Птицелов

Она бежала так, будто хотела обогнать ветер или даже саму судьбу. Слезы лились по лицу нескончаемым потоком, и Кларисса даже не пыталась их утереть. Влага приятно холодила разгоряченные щеки, создавая смутное ощущение облегченности. Лёгкие наполняло противное, липкое чувство зажатости, страха и презрения к себе за собственную слабость. Как же это сложно делать выбор, особенно когда ты совсем один, ещё сложнее, когда перед тобою в ряд, как на праздничном смотре, выстроились будущие жертвы: весенние ягнята, упитанные индюшки, молочные поросята. Все они приготовлены на убой, и их жизненный статус всецело зависит от твоего решения. Лектер, сукин сын! Чертов ублюдок, манипулирующий людьми, ради собственного безумного удовольствия. Нет, он не остановится в своем решении, ибо эта игра для него всё. Такова его сущность, его природа, он пожирает, поглощает в себя чужие эмоции, так он ощущает себя полноценным. Сухие ветки с треском, напоминающим выстрел, ломались под тяжестью ног. Сердце билось где-то в горле. Кларисса остановилась перед деревом, её глаза расширились от удивления. На дереве висела табличка, точно такая же, какая была в лесу при академии ФБР. Все студенты знали её наизусть, ведь она была первым, что попадалось на глаза, когда ты бежал на полосу препятствий: «Боль, агония, страдания − люби их». Нога зацепилась за корень дерева, и Старлинг упала в жухлые листья. Перевернувшись на спину, Кларисса закрыла лицо руками и какое-то время лежала неподвижно, ей хотелось сейчас раствориться, перестать существовать. «Кроуфорд. Кроуфорд! Зачем ты втянул меня в это дерьмо? Где, где та маленькая дурочка Старлинг, готовая из кожи вон вылезть, чтобы доказать какая она исполнительная и целеустремленная», − размышляла бывший спецагент ФБР. Она открыла глаза и убедилась в том, что табличка была плодом её воображения. Нужно было идти дальше. − Я не хочу! − крикнула Кларисса. Птицы, потревоженные громким звуком, вспорхнули с дерева. Марк сидел на веранде. Его глаза были направлены на цветы, которых он на самом деле не видел, по причине того, что был сосредоточен и погружен в собственные мысли. В такие мгновения Марк видел многое, что было за пределами обычного восприятия. Сейчас он видел, как легкая лань бежит по сумеркам леса, встревоженная появлением охотника. «Господи, Кларисса! − думал он. − Я бы мог согреть тебя долгими зимними вечерами от холода тела и холода души. Только попроси меня, дай мне знать, я спасу тебя от всех страхов ночи. Ведь каждую ночь ты вздрагиваешь во сне и шепчешь имена далеких и неизвестных мне людей. Как дать тебе понять, что я люблю тебя?» − Марк внутренне обращался к Клариссе, словно чувствовал, что ей сейчас плохо. Марк не любил свой загадочный дар и тяготился им. Его команда была всем для него, словно части его души, собранные воедино. Они были одним целым, так удачно сбалансированным миром, где в противовес необузданности мечтаний и стремлений в никуда, находился критичный и строгий разум, а местами и здоровый пофигизм. Кларисса, странный ангел, посланный ему судьбой. Она вошла в их мир, потому что нуждалась в них, убегая от жизни. Они все убегали от жизни, а точнее искали её внутри самих себя. И она искала. А потом он её полюбил. Понял, что без неё ему не хочется петь, хочется смотреть на нее, думать о ней, ощущать аромат её волос и кожи. Как это было горько и мучительно прекрасно. Что чувствовала Кларисса? Он так надеялся, что её сердце однажды пробудится в ответ. Он начал необычайно остро ощущать перемены её настроения и угадывать её желания. И чем ближе он узнавал её, тем более она казалась ему печальной и истощенной. От этого он жалел её, как мы жалеем маленького голодного котенка, и эта жалость ещё сильнее вызывала в нем чувство