Птицелов

На каменном полу было адски холодно. Кларисса спала в объятиях Лектера. Она доверчиво склонила голову ему на плечо. Ганнибал баюкал её, укачивал, напевая колыбельную, что слышал когда-то от мамы. Его мягкий, бархатистый голос обволакивал и ластился вокруг, словно пушистый кот. Кларисса провалилась в туманный блаженный сон, окруженная запахом любимого мужчины, его голосом и теплом тела. Она не заметила, что сквозь кожу её предплечья прошла тонкая игла. Лектер осторожно ввел препарат, вынул шприц и спрятал в карман. − Девочка моя, − прошептал он, − когда ты проснешься, ты будешь готова для одной из моих самых замечательных игр. Сейчас всё его существо переполняла нежность к беззащитно прильнувшей к нему женщине. Лектер всегда испытывал склонность к некоторого рода рыцарству, ему всегда было приятно заботиться о слабых, но вместе с тем он отчётливо ощущал, что ему неистово хочется поглощать в себя всё: не только красоту духовную, но и красоту физическую. Как многих мужчин вело желание фаллоса, так Лектера вело желание голода, игры и скуки. Это было забавное чередование. Иногда, видя перед собой прелестную женщину, Ганнибал испытывал сильнейшее желание отведать её плоти, но, понимая, что женщина пригодна и для много другого, он всякий раз удерживал себя. Страх о том, что Кларисса однажды вызовет в нём определенные аппетиты, пугала Ганнибала. Сейчас он вспоминал о своих маленьких шалостях, что позволял себе в прошлом. Он вспомнил о медсестре в Балтиморской лечебнице: от неё дивно пахло лавандой, её сочные губы, которые она так яростно сжимала в тщетной попытке защитить свой язык. Он вспомнил студентку со светлыми как лён волосами, которую закопал в парке, нежный привкус её кожи и непередаваемый аромат мяса под гранатовым соусом. Он вспомнил своего пациента — гея, что целый месяц носил ему цветы и нелепо признавался в извращенных фантазиях относительно доктора. Бедное создание, он был склонен к проявлениям суицида, но добрый доктор вместо терапии даровал ему милость избавления от этой тяжелой и, слишком ранящей душу, жизни. Он съел его сердце, и оно действительно показалось ему нежным. В голову также пришли мысли и о Виктории, о вечерах, проведенных с нею, о тонкой изящной шее, о непередаваемом чувстве блаженства, когда из сминаемого горла струилась тёплая кровь, о фарфоровой бледности её очаровательного лица в момент смерти. Всё это были жертвы, как бы это сказала полиция, не свойственные Каннибалу, но на самом деле это были истинные преступления, которых он стыдился, но не мыслил без них жизни. Это были некие пределы наслаждения, некие пределы безумия, за которые он иногда решался зайти, и, каждый раз преступая которые, он испытывал страх. Тот самый настоящий страх, испытанный им много-много лет назад. Подсознательный страх, древний как сама жизнь, он появлялся внезапными всполохами красновато-багряного оттенка. И посреди этого страха Мика бежала в белоснежном поле одуванчиков, поднимая в воздух облака пушинок, сама похожая на прелестный цветок. Её платье светло-голубого оттенка, так напоминающее нарисованное на старой итальянской картине небо. «Аниба!» Привкус крови во рту. Нет, он не пробовал её плоти. Нет! Нет! Нет! Он съел только Грутаса! Он наказал его. Грутас врал. Страх всегда находился где-то внутри, он пульсировал под ложечкой, но всякий раз Ганнибал прятал его под надёжной защитой сознания, однако в последнее время нестабильность этого состояния была катастрофичной. Больше всего на свете Ганнибалу хотелось бы сидеть сейчас на полу, оберегая смутный сон любимой женщины, чужой женщины, своей женщины. − Кларисса, − шептал он. − Ты пташка. Ты перелетная птица. Ты голубь, ты чёрный изысканный лебедь. Что же я наделал? Беги от меня, спасайся. Кто я? Ангел мой. Я птицелов. Я заманил тебя в золотую клетку и бережно обрежу тебе крылья. Я буду ласково кормить тебя с руки, а ты умрешь однажды утром, глядя на бесконечно свободное небо, отчаянно завидуя ему, но, привязанная ко мне любовью, ты не посмеешь уйти. Ты не посмеешь? − закончил он горько и медленно закрыл глаза. Голова его склонилась.

