Саммари: Мокро, холодно, жарко.
С тех пор, как руки у Стайлза начали пахнуть резиновыми перчатками, а взгляд стал не менее острым, чем стёклышки для образцов крови, несовпадение в нём формы и содержания всё более заметно, но всё ещё слишком нечётко, чтобы воспринимать Стилински всерьёз. Чтобы разделять шутки ради шутки и серьёзные слова, по привычке обёрнутые юмором. Во всяком случае, если у него нет пистолета в руках или у лба. Сейчас у Стайлза только портфель и полупустая пачка чипсов. — Блять, вы серьёзно, да?... Без шуток, — он хмуро и в то же время обречённо смотрит на своих друзей, а те старательно прячут усмешки. — А, собственно, почему нет? У байкеров есть свои бары, у геев, у старушек, даже у кошатников, конечно, почему не может быть бара для оборотней, — парень фыркает. Идущий рядом Бойд широко улыбается проходящей мимо красавице, его улыбка пропадает, как только девушка остаётся позади. — Стилински, найди себе уже девку. И перестань страдать хернёй. — Лаура бросила его позавчера, — усмехается Скотт, игнорируя полный ненависти взгляд. — Которая в этом семестре, четвёртая? — И снова на «Л», — буднично замечает Айзек. — Вы с Дереком марафон устроили, да? Признавайся. Стайлзу абсолютно плевать на марафоны и почти плевать на Лауру, он отчётливо видит, что все хотят перевести тему, и хрен он им позволит. — Ага, забег по юбкам, покрывающим Большое Яблоко. Счёт пока равный, но я собираюсь вырваться вперёд. Ах, да, всё хотел спросить, а как так случилось, что в Нью-Йорке у вас нет своего квартала? Как China Town, только для вервольфов. Стойте-стойте, я уже вижу название! «Кусочек Трансильвании». Не, стрёмно, не наша тема. Дайте подумать, «Bushy streets»?... Оборотни страдальчески закатывают глаза, а Элисон тихо хихикает Скотту в плечо. Стайлз злится, плюётся ядом и излучает нервозность не хуже ядерного реактора, его можно даже не слушать, достаточно созерцать богатую мимику. Его возмущение предсказуемо, но менее забавным от этого не становится, и всем им смешно и неудобно одновременно. Глаза у Стайлза колючие. — Как ты представляешь себе тесное сосуществование сотни особей, рвущих друг другу глотки за территорию? — Айзек выразительно выгибает бровь, он был одним из инициаторов заварушки, поэтому принимает удар на себя. — Не говоря уже про конкретное палево. — А в баре эти особи как сидят? Штук эдак пять альф на одном пятаке. Они места заранее себе забивают? Таблички прибивают на стульях? — Стайлз складывает из пальцев прямоугольник. — С суровым видом выцарапывают когтями имена на столешницах? — Чувак, ты из нас монстров каких-то делаешь, — Скотт качает головой, и тут следовало бы повиснуть неловкой паузе, потому что монстрами и была большая часть оборотней, с которыми они имели близкий контакт, от крови которых отмывались несколько раз, въедливый взгляд которых порой прошивал их насквозь на улицах. Но Стайлз давно в стае, и поводок крепко обмотан вокруг его руки. Он оттягивает его, как только видит край, за которым оборотни, его оборотни, его друзья, опускаются до уровня зверья. Тащит подальше. — Элисон, — он поворачивается к девушке, требуя у неё поддержки. Не сказать, что они ладят или выступают единым фронтом, из-за неё у них со Скоттом порой рушится святое правило «братан круче чики», но Аржент же вроде умная девочка, и Стайлз верит в её рассудительность. — Это же вопиющая дискриминация! По видовому признаку. Homo lupinus притесняют homo sapiens! Не понятно, на что он надеется. Элисон смущённо улыбается, заправляет вьющиеся пряди за ушко, и она точно, точно оставила рассудительность дома. Там, в Бейкон Хиллз. — Да брось ты, Стайлз, мы же