НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ПЛОТНИКОВ, или ЕЩЁ ОДНА ИСТОРИЯ ОБ АЛИСЕ СЕЛЕЗНЁВОЙ

      Следующим утром Алиса проснулась от лёгкого покалыванья в левой ноге. Местная анестезия проходила, и затёкшая конечность давала знать о себе.       Ещё лет пятьдесят назад травмы, вроде полученной Алисой, вывели бы человека из строя на полмесяца, а то и дольше. Теперь же с применением средств ускоренной регенерации тканей самые сложные переломы лечились за несколько дней. А у Селезнёвой даже перелома не было – кость немного оцарапало.       Девочка, морщась больше от удовольствия щекочущих мурашек в ожившей ноге, чем от остаточных болей, осторожно встала с кровати. Голова немного кружилась, слегка подташнивало: приходящие в норму после операции внутренние органы подстраивались под биоритм хозяйки. Алиса расставила руки для баланса, как эквилибрист на канате, и попробовала пройтись. С несложным усилием ей это удалось, и она гусиным шагом, пошатываясь, просеменила к окну.       На улице весело светило солнце, как по заказу. Распускались душистые почки. Заливались трелями торопыги-жаворонки, вернувшиеся с Юга на целую неделю раньше положенных сроков. Апрель с первого же дня без компромиссов вступал в свои права. Конечно, метеорологи и климатологи ему помогли. Но Алиса опытным глазом видела, что сама Природа спешит пробудиться от зимней спячки и радоваться Жизни, как и девочка, любующаяся ей из окна больничного корпуса.       В палату в сопровождении родителей вошёл врач. И пока мама с папой радовались поднявшейся на ноги дочери, он скучно разглагольствовал о вреде преждевременных прогулок. Алиса возразила, что чувствует себя совершенно здоровой, но голодной, как волк. Не стоит ли её уже выписать?       Доктор ответил, что чувствовать себя здоровой и быть таковой - две большие разницы. Все беды, де, происходят от самоуверенности людей, что они здоровы, когда это вовсе не так! Он провёл беглый осмотр пациентки, и вправду даже для него, по-видимому, носивший формальный характер: досадливо поцокал языком, когда Алиса поморщилась от пальпации диафрагмы; остался недоволен реакцией её глаз на свет; совсем нахмурился, услыхав какие-то хрипы у девочки в груди; и в итоге вынес вердикт, что Селезнёва будет выписана только завтра.       Алиса не преминула уличить молодого врача в попытке взять реванш за вчерашнее поражение в споре с родителями. И вообще, пусть не надеется, пользуясь своим служебным положением, насильно удерживая её под своей опекой, вызвать у Алисы симпатию. Он не в её вкусе!       Врач насупился, словно индюк, склюнувший горошину чёрного перца, и сухо ответил, что ему виднее, когда и кого выписывать. И раз уж его пациентке не терпится потоптаться на ногах, принимать пищу она будет в больничной столовой. Девочка только рукой махнула на ворчуна и пригрозила, что ей не впервой сбегать из медицинских учреждений.       – Посмотрите, Виталий Игнатьевич, что мне здесь делать целые сутки? У меня же извилины вспучатся от скуки! А скука - это очень опасно для людей, идущих на поправку после сотрясения мозга! Вас учили этому в институте или Вы захворали во время той лекции? Поймите, меня заждались друзья! А палата даже видеофоном не оборудована, и я не могу ни с кем связаться, – сказала девочка.       – Вам бы всё шутить, Алиса Игоревна, – ответил Виталий Игнатьевич. – И шутки, должен заметить, у Вас обидные! А Ваши друзья уже три дня штурмуют больницу, и Вы не представляете, каких нервных сил мне стоит их сдерживать, чтобы они, ворвавшись сюда, в порыве счастья не разрушили здание, а Вас не вернули в реанимационное состояние. С Вашим появлением моя тихая гавань медицинской помощи и покоя превратилась в какую-то Брестскую крепость! Да ещё полиция поместила сюда всех этих опаснейших бандитов! И журналисты всей Галактики лезут сюда за сенсацией. Вы желаете дать пресс-конференцию?       Алиса совсем не горела желанием связываться с прессой, как и не хотела быть случайно разорванной на части кипящими буйной радостью друзьями и фанатами, заждавшимися встречи с ней. Пожалуй, безопасней будет пообщаться с ними по видеофону из-за стен больничной цитадели – сбить градус их приветственного запала.       Виталию Игнатьевичу польстило, что пациентка, наконец-то, с ним согласилась: он действует не в угоду своему самодурству, а исключительно в интересах её благополучия. Он сказал, что, пока Алиса будет завтракать и проходить укрепляющие процедуры, её палату оборудуют многоканальным средством связи. Благо у торчащих здесь полицейских есть переносная станция.       Девочка направилась в столовую, где отец, пока Алиса расправлялась с двойной порцией завтрака, обрадовал её сообщением, что первая партия «препарата Моро» получена. Густаф настоял, чтобы тестирование проводили на нём, и оно увенчалось успехом! Теперь страдающие от наркотической ломки в неопасности – их состояние стабилизировалось. Сейчас полным ходом ведутся испытания рассчитанных компьютером возможных средств нейтрализации пагубного действия «зелья». И хотя говорить об успехах работ в данном направлении ещё рано, профессор Селезнёв выразил уверенность, что Союз Галактики справится с этой задачей.       Вернувшись в палату, Алиса обнаружила в ней исходящийся в припадочной сигнализации приёма связи двенадцатиканальный видеофон. Какой светлой голове вздумалось запрограммировать его на домашний номер Селезнёвой?! По всем каналам её приветствовали и поздравляли друзья, знакомые и даже неизвестные ей соотечественники и инопланетяне.       Родители благоразумно оставили дочь наедине с толпой поклонников, страждущей общения со своей героиней. Как ни грустно было маме хоть на минуту снова расстаться с дочерью, но она нашла в себе силы не мешать ей сейчас. Она лишь попросила Алису не перегружаться. Дочь беззаботно заверила её, что общение с друзьями - это скорее отдых, чем нечто, способное вызвать малейшее утомление. Однако уже к обеду она страшно вымоталась бессчетное количество раз повторять рассказ о своих приключениях и даже просто слово «привет». Алиса вконец охрипла, и голова у неё раскалывалась.       