***

Кларисса проснулась внезапно. Лектер так и сидел, склонившись над ней, обнимая её и оберегая от холода. Старлинг взглянула на его лицо, и оно показалось ей таким изможденным и уставшим. Впервые маска говорила за своего хозяина, откровенно и беспристрастно обнажая его чувства. Кларисса протянула руку в желании дотронуться до этого неузнаваемого сейчас ей лица, но в сантиметре от кожи она отдёрнула руку назад − на щеках блестели дорожки слёз. Ганнибал плакал? О чём он сожалел в этих мрачных катакомбах, где так неистово любил и карал, где был нежен и страстен, жесток и хладнокровен? − Эй, Клер, послушай, это он псих-маньяк, ты же нормальная адекватная девчонка, с тобою-то всё в порядке, уж поверь мне, и не стоит так из-за этого заморачивать себе голову. В комнату вошла Арделия. Она улыбалась, и её огромные влажные глаза, похожие на две спелые вишни, излучали спокойствие и уверенность. − И почему тебя вечно тянет вляпаться в какое-нибудь дерьмо? − обратилась она к Клариссе, наклонив голову. − Ох, Мепп, я и сама не знаю. − Может ну всё это? Давай рванём отсюда когти? Неужели ты действительно любишь его? − А вспомни все те годы, что мы прожили с тобой под одной крышей? Ты слышала когда-нибудь от меня упоминание хотя бы об одном парне? − Ну если не брать в расчёт Кроуфорда, то пожалуй нет. − Тебе никогда это не казалось странным? − Послушай, хоть ты и моя лучшая подруга, но лезть в твою личную жизнь не в моих правилах. Я, бывало, подумывала о том, что ты это… − Арделия покраснела. − Что я кто? − Ну то, что ты не той ориентации, − ответила Мепп и сама рассмеялась вместе со Старлинг. − Ты серьёзно? − сквозь смех спросила она. − А что мне было думать, если женщине уже почти тридцатка, а она даже и не думает завести себе дружка?! Значит это был он все эти годы? − Да, − ответила Старлинг и грустно улыбнулась. Видение Арделии Мепп растаяло в воздухе, но вместо него появилось другое. Почему-то оно вначале приобрело очертания отца Клариссы, но затем переменилось и преобразилось в покойного Джона Бригема. − Привет, малыш! − весело помахал он ей рукой. − Что сидишь на полу? А, ну раз, два, упал, отжался. Ха, прости не смог удержаться. Как ты? Да, и всё же не сиди так долго на полу, простудишься. − Да всё в норме, − встрепенувшись, ответила она. − Ясно, − кратко по-военному ответил он. − Ну что не задалась твоя служба? Говорил же тебе иди к нам. − Да, − грустно ответила Старлинг. − Видно не судьба. Знаешь Джо… − Что? − Я скучаю. − Я тоже, малыш. — Джон неуверенно улыбнулся, словно проявление чувств было чем-то недозволительным в его строгой, суровой, но такой чертовски правильной армейской жизни, и, словно извиняясь за себя, за свою нелепость, он пожал своими громадными плечами, произнося: — Ну ладно я пошёл. − Подожди. Бригем резко развернулся. Кларисса собралась духом. Ей необходимо было задать этот вопрос. Вопрос, что терзал её все эти годы, не давая спать, не давая никакой возможности спрятать слёзы, когда она доставала его именное оружие — прощальный, посмертный подарок. − Но ведь у нас и в правду всё равно ничего бы не получилось? − Возможно, но ведь мы так этого и не попробовали, − сказал он. Окинув взглядом фигуру спящего Лектера, Бригем грустно улыбнулся. − Прощай! − ответил он и растаял в воздухе. Кларисса осталась одна со своими размышлениями. Запах Лектера успокаивал и давал ощущение защиты. Сами его жесты, его тёплые заботливые руки были переполнены лаской. Но как нелепо было ощущать его внимание, странно думать, что он мог быть любящим и нежным, но ещё нелепее было любить его, принимать его таким какой он есть, несмотря на то, что вся его жизнь это сплошная тайна, открыть которую он сможет только сам. И более того, похоже, что эту тайну он поведает лишь только ей. − А теперь, мой милый доктор, что ты будешь делать со мною, со своей любимой игрушкой? Ты получил то, что хотел услышать. Что ты задумал? − мысленно обратилась к Лектеру Кларисса. О, эти слова, вырвавшиеся помимо воли! Они теперь причиняли страдание. Страдание и облегчение. Оценивая своё психологическое