***
Однако вопреки запретам думать о некоем агенте ФБР, однажды Ганнибалу встретилась «она», девушка с большими мечтательными глазами. При виде неё, сердце Ганнибала взволнованно вздрогнуло, чего никогда ранее с ним не происходило. Это случилось во Франции. Прошло три года после ужина с Полом Крендлером и Клариссой Старлинг. Ужина, который изменил не только Пола и Клариссу. Лектер сытый и довольный, удовлетворяя свой взыскательный вкус, находился в Лувре. Теперь его звали Морис Корбьё — культуролог, интересующийся картинами эпохи возрождения. На одной из выставок он, зачастую более занятый изучением пришедших людей, нежели чем самими картинами, был заинтригован одной молодой особой. Одетая в светло-зелёный костюм девушка разглядывала картины раннего возрождения, немного подслеповато щурясь. Изящная рыжая прядь курчавых волос выбивалась из общей массы, обрамляя открытое, наивное лицо. Некоторая угловатость движений и робость, напомнили Ганнибалу о другой женщине. Невольно в голову пришли сравнения. Морис Корбьё был свободен, располагал средствами и не был против с кем-нибудь познакомиться для непродолжительной интрижки. Её звали Виктория, пронзительные серые глаза её смотрели так, будто излучали тепло. Ганнибал был вполне доволен своим выбором, но увы, через неделю он закопал тело Виктории под мостом, в одном из самых живописных уголков Парижа. В их отношениях не было скуки или натяжки, недомолвок, но она была одной из немногих, кто сумел интуитивно прочесть, почувствовать его − настоящего, страшного. Прочесть и не испугаться, не убежать, а, напротив, пойти к нему навстречу, протянув руку. Ганнибал поначалу упивался этими подаренными ему свыше отношениями, забывая, что он совершенно не создан для них. Это потребовало бы ответственности и искренности, а ему непосильно было расстаться со своей свободой, со своей позицией паука-птицелова, дергающего за нити чужих слабостей ради того, чтобы лишний раз изучить, понять живую природу человеческих чувств, подцепляя когтем кожу, впрыскивая туда свой яд и наблюдая за агонией умирающего. На непродолжительное время Виктория стала для него чем-то вроде ожившей мечты. Он любовался ей, поедая глазами изящество рук и лица. Он слушал её измышления, и они смешили его, казались забавными. Но постепенно белая кожа стала манить не только для поцелуев. Всё чаще и чаще он просыпался с отчетливым удушающим страхом и привкусом крови во рту. Всё более и более ему хотелось ощутить на зубах мягкость женской плоти. Это было сумасшествием чистой воды, и, впервые за многие годы, Ганнибал осознал его. Но даже осознавая свою природу, он не мог ей противостоять. Долгими вечерами они с Викторией говорили о картинах, пили вино. Он завороженно смотрел на её губы, она ловила его взгляды, и щеки её пылали красным, но в этот миг он думал вовсе не о её красоте, он думал о её вкусе, и глаза его странно блестели. Виктория считала Корбьё загадочным оригиналом, её не смущала разница в возрасте. Блестящие глаза Мориса манили больше. Борьба продолжалась долго. Но вопреки блаженному счастью, Ганнибал всё более и более испытывал напряжение. Дьявольская пружина начинала раскручиваться. И тот, кто бесстрастно убивал уже десятки лет, вдруг заметил отдаленное шевеление в глубинах своего нутра. Это шевеление, это зарождающееся чувство было похоже на кровавый бутон розы, прорастающий сквозь сердце и источающий сладковатый аромат разложения. Ганнибал болезненно перерождался. Но зверь внутри него проснулся раньше и, возжелав крови, поместил на алтарь, воздвигнутый себе самому, жертвенного агнца. Виктория была так молода… Он загрыз её в постели во время близости. Раздался хруст сминаемого горла, в рот брызнула тёплая, отдающая металлом кровь, тело сковала блаженная истома. Её широко распахнутые серые глаза смотрели удивленно. Она не кричала, не извивалась, только смотрела. Утром, спокойно глядя на искалеченное тело, Ганнибал сел за рояль и сыграл несколько своих любимых мелодий. Умиротворение всегда приходило к нему после. Ганнибал не отрываясь смотрел на пепельно-серое, бледное лицо Виктории, находя его прекрасным даже после смерти. Он провел пальцем по холодной коже, очерчивая круги вокруг глаз и рта. Внезапно лицо Виктории превратилось в лицо Клариссы, а затем Мики. Лектер отшатнулся от постели. В голове прозвучало отдаленное: − «Аниба!» − Нет! − крикнул он, подбегая к трупу, пытаясь вернуть его к жизни. Это было первое убийство, пробудившее Ганнибала ото сна собственных иллюзий. Ведомый