприятнейшим сюрпризом.       Второй Штреззер выглядел старше того, что стоял сейчас за спиной девочки. Но если это был тот самый лаборант, когда-то свидетельствовавший против «Моро», то на свои годы он тоже не тянул. И если Штреззер, притащивший сюда Алису, походил на опасного хищника, источающего силу и уверенность с надменной гордостью, то «Штреззер №2» олицетворял самое бесстрастное Зло, какое только можно представить воплощённым, но не в человека, а в ожившую восковую фигуру! На лице второго Штреззера, похожем на посмертную маску, отразилась длительная деятельность упорного ума, непривыкшего считаться со средствами в достижении желаемого. Лишь глаза – яркий штреззеровский взгляд – оставались живыми на лишённом мимического движения мёртвом лице и сверлили, прожигали, пожирали Алису устрашающим синим свечением.       Эннингтон улыбнулся кончиками губ вошедшему.       – Реклифт, Вы, таки, не устояли и покинули свой пост, чтобы почтить наших гостей!       Реклифт встал по правую руку от профессора и лёгким кивком головы поприветствовал своего двойника.       «Первый» Штреззер так же склонил голову, сначала перед Эннингтоном, потом перед Реклифтом, произнеся: «Сэр! Сэр!»       Алиса с трепетом и смятением смотрела на два воплощения своих давнишних кошмаров.       – Приятно сознавать, что в свои годы мы ещё способны произвести впечатление на девушку. Не правда ли, Реклифт? – обратился Эннингтон к стоящему рядом с ним Штреззеру.       – Я рад Вашему настроению, Профессор. Но не могу разделить ни его, ни Вашу иронию. Я с самого начала был против этой операции, – голос Реклифта напоминал осыпь дресвы по каменному склону.       – Так что Вы предлагаете? Вернуть нашу гостью на Блук, даже не угостив чаем? Ай-яй-яй, как негостеприимно! Какого она останется мнения о нас?       – Меня не интересует её мнение. Я обеспокоен сохранением нашей безопасности, которую Вы, Профессор, безрассудно ставите под удар. Я вынужден смириться с пребыванием здесь этой… этого «объекта». Увы, ничего уже не изменить. Но впредь, прошу относиться к моим рекомендациям с должным вниманием, – отчеканил Реклифт.       – Вы слишком осторожны, коллега. Ваша увлечённость шпионской конспирацией мешает Вам оценить, какие возможности открываются перед нами и нашим Научным Поиском с помощью этой юной особы.       – Возможно, я не могу оценить, что перед нами открывается, но точно знаю, что за нами захлопнется. Моё увлечение, как Вы изволили выразиться, «шпионской конспирацией» уже не раз помогало нам выбраться из того болота, куда заводил нас «Научный Поиск». – Ну-ну, Реклифт, не сердитесь, – сухо рассмеялся Эннингтон, хотя ни интонация, ни выражение лица Реклифта не проявляли раздражения или каких-либо иных эмоций. – Никто не собирается принижать Ваши исключительные заслуги перед нашей организацией. Мы все высоко ценим Вашу компетентность и преданность нашему делу. Но Вы должны понять, что порой необходимо рисковать. Наука любит дерзких! И игра стоит свеч…       – Позвольте узнать, с каких пор Вы стали азартным игроком, Профессор?       – Хорошо. Пошутили, и будет! – ответил Эннингтон. – Леди ждёт, а мы устроили с Вами перепалку. Когда этикет нам предписывает в присутствии дамы говорить только о ней или на темы, интересные ей.       Улыбка профессора стала похожа на неаккуратный шов поперёк лица.       – Густаф, не будешь ли ты так любезен оставить нашу гостью в покое? Что ты в неё впился, как енот в устрицу? Ты же ей плечо вырвешь! Где твои манеры?       Первый из встреченных Алисой Штреззеров так и продолжал держать её за плечо с момента их входа в здание, и, казалось, у его пальцев нет придела на силу сжатия. Алиса, стараясь не выдавать всей степени мучения, извивалась в попытках сбросить его руку. Она стонала и едва сдерживала крик. На глаза навернулись слёзы.       После слов Эннингтона Густаф, точно нехотя, отпустил девочку.       – Здравствуй, Алиса! – противно ласково обратился Эннингтон к Селезнёвой, растирающей ноющее плечо. – Как путешествие? Самочувствие? Не была ли тебе обременительна забота наших сотрудников? Извини их за некоторую твердолобость и криворукость.       Профессор строго глянул на Густафа.       – Что здесь творится? – храбрясь под перекрёстными всепроникающими взглядами, выдавила из отёкшего от волнения горла Алиса.       – Здесь творится История! И тебе выпала честь стать её частью, – голос профессора был сладок и вязок, как сахарный сироп.       – Какой ещё частью? Что вы от меня хотите? Кто вы такие?       – Ты прекрасно знаешь, кто мы. Не будем тратить время на представления, – бесцветным, но громоподобным голосом сказал Реклифт Штреззер. – О роде наших занятий ты тоже знаешь. Не строй из себя недотёпу! А мы много знаем о тебе. Я никогда не забуду ни единого имени из тех, кто подписал петицию против меня. Какая жалость, что твой прапрадед не дожил до минуты, когда я мог бы насладиться местью. Но коль уж Профессору было угодно притащить тебя сюда вопреки моим убеждениям, пожалуй, ты ответишь передо мной за своего предка.       – Реклифт, Реклифт! Ну, зачем Вы пугаете нашу гостью?! Что за толстокожесть? Сейчас мы спокойно побеседуем с ней, и она, наверняка, согласится оказать нам небольшое содействие.       – Не думаю.       – Вот как? На Вас это не похоже, Реклифт, – позёрно съехидничал Эннингтон.       – А оно и не должно быть на меня похоже, – парировал Реклифт.       – Вы грубиян, Реклифт!       – Это не грубость, а тесало правды. Мой язык, как рука сжимает его…       – Помилосердствуйте! Избавьте меня от поэзии! – засмеялся Эннингтон и обратился к Селезнёвой. – Но мой компаньон всё же прав. Я тоже думаю, что ты знаешь, кто мы. Но, приличествуя этикету, представлюсь. Меня зовут Грейс Авенджер или просто Профессор. Ты желала знать, кто мы и чем занимаемся? Я отвечу! Мы общество прозорливых мыслителей, глядящих далеко в будущее и этим несоответствующих критериям тех близоруких дилетантов, что называют себя Союзом Галактики и, в частности, Союзом Земли. Из зависти к нашим открытиям, полёту мысли и дерзостным мечтаньям, столь далёким от их влачащихся в прахе пустопорожних философий, они травили нас остервенелей, чем Нерон христиан. В конце концов, нам пришлось обосноваться на этой далёкой от идеала, но тихой планете. Но наши противники в своей злобе и гонениях, обрушенных на нас, оказали нам и услугу, значимость которой сложно переоценить. Лишения сделали нас сильнее и мудрее. И теперь мы находимся на пороге того, чтобы, вопреки всем горестям и невзгодам, препятствиям и упрямому противоборству неизбежному, объявить этому мирозданию о восходе Новой Эры в становлении человека к божественности. И в этом прогрессивном шаге, в этом Крестовом походе Нового времени, я надеюсь, ты окажешь нам поддержку и содействие. О, я был на седьмом небе от счастья, когда Густаф сообщил, кто ему повстречался в его скучной посылочной поездке на Блук! И ещё больше я обрадовался, узнав, что ты согласилась погостить у нас.       