А тут ещё пронырливые журналисты вынюхали её номер, и на Селезнёву посыпались совершенно бесцеремонные вопросы. Сначала она пыталась отвечать серьёзно. Потом начала отшучиваться. Злиться под конец. А дальше просто переключала канал, когда распознавала в новом лице на экране причастность к «профессии слухов».       Чувствуя, что больше не способна вымолвить ни слова без боли в горле, Алиса забила в программу автоответчика видеофона сообщение, что она рада всем, кто желает с ней поговорить, и благодарна им за внимание и поддержку. Но друзья должны понять, что она ещё недостаточно окрепла после перенесённых тягот. И потому она приносит свои извинения за то, что прервёт сеанс связи на несколько часов для отдыха.       Пользуясь передышкой, Алиса отправилась пообедать. Но покой в этом простом действии ей найти не удалось. Точнее, ей этого не позволили.       По коридорам уже курсировали стайки прорвавших оборону Виталия Игнатьевича фанатов, да и больничный персонал был взбудоражен присутствием знаменитости, едва очнувшейся от операции, но успевшей проявить свою незаурядность. Из уст в уста передавался рассказ о том, как Алиса спасла жизни пленных юпитерианцев и заложников Эннингтона. Причём эти пересуды скоро приобрели мифическую и просто нелепую окраску. Например, говорили, что едва здоровая Алиса, презрев свои раны и усталость, лично оперировала несчастных и врачевала их травмы, полученные в пыточных камерах «Моро». «Что вы! Что вы! – восклицали другие. – Какие операции? Селезнёва одним взглядом может превратить дистиллированную воду в панацею от всех болезней и травм!»       И так в столовую за Алисой следовала целая толпа, оглушая её кучей вопросов, на которые, впрочем, сами же спрашивающие и отвечали. Алиса превратилась в идола, от которого требуется лишь присутствие, а не участие в религиозных обрядах.       Такое положение немало раздражало девочку, но она старалась не выдавать своей неприязни к глупому ажиотажу, крутящемуся вокруг её персоны, и сдержанно благодарила сопровождающих за внимание, пусть и проявляемое в форме неуместных дифирамбов и совсем не заслуженных восхвалений.       Однако вся эта кутерьма и раздувающие её личности начинали серьёзно угнетать Алису. Теперь она прекрасно понимала, почему Пашка добровольно сидит под домашним арестом.       «До чего странно устроены некоторые люди? – думала Алиса. – Они ищут или придумывают героев на стороне, когда сами с минимальными усилиями, несоизмеримыми с той ядерной энергией, что они тратят на свои фантазии, могут стать героями. Почему они не хотят понять, что я не сделала ничего сверхъестественного? Да я вообще ничего не сделала! Почему они не хотят видеть, что я такая же обычная, как они? И, наверно, даже слабее многих из них».       «Если мне здесь покоя нет, что же будет, когда я выйду на улицу?» – с опаской продолжала рассуждать она. И от собственного ответа, не внушающего ей надежды на благополучный исход встречи с назойливыми поклонниками, девочке становилось ещё горше на душе.       Последней каплей стало то, что, когда Алиса села обедать, она обнаружила, что по-прежнему находится в толпе, и десятки пар глаз с благоговением созерцают, как она отправляет пищу в рот. Этого она уже не могла стерпеть и с негодованием выразила своё мнение по поводу слежки за ней и вмешательства в её личную жизнь самым фамильярным образом. Если даже такой элементарный, но, всё-таки, отчасти интимный процесс, как питание, сопровождается недозволительной формой внимания, как ей следует позаботиться о сохранении в тайне сокровенных сторон своей жизнедеятельности?!       Сконфуженные адепты «культа Селезнёвой» потихоньку расползлись в разные стороны, шушукаясь между собой, обсуждая непонятный всплеск гнева героини.       «Теперь раструбят, что я неблагодарная хамка! – со злорадством подумала Алиса. – Ну и пусть!»       Аппетит пропал, и она, словно в гипнотическом трансе, ковырялась ложкой в тарелке, размышляя о превратностях популярности. И ещё девочку беспокоило, что до сих пор не дал знать о себе Паша. Он ей не звонил с другими друзьями, не караулил у дверей больницы момента, когда к ней допустят посетителей. Отец о нём ничего не знал, кроме того, что он отсиживается дома. Когда Алиса сама попыталась с ним связаться, то наткнулась на автоответчик, голосом матери Гераскина сообщивший, что они уехали на природу, и когда вернутся - неизвестно. Автоответчик предложил оставить сообщение, но Алиса рассудила этого не делать. Лучше сказать другу всё, что у неё на сердце, при встрече. Селезнёвой казалось странным, что её спаситель исчез, когда все тревоги позади, она поправляется, а он даже не удосужится справиться о её самочувствии.       В таком состоянии, соответствующим радости победы и выздоровления так же, как трепельный кирпич соответствует канонам искусства, её нашёл отец.       – Смотрю, ты пожинаешь горькие плоды сладко-цветущей славы, – улыбнулся директор КосмоЗо.       – Нет. Я просто завидую тридакнам*, – под стать его иронии ответила девочка. – А где мама?       – Занимается организацией торжества по случаю твоей выписки… и возвращения.       – Вот не хватало!       – Не лишай её этого удовольствия…       Алиса тяжело вздохнула.       – Ты прав… Она это заслужила. Вы все этого заслужили.       – Ну, если ты не сильно занята своей лепкой модели кратера Бэрринджер, – папа указал на тарелку Алисы, в которой она развозила по краям гарнир, – то, может, пройдёшь со мной? У меня есть сюрприз, который, думаю, поднимет мою драгоценную тридакну из пучины печали.       Алиса отодвинула недоеденный обед и встала. Утомлённым взором она окинула столовую. Из-за каждого столика на неё украдкой косились любопытные глаза.       – Что угодно, лишь бы отвлечься от всего этого! В деревню! В глушь! Полцарства за карету!       Папа рассмеялся.       – Побереги полцарства. Дойдём пешком!       Отец повёл её во флигель больницы на верхний этаж. Он открыл дверь одной из палат и жестом пригласил Алису пройти вперёд. Девочка осторожно ступила через порог.       Вполоборота к ней, у окна, в кресле-каталке, сутулясь, сидел мужчина среднего возраста. На обветренном бледном лице пролегали глубокие тягостные морщины, но облик его выражал умиротворённость и доброту. В коротких, ёжиком, волосах было изрядно инея седины. Пижама мешком висела на худом теле.       