смятением, он отправляется в Японию с целью нанести визит леди Мурасаки. Чего он хотел? Увидеть своё отражение в её глазах? Прочесть в них прощение, найти сострадание или… увидеть любовь, чтобы понять, остался ли он ещё человеком? Или же он просто, как раньше, хотел просто наблюдать за ней, вдыхая шлейф от её духов? Но время расставило свои приоритеты. Прах леди Мурасаки, согласно её последнему желанию, был развеян над рекой. Время. Не так уж и много его осталось. Лектер смотрел в зеркало. Из глубины тёмного гладкого стекла на него внимательно смотрел постаревший мужчина с ухоженным лицом. Гладко зачесанные волосы, чуть тронутые сединой, элегантный костюм, прекрасно сидящий на всё еще гибком и сильном теле. И больше ничего кроме воспоминаний из обширного Дворца Памяти, населенного прекрасными и ужасными созданиями. Ничего кроме… осознания того, что где-то на другом конце света живет женщина по имени Кларисса, истерзанная, истоптанная жизнью, обезображенная работой, но по-прежнему делающая этот мир немного прекраснее. И вот он сам добровольный затворник, и тюрьма его − сад, розы, виноградники, мысли, образы и воспоминания. Он живет с ними, и на его устах, как заклинание, горит одно и то же имя: «Кларисса». Нет. Он никогда не поедет к ней: − Кларисса, скажи мне «остановись». − Ни за что, никогда. − Кларисса, − шепчет он, судорожно сжимая руку женщины. − Кларисса, ответьте мне почему? − Такие, как вы, не могут измениться, − слышит он иллюзию её голоса во сне. − Но ведь я не зло. Я всего лишь наказываю тех, кто это самое зло причиняет другим людям. − Но чтобы устранить зло подобным методом, нужно раскрутить в себе пружину ненависти, а это и есть зло, и оно калечит душу человека навсегда. − Кларисса… Обрывок мысли теряется. Сознание поглощает темнота. Зверь беспокойно мечется по клетке, изящная черная пантера. Время кормежки. Кровь близится. Зверь чувствует это.***
В доме, перед тем как лечь спать, Элен бережно сняла и сложила платье. − И куда тебе оно? − спросил её Роки. − На память, − ответила с улыбкой Элен. − На память о нашем незабываемом приключении, которое мы пережили вместе. Она села близ Роки и нежно положила руку на его голову. − Есть в мире горы, есть реки, есть глубокие и прекрасные пещеры, есть бескрайнее небо, но мне всё это не нужно. Я готова смотреть на тебя вечно и находить в тебе весь мир. Ты моё счастье, и оно бесконечно.***
На балконе беспокойно ворочался Крис. Его душу сжигала зависть. Он никогда не ел лобстеров, серой икры из золотой банки, не пил дорогого вина, не имел собственного закутка, что уж там говорить о поместье и роскошных автомобилях. Когда у него не было всего этого, и он не видел сравнения, то и было как-то наплевать, но теперь, поняв, попробовав и сравнив, он бесился. Ему было до слёз обидно, что кто-то имел всё, а кто-то другой, как он, родился в нищей семье с семью братьями и тремя сестрами, и всё его имущество составляли старые кроссовки, доставшиеся от отца, буйные кудри, да безграничная фантазия.***
Прижавшись щекой к тёплому плечу мужчины, Кларисса вдохнула аромат его кожи − это успокоило её и подарило ощущение дома, счастья, принадлежности, нужности, заботы. Сны сегодня Кларисса видела самые радужные. Ей снился дом, наполненный детским смехом. По тропинке среди брызг воды, что ловили солнечные зайчики, превращая их в радугу, бежал малыш, неумело перебирая толстыми ножками. Он падал, поднимался, смеялся и спешил к ней навстречу, к своей маме. Издали за ним наблюдал и его папа. Розы, сад, семья, дом − всё это было столь чуждо Клариссе, как устоявшейся личности, но так желанно и естественно, как женщине. И пусть в жизни она всё это отрицала, но во сне неосознанное желание приходило, рождая чудные, цветные, полные радости, картины. Как томительно больно будет потом просыпаться, как обжигающе больно будет осознавать кто есть ты, и кто находится рядом с тобой, как волнительно больно отдаваясь в груди, будет вспыхивать воспоминание сна. Проспав всего несколько часов, Кларисса вздрогнула от внутреннего толчка. Это пробудило её, и неосознанно она положила руку себе на живот. Лектер ещё спал, во всяком случае глаза его были закрыты. Изучающе Кларисса провела рукой по плечу мужчины, по бедру: гладкая ухоженная кожа, приятная на ощупь. Кларисса последовала взглядом за своей рукой, изучая каждый сантиметр тела мужчины. «Странно, − подумала она. − Когда нас разъединяла клетка, то так хотелось потрогать его, ощутить, представить. А теперь я здесь так свободно