У Алисы голова пошла кругом от звенящих речей Эннингтона или Грейса, или Моро, или чёрт знает кого, но только не здравомыслящего человека. Девочка, как могла, придала своему голосу уверенности и твёрдости:       – Погостить? Вы, – она выразительно обвела присутствующих гневными глазами, давая понять, что подразумевает множественное число, а не уважительную форму обращения, – вы называете похищение «походом в гости»?       – Разве ты не самостоятельно сюда прибыла?       – Вы издеваетесь?       – «Издеваемся»? Это слово очень любят в Совете Земли. Скоро оно заменит им слово «мама»!       – Да о чём вы говорите?       – Ты плохо понимаешь по-английски?       – Я плохо понимаю язык «бедных Томов»!* – ужалила Алиса.       – Хорошо, девочка, хорошо, – промурлыкал Эннингтон, блеснув очками. – Я люблю юмор, и ты скоро оценишь, как я сам могу шутить. Ты хочешь вести деловой разговор? Изволь!       – О какой поддержке идёт речь?       – Правильный вопрос! Браво! Сразу видно, что Бог наградил тебя цепким умом! Возблагодарим его за это. И за то, что он свёл нас вместе, – профессор запнулся, заметив брезгливую гримасу Селезнёвой, и продолжил иным тоном. – Ты должна понять, дитя моё, как много нам, преследуемым несправедливыми нападками и глупыми ограничениями на научную деятельность, действующими в Союзе Галактики, даёт знакомство с такой выдающейся личностью, как ты, Алиса. Перед тобой открыты двери всех научных институтов любых планет Союза. У тебя есть доступ к Машине Времени и потрясающему техническому девайсу – миелофону…       – Забудьте об этом! – отсекла дальнейшие рассуждения Алиса.       – Не торопись с отказом, не дослушав до конца наше предложение. Ведь от тебя требуется сущий пустяк: пожить здесь пару-тройку месяцев, пока мы снимем с тебя копию и получим достаточные данные по твоему психо-типу, чтобы сделать клона.       – Что?! – у Алисы глаза полезли на лоб.       Эннингтон добродушно рассмеялся.       – Чему ты удивляешься? Реклифт сказал, что тебе известна наша деятельность. А я не припомню случая, когда бы он ошибался. Относись к этому, ну, скажем, как к институтской командировке или как там у вас это называется теперь? Практика? Что ты скажешь? Ты согласна нам помочь?       Алиса кипела от негодования и ненависти к такой несусветной наглости.       – Всё, чем я могу вам помочь, это в момент, когда вас будут судить, скажу, что вы не причинили мне вреда. При условии, что вы немедленно освободите меня и доставите на Блук, – с силой сказала она.       Ни единый мускул не дрогнул на лицах Реклифта и Грейса.       – Освободить? Почему?       – Потому что, как вы верно заметили, я не последний человек в Галактике. Меня обязательно будут искать. И найдут! И тогда вам не поздоровится.       – Тебя уже нашли, – с хищным умилением пропел Эннингтон.       – То есть? – напряглась Алиса от его зловещей иронии.       Профессор включил компьютер на столе, перестукнул пальцами по клавишной панели и повернул экран к Селезнёвой.       Первые пару минут Алиса не могла взять в толк, что происходит. Она глупо моргала на мельтешение и суету печальных, понурых людей. Издалека до неё доносились комментарии диктора. Субтитры на космолингве рассказывали о каком-то несчастном случае с участием диких животных. К чему эта чепуха!       Но когда до девочки дошёл смысл этой чепухи, у неё перехватило дыхание, как от слоновой дозы яда кураре.* Алиса перестала чувствовать собственное тело. Оцепенело она пялилась на страшный монитор: «Галактический Вестник» сообщал о гибели знаменитой девочки с Земли.       Трагедия на Блуке!       Перед округлившимися от изумления глазами Селезнёвой тянулась череда измученных горем лиц родных и близких, друзей и знакомых. Вот её родители… Какие они старые! Какие они беззащитные, больные! Отец что-то говорит журналисту, потом просит убрать камеру. Вот Милодар, белее снега, выполняет роль пресс-атташе, но запинается, теряется… Вот Пашка! Мелькнул на миг и исчез за спинами каких-то людей. Исхудавший, с красными опухшими глазами, а в них такая боль, что глянешь - и у самого душа воем изойдёт. И многие другие, такие же, как он…       – Что… что… эт-то знач-чит? – отпрянула от экрана Алиса.       – Это значит, что тебя больше нет. Вернее, временно нет. Никто тебя искать не будет. Подумай о сотрудничестве с нашей организацией, и ты вернёшься к своим друзьям и родителям. А нет? Всё это станет явью не только для них, но и для тебя.       Селезнёва потеряла дар речи. Она недооценила изворотливость этих негодяев. Им удалось убедить всю Галактику в её смерти! Все её чаянья на помощь, утешавшие её, пока она летела сюда, смёл ураган холодных бесстрастных фактов: она одна на неизвестной планете в плену убийц, без надежд на спасение, потому что для всех её уже не существует.       – Отлично! По-видимому, твои мысли встали на нужные рельсы и ты начинаешь понимать суть происходящего, – раздался, словно из-под земли, издевательский смешок Эннингтона. – Перейдём к делам насущным! – продолжал он, пока Алиса пыталась совладать с ледяным штормом отчаянья и страха в душе, полностью захватившим её сознание. – Густаф, я недоволен твоим отчётом! Что это за самодеятельность ты затеял на Блуке?       – Прошу прощения, сэр! – раздался из-за спины Алисы голос «первого» Штреззера. – Я должен обратить Ваше внимание на то, что отправился на Блук с совершенно другой задачей. У меня не было времени и средств на планировку, подготовку и исполнение более безопасного способа добыть «объект». К тому же, девчонка меня узнала. Я счёл необходимым принять крайние меры для отвлечения её внимания. Я в очередной раз хочу Вам заметить, что мой выход в свет в таком виде, – он обвёл себя рукой, – может вызвать неприятные последствия для организации. Я много раз просил сделать мне пластическую операцию. Или хотя бы сменить папиллярный рисунок…       – Ты слишком разговорчивым вернулся с задания, – с рассеянностью прервал его профессор. – У блукских попугаев заразился?       – Мы тебе сделаем пластическую операцию, – мёртвым голосом произнёс Реклифт. – Оставь в покое «объект»! Что ты её лапаешь? Стой смирно!       – Конечно, сэр! Простите, сэр! – Густаф отдёрнул протянутую, было, к плечу Алисы руку.       Если бы Селезнёва не знала, кто стоит за ней, услышав один голос, она подумала бы, что там какой-то набедокуривший парнишка, а не взрослый сильный и волевой мужчина.       – Из-за твоих «крайних мер», Густаф, мне теперь неделю придётся ждать, когда нейтрализуется действие препарата. Твоё счастье, что у неё оказался крепкий иммунитет, и не началась «реакция», – скучным тоном грозил Грейс.       «Так вот что было в этом «гоголь-моголе»! – осенило Алису. – Вот зачем Штреззер так настойчиво её угощал! Вот почему он так волновался о её самочувствии!»       – Подонок! – Алиса с разворота влепила пощёчину Густафу.       – Да-да… Я ненавижу себя за это, – с издевательским безразличием воспринял тот проявление Алисиного гнева.       – Густаф, не паясничай! Сколько раз я тебя предупреждал: избавься от этой присказки! – прорычал Реклифт.       – Простите, сэр…       – Итак, Алиса? – снова замурлыкал Эннингтон. – Я вижу, ты пришла в сознание от этого, гм, потрясения? Мы можем обсудить наше сотрудничество?       – Что?       – Мы можем говорить о деле? Ты будешь с нами сотрудничать?       – Сотрудничать? Для создания моего двойника? Как же вы им воспользуетесь, если все считают меня мёртвой? – с убийственной логикой рассудила Алиса.       – Это уже наша забота. Придумаем что-нибудь, – сказал Реклифт, словно кирпич упал в пересохший колодец.       – Явим миру чудо.       – Чудо? О чём вы говорите?       – Я говорю, дитя моё, о нашей многотрудной, но Великой созидательной деятельности, нашей божественной миссии, исполнить которую нам так стараются помешать всякие пустобрёхи и так называемые «учёные» из Совета. Но с твоей помощью мы опрокинем все препятствия и двинем Человечество в его эволюции на миллионы лет вперёд. Мы займём уготованное нам Провидением место богов, которых преждевременно забыли цивилизации!       – Ты можешь говорить нормально?       Профессор сконфузился, стрельнул на девочку злым взглядом и продолжил:       – Я объясню, несознательный, введённый в заблуждение своими недалёкими педагогами, ребёнок. Как тебе известно из Библии…       – Неизвестно!       Эннингтон заскрипел зубами.       – Да будет тебе известно: Бог создал Человека из праха земного по образу и подобию Своему. Задумайся над этой фразой древних. «По образу и подобию»! То есть, я, Реклифт, Густаф и даже ты – это всё – подобие Божье. Но это лишь малая часть вложенного в нас Высшего Одухотворения. Господь пошёл дальше! Он назначил Человека Своим полномочным наместником на земле со словами: «Что на земле ты назовёшь Законом, то Закон и на Небесах!» Ты понимаешь, что это значит? Бог создал себе приемника, наследника и продолжателя Его трудов! Он наделил Человека могучим дерзким интеллектом, проницательным разумом, жаждой знания, свободой выбора и целеустремлённостью к первенству. Всё это для того, чтобы однажды Человек, сравнявшись с Ним, занял бы его место. Он не собирался просто передать ему Власть. Нет, она должна завоёвываться! Лишь так, в упорной борьбе, определяется зрелость претендента на Престол. Вот почему Человечество так долго и кровопролитно кипело и варилось в аду цивилизации: все трудности, испытания и беды, подвели его к черте, переступить которую смогут лишь избранные, готовые морально, психологически и физически взвалить на себя заботы и радения Божьи! Сегодня мы достигли практического зенита своего развития. Выше уже иной уровень организации. Или мы ступим на него, или неуклонно покатимся к спаду, к закату Цивилизации, как многие, многие, многие до нас. А что нам остается на сегодня в арсенале наших Знаний и Умений для перехода, для этой божественной сальтации, на высшую ступень развития? Стать Творцами! Создателями и Хозяевами Жизни! Нами познаны для этого фактически все законы физики, химии, биологии. Мы, шутя, покоряем Пространство и Время. И вдруг, когда мы готовы уже воскликнуть «Да будет Свет!», раздаются непозволительные трусливые речи и робость пред собственной Силой. Я говорю про злосчастный Совет, навыдумывавший каких-то нелепых ограничений и правил, запрещающих нам создавать себе подобных! Лишающих нас нашей законной божественной привилегии! Что сказано в Библии? Бог велел людям: «Плодитесь и размножайтесь!» Он не уточнял, как это должно происходить, естественным ли, биологическим, путём или посредством созидательного творческого импакта.* Но при этом превосходство второго над первым очевидно и делает его предпочтительней для исполнения Завета Божьего. Мы можем управлять фенотипом* и ароморфизмом* на генном уровне и создавать живые организмы, превосходящие в своих способностях всё, что появлялось в ходе обычной эволюции. Эволюция слепа! А мы – нет! Мы можем селекционировать, культивировать, комбинировать, реконструировать, добиваясь за считанные недели, а не миллионы лет, совершенного человеческого организма! Разве это не чудо? А если это чудо, разве оно не прекрасно? И разве прекрасное можно запретить? Разве этот труд не заслуживает признательности и благоговения? Но вместо благодарности на нас сыплются упрёки и гонения, нам бьют по рукам, твердя: «Нельзя! Нельзя!» Нас обвиняют в нарушении этики! Но это беспочвенно! Я уже указал, что Бог, Сам, не ограничивал нас в выборе способов самовоспроизведения. Даже наоборот, наделив нас чувством осознания красоты посредством искусства, он как бы сам подталкивает нас к экстраполяции художественных приёмов на репродукцию вида. Кроме этого, Творение, как высшая форма Искусства, не должно считаться с условностями и нормами социума – Оно простирается за пределами их! Нас отделяет от власти над Природой один шаг, но нам не дают его сделать из-за надуманных правил! Зачем тогда нам Наука, если мы не можем воспользоваться её дарами, не можем реализовать её потенциал: творить живое…       – Убивая саму Жизнь! – воскликнула Алиса, которой осточертела вся эта пафосная галиматья, хлещущая из уст Грейса.       Реклифт едва кивнул головой, и Алису пронзила невыносимая боль в районе поясницы. Она со стоном упала на колени.       – Не перебивай старших, – раздался над её ухом голос Густафа, и он рывком поднял Алису на ноги.       – Я не отрицаю некоторого процента летальных исходов в наших опытах, – меланхолично заявил Эннингтон. – Но, уверяю тебя, если бы не те притеснения и травля, что преследует нашу работу, она бы двигалась куда быстрее и прогрессивней. Что само по себе привело бы к переходу «количества в качество», сведя на нет отрицательные показатели. Ну, и ты же должна понимать, что Наука, как и Искусство, а для нас это одно и то же, требует жертв.       – Наука приемлет лишь те жертвы, которые приносят пользу Обществу, не причиняют вреда Мирозданию и его обитателям и не вступают в противоречие с морально-этическими нормами и уголовным законодательством Союза Галактики! – выпалила Алиса.       – Тебя отлично выдрессировали, – сказал Реклифт.       – А с чего ты взяла, что наши опыты не полезны для общества? Общество даже не пытается понять перспективу, что открывает перед ней наша наука: создание идеального человека или иного другого гуманоида. Создание существа без физиологических недостатков, без душевной, эгоистичной и мещанской заразы. Создание людей, готовых на прекрасные поступки и подвиги, как один и в едином порыве. Создание…       – Армии послушных бессознательных рабов?! – закончила за профессора Алиса. – Социум без индивидуальности, без эмоций, наполненный людьми вроде тех, что я видела здесь? Пустые, холодные оболочки! Что вы сделали с этими несчастными? Лоботомию?       – Такими уж они уродились. Не идеал, но мы работаем над этим.       – Идеал? В мире уже есть такой идеал! Это общественные Hymenoptera* или, например, их вестерианский аналог Хелиябиты. И вы хотите свести цивилизацию до уровня насекомых?       – Никто не будет ограничивать индивидуальность в моём мире.       – Кроме «творца» этого мира, то есть тебя? И ещё, быть может, твоего пса? – Селезнёва кивнула на Реклифта.       Тот, если и воспринял слова девочки, как оскорбление, виду не подал. Алиса ожидала нового болевого приёма со стороны Густафа. Но знака ему не подавали и он бездействовал.       – Вы станете законодателями мод на внешность и мысли. Бог, по вашим книжкам, создал свободного человека. А кого создаёте вы? Рабов! Вот поэтому вас и «преследует закон». Угнетение живого существа, в том числе и путём внушения, навязывания своих идей и систем убеждений, подстрекания и психологического давления и так далее, в независимости от цивилизации, расы, социального статуса, пола, биологического вида, в том числе и искусственных форм жизни, запрещено Советом Галактики.       – Совет! Совет! Совет! – фыркнул Эннингтон. – А как же роботы? Разве человек не превратил их в своих рабов и не создает десятками тысяч безответные консервные банки, напичканные микросхемами. Я же дам любому желающему живое общение не просто с преданным слугой, а с другом, неотличимым от настоящего человека!       – В придачу с возможностью унижения абстрактно мыслящей материи! – распалилась Алиса. – Да! Я знакома с материалами суда. Почему до вас не доходит мысль, что запрет на создание био-андройдов - это не прихоть, а обусловленная необходимость. В людях, увы, сохраняются атавистические чувства гордыни, властности, склонности к угнетению и порабощению. Человекоподобные роботы будут одним своим видом стимулировать эти дремлющие пороки, побороть которые Цивилизации с таким трудом и жертвами удалось. Побороть, но не искоренить. И ваши разработки нацелены именно на раздражение этих демонов! Одно дело иметь в услужении пылесос или микроволновую печь, на которых никому не придёт в голову вымещать злобу собственной несостоятельности, и совсем другое дело, когда под рукой находится слуга, мало того, что способный чувствовать боль, а не «воспринимать информацию о повреждениях», но он, кроме того, ещё и похож на ненавидимого нами человека, которому мы завидуем, боимся или испытываем иное низменное чувство. Весь негатив комплексов субъективной личности будет проецироваться на такого «слугу». И это будет не психологическая разрядка, а самая настоящая аккомодация отрицательной энергии и эмоций. И никто, даже сам создатель таких машин, не даст гарантии, что они не взбунтуются, осознав своё положение в системе ценностей человека.       У тебя не хватило прозорливости понять это? Ты не услышал этого на суде? Тогда как ты получил докторскую степень в престижном учебном заведении?       Мне тошно сознавать, что моя родная планета порождает таких эгоцентричных недалёких выродков, как ты и твои прихвостни!       Густаф занёс руку для удара, но Эннингтон успел жестом остановить его.       – Не надо! Пускай высказывает своё мнение. Пускай, Реклифт. Она же так радеет за подобные «свободы»! Ты складно говоришь, девочка, прям как прокурор… Но ты забываешь, что люди создавали и продолжают создавать человекоподобные машины. Никак в этом вопросе наличествуют двойные стандарты?       – Не пытайтесь спекулировать подобными доводами! Тебе же прекрасно известно, что андроиды, о которых ты говоришь, создаются исключительно в эстетических целях: на потребу искусства, как кинематограф, например. Специальные комиссии Совета следят за их эксплуатацией, и по истечении определённого срока все эти машины утилизируются. Кроме того, они не содержат в своей конструкции биологических тканей, в отличие от ваших разработок полвека назад. Поэтому их утилизация не связана с моральным аспектом лишения жизни.       – Зато наших андройдов можно создавать буквально из воды и воздуха* без применения сложного оборудования и заводов.       – Со сложностью производства можно смириться. Все на Земле, кроме вас, понимают, что это лучший компромисс для сохранения этического и психологического здоровья Цивилизации. Да и потребность в таких машинах невелика, чтобы говорить о валовом производстве.       – Глупцы, не понимающие собственной выгоды и воспитывающие такое же недальновидное потомство.       – Экономическая выгода - не главное для Общества!       – Тебе бы пожить при Великой Депрессии или Мировом Экономическом Кризисе.       – Неубедительно. Сегодня каждый дошкольник знает, что эти события были спровоцированы искусственно вмешательством в товарно-денежный оборот горстки воротил, допущенных к рычагам управления экономикой. Из-за недостаточной просвещённости и просто по недоразумению Общество им доверило печать банковских ассигнаций, номинальная стоимость которых ничем не подкреплялась. Подобные коллапсы предсказывал ещё Гёте.*       – Ну, да… Ну, да… – похмыкал Эннингтон. – Но оставим кибернетику. Это не главный наш труд. Так – второстепенный пустячок, как изобретение шампанского. Ведь цель нашей организации - сделать мир счастливым! А как этого добиться? Нужно дать людям то, что они хотят больше всего на свете. И нужно избавить их от того, чего они больше всего боятся.       – Избавьте их от вас самих! Сделайте им такой пода…       Алиса не договорила – снова её пронзила боль по кивку Реклифта. И снова Густаф рывком поднял её на ноги. Профессор укоризненно посмотрел на Штреззеров.       – Господа, я же просил! Пускай девочка говорит, что думает! – в голосе его, тем не менее, звенело надменное торжество. Он словно в экстазе закатил глаза и воскликнул, – ты только представь, какой дар подразумевает наша работа! Что мы можем вернуть к жизни дорогих и близких человеку людей. Мы можем сделать человека бессмертным, неизменным. Мы можем дать безнадёжно влюблённому предмет его страсти. Ведь сколько горя на Земле из-за смерти и неразделённой любви. В наших руках панацея от них. Клонирование открывает перед нами врата Вечности…       Алиса вскипела:       – Вы обесцениваете Жизнь и человеческие чувства! Каждый из людей ценен тем, что он неповторим, никто его не заменит, никакая самая точная копия. Именно потому, что он один, он и дорог. А если каждый сможет, словно в магазине, взять с полки требуемое, во что превратятся Любовь и Дружба? В мещанскую блажь? И диктовать её правила будете вы? И после этого ты утверждаешь, что лишишь мир эгоистичных настроений? Да ты же их раздуешь в убийственный пожар!       – Ты заблуждаешься! Тебя перекормили моралью, а эта пища требует крепкого желудка и пластичного ума. Иначе, за разговорами о духовном можно упустить возможность сделать нечто одухотворённое. Разве не прекрасен мир без смерти?       – Прекрасна Жизнь, но всякий мёд приедается.       – А ты не слишком молода для таких слов?       – А ты не слишком зажился?       – Густаф, не надо! – крикнул профессор, останавливая карающую длань Штреззера. – Пускай девочка покуражится… Интересно, повторила бы ты то же самое тем, кто сейчас оплакивает тебя. Кажется, они не согласились бы с замечанием, что жизнь может надоесть.       Алиса на секунду растерялась – профессор поймал её в капкан. Реальное порой упорно не хочет соответствовать философии.       – Я уверена, они найдут в себе силы пережить это, как до них тысячи и тысячи других, – тихо ответила Селезнёва и продолжила громче. – Смерть – это испытание наших сил. Сил на поиск средств и борьбу со смертью, мера сил и воли к жизни. А также мера нашей духовной силы в смирении с утратой любимых. Это урок и назидание человеческому эгоизму и гордыне, что он не властен до конца ни над кем. А вы хотите отнять эту меру. И этим сделать людей слабаками, зависимыми от эмоций, суть которых - личностные интересы. Это несопоставимо с принципами социума, основанного на взаимопомощи. И вы также хотите разрушить плотину, воздвигнутую против нас самой Природой. Не следует забывать, что смерть – инструмент Эволюции и естественная регулировка видовой популяции. Одно дело бороться со смертью, не ограничивая её естественности. И совсем иное вычеркнуть из мира этот конструктивный элемент обновления Жизни. Тем самым вы идёте против Природы. А это путь гордыни, и он ведёт лишь к гибели всего Мироздания из-за слепоты гордецов. Не задирайте нос на дороге Жизни, иначе, не смотря под ноги, вы расквасите его, споткнувшись о невзрачный булыжник.       – Вас этому в школе учат? Бедняжки! Так, по-твоему, смерть неизбежна, и сопротивляться ей бессмысленно?       – Ты меня не слышал? Я сказала, что смерть предоставляет нам возможность познать собственные силы и волю к жизни посредством сопротивления ей.       – А мы, разве, своим трудом ей не сопротивляемся?       – То, что вы делаете, называется «идти в обход», не принимая боя.       – Разве это не мудро?       – Это трусливо, будь это десять раз мудро! Можно жить сколь угодно долго, но без открытого противостояния смерти, без столкновения с ней, Жизнь утратит не только своё духовное, но и биологическое значение. Без угрозы смерти, без знания, что наш век ограничен, люди станут праздными и ленивыми. Они утратят вкус к Жизни. Они не будут знать, на что они способны ради своей жизни и жизни своих близких. И это вновь приводит к обесцениванью человеческих чувств, к равнодушию и безответственности. Ну, а про то, что Эволюция зайдёт в тупик, возникнет проблема перенаселения, и, как следствие, дефицит всего от питания до энергетических ресурсов и жизненной территории, можно не упоминать. Вы же не хотите понимать элементарных вещей? Смерть необходима этому Миру. Необходимо и противостояние ей. Но, подчёркиваю, в рамках естественности.       – Не слишком ли парадоксально для Науки?       – Наука лишь часть Жизни, а она вся состоит из парадоксов. Причём большинство из них обусловлено нашим восприятием окружающего мира, а не своим первоначальным значением, которого нам до конца не понять.       – Ты рассуждаешь о вещах, не имея о них внятного представления.       – О, можете не волноваться, что в этом я превзойду вашу самоуверенную глупость. Последний медосмотр показал мою полную вменяемость. Чего не могу сказать о вашей команде.       – Дерзи, пока у тебя есть такая возможность, – пророкотал Реклифт.       – Грозите, пока есть такая возможность! Трое против одной, а за дверями сотня вооружённых слуг… Боги? Посмешища! Создатели «прекрасного мира»? Довольно нашим миром правила реклама красивой беззаботной жизни! Вы же собираетесь гипертрофировать всю её пошлость и приземленность, наполнить мир кичем, с корнем вырвав из него саму суть прекрасного!       – Наоборот, как раз мы и сделаем его таковым. Мы можем сделать человека совершенным, таким, как его видят художники и скульпторы, за исключением таких мазил, как Пикассо. Хотя и подобное нам по силам, – «Моро» пронзительно хохотнул. – Мы можем придать телу формы абсолютного перфекционизма… Нет-нет, это не просто пластическая операция. На генном уровне!       – Человек прекрасен уже тем, что он есть, и тем, полезен ли он Обществу. Если вы понимаете красоту тела, как бесполезную условность в соответствии с Кантовской философией*, то я расцениваю её лишь со стороны практичности. Каждому по силам изменить свой облик, не прибегая к хирургии и, тем более, генной инженерии, с помощью спорта, труда, доброй улыбки и позитивных мыслей. Человек должен уметь пользоваться тем, что даётся ему от природы, а не тем, что он сам пожелает взять. Это внушает целеустремлённость и укрепляет характер. Современное Общество подразумевает социум индивидуальностей, воспитанных именно такими самодостижениями. Ради определения своего места и роли в Мире и Обществе прежде всего к самопознанию, самосовершенствованью должен обращаться человек, а не к таким аферистам, как вы. Таким образом, он в полной мере сможет проанализировать и свою ответственность перед социумом.       – Вот именно «должен»! Но кто определил этот «долг»? Какой закон?       – Закон социальной психологии, который вы мните переиначить на собственный устав. Разве тем, что будете указывать людям, что прекрасно, а что нет, вы не посягаете на их мнение, не навязываете им своих взглядов? А от этого и до захвата власти недалеко. Но вы же именно этого и жаждете? Власти! Над миром, над умами.       – Ошибаешься! К чему мне власть? Такая обуза! Нет! Я лишь хочу сравнять человечество с богами, сделать богами людей. Выгрести весь сор из нынешнего общества. Очистить его генофонд. Нет, для одержимых властью мы взялись за слишком грязную работу.       – Про грязь это верно…       – Ты лучше представь, как в соответствии с внушёнными тебе концепциями будет жить какой-нибудь физически неполноценный урод.       – Хорошо будет жить! Не подменяйте и не путайте понятия необходимой медицинской помощи и каприза. Вы покушаетесь на выработанные столетиями законы совести. Нет таких физических недостатков, с которыми бы не справилась современная медицина, но обращаться к ней следует лишь в крайнем случае. Если же человек будет кроить своё тело, как кокетка наряды, то он рискует, в итоге, к «совершенному телу» приобрести «совершеннейший невроз». Не ваша ли драгоценная библия учит смирению? Не к смирению ли через века призывали людей сотни учёных и мудрецов? Но под смирением подразумевается противоборство со своими недостатками. И самоуничижение, как форма приукрашивания своей натуры, один из них. Нельзя человеку бояться несовершенства собственного тела! Смиряясь с ним, он тем самым выпалывает из своего сознания сорняки тщеславия, самолюбования, уныния, цинизма.       Красота Жизни, вся её прелесть в движении. А борьба Человеческого характера с надуманными, именно «надуманными», причудами о собственной несостоятельности и есть одна из форм такого движения. Снова и снова я повторяю: так укрепляется психическое здоровье социума! И счастье не в праздном наслаждении и потакании моде, а в борьбе с этой мишурой. Это не покупается за деньги и почести божества, а достигается своим умом и характером. Которых просто не будет, если индивид начнёт зацикливаться на каждом своём прыщике!       Я знакома со многими учёными, которые с вашей точки зрения показались бы «уродами». Но это прекрасные уважаемые люди! А настоящее уродство в тех гламурных масках, которые вы намереваетесь понацеплять на людей. Вы украшаете тела, но уродуете души! Вы превращаете людей в неженок, безвольных модниц, груду хлама – кичливой бижутерии! Вы лишаете их свободы, той самой, о которой так громко здесь говорили. Вы подчиняете их своему мнению и суждению. И вы обезличиваете их! Но эстетика не приемлет однообразных форм! Разве вам этого неизвестно? И красота теряет смысл, если её не с чем сравнить.       