просто отметим сдачу сессии. — Я не против, — Стайлз машет руками, — но где-нибудь в другом месте. _НЕ_ в баре для вервольфов. Кстати, зачем оборотням бар, вы же не пьянеете. Ради атмосферы? — А нам для запаха, своей дури и так хватает, — Эрика дарит ему белозубую улыбку, она отточила свой глубокий жаждущий взгляд до совершенства, и теперь стала как порно-версия Медузы-Горгоны. Стайлз не обращается в пышущий желанием камень, у него иммунитет. И всё ещё слишком много сомнений. Полные карманы сомнений и связка нехороших предчувствий. Вроде тех, что не настаивают, но намекают, как мигающие в машине предупреждающие лампочки. Кто его знает, какой сброд может ошиваться в том месте, Нью-Йорк как раз тот город, в котором чем глубже, тем хуже. Не говоря уже о том, что бар, в представлении Стилински, является большой неоновой вывеской-мишенью. Становиться под эту вывеску — дерьмовая идея. Понимать это должны и Скотт, и Айзек, и Бойд, и Элисон, пропахшая порохом на всю оставшуюся жизнь. Но дурной ветер уводит стаю не в ту сторону, любопытство порой действительно бывает пороком. Они не говорили Стайлзу до последнего, точно предвидев его реакцию, уж Дерек стопроцентно ничего об этом не знает. Даже без звериного нюха Стилински может сказать, что вся задумка плохо пахнет. И он так и говорит: — Можете отгрызть мне руку, но это закончится очередной хернёй. Эрика самоуверенно скалится, Айзек и Бойд заговорщицки переглядываются. «Наверное, он в чём-то прав. Стайлз всегда прав», — думает Скотт, но тут же отбрасывает мысль в сторону. Потому что мир вокруг радужный, тёплый и искристый, потому что нет ничего предосудительного в желании повеселиться, потому что в плохое не верится, оно осталось там, за плечами, в прошлом, покрытом тенью леса. — Стайлз, расслабься, да что может случиться? До хуя чего может случиться, Стилински знает минимум пять вариантов развития событий, и в каждом из них он очень много матерится и теряет нервные клетки. Интуиция выдаёт однозначный вердикт, и тело реагирует, медленно выпускает адреналин в кровь. Это то самое чувство, прокатывающееся мимолётной слабостью от живота к ногам. Почти как предвкушение, только чуть больше страха и нездорового возбуждения. Сегодня точно что-то произойдёт, и Стайлз это не пропустит. Окна вспыхивают от последних лучей заходящего солнца, промозглый ветер треплет полы курток, вдалеке, за медленно движущимися колоннами машин, завывает сирена.<...>
Шаги на лестнице настораживающе хлюпают, чвакают, подошва прилипает к бетону, они медленные и точно усталые, но Дереку ничто не мешает их узнать. Шаги — это походка, рост, телосложение, характер, настроение, и он знает всё наизусть, как молитву, которую никогда не читал. Он закрывает глаза, откидывает голову на спинку дивана и незаметно вдыхает полуоткрытым ртом, ослабляя затянувшийся узел ожидания в груди. Кислород плавно наполняет лёгкие. Свет от люстры бьёт сквозь веки, делая их красными, и то нетерпение, которое трясёт Дерека изнутри, можно назвать мазохистским. Сдерживаемое, растягиваемое, словно удовольствие, выворачивающее, наматывающее нервы. Дерек ненавидит ту часть себя, что заставляет его чувствовать это. Но если ему предложат от неё избавиться, он откажется. Ключи мелко позвякивают, сквозь щели просачивается запах болотной воды, сырости, железо карябает вокруг замочной скважины. Он никак не может просунуть ключ, уже тридцать секунд, а Дерек не слышит ни одного слова, ни одного чертыханья, только дробь, которую выстукивают зубы. Наверное, тридцати секунд достаточно, точно достаточно, и у Дерека есть оправдание — этот настойчивый раздражающий скрежет, и у него есть