могу дотронуться до него». Кларисса вспомнила те годы, когда она училась, свои мысли относительно доктора, когда возвращалась к себе в комнату в общежитии. Когда садясь вечером за стол, усыпанный книгами, она начинала читать конспекты, и между строчек текста выплывал пытливый взгляд, окрашенный полу усмешкой. Тогда она закрывала книгу, зная, что чтение дальше не пойдет, принимала душ и ложилась на узкую казенную кровать в тщетной попытке заснуть, проваливаясь в беспамятство. Но нет, доктор приходил к ней в длинных путаных жарких кошмарах, где они всегда оказывались вместе по одну сторону решетки. И всегда она хватала его, лишь только он делал в направлении неё хоть какое-либо действие: выкручивала руки, как учили на практикуме. Ей не хотелось его связывать, ведь такие сны всегда заканчивались тем, что приходили санитары и кололи доктору наркотик. Но ей было страшно допустить его до себя, позволить свободно действовать. Она не чувствовала угрозы с его стороны, но безумно боялась, что он сделает что-то нехорошее, а потом ревела, глядя на его безвольное и грустное лицо, словно в теле, парализованным наркотиком, происходило такое страдание, такая боль, о которой и подумать было страшно. Эту боль выдавали глаза, замершие, созерцающие внутрь себя, поблекшие глаза. Ей так хотелось погладить доктора по плечу, успокоить, вернуть к реальному миру, но их снова разделяла решетка, а надменный голос главврача Чилтона жёстко приказывал выйти из помещения. Этот сон повторялся раз за разом, ночь за ночью. Она вновь входила в его клетку, залитую то ослепительно желтым, то тёмно-красным светом. Входила и радовалась, но вновь пугалась и не допускала сближения. Но однажды ей приснился необычный сон. Её продали. Подали ему, как мясо для хищного зверя. Огромная железная дверь, вся в разводах засохшей крови, тяжело, со ржавым скрежетом, закрылась за ней. Пути в прошлое нет. Впереди ещё одна дверь, и она не заперта. Выбор невелик: либо идти в камеру Лектера, либо сидеть и смотреть на мерзкую дверь. Запах крови тошнотворен. Кларисса едва могла справиться с эмоциями: Лектер уже знал о её присутствии, он услышал её запах. Она почему-то знает это, поэтому открывает дверь и испытывает облегчение, словно обреченный человек, идущий на смерть и знающий, что его мучения окончены. Лёгкость горела в груди и волновала так, что холодели руки. Лектер ждал её в своей кровавой клетке. Он улыбался ей. Их лица сходились друг к другу, рождая чувство близости, будто они знали друг друга вечность. Юная студентка Старлинг проснулась от понимания, что она впервые испытала сильнейший оргазм. Простыня стала влажной и липкой. Первый эротический сон и такой жуткий, и такой странный. Теперь уже не юная Старлинг вспомнила тот сон с усмешкой. Он сбылся, поменялись разве что стены. Запах и ощущение крови остались. Ни единым мускулом Ганнибал не отреагировал на движения руки Клариссы, лишь блестящие глаза неотрывно следили за каждым действием. Кларисса не ощутила его взгляда. Она была увлечена. Они оба были слишком увлечены изучением друг друга. Так, изучая, они и встретились взглядами. Это было похоже на удар током. Они смотрели друг на друга и не могли оторваться, хотя это и причиняло обоим всё возрастающее неудобство. − Первый урок пройден, − лукаво улыбаясь, сказал Лектер. − Что ты почувствовала? − Сначала неловкость, затем страх, а потом желание. − М… Желание. Да, − Лектер закатил глаза, − я ощутил его. А что ещё? − Ещё силу. − Чью силу? − Сначала вашу, доктор, а потом свою. − Свою? Это хорошо. Рассказать тебе, что почувствовал я? − Да. Мне было бы интересно. − Хм, − Лектер улыбнулся, как бы оценивая, можно ли доверять Клариссе. − Хорошая девочка. Ты интригуешь меня всё больше и больше, и чем дальше я узнаю тебя, тем интереснее и опаснее становится приключение. Меня, как и любого мужчину, заводит женская красота, но в тебе помимо этого есть ещё один опасный момент − твоя чувствительность. Ты так тонко можешь понимать мужчину, следовать его желаниям. Повторюсь, с тобой было бы интересно и весело, но я начинаю бояться. Глаза Ганнибала стали серьёзны и сосредоточены. − Кларисса, я боюсь сорваться. Ты упоительная и волнительная, а я так изголодался. − Так что же тебе нужно, чтобы утолить голод? Лектер не ответил. Он затаённо посмотрел на женщину, любуясь ей, впитывая в себя эти мгновения, закладывая их в память. И совсем тихо так, что едва можно было расслышать, он добавил: − Я отдал бы всё на свете, чтобы никогда не чувствовать его.