На коленях мужчины, мурлыча громче мотоциклетного мотора, лежала невесть как прокравшаяся в больницу кошка. На плечах его, на полу, на подоконнике шумной ватагой сновали воробьи, синицы и свиристели.       Мужчина с отрешенной медитативностью разглядывал правую руку – биомеханический имплантат.       – Не скоро мне доведётся тобой пинцет брать, – с ласковой усмешкой ворчал мужчина на руку, неуклюже перебирающую пальцами у него перед носом, точно замёрзший краб лапками. – Мизинец, глупая! Я же о мизинце думаю, а ты указательный сгибаешь…       У Алисы сердце задрожало, к горлу подкатил радостный плач.       – Николай Валерианович? – недоверчиво прошептала она и в следующий миг бросилась на колени перед мужчиной, пугая птиц и кошку. – Николай Валерианович! Миленький!       – Здравствуй! Здравствуй! – принял этолог девочку в свои объятия, весело смеясь и шмыгая носом. – Ой, извини! Я ещё не привык к силе этой железяки, – смутился он, заметив, как Алиса морщится от его дружеского похлопыванья протеза по спине.       – Николай Валерианович! – восхищённо повторяла Алиса, вглядываясь в лицо учёного, из которого доныне ей были знакомы только глубокие нежные глаза, насыщенного карего цвета.       – То, что от него осталось, благодаря усилиям одной девчонки, не слушающейся старших, – со своим ворчливым чувством юмора сказал Милюшин. – Долг платежом красен? Ну, не плачь…       Алиса гладила металлическую руку Милюшина и не могла оторвать заплаканных глаз от страшного белого шрама, косо пересекающего его горло.       – Эка ты! Совсем раскисла! – погладил её по голове Милюшин. – Присаживайся уж! Что я, икона, на коленях передо мной ползать?       Девочка тут же уселась этологу на колени и обвила его руками за шею.       – Николай Валерианович… Николай Валерианович… – продолжала всхлипывать она.       – Ага! Ты, стало быть, вспомнила, как я тебя качал в младенчестве?       Селезнёвы рассмеялись.       – И ты, Игорь? – Милюшин протянул профессору руку. – Извини, придётся тебе побыть левшой. Ну, что у тебя за рукопожатие? Что я, медуза, что ли, бояться ко мне прикоснуться! Вон с дочери пример бери! Прекрасную преемницу вырастил! Спасибо тебе от души!       – Если бы не ты…– стесняясь, заикнулся профессор.       – Не начинай! Терпеть не могу, – без злобы, но с силой оборвал его Милюшин.       – Вы… – Алиса растеряно улыбнулась. – Ты слишком скромный. Мы оба обязаны тебе жизнью. А я так вдвойне…       – Это не повод постоянно мне об этом напоминать, – устало ответил Милюшин. – Будто у вас других забот нет…       Он поманил к себе кошку, всё это время ревниво смотрящую на Алису, посмевшую занять её место. Она, словно нехотя, запрыгнула на колени учёному, втиснулась между ним и Алисой и, поворочавшись, снова принялась протяжно мурлыкать.       Алиса переглянулась с отцом и, чтобы избежать неудобного молчания, спросила Милюшина о его планах на будущее.       – Планы? На Карбуне, кажется, собираются основать колонию. Туда набирают группу учёных. И я, наверно, буду им полезен. Я же неплохо знаю тамошнюю жизнь.       Алиса так и ахнула.       – Ты уедешь? Ты вернёшься туда? – страх и грусть смешались в её надломленном голосе.       Милюшин неуютно поёжился под молящим о пощаде взглядом девочки.       – Ну-уууу, – задумчиво потянул он. – Врач мне прогнозирует длительный реабилитационный период. Надо бы силы восстановить да к этому агрегату привыкнуть…       Этолог поскрежетал пальцами протеза.       – А потом? Каждый должен быть на своём месте… Там, где он полезнее всего…       – Папа!? – взмолилась Алиса.       Профессор Селезнёв только бессильно развёл руками. Вид у него был совсем потерянный.       – Твой отец предложил мне на время восстановительного срока работу в новом заповеднике под Тулой… – невозмутимо продолжал Николай Валерианович.       – Пожалуйста, соглашайся! – в один голос воскликнули Селезнёвы.       – Это заманчивое предложение, – рассуждал Милюшин. – Я соскучился по Родине. Только мне ещё предложили вести кафедры в нескольких биологических институтах. Я теперь знаменитость… Не иначе, ты, Игорь, постарался?       Алиса навострила уши, а её отец залился краской, как нашкодивший мальчишка.       – Может статься, ты даже будешь моей студенткой, – с хитрецой улыбнулся девочке этолог.       – Ура! – Алиса крепко обняла и расцеловала Милюшина.       Смятая между людскими объятьями кошка протестующе мяукнула.       – Рано радуешься. Я строгий преподаватель. Буду спрашивать больше программы, как сама Жизнь, – проворчал растроганный этолог.       – Сколько угодно, Николай Валерианович! Ура! Ура! Ура!       Они проговорили до самого вечера, вспоминая старые времена. Милюшин сыпал забавными историями из своей практики. Некоторые из них казались невероятными и сказочными. Но у Алисы не появлялось ни капельки сомнений в их реалистичности. Тем более, рядом на стуле сидел отец и подтверждал их подлинность.       Алисе совершенно не хотелось расставаться с другом, но Милюшину нужно было идти на вечерние укрепляющие процедуры. И он ещё был слаб для продолжительных посиделок, и спать теперь ложился рано.       Девочке взгрустнулось: завтра её выпишут, а Николай Валерианович останется здесь ещё на несколько недель. Она клятвенно пообещала, что будет навещать его каждый день!       – Только уроки успевай делать, а то всё время потратишь на мои побасенки, – в своей манере полуупрёка-полусожаления ответствовал ей Милюшин.       – С уроками всё будет в порядке! – заверила Алиса и вдруг радостно вскрикнула. – Николай Валерианович, мне же каникулы продлевают! Мне доктор сказал, что мне дадут освобождение от занятий на две недели для восстановления организма. Знаешь, что я придумала?       – Ой, спроси, что полегче!       – Я решила полететь на Пенелопу! Ты был на Пенелопе?       – Конечно был. Замечательная планета! Не стану скромничать: мы с ней большие друзья!       – А что, если я тебя выкраду из этих застенок, и мы полетим вместе? Ведь ты сможешь пройти реабилитацию и там! В Жанглеграде расчудесные санатории!       Милюшин переглянулся с профессором Селезнёвым. Отец Алисы только рассмеялся:       – Здорово придумано, Коля!       – Да, это было бы здорово. Если тебе удастся уговорить доктора. Боюсь, он не отпустит меня в полёт через гиперпространство. А торчать здесь…       Милюшин с тоской обвёл глазами аскетичную палату.       – Уговорю! Клянусь, что уговорю! – горячо закивала Алиса.       – Можешь не сомневаться, старина: она своего добьется! – подмигнул Милюшину Селезнёв.       На том и порешили. Алиса на прощание обняла учёного и поцеловала в щёку, заверив, что зайдёт завтра перед выпиской.       Профессор проводил дочь до палаты. Девочка, смутясь, попросила оставить её одну: ей нужно было обдумать кое-что. Отец понимающе улыбнулся.       – Конечно, милая. Только маме позвони перед сном. Хорошо?       – Обязательно! До завтра, папочка! – Алиса поцеловала отца и шмыгнула в палату.       Она спешила проверить автоответчик видеофона – вдруг ей звонил Гераскин. Но от Пашки звонков не было. Алиса без интереса просматривала вторую сотню одинаковых поздравлений и пожеланий скорейшего выздоровления от совершенно разных людей, когда ожил приём связи. Девочка взволнованно переключилась на прямой коннект и расплылась в улыбке. С панели монитора на неё блестел маленькими пронзительными глазками печальный пожилой человечек с длинным носом и растопыренными ушами.       – Привет, подлая Алиска! – сипло воскликнул человечек.       – Да, подлая! Привет! – потеснив его, на экране появилась круглая физиономия Весельчака У.       – Ой, привет, ребята! А почему это я подлая? – удивилась Алиса странному пиратскому приветствию.       – А какая ещё? – хищно сверкнул зенками Крыс. – Треплешься кому ни попадя о «Тайном Убежище»!       – А ещё клялась: «никому да ни за что»! – поддакнул Весельчак У. – Наиподлейшая!       – Ах, вот вы про что! – рассмеялась Селезнёва. – Ну, так моя болтливость спасла мою голову.       – Для того, чтобы я её оторвал, – цыкнул сквозь зубы Крыс.       – Так вы для этого меня спасали?       – Нет. Мы тебя спасали, чтобы тебе стало стыдно, что, несмотря на то, что ты не хранишь вечные секреты и подло нарушаешь клятвы, мы тебя щадим, хоть ты этого вовсе не заслуживаешь. Теперь ты сгоришь от стыда! И будешь мучиться от чувства долга! – серьёзно сказал Весельчак У.       – Ещё как мучится! – подвизгнул Крыс. – Ты у нас в вечном долгу!       Алиса залилась смехом – старые-добрые пираты!       – Ну, конечно, я у вас в долгу! В неоплатном долгу, мои замечательные злодеи! Спасибо вам! Спасибо огромное!       – «Спасибо» в стакан не нальёшь, – сакраментально заметил Крыс.       – И в карман не положишь, – в унисон добавил толстяк.       – Так что же вы от меня хотите? Ещё по тонне золота?       – У тебя есть тонна золота? – принял деловой вид Весельчак У.       – Нет.       – Тьфу на тебя! Ещё и дразнится – играет на наших благородных чувствах! Говорю же – «подлая»! – вскричал Крыс.       – «Наиподлейшая», – поправил его Весельчак.       – А что же мне делать, чтобы не сильно мучится от чувства долга, за неимением тонны золота? – приняла условия пиратской игры Алиса.       – Выход у тебя только один, – ухмыльнулся Крыс.       – Какой?       – Поскорее выздоравливать и попытаться нас поймать! – с этими словами Крыс превратился в Алису.       Отражение Селезнёвой на экране злорадно рассмеялось и подмигнуло обескураженной девочке.       – Крыс, ты невозможен!       – Я знаю!       – Откуда у вас пилюли грим-травы?       – Подарок Гераскина. Он держит своё слово, в отличие от некоторых несознательных девчонок.       – Вот погодите, доберусь до вас! Сами сознание потеряете! – без злобы пригрозила Алиса.       – Попробуй! – захохотал Весельчак У. – Ждём тебя с нетерпением на просторах Космоса.       – Бывай! Не кашляй! – хохотнул Крыс в образе Алисы и отключил связь.       Алиса с нежностью и грустью смотрела на чёрный монитор. Какие же они славные эти бандиты! Для них это всё игрушки и потеха. С ними Алиса не чувствовала себя уставшей от собственной «взрослости»: связь с пиратами стала её бессрочным абонементом в детство.       На Селезнёву накатил приступ одиночества. На автоответчике было ещё несколько сотен сообщений, но не было того, которое она ждала больше всего на свете. От этого всё остальное казалось ей несущественной мелочью.       «Почему Паша не звонит? Что с ним? Даже пираты нашли минутку для неё, а он…»       Тревога и отчуждённая потерянность кололи сердце девочки. Она уже собиралась провидеофонить Паше домой и оставить-таки сообщение с благодарностью и просьбой перезвонить. Может быть, Гераскин именно этого и ждёт? Но тут сигнал приёмника снова запиликал. Алиса без надежды включила связь и чуть не задохнулась от счастья.       – Паша! Паша! Ну, наконец-то! Почему ты не звонил? Я так беспокоилась! Ты где?       Гераскин выглядел ошеломлённым столь бурным приёмом.       – Я на Луне. Привет, – тихим слегка дрожащим голосом ответил он.       – На Луне?       Паша в двух словах объяснил, что это единственное место, где никому не придёт в голову его искать. Замордовали проклятые журналисты!       – Тебя завтра выписывают? Поздравляю! Я рад… – скучный тон Гераскина не выражал радости.       Алиса во все глаза смотрела на друга и не могла его узнать. Вроде, всё тот же Пашка… Но черты лица его стали грубее, заострились, щёки впали. Во взгляде блуждали неприкаянные усталость и грусть. Левая бровь рассечена свежим шрамом. И ещё Пашка был очень бледен… Или это так монитор отсвечивает? Или это сквозь призму навернувшихся на глазах девочки слёз радости долгожданной встречи Гераскин походит на привидение?       – Паша, мне так много нужно тебе сказать! – волновалась Алиса, и голос у неё надломился. – Я… я благодарна! Нет… Я очень… Паша… Ты – герой! Ты – рыцарь! Я… Как же… Спасибо! Нет… Большое спасибо! Паша, я… Ты… Ну, что же такое! Я… хотела… А ты… Понимаешь? Нет!       Пашка сочувственно смотрел с экрана, как Алиса раздражается косности своего языка, одеревеневшего от избытка эмоций, стремящихся, одна опережая другую, сорваться с его кончика, но учиняющих тем самым только смуту и затор. И с юношей явно что-то было не так! Исчезла его бравада, в образе чувствовалась тяжесть и отстранённость, в тусклых зрачках рассеянность. И ещё нечто неуловимое, делающее его непохожим на того Гераскина, к которому привыкла Алиса, неясной тенью укрывало внешность собеседника.       – Алиса, не волнуйся. Я всё понимаю, – медленно роняя слова, сказал Пашка.       – Я не могу выразить, как я тебе благодарна!!!       – Но ты тоже не раз меня спасала…       Да что с ним такое! Он что не видит, как Алиса сгорает от признательности его подвигу? Нет, он словно специально напускает на себя эту глупую меланхолическую скромность. Почему он не ввернёт своё извечное бахвальство: «Я мужчина! Мой долг оберегать!» – и так далее, и тому подобное. Алисе стало бы легче от этих слов, потому что в своём самолюбовании они уже подразумевали все возможные похвалы и награды, и девочке не пришлось бы так трудно строить благодарственную речь.       – Паша… Я… А когда ты вернёшься?       Пашка пожал плечами. У Алисы сердце больно ёкнуло.       – Пашенька, у меня столько слов для тебя… а я не могу их высказать, – тихо пробормотала девочка, вытирая слёзы.       – Мне тоже нужно сказать тебе кое-что важное, – тем же размеренным манером говорил Пашка. – Ты извинялась передо мной, когда я был на Z-4004. Это было лиш…       – Паша, ты о чём? Что за чепуха? Зачем это сейчас? Возвращайся скорее! Я так соскучилась!       Пашка оторопел от этой вспышки. Алиса даже через пролегающее между ними расстояние почувствовала, какая волна напряжённой силы овевает Гераскина. В глазах его мелькнуло мрачное свечение.       – Как только всё успокоится, я приеду, – тоном, совершенно не обещающим, что такое произойдёт, сообщил Гераскин.       Селезнёву вдруг осенило, и она весело рассмеялась своей находке, как выпутаться из этого странного, неудобного, смущающего их обоих разговора.       – Паша, мне такая потрясающая идея в голову пришла! – воскликнула девочка. – Ты знаешь, что нас освободят от занятий ещё на две недели? Каникулы, Пашка! Настоящие каникулы! Без практики, без изучения дополнительных материалов! Давай рванём на Пенелопу?!       Мрачное свечение в глазах юноши усилилось. Хмурые тени легли на лицо. На скулах заиграли желваки.       – Хорошая идея… – без энтузиазма похвалил он Алису.       Что с ним происходит? Он какой-то чужой! Неживой, безучастный! Может, он заболел? Но чем можно заболеть в конце XXI века, кроме насморка? И ещё это отсвечиванье не даёт его, как следует, рассмотреть…       – Паша, у тебя всё в порядке? Ты выглядишь усталым, – ласково спросила девочка.       – Да, я очень устал, – не стал юлить Пашка, и его плечи упали вместе со свалившимся с них напряжением. – Прости, пожалуйста, Алиса, мне нужно идти…       – Конечно-конечно! Не переутомляйся. Только, пожалуйста, не исчезай! До свидания!       Вовсе Алисе не хотелось расставаться с другом, но она видела, что в его странно-холодном состоянии нормального общения с ним не добиться.       – Пока… – сухо бросил Пашка и связь оборвалась.       «Как он изменился!» – думала Селезнёва.       Словно в Пашке всё было расстроено и разбито, а он собрал эти осколки в неправильную картину.       Алиса тяжело вздохнула: совсем не так она представляла себе встречу со своим спасителем. И тут ей стало жутко. Страх и смятение заволновали, заморочили душу. Это не экран так отсвечивал, меняя облик Гераскина, - поняла Алиса. – У Пашки были седые виски!       Весь следующий день у Алисы заняли встречи с друзьями и торжество по случаю её выписки из больницы, подразумевавшее под собой, конечно, гораздо большее – второй день рожденья.       Квартира Селезнёвых не могла вместить всех близких и друзей, прилетевших со всех концов Галактики, чтобы поздравить Алису со счастливым окончанием её опаснейшего приключения, поэтому был арендован ресторан на несколько сотен персон. Но если верить роботам-официантам, количество гостей перевалило за тысячу!       Алиса тщательно скрывала своё неодобрение всей этой шумихой и кутерьмой, поднятой вокруг её имени, когда действительно заслуживающие поздравлений – Паша, Милюшин, пираты, Шрапнелька, Густаф – оставались в тени. Но она понимала, что не имеет права отнимать этот праздник у любящих её людей, и с глубокой признательностью принимала их внимание и заботу, проявленные в пышной фиесте. Пускай они праздновали её возвращение, для Алисы же это был триумф всего Человечества.       Девочке было грустно, но она не подавала виду. Весь вечер она искала в толпе счастливых гостей Пашку. Но её скромный спаситель так и не появился. Не было от него вестей и все следующие сутки.       Алису с новой силой охватило беспокойство за Гераскина. Он никогда раньше себя так не вёл! Понятно, что он скрывается от опостылевшего внимания посторонних людей, но он избегал и друзей, и той, кого с таким трудом и риском вызволил из плена юпитерианцев. Селезнёва и так, и этак прикидывала возможные причины подобного поведения, и в итоге убедила себя, что Паша ещё не оправился от полученных телесных и психологических травм и не хочет волновать Алису всей трагичностью своего болезненного вида.       Но позвонить-то он мог хотя бы! Общение с подругой помогло бы ему восстановить силы. Неужели он этого не понимает?       Алиса сама попыталась с ним связаться, но наткнулась на блокировку коннекта. Пашка отключил видеофон!       С каждой минутой болотина печали всё глубже затягивала девочку. Страшная мысль коварно вползла в её сознание, и, как ни гнала её прочь Алиса, фривольно угнездилась в потаённом уголке разума, населенном различными абстрактными кошмарами и заваленном хламом душевных переживаний. Оттуда она совершала дерзкие набеги на душу девочки, терзая её ядовитым жалом.       «А что, если Паша больше не вернётся?» – думала Алиса и чуть на стену не лезла от подобных мыслей. Она ходила точно в воду опущенная и на расспросы отвечала рассеянно и невпопад.       Вечером второго дня с момента выписки Алиса проходила мимо кабинета отца. В приоткрытую дверь слышалось, как профессор разговаривает с кем-то по видеофону. Алиса не из тех, в ком щель между полотном и косяком пробуждает искушение сунуть нос в чужие секреты, но тут она замерла у двери, чуть дыша и прислушиваясь. Кто был на связи, она не разобрала, но голос и интонации отца её насторожили: это нечто важное и касается её, Алисы!       – Значит, ты не можешь сам ей этого сказать и предлагаешь выступать в роли алконоста* мне? – говорил отец.       Его собеседник неразборчиво ответил, и папа Алисы вздохнул так, словно это был его последний вздох в жизни.       – Нет, я не отказываюсь, Павел. Я обязан тебе на всю жизнь и готов выполнить любое твоё желание. Но позволь узнать, чем вызвано твоё решение? Может, я могу чем-нибудь помочь?       «Так это Пашка!» – Алиса едва удержалась, чтобы не ворваться в кабинет отца. Изо всех сил она напрягла слух, сосредоточилась, но всё равно не услышала, что ответил профессору Селезнёву её друг.       «Что это за секретные совещания они затеяли? Что такое мне не может сказать Паша?»       Размышления Алисы прервал взбудораженный жаркими эмоциями голос отца.       – Трус? Слабак? Паша, если бы это говорил кто-то иной, а не ты сам, я немедленно бы потребовал от него сатисфакции любым удобным ему оружием! Никто, повторяю, никто во всей Галактике не назовёт тебя трусом! И в том, что тревожит тебя, нет этого позорного чувства…       Папину речь прервали неясные возражения. Он снова тяжело вздохнул и заговорил спокойней.       – Хорошо, я понял твою позицию и решение, принятое в связи с ней. Но прошу выслушать меня. И думаю, что ты поймёшь меня так же ясно, как я тебя. Потому что страх, что испытываешь ты, отлично знаком мне. Я живу с ним постоянно. Я такой же трус, как ты, Паша.       Повисла короткая пауза и отец заговорил вновь.       – Это чистая правда! Я не намерен с тобой лукавить. Будем говорить, как мужчины. Чувства, терзающие тебя, хранятся в сердцах многих людей, переживающих за своих родных и близких, в сердцах каждого родителя, в моём и… Ну, твоей мамы, например. Да, да! Вижу, ты понимаешь меня. Ты спросишь, как я справляюсь с этим страхом? Никак… Нет у меня ни секрета, ни лекарства, я просто живу с ним в душе. Это тот крест, который взгромождает нам на плечи Любовь вместе с даримым нам счастьем. Порой я просто схожу с ума… Да, ты видел… Порой он настолько одолевает меня, что хочется всё бросить! Всё, Паша! Ты понимаешь? Это страшно, но это правда… Естественно, меня удерживает долг родителя, обязанности… Но уверяю тебя, никогда я не оправдывал своё продолжительное противодействие фобиям этим «долгом». Возможно… возможно, во мне есть другой страх, как бы уравновешивающий то паническое чувство, что временами лишает меня воли продолжать крутиться в круговороте жизни, и которое, увы, овладело тобой…       Директору КосмоЗо нечленораздельно ответили.       – Прости, пожалуйста. Я не хотел тебя оскорбить, – ответил он.       Снова поток непонятных, едва слышных слов…       «Что же это такое!» – кипела от любопытства Алиса. – «Что за страхи мучают этих сильных людей? И почему они связаны с ней?»       – Ну, не то, чтобы прав… – тем временем вступил отец. – Я несколько сгустил краски. Но, вижу, что тебе действительно несладко приходится, и твоё решение, возможно, облегчит твои терзания. Помнишь, как говорил Марк Аврелий? Каждому отпущено ровно столько, сколько он способен вынести. Но ты, по-моему, далеко перешагнул меру собственных сил. Мы все бесконечно благодарны тебе за эту жертву и не имеем права просить больше… Я лишь скажу, что же за более сильный страх удерживает меня от шага, что готов совершить ты. Как и тебе, мне порой страшно быть с Алисой, чувствовать неуверенность в собственных силах, если ей вдруг понадобится моя помощь. И я переживаю, что не оправдаю её доверия, подведу её, не окажу ей достаточной поддержки… Это способно внушить апатию… Тревоги эти крайне болезненны. Да что мне тебе рассказывать! Ты же сам это прекрасно чувствуешь. К сожалению… Но сильнее них меня мучает неизвестность, незнание того, что происходит с дочерью в какой-то определённый момент времени. Ведь, ничего не зная, я действительно не смогу ей помочь. А в ином случае, находясь рядом с ней, я хотя бы попытаюсь это сделать! Если у меня ничего не получится, я буду винить себя за бессилие, неумение, некомпетентность и прочее… Но не стану укорять себя за бездействие. Ты чувствуешь разницу?       Профессору ответили.       «Ну почему так тихо!» – Алиса мало что не срослась с дверным косяком, но всё равно ничего не расслышала.       – Паша, – продолжал отец, – Я был бы рад отговорить тебя, но не собираюсь этого делать. Решение ты должен принять сам. От силы, вложенной в принятие этого решения, зависит качество его исполнения. И каким бы ни был твой выбор, я его пойму, и, надеюсь, поймёт Алиса. Лишь помни, что я ни в чём тебя не виню и, какой бы путь ты ни избрал, не стану тебя упрекать. Ты всегда найдёшь поддержку и помощь в моём доме, потому что ты мне всё равно, что сын! Нет, не возражай! Я сказал это на борту «Валькирии», я готов это повторить снова и не отрекусь от этих слов даже под пыткой!       Голос Пашки стал громче. Девочке послышались рыдания, но слов было не разобрать.       – Паша, успокойся, – ласково сказал отец. – Ты сомневаешься? Но ведь тебя никто не торопит с принятием решения, кроме твоих страхов. А они могут подождать? Правда? Так что мне сказать Алисе?       «Ну же! Погромче!» – мысленно умоляла девочка, но Пашка, как специально, снова перешёл на шёпот.       Отец вздохнул, будто гору с плеч сбросил.       – Я благодарю тебя, Павел! Ты прав, торопиться не стоит. Подумай, взвесь все «за» и «против». Могу я кое-что заметить? Ты был необходим Алисе, когда она попала в беду, но сейчас ты ей нужен не меньше. Паша-Паша… Да на ней же лица нет последние дни! Молчит и всё на видеофон косится. Ей тяжело от того, что и лучшего друга нет рядом, и от невозможности высказать свою признательность. Подумай, может дать ей такую возможность? Она же не виновата в наших страхах и любит нас такими, какие мы есть. Может быть, она заслуживает лучшего, а имеет только нас. И, может, тогда нам стоит не бежать от этих забот, смирившись со знаком «минус» в доводах своей неуверенности, а попытаться стать лучше, сильнее, стать достойными такого Человека, как она?       Словно шелест листвы донёсся еле слышный ответ Гераскина. Селезнёв устало рассмеялся.       – Конечно, Паша! Извини. Да. Да. Конечно! До свидания! Удачи!       