право и… какого чёрта вообще? Хэйл открывает дверь рывком, и Стайлз подымает голову, озлобленно щурится на свет, вжимая голову в плечи. Стилински похож на выдру, мокрый с головы до ног, вода капает с облепившей руки и ноги одежды, это от неё пахнет болотом. Стайлз всё ещё держит руку на уровне замочной скважины, ключи бренчат от его дрожи. Под правым глазом у парня свежая, припухшая царапина, слишком красная на белом лице. Он разлепляет синие губы и говорит Дереку, с трудом контролируя мышцы челюсти: — Ты замок забыл повернуть, мудак. Стайлз выглядит дерьмово, Хэйл условно прощает его, хватает за грудки и затаскивает в гостиную. — Что случилось? Парня трясёт, он оглядывается, будто ищет что-то, кое-как перехватывает удерживающие его руки, и Дерек чувствует, что кожа Стайлза ледяная. Пальцы у Стилински задубели настолько, что ни о какой мелкой моторике речь не идёт. Он злится на собственную беспомощность, видно, что злится, отталкивает Дерека. Это выглядит жалко, силы в движении никакой, но Хэйл отпускает, а Стайлз с усилием выдавливает из себя: — Эрика. Это вообще ничего не объясняет. Дерек вопросительно выгибает бровь, он не понимает, при чём тут Рейес. Кому рвать глотку за то, что Стилински еле стоит на ногах? Ей? — Позвони. Эрике, — повторяет Стайлз, глядя ему в глаза. Минимальная информативность сбивает с толку и откровенно бесит, но Стайлз не в состоянии связно говорить, только поэтому Дерек достаёт из кармана мобильник и мокрыми пальцами набирает номер, неотрывно следя, как Стайлз в это время непослушными, будто сломанными руками стягивает с себя тяжёлую куртку. Сбрасывает, как змея кожу. — Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети, — равнодушно изрекает голос из динамика, достаточно громко, чтобы они оба услышали. — Б-блять, — выдыхает Стайлз, оттягивая рукав кофты, пальцы не гнутся, не держат ткань, он психует, дёргает, кажется, у него на подходе истерика. — Она не умеет плавать. Дерек смотрит на его насквозь промокшие кеды, на свисающие сосульками волосы, и до него доходит. — С ней всё в порядке, — уверенно говорит он и резко тянет вверх подол кофты, стаскивая её со Стилински через голову. Парень наклоняется, пятится, выпутываясь, выставляет вперёд руки, он сам, всё сам. — Угомонись, — рявкает Дерек, отбрасывая мокрую тряпку и шагая следом, — прими помощь, раз уж сам не можешь. Нужно всё это снять, не хватало только, чтобы ты сдох от воспаления. Ни хрена не в порядке, думает Стайлз, о каком порядке может идти речь, если стаю разбросало ударной волной, и он никого, никого не смог потом найти, сколько ни звал и ни вглядывался в тёмные воды канала. Ему пришлось тащиться через весь грёбанный город, одному, без цента на звонок, с бесполезным куском пластмассы в кармане, и единственным его желанием было вернуться в логово и увидеть там Скотта, готовящего Элисон какао. Это всё, на что он способен, о чём они условились в случае какого-нибудь дерьма. Добраться до логова и предупредить Дерека. — Пятидесятое авеню, Куинс, слева от железной дороги… — снова начинает Стайлз, стараясь говорить как можно чётче, это ведь важно, но Дерек заставляет задрать руки, будто сдаться, стягивает с него футболку, мокрая ткань скользит по лицу, и Стайлз затыкается. Дерек всегда его слушает, всегда с каких-то пор, а сейчас нет, и не понятно, почему. Стайлзу чертовски холодно, холод не способствует трезвому мышлению, в голове застывшая коркой льда каша, разламывать её тяжело, а Дерек его трогает, задевает горячими пальцами неприкрытое тело, и это запрещённый приём, стоять так близко, накладывать два личных пространства. Стайлз задерживает дыхание, потому