состояние, Старлинг сравнивала своё поведение с поведением человека, испытывающим патологическое влечение к опасным преступникам. Он вполне мог поддеть её на эту удочку и тянуть до тех пор, пока она не выбьется из сил. Но Клариссе так не хотелось отказываться от мысли о том, что у неё есть друг, пусть и такой странный, что у неё есть мужчина, пусть и такой опасный, что у неё есть учитель, пусть его философия далека от общепринятых норм морали, ей так не хотелось отказываться от своего счастья такого тёплого и комфортного, закрывающего её от сквозняка на полу своим собственным телом. А ведь можно взять и перечеркнуть это счастье, перечеркнуть только потому, что оно неправильное. А счастье ли оно? А нужно ли быть правильной? А правы ли те, кто установил весь этот порядок вещей? Кларисса задумывалась теперь над теми вещами, которые не пришли бы ей раньше в голову, а если бы и пришли, то где-то в том возрасте, когда уже не сожалеют о прожитом, а покорно ждут исхода. А еще эти Мепп и Бригем. Она поежилась от всех этих мыслей. Её движения разбудили его. − Здесь довольно холодно. Кларисса, ты не спишь? Пойдем, тебе нужно чем-нибудь согреться. В ответ он получил открытую почти детскую улыбку и смущенный взгляд. Лектер смотрел на неё − на то как она одевалась, на робость и угловатость её движений, что выдавали скрытую внутреннюю борьбу. Он смотрел на неё вдохновенно, проникновенно, со всей нежностью и страстью, ибо он понял − она предала себя, она отреклась от себя, она готова пойти на всё для него. Это означало только одно — нужно торопиться, иначе можно опоздать. Они сидели на кухне и пили горячий шоколад, что обжигал пальцы и губы. Кларисса улыбалась, глядя на то, как Ганнибал осторожно дул на содержимое своей чашки. Он ловил её взгляд, и в уголках его глаз лучиками разбегались морщинки. Что могло быть лучше этой идиллии? Но в то же самое время где-то в бушующем море рыбаки вытащили из моря изъеденный рыбами труп Криса. − Люблю шоколад, − сказала Кларисса, забавно подёргивая плечами. − В приюте нам его почти не давали, но его так хотелось. − Поэтому ты каждый раз уходя с работы или с учебы забегала в один и тот же старый магазинчик, где продавались чудесные конфеты, а ещё шоколад на развес, − говорил Лектер, и глаза его становились похожи на далекие звезды. — Ты брала не те сочные яркие красиво упакованные шоколадки, ты непременно просила отколоть тебе небольшой кусочек от той огромной глыбы. Твой шоколад заворачивали в серую оберточную бумагу, и ты быстро прятала этот сверток в сумку, чтобы никто не увидел его. Всю дорогу до дома ты ловила себя на мысли о том, что наверное аромат просачивается через сумку, поэтому ты скорее бежала в свою комнату, прятала свой кулек в самый надежный тайник, и только поздно ночью ты раскрывала его, отламывала маленький кусочек и отправляла в рот с блаженной улыбкой. − Почти так оно и было, − ответила Кларисса улыбаясь. Она наверно так до конца и не сможет привыкнуть перестать вздрагивать от подобных его выходок, поэтому прикрываясь улыбкой она пытается успокоить себя. − Доктор, откуда у вас такое умение видеть людей насквозь? − Ты хочешь это знать? − спросил Лектер и на какое-то время замолчал загадочно улыбаясь. Его лицо напоминало морду хитрющей лисы, что собиралась стащить из-под носа хозяина самую упитанную индюшку. Клариссе подумалось уж не обдумывает ли он очередную свою затейливую шутку, но, вспомнив про их уговор, решила, что сейчас Лектер не станет ей врать. Внутри себя Старлинг уже почти перестала чувствовать страх, но двойственность его фразы заставила её напрячься. − Я родился в Литве, − неожиданно начал он, − и, так же как и ты, имею полное представление о том, что такое воспитываться в приюте. Кларисса удивленно подняла брови. − Вы воспитывались в приюте? Это был неожиданный факт. Доктор довольно искусно подделал свою биографию. Он настолько легко менял в ней цифры, даты, места событий так, что ФБР не смогли установить хоть сколько-нибудь объективную правду. − Да, Кларисса, для тебя это новость. Но там, в далеких мрачных застенках Балтиморской