Наступила тишина. Алиса тихо вошла в кабинет.       – Папа?       Отец рассеяно протирал очки.       – А? Дочка? Как дела?       – Ты с Пашей говорил? – смущаясь того, что подслушивала, но всё же твёрдым голосом спросила Алиса.       – Да, с ним…       – А когда он приедет? – точно просто так, от нечего делать, осведомилась девочка.       – Не знаю. Он не сказал.       – Папа, что с ним? – в голосе Алисы появились металлические нотки.       – Ничего страшного, – начал отец, но, увидев серьёзный жгучий взгляд дочери, осознал, что отговорками не обойтись, и со вздохом сказал. – Паша очень-очень сильно испугался. Этот страх мучает его до сих пор.       – Так вот почему он такой понурый и… и… Я его понимаю! Я тоже была напугана! Ещё бы! Такая битва…       Папа поднял руку, прерывая эмоциональный всплеск Алисы.       – Паша испугался не стрельбы и юпитерианцев, а того, что может потерять тебя, – отец поднял на Алису полные слёз глаза. – Ты понимаешь? Он испугался, что потеряет тебя.       – Но теперь-то мне ничего не угрожает. Чего ж пугаться? – растерялась девочка.       – Каждый день может что-нибудь произойти… Вспомни, как мы постоянно беспокоились с мамой, когда ты была маленькой. Докучали тебе своей заботой. Сейчас ты уже взрослая и понимаешь, что это была не наша прихоть, а тот же страх, потерять дорогого любимого человека.       Алиса кивнула.       – И Паша пережил ужас, который не может уместиться в его душе. Он опасается, что подобное может повториться, а у него уже не хватит ни сил, ни духу спасти тебя. Он боится и за тебя, и того, что не справится с задачей быть твоим защитником. Он боится такой ответственности и считает себя недостойным её… Постарайся найти в себе великодушие и не винить его…       – Он не хочет возвращаться, чтобы не волноваться за меня? Он так полагает избавиться от выдуманной им «ответственности»? – дрогнувшим голосом догадалась Алиса.       Профессор не ответил.       Девочка постояла немного и пошла к себе в комнату. Что пытать папу – он не может отвечать за действия Гераскина и обещать, что всё будет хорошо, когда в этом не уверен. С тяжёлым сердцем Алиса легла спать.       Утром нового дня Селезнёва сходила в больницу, навестить Милюшина и Густафа. Последний был крайне удивлён и беспредельно счастлив её визиту. На его прямо-таки детский восторг Алиса с ласковым укором заметила, что её обещание быть рядом с другом, а Густафа она считает именно другом, не было хитрым дипломатическим ходом для выуживания из него формулы «зелья Моро». Она искренне переживает за его судьбу и хочет помочь ему обустроиться в новом для него мире и жизни. Как ни крепился Штреззер, но горячие рыдания одолели его, и он долго благодарил девочку за её великодушие.       Алиса, вооружённая благословением Милодара на любые действия в отношении подследственного, изгнала из палаты Густафа полицейских с роботом-стенографисткой, которые брали у него показания по делу юпитерианцев, велев им позаботиться об углубленном изучении норм гуманного обращения с больными и ранеными. Под действием привычных наркотиков Густаф быстро шёл на поправку. Он уже не выглядел жертвой элефантиазиса* и на две трети вернул себе узнаваемый облик. Но оставался очень слабым. Лишь гордость и упрямство не позволяли ему роптать на бесконечную докучность агентов ИнтерГалактической полиции. Оставшись в палате наедине с девочкой, он мог больше не притворяться и признать, насколько утомлён и следствием, и пережитым недугом, и горькими переживаньями о будущем, которые теперь, правда, развеяны явлением его доброго гения. Алиса не стала упрекать Густафа в его возвращении к страстным комплиментам, так смущавшим её в момент их знакомства. Всё это, эти слова, что идут из его сердца, способствуют его выздоровлению, они не должны задерживаться в нем, перегорая, отравлять сознание невысказанностью чувств – рассудила девочка. И несколько часов кряду они беседовали по душам, словно и не было тех страшных событий, что связывали их.       Из больницы Селезнёва отправилась на станцию Юных Биологов. Ей хотелось проведать ребят и развеяться от тягостных дум о Пашке.       Радости однокашников не было границ, когда Алиса вошла в их, без оговорок, родную уютную лабораторию. И хотя они уже виделись и на празднике по случаю её выписки, и постоянно созванивались, но их добрая атмосфера братства придала новых нюансов веселью быть вновь вместе. С новым энтузиазмом ребята попросили гостью рассказать о её приключениях и снова переживали в скромных словах подруги её горести и тревоги, делились своими чувствами, когда им сообщили о ЧП на Блуке, ликовали её возвращению… И были вопросы о Гераскине. Где он? Что с ним?       – Пашка у нас ста суперменов стоит и десяти Пинкертонов! Нет! Пожалуй, он вообще бесценный кадр! – без пафоса и иронии заметил Сапожков. – Я звонил ему на Блук. Он уже тогда не верил в эту историю с армадилозуком.       Маша Белая закивала:       – Он так и сказал: «С Алисой всё в порядке!» У него, наверняка, есть какое-нибудь особое чувство на такой случай. Да, Аркаша?       – Не знаю. Но не удивлюсь, если так оно и есть! Как, например, он расправился с этой головоломкой – твоим письмом, Алиса, – это уму непостижимо! У меня на такое точно бы соображалки не хватило!       – Хватило бы, Аркаша. Но от этого подвиг Паши не меркнет, – задумчиво ответила Алиса.       – Ты экстраполируешь свою скромность на него?       – Скромность здесь ни при чём. Паша – герой! Но не следует забывать, что он сделал то, на что способен каждый из нас. И знаете, что я думаю? Это очень хорошо, что не каждому выпадает случай проявить таким образом свой героизм. Это дорого стоит…       – Да уж! Гераскин заложник славы, – сказал Джавад. – Он так и прячется от журналистов? Он тебе не звонил? Не говорил, когда вернётся?       – Пока прячется… И от журналистов… И от себя…       – Что?       – Ничего… Это я так… Давайте я помогу вам с работой, – перевела тему разговора Алиса.       