Эннингтон, слушавший тираду Селезнёвой с видом сонного илистого прыгуна, небрежно отмахнулся от запыхавшейся девочки:       – Оправдание старое, как Мир! Оно действовало, пока в наших руках не было средства для воплощения в реальность идеи о потерянном Рае. Ты знаешь, что это такое? Там все прекрасны и жизнь безмятежна.       – Занимайтесь мифологией без меня. Мне интересна Жизнь только «здесь и сейчас». Какие бы трудности и лишения она ни несла, я не желаю превращать её в вечный праздник беззащитных элоев.*       – Будут тебе и «трудности», и «лишения». Ты ещё не раз вспомнишь самую страшную боль в своей жизни, умножишь её в тысячу раз и поймёшь, что результат сочла бы райским наслаждением по сравнению с тем, что будешь испытывать на самом деле, – прогремел Реклифт.       – Не запугаете! – рубанула Алиса, но голос её заметно дрожал. Так же явно, как болевые тычки Густафа, она чувствовала, как взгляд Реклифта вбуравливается ей в сердце и застуживает кровь.       Профессор же решил поменять тактику. Что-то его увлекало в этом странном споре, но Алиса не могла понять, что. Эннингтон точно пытался выглядеть сумасшедшим, неся нелепицу про бога и рай. А может, он и был умалишённым?       – Ты неплохо подкована… Рассуждаешь об укреплении духа человека, о строительстве морального социума через преодоление, вернее, подавление соблазнов и искушений эго. Ты говоришь о взаимодействии с природой и соответствии принципам и тенденциям её развития. Но ты упустила из виду, что Фрейд давно сорвал целомудренную вуаль с «человеческой духовности». Он указал, что наш мозг не властен над нашими желаниями, что мы в своих инстинктах недалеко ушли от животных, но не замечаем этого из-за наносов надуманной этики, что, по сути, лишь эфемерная ширма абстрактного сознания, проецируемая нерешительностью субъекта. Это противоречит россказням о том, что человек – духовно богатое существо. Человек скован нафантазированными законами, ограничениями, обязательствами, призванными, якобы, сохранить стабильность Общества. Но всё это вступает в конфликт с внутренним миром личности и чревато нервными расстройствами и общей психической инвольтацией.* Тот социум, о котором говоришь ты, давно гниёт изнутри. Ему нужны такие, как мы! Мы раскрепостим его, сняв обременяющие сознание людей несоответствия между «хочется» и «нельзя». Мы дадим организму людей неограниченные возможности для удовлетворения своих естественных желаний, а не предписанных социумом нужд. Социальные конфликты? Увольте! Кому в голову придёт покушаться на чью-то жизнь, свободу и имущество, когда сознание будет направленно на удовлетворение первичных инстинктов. Пускай люди будут самими собой! Это-то и станет соответствием лозунгу «взаимодействие с Природой».       – Да им и так никто не мешает быть самими собой. Никто не запрещает им вести праздную, сибаритскую жизнь. Но это удел слабых, безвольных созданий, прикрывающих свою духовную несостоятельность и нищету продекламированными тобой доводами. Фрейд? Фрейд сказал, что принёс людям чуму своим психоанализом. Но так он иронизировал над склонностью современников к набирающему силу с развитием индустриализма циничному взгляду на общество и культурное наследие прошлого. Эти настроения вылились в Первую Мировую войну, едва не лишившую Человечество остатков морали. Однако сам Фрейд прекрасно понимал, что его исследования двояки. Они могут спасать человека от невроза, а могут превращать здоровую социально активную личность в бесхребетного паразита, холящего собственные низменные интересы. И у людей хватило проницательности для верного использованья учёного наследия Фрейда! Его работы дали нам оружие против наших недостатков, открыли нам глаза на личных незримых врагов. Благодаря ему, мы знаем, что исподволь угнетает нас, а зная, ищем способы борьбы с этой заразой. И первый из них, набравшись сил, со всей критичностью взглянуть на себя, выявлять свои пороки и отрекаться от них, а не оправдывать свою склонность к ним предрасположенностью натуры. В этой борьбе с самим собой снова и снова закаляются духовные силы Человека, и этим же, как это ни парадоксально, удовлетворяется его вездесущая гордыня. Потому что, побеждая свои пороки, он сводит на нет рудименты* примитивных инстинктов, унаследованных от Природы, несоответствующих рефлексии* высшей нервной деятельности.       – Ага! Значит, он, всё-таки, идёт против законов природы!       – Лишь в той степени, что делает его её здоровым союзником, а не капризным пасынком.       – Союзником? – Эннингтон брезгливо поморщился. – Человек – царь природы. Его задача управлять, повелевать ею, строить на её базе Сферу Разума.       – Вот уж не думала, что в XXI веке в Оксфорде будут увлекаться русским космизмом, – рассмеялась Алиса.       – Ты так критично относишься к своему Великому соотечественнику Вернадскому?*       – Отчего же? Это уважаемая мной личность и вдумчивый мыслитель. Но его учение во многом было подогнано под марксистскую и социалистическую идеологии, имеющие недостатки в радикальности взглядов на устройство Общества. И кстати, его работы прямо противоречили твоим россказням о раскрепощении человека, потакании его порокам. Вы собираетесь воспитывать эгоистов, тогда как строительство ноосферы подразумевает сплочённость всех людей общей идеей и духовной солидарностью. Современное Общество, несмотря на разнообразие интересов составляющих его индивидуальностей, гораздо ближе к этой цели, чем прогнозируемый тобой сброд гедонистов.       – Вот видишь, ты сама признаёшь, что твой социум, так или иначе, разобщён, у субъектов нет единой цели. Это происходит из-за того, что каждый из них по-разному воспринимает накладываемые социумом моральные рамки. Но, свободные от правил, они буду солидарны в стремлении строить общий мир.       – Вертеп, где каждый будет тянуть одеяло на себя. Ты же противоречишь сам себе!       – Нет. Общество, избавленное от обязательств и условностей, непременно консолидируется для строительства Рая.       – Вашего рая? Где это общество будет пастись, как скот, обжираясь и размножаясь под вашим неусыпным заботливым надзором. Это вы называете «ноосферой»? Это вы называете «победой Разума над Природой»?       – Любой свободе нужен пастырь, – сухо сказал Реклифт.       – Так вы просто страждете власти. И пытаетесь завуалировать эту страсть сумбурной полемикой.       – Да, да, да… Так кричали и те, кто пытался нас судить на Земле. Но всё это из зависти, что мы первые нашли в себе достаточно воли и самоуважения, чтобы порвать сковавшие нас цепи бесполезного устаревшего закона и устремиться к светлому будущему Человечества, к его господству над всем сущным. Нам не нужна единоличная власть, мы разделим её с теми, кто пожелает идти с нами, кто достаточно постигнет смысл существования и эволюции Человека. А он в господстве над природой, покорении, подчинении и реконструкции под свои нужды. Если угодно, вот та власть, к которой мы стремимся! Но не для себя, а для людей, людей, станущих богами! В этом смысл нашей работы, и он основывается на научных исследованиях о ноосфере, к которым ты так пренебрежительно относишься. Но посмеешь ли ты отрицать, что ими не заинтересованы на Земле?       – Я отношусь к ним пренебрежительно, потому что слышу от типа, который сам не понимает, что городит. То ты утверждаешь о взаимодействии с Природой, то говоришь о покорении её…       – Посредством взаимодействия…       – В любом случае, взлелеянные вами мечты так же архаичны, как ваше тщеславие и синтетическая религия. Да, я не стану отрицать, что сегодня идеи Вернадского получили новый импульс к научному диспуту. Но им предана иная трактовка, и они сильно изменились.       Когда на контакт с Землёй вышли иные цивилизации нашей Галактики, когда мы получили доступ к достижениям науки иных планет и к самому их миру, наши теории номогенеза* нашли фактическое подтверждение: появление Жизни и её развитие являются закономерным процессом. Те примеры параллелизма и конвергенции*, что мы наблюдали на Земле, на основе которых мы строили экстраполяционные модели биосфер других планет, действительно оказались локальным случаем общих эволюционных тенденций для абсолютно независимых миров.       Это и стало поводом для обсуждения, не является ли теоретическая Эра Разума, о которой говорил Вернадский, логичной ступенью в эволюции Живого. Мы не можем согласиться с целенаправленностью Эволюции. Это подразумевало бы наличие так называемого «бога», некую нематериальную, но идейную сущность, управляющую всей Вселенной. Утверждение, что эволюционная роль Человека предопределяет строительство им ноосферы, подразумевало бы именно такой подход к этому вопросу. Вместе с тем, мы наблюдаем, что в ходе Эволюции живая материя приобретает и качественно модифицирует свойства самовосстановления и саморегуляции. Тогда-то и была выдвинута гипотеза, что Человек – его Общество, – есть один из таких регуляционных элементов планетных макробиоценозов.*       С этой точки зрения, Человек не самодержавный монарх, а не больше, чем мажордом, а то и просто горничная в царстве Природы! Его роль быть её союзником, помощником, защитником. Он должен знать и предугадывать тенденции развития её самосовершенствования и содействовать ей в этом, но не вмешиваясь в её закономерности. Если Человек будет таким образом заботиться о Природе, она позаботится о том, чтобы его вид процветал.       Планеты сейчас рассматриваются, как сложнейшие организмы, и разумная жизнь на них, по мнению некоторых учёных, выполняет функции вторичной нервной системы. Вы понимаете, что мы не можем выпадать из комплексной конструкции, приписывая себе управленческие полномочия или наоборот полностью их отрицая, отчуждаясь от Природы. Мы не имеем права бунтовать и делать, что хотим – от нас зависит жизнь организма планеты. Одновременно от планеты зависит и наше существование. То, что планеты живые, люди давно подозревали. Последние данные из наблюдаемых экосистем Земли, в том числе антропогенной*, указывают на верность этого древнего утверждения. Ну, и существование планеты Пенелопа – ярчайший пример, подтверждающий данную концепцию.* Сейчас под названием «Сферы Разума» понимается не «очеловечивание» биосферы, а приобретение ею свойства осмысленности собственного существования. Человек, и вообще разумные формы жизни, в данном случае являются посредниками, своего рода нейронами, через которые планета получает информацию о происходящем с ней. И если эти «нейроны» начнут, прямо скажем, сходить с ума, планета найдёт способ избавиться от них. Пример Пенелопы тому подтверждение…       Мы не можем управлять Природой, не подчиняясь её законам. Знакомы с таким изречением?       – Умберто Эко?* Этот наивный филантроп?       – Роджер Бэкон!* Даже в дремучем Средневековье на вашей родине рождались гениальные прозорливые умы. Как же горько сознавать, что их просвещённая дальновидность, служившая фундаментом Науки более полутысячи лет, предана забвению в угоду алчности и лжеучениям!       Алиса полыхнула на юпитерианских главарей гневным взором, словно Христос на торговцев в Храме.*       Эннингтон с довольным видом покивал головой:       – Неплохо-неплохо. Ты права. Всё это известно нам. И со всем этим мы не можем согласиться. Не из-за нашей, как ты выражаешься, «гордыни», а из-за явного лицемерия высказываемых идей. Вот обрати внимание: ты упомянула, что человек обязан содействовать природе и его научная деятельность не должна вредить обитателям Мироздания. Оставим сейчас те виды животных и растений, что истреблены человеком на пути его становления в качестве хозяина… Не перебивай! …Хозяина природы. Но обратимся к борьбе человека с болезнями. Ведь его деятельность в этом направлении ведёт к истреблению вирусов и бактерий. И нельзя ли с той же уверенностью утверждать, что, как и человек, микроорганизмы являются полноправным инструментом созидания ноосферы? А смертельное столкновение двух этих макросистем, человечества и микробиоценозов, противоречит гипотезам о «сотрудничестве» или «взаимодействии».       Алиса не удержалась от смешка.       – Признайся, за что тебе было присвоено учёное звание? Человечество еще не истребило ни одного вида вирусов или бактерий. Это нереально! Для этого необходимо уничтожить природные очаги заболеваний. И нельзя забывать, что вирулентные организмы способны длительные периоды находится в анабиозе* под воздействием неблагоприятных для них условий: переносить значительные перепады температур, газового состава атмосферы, pH окружающей среды и прочего. Добавьте к этому астрономические цифры биомассы микроорганизмов. Этого достаточно, чтобы самому далёкому от биологии человеку стало понятно: для полного истребления микробов необходимо всего-то… сжечь дотла целую планету! Естественно, на это никто не пойдёт! Но даже не это главное! Борьба Человечества с болезнетворными микроорганизмами сводится к оборонительной тактике посредством прививок, гигиены, антибиотиков, а не охотой за каждым отдельным микробом с лазерным паяльником. Как я уже сказала, это нереально с физической стороны. И просто глупо и даже аморально. Да, они несут заболевания и гибель, но мы научились им противодействовать, не заморачиваясь над проблемой их полной ликвидации. Ни одно живое существо, даже столь примитивное, этого не заслуживает. Какое оправдание можно придумать для подобного шага? Самозащиту? Но мы разве уже не достаточно защищены? И разве микробы повинны в том, что ими управляет элементарный биомеханический закон самовосстановления живой материи. Они же не воюют с нами, как вы пытаетесь это представить. И мы не должны отвечать войной на их мнимую агрессию.       – Интересное суждение! Ты оставляешь шанс даже ничтожнейшим существам, но выступаешь против нас, как весь этот напыщенный учёный Совет.       – Ты понимаешь, что ты говоришь? Вирусы не осознают своей вредоносной деятельности. Ну, за исключением Космической Чумы*… Но она плохо изучена… А вы, в отличие от микробов, отдаёте отчёт своим поступкам! Вы намеренно идёте в разрез с интересами общества, намеренно причиняете вред Живому, ставите опыты, прекрасно зная их последствия и результат. Вы отвечаете за свои действия, понимаете их смысл, а вирусы нет. И вы хотите, чтобы вас мерили той же мерой? Хотите уподобиться бактериям? Микробные боги!       