психиатрички, когда мы первый раз увидели друг друга, я сразу почувствовал, что от тебя веет этим жутким флером казенного учреждения. Это отражается во всем: во взгляде, в манере мыслить. Это то самое примерное поведение, желание выделиться чем-нибудь, желание быть замеченной и желание придать себе хоть толику индивидуальности. В твоём случае это было довольно забавным. Лектер на минутку замолчал, прижав палец к губам, вспоминая наряд, в котором ему первый раз предстала Старлинг. Он вспомнил всё до мелочей: её пиджак, тщательно отутюженную блузку, туфли, что невольно вызвали улыбку… − Знаешь, почему я попросил рассказать тебя о твоём самом сильном детском страхе? Я понял сразу, что ты воспитывалась в приюте, но мне было интересно узнать, что тебя туда привело, а не что ты там испытала. Я знаю, что ты там могла испытать. Это из той породы секретов, что лежат на самом виду. − Неужели? При всем моем уважении, мне кажется это невозможным. На лице Клариссы пробежала тень недоверия. Лектера это уязвило, он резко поставил чашку на стол и быстро, но довольно четко, заговорил: − Ты рано потеряла девственность, Кларисса, это случилось в последний год пребывания в приюте. Ты потом долго сожалела об этом. Кларисса ошеломленно округлила глаза. − Как его звали? Эндрю, Питер? − Найсон, − ответила она едва слышно. − Да, − самодовольно протянул Лектер, но тут же словно в извинение своему тону, он мягко добавил. − Я сам вырос в приюте. Мне не надо объяснять, чего там хотят мальчики. То, что произошло с тобою, Кларисса, не такая уж и редкость. Вот видишь ничего в моем даре нет особенного, просто жизненный опыт и немного наблюдательности. Но хочешь я расскажу что случилось с тобою дальше? Старлинг молчала. Она нервно теребила чашку, ощущая себя не тридцатилетней женщиной, за плечами у которой находился боевой опыт сотрудника федерального бюро, а тринадцатилетней школьницей, чьи мелкие шалости рассматривали на педсовете в кабинете у директора. − После того случая ты не подпускала к себе мальчиков. Полностью уйдя в мир учебы, а позже работы, ты убрала из своей жизни пункт под названием «Личная жизнь». Но постепенно тебя начали терзать страхи о том, что ты не такая как все. Это тебя сильно тревожило, потому что все твои знакомые подружки взахлеб рассказывали о том, как они целовались с парнями на заднем сидении автомобиля, как это было здорово. Ты завидовала им, Кларисса, завидовала, но отрицала свою зависть. Ты ведь наверняка набожна. Ты помнишь эти воскресные походы в церковь? Чтобы как-то успокоить свою совесть, ты попробовала с одним из тех простых парней, что приставали к тебе после учебы. Он тебе не особенно и нравился, ты сделала всё для формальности, поэтому удовольствия тебе это не принесло, а более того, это сделало тебя еще более закрытой и неуверенной в себе. С тех пор если у тебя что-то и случалось то только с приятелями на один раз, они приходили, быстро делали свое дело, и больше ты их не знала, даже если они настаивали на продолжении отношений. Кларисса сжимала чашку в руках так, костяшки её пальцев побелели. А Лектер тем временем продолжал. − Я не слишком много себе позволил? − Нет, − ответила Кларисса глухим сиплым голосом. − Мне продолжить? − Да. − Хорошо, просто скажи мне, и я остановлюсь. Старлинг кивнула, и Лектер продолжил: − Всё изменилось после встречи с Джеком Кроуфордом. О, да, это во всех смыслах был выдающийся человек. Я говорю это без иронии, Кларисса. Итак, ты увидела в нём черты отца и решила, что отныне твой удел − защищать слабых и обездоленных. И с этих же самых пор ты решила поставить на личной жизни крест и полностью и безостановочно посвятить себя служению в ФБР. Там тебе пришлось нелегко. Нелегко не в том плане, что тебе сложно давались учеба или спортивная подготовка в академии, а в том, что ты вдруг оказалась в центре внимания по меньшей мере трех сотен молодых и здоровых мужчин. О, сколько липких и сальных взглядов тебе пришлось выдержать, а сколько шуток неслось в твою сторону. Знаешь почему? Эти мужчины видели в тебе не только женщину, но зачастую, в