На дворе уже стоял вечер, когда юннаты закончили заниматься насущными вопросами биологической станции: уборкой помещений, оранжерей и садового полигона, приведением в порядок архива и, конечно же, уходом за животными – питомцами их скромного зоосада. Спору нет, всё это могут делать роботы – они для этого и строятся. Но биолог не будет биологом без погружения в свой предмет по средствам такой, на первый взгляд, скучной рутины. Через обустройство и заботу о собственном мирке, проявляющуюся в форме простейшей эмпирики, ребята трансцендентально связывались со всей Биосферой родной планеты и дальше, с Космосом. Прикосновение к Земле, к живому в элементарном чёрном труде заряжало их энергией, источаемой благодарной заботе и любви Природой, одновременно приучая к терпению, необходимому в научной деятельности.       За чаем в лаборатории, после выполненных дел, неспешно продолжалась беседа. Вдоль аллей зажигались фонари, и вокруг них вились мотыльки. С надсадным гудением летали майские жуки. Из-за искусственного московского климата они вылезали из почвы уже в конце марта, но пока никто не придумал переименовать их в «мартовских» или «апрельских». Тенями носились за обильной добычей летучие мыши.       Наташа Белая сидела на подоконнике и по временам выглядывала в окно, угощая жирафа Злодея печеньем. Вдруг чашка выпала у неё из рук.       – Это Паша! Смотрите! Смотрите! Это же Паша! Он вернулся! – радостно закричала она.       Ребята бросились к окну. По аллее станции Юных Биологов медленно, опираясь на тросточку и чуть сутулясь, шёл человек в больших тёмных очках. Лицо его было молодым, но хранило следы тяжёлого нервного потрясения. В вечерних тенях и бликах фонарей оно казалось каменным. В светлых волосах проглядывала седина. Человек часто останавливался и оглядывался, словно в нерешительности, продолжать ли ему путь или повернуть назад. Юннаты выбежали на улицу встречать блудного товарища.       – Качай его! – призвал к действию Джавад.       Но Гераскин остановил их небрежным исполненным властности жестом. На губах его появилась застенчивая улыбка.       – Привет-привет. Качать меня не надо. Это только очки у меня для маскировки, а трость нет. Спина ещё побаливает.       Несмотря на его протесты, ребята подхватили его под руки и увлекли в лабораторию, наперебой сыпля поздравления и требуя отчёт о своих подвигах. Мальчишки трясли ему руку в крепком рукопожатии. Девочки восхищались, какой серьёзный и загадочный вид он приобрёл. В гаме и суете Алисе даже слова не дали сказать. Она лишь перебрасывалась с Пашкой растерянными взглядами.       – Да я на минутку заскочил! – наконец, удалось вставить Гераскину. – У меня здесь кой-какие вещи остались. Нужно забрать.       Ребята огорошено притихли.       – Пашка, ты чего? Как так «вещи забрать»? – изумился Рахимов.       – Ты не передумал уходить? Ты сердишься на нас до сих пор? – воскликнул Сапожков. – Так прости, пожалуйста! Ну, не знаешь ты этого Менделя в лицо и пускай! Зато, у тебя много других талантов…       Гераскин прервал Аркашу всё тем же небрежным, но повелительным жестом.       – Не стоит утруждать себя извинениями. Ты был прав: биология – это не моё.       – Это шутка такая, что ли? – недоумевал Джавад. – Алиса, ну хоть ты ему скажи!       Но Алиса едва стояла на ослабевших ногах, оцепенев, онемев, с комком в горле, с мольбой и неверием глядя на своего сумбурного рыцаря.       Близняшки шумно на все лады принялись отговаривать Пашку от опрометчивого поступка. Юноша только грустно рассмеялся.       – И куда же ты намерен уйти? – взял себя в руки Сапожков.       – Ещё не решил, – ответил Пашка, прогуливаясь по лаборатории и ласково поглаживая столы и приборы на них, осматривая комнату, хранящую столько воспоминаний. – Комиссар Милодар предложил мне место в полицейской академии… Да и на Z-4004 я практику не закончил…       – Какая практика? Ты смеёшься что ли? – рассердился Джавад. – Да тебе кто угодно зачёт поставит! Ты здесь нужен! Ты понимаешь это?       – Нет, не понимаю. Я обычный человек, а не необходимое условие вашей жизни.       Рахимов остолбенел от такой фразы.       – Алиса, ну что ты молчишь? – трясла Селезнёву Наташа. – Образумь этого сумасшедшего!       Пашка беззаботно рассмеялся.       – Вот видите! Зачем в Науке сумасшедшие?       – Не принимай всерьёз эти слова, – предостерёг его Аркаша. – Никто не сомневается в твоей умственной состоятельности. Если тебе нужны извинения, я готов их повторять всю свою жизнь!       – А я так же готов их опровергать. Я сам виноват, не унижайтесь из-за моей глупости, – Пашка пристально посмотрел на Алису, улыбнулся и продолжил. – Я всё взвесил и понял, что биология для меня слишком муторный и даже опасный предмет. Найду что-нибудь поспокойней.       – Это глупо, – не сдержался Сапожков. – Если тебе трудно, неужели бы мы тебе не помогли! Это прихоть – избавиться от нас! Ты бы ещё на другую планету улетел!       – Аркадий, я всегда завидовал твоей прозорливости и умению зрить в корень.       – Ты это про что? – напрягся Аркаша.       – Про «другую планету»…       Сапожков с отвисшей челюстью шмякнулся на стул.       – Ты улетаешь?! – в один голос возопили сёстры Белые.       – В лагерь космической полиции на Паталипутре… Закончу школу там…       – Алиса?! – взвыли близняшки, вцепившись в Селезнёву, как утопающий в спасательный круг.       Алиса была ни жива, ни мертва. Оцепенение не проходило, язык отказывался двигаться. В голове, словно птица в силке, билась единственная мысль: «Лучше бы я осталась на Карбуне! Лучше бы он не спасал меня! Зачем, чтобы так казнить теперь?»       Пашка закончил свой обход лаборатории и остановился напротив смотрящих на него с открытыми ртами ребят. Джавад боком сдвинулся ближе к двери, загораживая своей представительной фигурой выход.       – Ну, что вы на меня смотрите, как Левенгук* на кита? Здесь мне не место, – извиняющимся тоном сказал Пашка. – Биология – штука сложная. А я человек простой… Да и Мендель у вас какой-то не такой…       Озорная усмешка коснулась его губ.       – Пашка – балбес! – Алиса бросилась на шею Гераскину и уткнулась, всхлипывая, в его плечо. – Ну какой же ты балбес! Шут гороховый!       Лаборатория наполнилась весёлым детским смехом и вздохами облегчения. А с висящей на стене старинной чёрно-белой фотографии на смеющихся ребят с внимательной задумчивостью смотрел Джон Леннон. 2.VI.2013 – 22.XII.2013