что если вдохнёт полной грудью, их тела соприкоснутся. У него табу на прямой контакт. У них табу. — Мне не два года, сам справлюсь, — раздражённо бросает Стайлз, пытаясь отпихнуть руки Дерека, отстраниться, пока тот возится с болтами на джинсах. — Прекрати, твою мать, строить из себя озабоченного и послушай меня! — Я всё понял, вы влезли в очередную задницу. — Аллилуйя! — шипит Стилински. — Так может тебе стоит перестать со мной возиться и найти их? — Сами справятся, не маленькие. Стайлз упрямо задирает подбородок, возмущённо смотрит на Дерека широко открытыми глазами, и вот это он точно зря. Ему нельзя. Кожа покрывается мурашками, вопреки волне жара внутри. Именно так, наверное, ощущается космос. Холод и жар одновременно. — Заткнись и в ванную, — вкрадчиво командует Дерек, чуть наклоняясь к его лицу. — Нет, — Стайлз сглатывает ком в горле, капли с волос неприятно стекают по спине. — Пока ты не объяснишь, почему вероятность того, что твоя стая сейчас валяется где-нибудь в канаве, тебя не заботит. — С ними ничего не случилось, — Хэйл спокоен, как удав. Нет ни единого шанса, что он не понял серьёзность ситуации, но он спокоен. И Стайлз вдруг тоже успокаивается, разом. В мозгу щёлкает выключатель, рубильник, который отрезает тревогу и мандраж. Они отпускают его тело, перестают скручивать мышцы. Остаются только горящие негнущиеся пальцы и озноб. — Ты же никогда их не чувствовал. Когда Эрику и Бойда схватили, ты даже ухом не повёл. Блять, ты же сам говорил, что у вас нет этой самой связи. — Так было, — Дерек пользуется его растерянностью, берёт за руку повыше локтя и тянет за собой. — Было? — Стайлз спотыкается, скидывает джинсы и волочится следом. — И как давно у вас настроилась подпольная радиоволна? — Когда все сели в один самолёт. Дерек никогда ничего не объясняет, это всегда бесит Стайлза до зубного скрежета. — Меня в тот самолёт затащили. — Мы были уверены, что ты просто перепутал рейс. — Ха. Мелькают стены коридора, вспыхивает свет, за ними остаётся след из остатков одежды. Сырые тёмные тряпки. Всё, кроме боксеров, уж за них Стайлз бился бы до последнего, но не приходится. Дерек заталкивает его в ванну, включает кипяток на полную, и только теперь Стилински понимает, насколько он замёрз. Он не чувствует ни воду, ни её температуру. — У меня, наверное, обморожение. Какая-нибудь гангрена. Дальше больница, люди в белых халатах, ампутация и справка об инвалидности. Укус помогает против такой фигни? — Садись, — велит Дерек, Стайлз морщится, но покорно сползает вниз, по запотевшему кафелю, откидывается на покатую белую стенку ванны, вытягивает ноющие после пройденных километров ноги. И ему становится очень хорошо. — Заебись, — тихо тянет Стайлз. Хэйл усмехается, прикрывает дверь, чтобы пар не выходил из ванной. — Всегда пожалуйста. — Я был против. Они сказали мне в последний момент. — Инквизиция примет к сведению ваше покаяние. — Инквизиция? Многообещающе. Не бей их сильно. — Посмотрим, — серьёзно кивает Дерек и садится на корточки, складывая руки на бортике ванны. Стайлз косится на него и закрывает глаза. От греха подальше. Тело оттаивает, покалывание в пальцах становится почти болезненным, бег крови как грёбанный водопад в сосудах, бурлит и гудит, кажется, что можно услышать, как шум в трубах. Дерек не уходит, его дыхание ощущается отчётливее, чем тепло воды, и Стайлз пасует перед затянувшимся молчанием. — Поначалу всё было терпимо, не считая количества клыков на квадратный метр. Бойд даже успел подкатить к какой-то волчице. А потом заявились два урода, косящие под Принца Персии, начали палить. Оказывается, охотники тоже бывают без мозгов. — Чему ты