В последние слова Алиса вложила всю желчь, что скопилась в ней от знакомства с безумным профессором. Эннингтон даже приподнялся от злобы, утратив свою флегматичность пьяной жабы. Селезнёва вся сжалась, напряглась, предчувствуя удар Густафа. Но на этот раз его жестом остановил Реклифт. Он нагнулся к профессору и зашептал ему на ухо. Тот согласно закивал.       – Что ж, – обратился «Моро» к Алисе умиротворённым тоном, – нам понятна твоя позиция и отказ от сотрудничества. Хорошо! Создание твоего клона займёт чуть больше времени. Но мы привыкли ждать. Тем не менее, мы дадим тебе время на размышление над нашим предложением. Если ты согласишься работать с нами, ты сохранишь жизнь. Или, по крайней мере, умрёшь без мучений. Если – нет… Густаф, своди нашу гостью в комнату игр, чтобы у неё появилась пища для размышлений, а заодно прибавилось бы вежливости.       – Сэр, с Вашего позволения, я утомлён перелётом… – запинаясь, попытался возразить Густаф.       – А разве я не сказал, что недоволен твоими действиями? Ты пойдёшь с ней не просто так!       Алисе показалось, что Эннингтон вдруг изменился. Исчезла некая безалаберная простоватость в выражении его лица и голоса. Он стал сильно напоминать такую же ожившую статую из музея мадам Тюссо*, как Реклифт.       – После устроишь её, как положено, – распоряжался профессор. – Передай персоналу: не давать ей никаких медикаментов. Обеспечь диету, стимулирующую пищеварительную и выделительную системы.       – Да, сэр.       – Отправляйся! Второй корпус по тебе соскучился. Первый вас проводит.       От портьеры отделилась тень, и Алиса поняла, что всё это время в комнате находился ещё один человек. На груди его стояла цифра «1». Он подошёл к Густафу и Алисе и равнодушным голосом велел идти вперёд.       Девочка украдкой покосилась на Густафа. Штреззер побледнел и заметно вздрагивал. Губы плотно сжаты, на лбу выступили крапинки пота. Алису охватило злорадство, что этот мерзавец так напуган и жалок пред недовольством Эннингтона. Но чувство жестокого торжества быстро сменилось тревогой.       «Если этот закалённый Мефистофель так трясётся, что же делать мне?» – мелькнула у Алисы мысль.       – Профессор, с Вашего позволения, минуту… – донёсся до задумавшейся Селезнёвой голос Реклифта.       – Пожалуйста! Они в твоём распоряжении.       Взгляд Реклифта, вонзённый в Алису, легко убеждал, что мифы о василисках и медузах-горгонах не далеки от истины.*       – Я не хочу, чтобы у тебя сложилось превратное мнение о нашей организации и, собственно, о Профессоре, – сказал Реклифт со звуком сминаемой жести.       Он вынул из нагрудного кармана пиджака миниатюрный флэш-плеер и нажал на одну из его кнопок. Раздалась приглушенная речь Селезнёвой, что она произнесла пару минут назад.       – Видишь ли, для создания точной копии объекта необходима динамическая модель его умственно-эмоционального синопсиса, – пояснил Реклифт. – При определённых навыках можно симулировать иной вид характера, нежели он есть на самом деле. Что приведёт к различиям в психо-типе клонируемого объекта и клона. Мы не можем так рисковать. И эта запись станет добрым подспорьем в нашей работе.       – Браво, Реклифт! Браво! – расхохотался Эннингтон. – Вы никогда не забываете о деле!       – Благодарю, Профессор. Как и Вы, должен заметить. Без Ваших провокаций цена этой записи была бы невелика.       – Ты дьявол, – прошептала оглушённая осознанием хитроумной интриги юпитерианцев девочка.       Они же специально устроили этот глупейший диспут! А Алиса перед ними так распиналась, не подозревая, что им это только на руку!       – Пошла! – толкнул её к двери Первый.       На ватных ногах с ветром в голове Алиса поплелась в указываемом направлении. Рядом такой же подавленный, сгорбленный и рассеянный шаркал Густаф.       Они вышли из резиденции «Моро» и направились к стоящему в стороне от остальных построек зданию, обнесённому высоким забором из стальной сетки, на которой через каждые два метра висели таблички, красноречиво предупреждающие, что ограждение находится под высоковольтным напряжением. В остальном здание не отличалось от прочих: такой же барачный прямоугольник, скрытый в зарослях гигантских папоротников и ползучих лиан. На крыше Алиса заметила стоящих по четырём углам вооружённых пронумерованных солдат.       По мере приближения к строению, оно казалось всё более зловещим.       Здесь то и дело жизнерадостно жужжали, пролетая, различные твари, которых с натяжкой можно было бы назвать насекомыми из-за обилия лапок, сяжек и крыльев на бронированных чешуйчатых телах. Над цветами порхали, словно лоскуты целлофановых пакетов, то ли прозрачные бабочки, то ли воздушные медузы. Тёплый, насыщенный водяными парами ветерок лениво шевелил листву странных деревьев.       Вокруг же здания, к которому вели Алису, время точно остановилось: ни движения, ни окружной суеты, и звуки будто ударялись о невидимую преграду, поглощались и растворялись, словно в пустоте.       Дверь открылась, и Первый втолкнул их в крохотный узкий тамбур. Стены и следующая дверь были звуконепроницаемыми. Но шумы внутри были столь громкими, что проникали сквозь них неясным призрачным фоном. И от этого звукового колыхания у Алисы всё внутри затрепетало. Первый нажал на звонок, и спустя минуту дверь перед ними открылась, и последовал очередной толчок в спину.       Меньше секунды хватило Алисе понять, куда её привели, прежде чем её рассудок без боя ретировался перед обуявшей девочку дичайшей паникой.       В школе на уроках по Этике и Законодательству детям рассказывали о преступлениях людей прошлых лет над Жизнью: войнах, пытках, бойне скота и прочих страшных, чуждых просвещенному человеку вещах. Им показывали жуткие чёрно-белые фотографии кровавых безумств людей. Но что это были за бледные, щадящие детское сознание копии того, что предстало перед Алисой во всём мерзостном величии беспощадного апокалипсического Хаоса.       В густой, как кисель, атмосфере ужаса, отчаянья и непередаваемой боли все её органы чувств были шокированы, сокрушены и смешаны в едином восприятии на уровне незнакомого человеку, чуждого ощущения иных измерений, беспросветной истерики кошмара.       Вдоль коридора по обе стороны тянулись камеры с решётчатыми стенами, за которыми в невообразимых муках метались окровавленные бесформенные куски плоти. Громче грохота водопада Виктория стояли рёв, стоны и вопли боли. Смрад смерти и ужаса выворачивал наружу и казался осязаемым.       Алиса зажмурилась до судороги в висках, заткнула уши, упала на колени, не в силах сделать и шага или стоять от нервного потрясения. А кошмарные картины просачивались сквозь неё, впитывались ею, помимо воли, как вода губкой. И она ощущала каждой клеточкой страдания, что претерпевали безымянные, непохожие ни на что создания в клетках.       – Уведите меня отсюда! Выпустите! ВЫПУСТИТЕ!!! – в истерике завопила, срывая голос, девочка.       Но её волокли вдоль коридора, и ужас терзал её с не меньшей силой, чем железо, пламя и электрический ток несчастных в клетках.       – Хватит! УМОЛЯЮ!!! ХВАТИТ!!!       Слёзы выжигали глаза. А коридор всё не кончался…       Алиса потеряла сознание.