привязанности. Он так хотел, чтобы она улыбалась, глядя ему в глаза. Но она не улыбалась, а теперь с ней и вовсе что-то происходило. Она стала колючей, раздражительной и виноватой, сторонилась его и держалась холодно, словно молчаливо прося прощение за свое поведение. Что её так изменило? Этот дом? Его хозяин? Может она в своё время убежала из такого же дома, а Жан был живым напоминанием прошлого? Марк горько усмехнулся. Он сам однажды сбежал из-под родительского крыла, променяв скучную стабильность будущего на неопределенную свободу и музыку. У Марка было хорошее образование, возможно, благодаря именно ему, он чувствовал невероятное превосходство интеллекта француза. Жан-Жак прекрасно говорил по-английски, без малейшего намека на акцент. Области его познания простирались так далеко, что Марку казалось, что Рано просто ходячий энциклопедический словарь. Отчасти Марк даже завидовал своим друзьям, которые не понимали и толики двойного смысла, который нередко проскальзывал в словах Жана. Его намёки в жестах и во взгляде, они были так изящны, но в то же время смущали, заставляли почувствовать ту огромную разницу, что пролегает между вами. Глаза месье Рано были и колючими, и дружелюбными. Он и располагал к себе и отторгал. Рядом с ним Марку было некомфортно, но прочие восторгались умелой беседой и обходительностью хозяина дома, однако не Спайк и не Кларисса, которая каждый раз, когда в комнату входил Жан, вытягивалась по струнке, словно студентка на экзамене. Про Спайка и говорить не стоило, он ненавидел всех людей, что не укладывались в рамки его мировоззрения. Нет, они все конечно чувствовали себя несколько не в своей тарелке, находясь здесь, но на лице Клариссы появлялось особенное напряжение, и этого Марк объяснить себе не мог. Размышления Марка прервал Спайк, что как раз подходил к дому, ведомый желанием утолить похмельную жажду и что-нибудь перекусить. − Здорово, − коротко поприветствовал он Марка сиплым прокуренным голосом и протянул ему руку. Обменявшись рукопожатиями, мужчины присели на крыльцо и закурили. Спайк, сладостно попыхивая сигареткой, улыбнулся хмурому другу и спросил: − Что такой злой? − Эх, починиться бы поскорее и ноги отсюда рвать, − ответил ему Марк, нервно крутя сигаретой в руке. − Да, и мне здесь не нравится. Чужие мы тут. Он хоть и смотрит улыбаясь, а того гляди, дай ему волю, перерезал бы всех. Двуличная сволочь. Спайк скривил лицо и сплюнул на землю, словно одно упоминание о хозяине дома вызывало у него горечь во рту. − Вот знаешь, Марк, − обратился он к сотоварищу. − Вот не могу я этого себе объяснить, вроде бы все правильно этот Жан-Жак делает и улыбается, и даже жилье нам предложил, но вот не верится мне в его добродетель, хоть доказать я этого не могу. Вот на ужине, например, я как дурак себя чувствовал с этими салфетками да вилками, а он сидит, смотрит на всех, будто оценивает, чья рожа глупее. − Да? − Марк задумчиво втянул в себя сигаретный дым. − Почему ты так думаешь? Спайк с минуту помолчал, собираясь с мыслями. Марк уже было подумал, что не дождется ответа, как Спайк начал говорить. Его голос был тихим: − Когда-то я был военным. Мы все служили по контракту и убивали по приказу. Это было страшное время. Знаешь, что самое страшное в войне? Это не сам бой, а его ожидание. От него у многих рвало крышу. Кто-то начинал молиться своим богам, кто-то проверял оружие, кто-то пытался бежать: нам всем было чертовски страшно. Я не был рядовым солдатом, я знал, что происходит в головах ребят и должен был прекращать их раскисание. Войну выигрывают вовсе не числом и не умением, войну выигрывают духом. Нас всех кодировали, обрабатывали, чтобы мы, забывши совесть и честь, резали и жгли без остановки не важно кого: женщин, мужчин, детей. Нас пичкали