первую очередь, соперницу, нередко объединяя в тебе эти качества и наделяя тебя обычным набором шовинистического воззрения. По их мнению, тебя надо было или обставить, или оттрахать, а возможно и то и другое сразу, но в любом случае унизить. Старлинг вся обратилась в слух. Перед её глазами вставали картины прошлого. Они вставали настолько живо и реалистично, что Кларисса потеряла ощущение пространства и времени. − Но вся боль твоего положения крылась в том, что по уму и рвению эти парни в подметки тебе не годились, а некоторые из них это прекрасно понимали, особенно если тебе представлялся случай выделиться. Они тебя ненавидели и одновременно хотели тебя. Вот такой парадокс. Но твои переживания были не про них, хотя их досужливое поведение доставляло тебе не мало хлопот. Ты думала сначала о том, как сильно тебе хочется работать под крылом Кроуфорда. Да, он всегда был хорош. Он умел нравиться, он умел руководить, он умел убеждать. И он правильно сделал выбор. Он сделал ставку на тебя и не ошибся. Ты стала его второй гончей, не такой строптивой и феноменальной как первая, зато гораздо более адекватной и поддающейся дрессировке. Ты была той гончей, что в вечную благодарность хозяину, будет служить ему до издыхания. Как думаешь Кроуфорд выбрал тебя, потому что ты сообразительнее других или из-за меня? − Возможно и то и другое, — ответила Кларисса. Она уже начала кое-что понимать. — Ему нужна была ваша помощь, но он знал, что сотрудничать с ним на прямую вы не станете. Кроуфорду нужен был проводник, причем умный и верткий, но одновременно производящий впечатление наивности. − А еще и привлекательный, − вставил Лектер с улыбкой, отчего Кларисса незамедлительно покраснела. − Но нет. Кроуфорд выбрал тебя интуитивно, хотя отнюдь не случайно. Он долго ломал голову над тем, кого бы мне подсунуть. Но ты Кларисса оказалась тогда подле моей камеры потому, что несомненно бы мне понравилась. Ты никогда не задумывалась о том, почему люди нравятся друг другу? − Задумывалась и не раз. − И что же? − Как и всегда. Я не смогла найти точного ответа на этот вопрос. − А мне думается что я нашел. − И каков он, доктор Лектер? − Ответ кроется в похожести внутренних качеств. Мы ассоциируем человека, который нам нравится с чем-то положительным, что происходило в нашей жизни. Те самые приятные нам внутренние качества, выявленные наружу, которые говорят нам о том, что человек может сделать непременно то, чего мы от него ожидаем, а ожидаем мы некоего подобия чуда, и когда оно происходит, то и возникает симпатия. − Из этого следует, что я вам симпатична? − Неужели я еще не дал тебе этого понять? Кларисса, ты для меня не просто симпатична, в моей жизни было всего два друга, два, если так можно выразиться, ученика, два со компаньона. Но один из них, увы, стал моим врагом, а другой был вынужден преследовать меня против своей воли. − Это вы про меня и Гремма? Да. Забавно. Как вы думаете, доктор, почему же ваши друзья стали вашими врагами? − Причина кроется в моей непохожести, опасности для общества, и, как сказано в моей медицинской карте, моём безумии. Лектер улыбнулся. Старлинг вежливо улыбнулась ему в ответ, хотя шутка была довольно не смешной. − Вы говорите, что симпатия кроется в похожести чувств. Что это означает, что я склонна к убийству и каннибализму? − Нет, как раз наоборот. Симпатия возникает на позитивных началах, а значит в нас есть нечто, что роднит нас. Я часто думаю над этим. − Доктор, — внезапно Клариссу осенило, — вы что пытаетесь завязать? Вы пытаетесь излечиться. − Я пытаюсь любить, Кларисса. Просто пытаюсь любить. − Так что мне делать, Ганнибал? Что мне делать? Я настолько запуталась во всем этом. − Расскажи мне обо мне. − Как? − Просто как ты это видишь. Ведь мы с тобой похожи, Кларисса. Хоть ты это и отрицаешь, но мы похожи. Мы похожи с тобой, как когда-то мы были похожи с Уиллом. Знаешь почему Кроуфорд выбрал тебя? Он сразу заметил это. Он чертова старая лиса. Он знал что со мною будет. Знал как я страдаю без общества похожих на себя людей. Кларисса, начинай. Я знаю, у тебя всё