удивляешься, — раздаётся хмыканье слева, — Их сожрали? — Я как-то не особо интересовался, был занят собственным спасением. Мы успели отойти метров на двадцать, когда там что-то взорвалось. Они точно в порядке? — Уже подымаются по лестнице, — говорит Хэйл и опускает пальцы в воду, будто случайно задевает бедро Стайлза. Приходится открыть глаза. Ванную заволакивает белый душный пар. Дерек упирается подбородком в свои руки и внимательно следит за его реакцией. Снова касается бедра, чуть дольше, невесомо скользит по коже. — Тебе лучше выйти, — глухо говорит Стайлз, смотря на оборотня из-под полуопущенных век. — Зачем? Стайлз понимает, что Дерек задумал, и в груди болезненно ёкает. Они никогда не обсуждают эту тему. Обходят, как крапиву, по негласному уговору. Это подстава. Диверсия, коварный удар под рёбра. — Ну, не знаю. Скорчи суровую мину, встреть волчат угрожающим рычанием, покажи, кто в доме хозяин. Ты же не хочешь, чтобы они всё неправильно поняли. — Отговорки, — буднично отрезает Дерек, и появляется в его взгляде что-то такое, что Стайлзу совсем не нравится. — А поймут они правильно. Определённо, не нравится. Решительный, тёмный взгляд, с алым дном, Стайлз не раз видел такой, наяву и во сне, чаще во сне. Зажигающий сладко тянущую боль, сдавливающий горло. Стайлз, как провидец, уже наперёд знает всё, что случится дальше, видит и боится, видит и бежит прочь, под воду. Спускается по гладкой эмали, погружается с головой, в играющее бликами пространство. — Не уйдёшь, — Дерек цепляет его за подбородок и заставляет подняться обратно. Взбудораженная вода идёт волнами, выплёскивается за борт, Стайлз хватает ртом воздух, цепляется за рукав Дерека, поднимая кучу брызг. — Только попробуй сказать «нет», и я сожру тебя прямо здесь. Дерек говорит тихо и уверенно, смотрит Стайлзу прямо в глаза, не отпуская, не давая и шанса, и есть в этом какое-то отчаянное безумство, как стало бы безумством перейти Рубикон. «Это будет пиздец, — думает Стайлз, глядя на нависающего над ним Хэйла, — Ты и я, это же будет пиздец, Дерек. Ты знаешь, я знаю. Это будет пиздец. Стой». Стой. И сам же тянется к бледным тонким губам. Наверное, быстрее, чем тот, кто хочет оставить себе возможность сделать шаг назад. Слишком быстро и порывисто. Как прыжок со скалы, без мыслей о приземлении. Вдох. Их губы встречаются, соприкасаются, наконец-то, детский страх хрустит, смятый между ними, крошится, и Дерек слизывает его, жадно, быстро, врывается в тёплый рот, не встречая сопротивления. Стайлз стонет, шире раскрывая губы, у него кружится голова, кружится комната, кружится мир, и ему до восторженного трепета плевать. Эйфория заполняет его, действует, как наркота. Он обхватывает Дерека за шею, смыкает руки в замок, намертво, пускает в ход язык, зубы, захлёбывается поцелуем, захлёбывается рычанием Дерека, уходящим вниз по горлу. Ему нестерпимо жарко, мало. Если есть секс без участия половых органов, то вот он, в чистом виде. Взаимное насилие двух сорвавшихся с цепи собак. — Идиот, — шепчет Стайлз, воруя секунду для вдоха, — зачем ты это сделал? — Ты не выглядишь недовольным, — Хэйл криво ухмыляется, не отрывая взгляд от припухших красных губ. — Мне остановиться? Он не всерьёз, даже не думает, Стайлз видит по глазам, чувствует в силе сжимающих его бока пальцах, просто знает, что Дерек его хочет, прямо сейчас. Но всё равно отвечает, первое, что приходит в голову: — Посмеешь, и я убью тебя. Это всё должно быть не здесь, не так, не с ними. «Да к чёрту», — думает Стайлз, крепче сжимает кольцо рук. Дверь ванной открывается и сразу же закрывается, плотно, с хлопком. — Твою мать, — изумлённо выдыхает Айзек.