бравадой и делали из нас зверей, охочих до крови зверей. Знаешь, что нам было нужно на войне? Возможность почувствовать запах крови, вседозволенность, свою силу и непобедимость. Отовсюду на тебя глядят тотемы: флаги, знамёна, лычки на форме. И ты веришь, веришь в свою силу, точнее она завладевает тобой, застилая кровью глаза. Самое приятное на войне − это убить врага собственными руками. Зарезать его ножом, глядя в глаза, наполненные таким же как у тебя безумием. В этот момент ты ощущаешь эйфорию, и она пьянит тебя. Это схватка духа, она круче секса и сильнее самого крепкого виски. Тот, у кого дух сильнее, тот и выживет. Ты удивишься, но в подобные моменты ни умение точно стрелять, ни ловкость тела, ни знание карате тебе не поможет. Всё как во сне. Да. Всю войну ты ищешь своего врага. Прочих ты убиваешь так, постольку поскольку, а равного себе ищешь глазами. А когда находишь, то вас уже не остановить, вас так и тянет друг к другу, как грёбаных гомосеков. И если ты убьёшь его, то в тот момент ты чувствуешь себя богом. Ты становишься бессмертным, тебя не касаются пули, ты всё можешь: одним ударом ты кладёшь десятерых, а твой вид вызывает паралич у врагов. Они стоят, смотрят на тебя как овцы и даже не пытаются поднять своё оружие, давая себя просто убить. И не дай бог тебе вдруг очнуться на поле боя от своего безумия. С некоторыми из нас такое происходило. Стоят как зомби и ничего не делают, а потом вдруг сами лезут на рожон и помирают, не в этом сражении так в следующем. Я был примерным воякой, самым жестоким зверем у нас в полку. Мои руки по локоть в крови, − Спайк посмотрел на свои руки, будто не веря, что они действительно принадлежат ему. − Однажды мы обстреливали один населенный пункт. Пришла информация, что там скрываются террористы. Нам не приходилось выбирать, мы открыли огонь. Местным это сильно не понравилось. Они сформировали бригады самообороны и мутузили нас две недели. Чёрт, мы не могли справиться с кучкой жалких гражданских! Они постоянно совершали набеги на наш лагерь, и по ночам, пока мы спали, резали нам глотки. Однажды один такой засланец проник в мою палатку. Я почувствовал его, я почувствовал, как он крадётся, потому что понял − это был мой соперник. Он тоже почувствовал меня. Мы схватились и боролись до утра как два разъяренных леопарда, но постепенно он начал сдавать. Знаешь, что я прочел в его глазах? Это была радость, радость от того, что он умирает от руки достойнейшего противника. Я вобрал в себя его силу. Не знаю как, я это просто чувствовал, здесь, − Спайк похлопал себя по тощей груди. − С того момента я действовал сверх нагло и раздавал приказы, противоречащие здравому смыслу и военной тактике, но мы в течение дня заняли город. Солдаты испуганно смотрели на меня и называли дьяволом, да я и сам знал это. Вечером к нам пришла женщина. Она молила пощадить детей, не стрелять, не издеваться над ними, прекратить разрушать дома, мародерствовать и насиловать женщин. В обмен она предложила нам провизию, деньги и золото. Она оказалась женой старосты, но поскольку её мужа убили, как и многих других мужчин, ей пришлось взять его ответственность на себя. Она не выглядела подавленной, напротив её глаза горели, они были наполнены болью и ненавистью, она держалась так прямо и гордо. А мы смотрели на неё нагло, как только могут, оборзевшие от собственной безнаказанности подонки. Мы смеялись ей в лицо, а она смотрела мне в глаза, словно не слышала оскорбительных слов. И знаешь, что я заставил её сделать, в ответ на её просьбы? Я заставил её трахаться со мною. До сих пор не могу забыть её взгляд. Я почувствовал себя таким говнюком, когда мы уходили оттуда. Я не смог больше оставаться на службе, расторг контракт, взялся за бутылку и гитару, в юности я неплохо