получится. − Хорошо. Я попробую. Старлинг глубоко вдохнула и выдохнула. — Итак, вы родились в Литве. − Можно один совет. − Какой? − Отбрось всё что ты читала обо мне, настройся на свои внутренние ощущения. − Хорошо, постараюсь, — ответила она, по прежнему ощущая легкое волнение. Но неожиданно образы сами заполнили место в голове: факты из жизни, даты, цифры сами собою побежали перед глазами, только успевай рассматривать. Кларисса наверное удивилась бы раньше подобной метаморфозе, но сейчас она принимала всё как само собой разумеющееся. − Вы родились в фамильном замке, старом сером огромном и пыльном. У вас были отец, мать? − Да. − Да. Ваш отец. Кларисса широко-широко открыла глаза, словно вбирая в себя пространство и время. Она увидела старый замок, увитый плющом, озеро и лес, молодую красивую женщину и высокого благородного мужчину. − Он был из той породы мужчин, что были статны и величавы. От вашего отца всегда исходило спокойствие и миролюбивость, но, когда требовало время, он мгновенно менялся и становился жестким и прямолинейным. Вы не раз поражались этой метаморфозе его характера. Но вы старались быть похожим на него. Вы были его сыном, его наследником. Вас воспитывали наследником рода Лектеров. − Да, − тихо ответил Ганнибал, но Кларисса его не слышала, погруженная в экзальтические видения. − Ваша мать, она была красива, так красива и утончена. Это был серебристый ручей, полный нежности и любви. От неё всегда веяло мягкостью и духами. Вы любили этот запах детства. Кларисса говорила, а Лектер смотрел на неё завороженно, боясь упустить хоть словно слетающее с её губ. Он был очарован и удивлен, открытой им истиной. Старлинг была настоящей ведуньей, чья прозорливость, доставшаяся ей возможно от какой-то древней-древней её прабабки, сейчас выходила наружу и открывала самые невозможные тайники души. Несомненно, этот талант дремал бы в недрах этой с виду обычной женщины, если бы не все то, что произошло с ней в жизни и, отчасти, благодаря некой смеси наркотических веществ, что были вколоты в её плечо. Лектер предчувствовал это в ней, но боялся, что его чувства обманут его. Он знал, что Старлинг это не огранённый алмаз, который стоит лишь едва подвергнуть обработке, чтобы он засверкал тысячами лучей, превратившись в изысканнейший из бриллиантов. Лектер был счастлив от одной мысли, что этот бриллиант принадлежит ему. Он не моргая глядел в её расширенные дурманом глаза и пытался проникнуть в тайну. Он пытался увидеть себя в этом поистине самом фантастическом зеркале судьбы. Увидеть, чтобы понять кто он и навсегда определиться с тем, восторгаться ли ему собой или ужасаться. − У вас были братья или сестры? − Сестра. − Младшая, − продолжила Старлинг и Лектер внутренне содрогнулся. − Вы любили её, заботились о ней. Вы хотели научить её всему, что знали сами. Её непосредственность давала вам свободу, но и мешала. Хотя со временем вы научились её понимать. Я тоже старшая в семье, и это чувство важности и ответственности от того, что вам доверили охранять её от всех неприятностей, так знакомо мне. Но вы ревновали её к своей прекрасной матери, пусть любви в вас было капельку больше, но вы её ревновали. Но что же случилось потом? Как ты оказался в приюте? − спросила она, глядя ему в глаза с тем же самым немым вызовом и страстным любопытством, с тем же самым с каким он смотрел на неё в Мемфисе, расспрашивая о ягнятах. − А как туда попадали дети в сорок пятом? — ответил он с нажимом, словно выдавливая из себя слова. − Ваших родителей убили немцы? − И да, и нет, − на некоторое время Лектер замолчал. Его взгляд стал сосредоточенным и очень глубоким. В своих воспоминаниях Лектер стоял сейчас перед маленькой ветхой дверью, в самом заброшенном уголке Дворца Памяти. Эта дверь всплыла перед ним сама собой, против воли. Она настолько не гармонировала с окружающим пространством дворца, что казалась чужеродным элементом в нём. Из-за этой двери доносились приглушенные, словно из банки с ватой, звуки. − К нашему охотничьему домику подъехал русский танк набрать воды, − медленно заговорил доктор. − Всех взрослых вывели на улицу. Нам с сестрой позволили остаться дома. В то же время немецкий самолет, заметив танк, принялся его обстреливать. Русский пулеметчик сбил самолет, но такова судьба, что последний рухнул на танк. Все, кто были во дворе, умерли. − Получается, всё происходило у вас на глазах? − Да. − А сестра? Она осталась жива? − Да. Во время того обстрела она осталась жива. − Вы очень испугались за её жизнь. С тех пор она стала всей вашей семьей. Не осталось ни благородного отца, ни красивой мамы. Одни обгорелые трупы во дворе. Кларисса говорила это и плакала, будто воочию видя эту страшную картину, но Лектер не останавливал её. − Что же произошло потом? Это было нечто очень страшное? − Да, это было нечто очень страшное, — шепотом повторил за ней Лектер. — Мы остались в охотничьем домике с сестрой вдвоем. Запасы, что сделала наша семья, за те годы пока мы пережидали там войну, позволили бы нам продержаться еще некоторое время, но на нашу беду в наш домик нагрянули мародеры из числа местных, что сдавали своих немцам. Они ворвались в дом в морозную ночь. Их вожак, тотчас понял, что угрожать надо не мне, а Мике. Под угрозой её смерти, я тотчас бросил оружие. − А потом? − А потом нас сковали цепями и отвели в конюшню. Там было так холодно, что мы кутались во все то могли найти пригодным для согревания. − Тот шрам на шее… − Да, он от этой цепи. − С вами был ещё кто-то в этой конюшне? − Да. Мальчик, но он не говорил, хотя я пробовал заговорить с ним и на польском, и на немецком, и на литовском. − Сколько вам было тогда лет? − Я не помню. Восемь. − А Мике, вашей сестре? − Четыре. − А что случилось потом с этим мальчиком? − Однажды, они его забрали, и мы больше не видели его. − Они его съели? Ганнибал, не молчи. Они съели его? − Я не знаю, − ответил Лектер, хотя перед его глазами четко стояла картина с выгребной ямой в которой виднелись детские молочные зубы. − А что случилось потом с вами? − Однажды они стали ощупывать нас. Я был долговязым и совсем тощим, а вот Мика была еще полненькой. Они взяли её за руки и, напевая песенку про человечка в пурпурном плаще, вывели её на двор. − Вы испугались за неё? − Да, потому что там было холодно, а они повели её в одной рубашке. − И вы поняли, что они хотя сделать с ней что-то нехорошее. Вы бросились спасать её, но вас грубо отшвырнули назад. Вас ударили. Вам сломали руку? У вас остался шрам? − Да, над левой ключицей, большой длинный неровный шрам от удара киркой. − Что они сделали с вашей сестрой? − Они убили её. − Вы стразу осознали это? − Нет. Для этого понадобилось девять лет. − Девять? Почему девять? − Потому что именно через девять лет, с помощью инъекции так называемой сыворотки правды, которую я сделал себе сам, обучаясь уже в Парижской медицинской академии, я сумел вспомнить, что же произошло той ночью в охотничьем домике принадлежавшем моей семье. − И что же произошло? Они убили и съели её? − Да! − выкрикнул Лектер. Чашка упала со стола, и остатки шоколада разлетелись по кафелю словно черная свернувшаяся кровь. − Они съели её, подонки! Они сварили её в детской ванночке! Они сожрали её, они сожрали того бедного олененка, что был ранен стрелой в бок, они сожрали того мальчишку, что не мог говорить, а не мог он говорить от увиденного кошмара, потому что его предшественника тоже съели! Он как ваш ягненок, Кларисса. Он был приготовлен на убой! На убой! И мы с сестрой, мы тоже были приготовлены на убой! Я молился! Я так истово и искренне молился! Я просил господа избавить нас от этого ужаса. Но никто не пришел, никто не забрал нас, никто не избавил нас от этого ужаса, Кларисса! Лицо Лектера стало красным. Кларисса никогда не видела, чтобы доктор терял над собой контроль, чтобы он кричал. Она уже не могла плакать. Странное опустошение овладело ей в этот момент. Ей так хотелось помочь ему, но руки словно две немые ледышки, совершенно не хотели слушаться, а Лектер уплывал всё дальше и дальше в свои видения неуклонно нарастающего ада, проклиная все и вся: войну, Грутаса, Бога, сестру и себя самого, за свою чрезмерную горделивую тягу к всезнанию.