играл. А знаешь, почему я не смотрю в глаза Элен? Она как две капли воды похожа на ту женщину. Я до сих пор чувствую свою вину перед ней. Элен такая добрая, и мне плохо от того, что она так хорошо ко мне относится. Спайк прикрыл глаза рукой. По его щекам бежали слезы. Через какое-то время он совладал с собой и, закурив еще одну сигарету, продолжил: − Этот Рано такой же как и я. Он зверь, только гораздо более сильный и опасный. Я боюсь его, понимаешь, Марк. Марк сидел огорошенный внезапным откровением друга. Конечно старина бывало хватал лишнего, и ему частенько мерещились черти, но сейчас казалось, что Спайк говорит чистую правду. Он не знал, то ли верить ему, то ли нет. От раздумий ему становилось всё тяжелее. Но только Марк открыл рот, чтобы сказать что-то, как в это время на крыльце появилась Элен: − Ой, мальчики, что вы тут сидите? Идёмте на кухню. Элен Спайка недолюбливала, считала его грубым и пропащим человеком, но всё равно заботилась о нём, словно это был её бывший муж. Да, мало кому может показаться привлекательным небритый мужчина сорока лет с вечно красными воспаленными глазами, разящий перегаром и дешёвым табаком. К внешности можно добавить ещё и постоянное плохое настроение да замкнутый характер. Спайк вошел на кухню кособочась и морщась, будто его мучила сильная зубная боль. Элен молча поставила перед ним стакан холодной воды. За долгие годы совместного путешествия волей-неволей выучишь все привычки друг друга. Спайк, старательно отводя глаза, мрачно буркнул ей в ответ что-то похожее на спасибо. Покончив с завтраком, всем предстояло занять себя чем-то. Элен решила посвятить это время кулинарии. Крис бродил по саду и окрестностям с блокнотом в руке, ища вдохновения. Роки предпочел вздремнуть, а Марк и Спайк вернулись к машине. Физический труд их успокаивал и давал иллюзию деятельности. Клер не было, и хотя Марк знал, что она отправилась побегать, внутри ему было не по себе. Сначала мужчины работали молча, напряженно, сбрасывая с себя груз мыслей, лишь изредка бросая друг другу незначительные фразы типа: «Подай ключ» или «Мне нужна крестовая отвертка». Но постепенно мысли Марка полностью завладели его сознанием, делая работу бесполезной. Он резко бросил масляную тряпку на землю и закурил. − Поделись соображениями, − попросил его Спайк, выглядывая из-под капота. − Не держи в себе. − Я о Клер думаю. Тебе не кажется, что Рано как-то по-особенному на неё смотрит, будто между ними что-то происходит? Спайк улыбнулся, обнажая свои желтые и кривые зубы: − Знаешь, что тебе скажу, Марк, эта девочка не так проста, какой пытается себя выдать. − В смысле? − не понял Марк. Спайк, вытирая руки от въедливого машинного масла, косо взглянул на парня. Марк хмурил брови. − Она вовсе не так невинна, как кажется. Я, как ты знаешь, служил и до сих пор не могу забыть то, что видел. Это преследует меня, мучает. Но война ещё и научила меня. Она научила меня странному нюху на людей. − К чему ты клонишь? − Марк был очень серьезен. Сейчас он прислушивался к Спайку очень внимательно. − Девочка когда-то держала оружие в руках, она профессионалка. Не удивляйся моему мнению, я узнаю бывшего спеца, даже если он ссать разучится самостоятельно. У неё особенный взгляд, понимаешь. Взгляд сторожевой собаки, которая хоть уже и не служит, но по привычке скалит каждому встречному зубы. Я ничего плохого о ней не думаю, мы тут понимаешь все странники без имени и прошлого. Она тоже бежит от своего прошлого, как я, как ты, как Элен. Не бегут, наверно, только Роки и Крис, потому что они странники по натуре. Мы же беглецы. Может девочка чувствует в этом месье своего врага? Хотя, шут знает, как у этих баб мозги расположены. Нам их никогда не понять. − Ты говорил, что мужик всегда свою бабу почувствует. Я вот почувствовал. Интересно, у женщин так же? − Марк, не забивай себе голову. Вот починим машину и свалим отсюда нахрен. Бабы они все, как увидят стоящего кобеля, так аж трястись начинают. − Ты что хочешь сказать, что Клер на этого француза запала? − Запала не запала, Крис похоже на него запал, голубчик наш, а она что-то в нём чувствует такое, чего нам не понять. Она… −, но тут Спайк замолчал на полуслове. − Что? Говори! − Марк горел нетерпением. − Все мы прячем за душою разрывную пулю, друг, и однажды эта пуля может выстрелить. − Ты хочешь сказать, чтобы я присмотрел за ней, не сорвется ли она? Не отдал ли я свое сердце, слетевшей с катушек, бабе, что старательно маскировалась под простушку? Не ошибся ли я в своем выборе? − Ну может и так, ты всегда лучше меня самого высказываешь мои мысли. − Вопрос только когда пуля выстрелит, и наступит ли это время вообще? − Да. Эх, сейчас бы глотку промочить, − Спайк потянулся и, бросив ключ, пошел в сторону кухни, поискать что-нибудь выпить. Марк размышлял про себя: «А может Кларисса так щетинится при виде Рано, потому что в ней играют профессиональные чувства? Как начинает беспокоиться собака, почуяв волка?» Марк нервно закурил. С досады он пнул колесо старой развалюхи. Тем временем Лектер находился в городе. Он заехал в салон дамского платья. Выбрав два изысканных и дорогих наряда, он улыбнулся, напевая себе под нос мелодию из оперетты «Летучая мышь». Осталось только придумать историю, чтобы дамы согласились их сегодня надеть. Изысканный вкус Лектера не мог больше видеть штанов и безразмерных кофт. Проходя мимо обувного отдела, Лектер остановился и решил заглянуть ещё и туда. Ещё ему нужно было зайти в аптеку. Рецептурные бланки он стянул уже давно в одной местной больнице, пользуясь нерасторопностью регистраторши. Теперь ему не стоило никакого труда выписать себе нужное лекарство. Фармацевт удивленно посмотрела на посетителя, когда прочитала названия препаратов. Но бланк был настоящий, заверенный печатью, поэтому ей ничего не оставалось делать как выдать требуемое. Ганнибал расплатился, хотя сумма была не малая. Довольный собой, он вышел из аптеки. Настроение было таким хорошим, что Лектер решил посетить парфюмерную лавку. Выбирая аромат, он думал о Клариссе. Да, пожалуй, он возьмет вот этот с теплыми древесными тонами и ещё масла для ванны. Ганнибал готовился к ужину, который должен был превратиться в маленькое представление. Он ведь обещал порадовать и удивить гостей прошлым вечером. Там, где поместье выходило к реке, находился второй въезд и склад, которым пользовались когда-то, чтобы укрывать от дождя рабочую технику. Теперь этот склад пустовал, и Лектер решил оставить там свою машину, вряд ли кто-то сумеет зайти так далеко в его владениях, чтобы воспользоваться ею. Пройдя метров десять по виноградникам, Лектер неожиданно свернул направо. Там, увитая разросшимся хмелем, едва виднелась каменная кладка. Отодвинув побеги, Ганнибал обнажил старую, потрескавшуюся от дождей деревянную дверь. Вопреки ожиданиям, ключ провернулся в замке на удивление легко, а сама дверь открылась без малейшего скрипа. Объяснялось это просто. Лектер обнаружил этот проход через год после покупки замка. Он был завален мусором и пустыми винными бочками. Ганнибалу этот тайник очень понравился, и он тщательно его отреставрировал. За дверью был проход, что вел вниз, к винным погребам, что находились под домом, а ещё он соединялся с колодцем, теперь уже высохшим. Из погребов можно было незаметно по потайной лестнице пробраться в комнату, расположенную на втором этаже. Эту самую комнату Ганнибал переделал себе под спальню. Напевая беззаботную детскую песенку, мужчина вступил во мрак и прохладу подземелья, включив заранее приготовленный фонарик.