Истинные мотивы

Президент принимал Брагинского в кабинете, несмотря на позднее время, но обстановка была скорее дружеской, чем официальной. Вообще Россия ещё с давних пор избрал для себя определённую тактику поведения с начальством и всегда старался следовать ей: держаться по возможности прохладно и строго официально, не сближаться и не выказывать неприязни, если таковая есть. Однако были правители, с которыми было трудно держать себя в таких рамках – по разным веским причинам. Вообще следовало признать, что почти все правители – за исключением нескольких, - к нему относились если не хорошо, то, по крайней мере, миролюбиво, старались прислушиваться к тому, что он говорит и предлагает. Ведь Иван – страна в человеческом обличии, стало быть, и мысли народа проходят сквозь его мысли красной нитью, в то же время плотно с ними переплетаясь, - стало быть, и чаяния своих людей Брагинский знал прекрасно. Иное дело, что с представлениями и амбициями правителей мнение страны и народа далеко не всегда совпадало. Доходило до того, что кое-кому из начальства так и хотелось, что называется, от души заехать в бубен – по причинам более чем уважительным. Но были и полностью им противоположные – те, с кем Россия, несмотря на необходимость соблюдать тактику, бывал иногда откровенен… Разумеется, определённая субординация между правителем и воплощённой страной существовала: большинство – за редким исключением, - считали страну кем-то вроде бессменного советника и дипломата, способного договариваться с другими такими же странами, и в общении исходили из этого. Но, вместе с тем, к нему относились ещё и как к подопечному – по-отечески покровительственно. Нынешний президент, во всяком случае, относился именно так. Плюс ко всему прочему, у него была привычка, присущая далеко не каждому в череде предыдущих: он любил, когда позволяло время, подолгу беседовать с Иваном не только на рабочие, а на так называемые общечеловеческие темы. Время позволяло достаточно редко, но факт оставался фактом. Это было и хорошо, и плохо. Потому как риск проникнуться и привязаться для Брагинского существенно возрастал. А люди, в отличие от страны, смертны. Страна это быстро осознаёт и усваивает, но ничто человеческое им не чуждо: они так же способны привыкнуть к кому-то. Например, когда умер Михаил Романов, Россия горевал совершенно искренне. Да и после него были в чём-то схожие примеры. - Значит, ты думаешь, со стороны Сноудена нам ничто не угрожает? – уточнил президент, когда Иван закончил делиться своими наблюдениями и соображениями. Россия задумался: - Полной гарантии я не стал бы давать, конечно. Ну так, я думаю, если он останется здесь, контролировать его всё равно будут вплотную? - Правильно думаешь. Конечно, таскаться по пятам не станут, но присматривать будут в три глаза. Но в целом ты его опасным не считаешь? - По крайней мере, напрямую нет. Косвенно да, само его присутствие чревато. Но от него угрозы не исходит. - Что он думает о наших требованиях? - Его это не слишком устраивает. Оно и понятно, насколько я могу судить, в этой деятельности сейчас вся его жизнь, мотивы более чем веские. Истинные мотивы, не только официально названные. Так вот, его не устраивает наш запрет заниматься разоблачениями дальше на нашей территории, - но если у него не останется выбора и придётся остаться, то он вынужден будет наши условия принять. Я сказал ему, что у него есть время на раздумье. Но времени этого не так уж много. Вечно он отсиживаться в отеле не сможет, рано или поздно придётся выбирать. - Ты тоже осуждаешь этот запрет? – вопросил президент неожиданно. Хотя, учитывая более чем напряжённые отношения России с Америкой, такой вопрос был вполне закономерным. Ладно бы одни политики что-то не поделили, - это давно не ново. Нет – сами державы, стоило только им оказаться рядом на официальных встречах, создавали напряжение, которое бы, как говорится, «в мирных целях – воду качать в слаборазвитые районы»… Нет, никаких скандалов и злобных выпадов, - всё в рамках протокола: Иван улыбался мягко, Джонс – жизнеутверждающе, а уж речь – светский салон, ни больше, ни меньше. Да только во взгляде Брагинского – насмешка и снисхождение, мол, и это всё, на что ты способен? – а в глазах Джонса – досада и острое желание не просто размазать оппонента по стенке, а вообще стереть в порошок – уже не ради «пользы дела», хрен с ней с пользой, - скорее для самоуспокоения. Президент подозревал даже, что между его подопечным и Америкой цветёт вовсю не просто политически амбициозный, а глубоко личный многолетний конфликт, но почитал за благо этой темы в разговорах с Иваном не касаться. На этом симпатичном фоне вполне закономерно было бы ожидать, что Россия не упустит случая досадить Америке по-крупному, а при помощи Сноудена, так кстати свалившегося прямо в руки, это очень легко сделать. Потому запрет «вредить Америке» мог не понравиться не только беглому американцу, но и Брагинскому. Тем более что оппонент, и без того гораздый на пакости, в последнее время будто с цепи сорвался, провоцируя Россию, как только могло подсказать воображение. Подтекст «дай мне по роже» явственно мелькал в каждой его фразе и становился всё более похожим уже на мольбу, а не вызов. Однако в своём подопечном президент не сомневался: Россия уже давно понял его тактику «боя без агрессии» - это было его образом жизни, правда, в более осторожном стиле. Не налетать на оппонентов с претензиями, хлопая кулаком по столу, не вестись на провокации, но доходчиво отвечать, если уж борзеть начнут, - и время от времени красиво подначивать противника неожиданной выходкой или словом, заставлять его нервничать, срываться и совершать всё больше промахов. В общем-то, ничего принципиально нового в этом не было, сам Иван в мирное – ну или относительно мирное время именно так и действовал. Однако теперь – на фоне всего происходящего вокруг него, - этот самый образ жизни оказался как никогда полезен. Если раньше они банально не могли себе позволить агрессивной политики из-за слабости, даже если бы вдруг захотели, - то теперь причины были другие: активная пропаганда России как «агрессора» шла полностью в разрез с выбранной тактикой, благодаря чему оппонент сам себе вредил, да ещё и выглядел при этом дурак дураком. Всё это откусывало понемногу от его выдержки и самообладания, он терял лицо, сначала медленно, но с каждым разом всё стремительнее облетала штукатурка, открывая истинные намерения, заставляя не просто говорить о них вслух – орать во всю глотку. Провокации сыпались одна за другой – главным образом, конечно, через чужую голову, - но России было не привыкать. Ори-ори, себе же головную боль наживёшь. А мы тем временем будем гнуть свою линию. - Нет, не осуждаю, - покачал головой Россия. – Тут, как говорится, ничего личного. И быть не может. Во-первых, так открыто провоцировать конфликт нам не нужно, несмотря на всю прелесть отношений с Америкой. А если Сноуден продолжит свою работу здесь, это конфликт спровоцирует, к гадалке не ходи. Они сейчас в таком состоянии, что, если их и дальше злить – выкинуть могут что угодно, вплоть до объявления войны. - Из-за одного программиста? Ты не передёргиваешь, Иван? Россия улыбнулся, понимая, что президент его просто проверяет по старой привычке на умение смотреть на ситуацию с разных точек. - Не просто программиста. Сноуден считался уникальным специалистом, но даже это неважно. То, что у него в руках, и в самом деле не стоит войны, тем более что огласка уже случилась, только ленивый не в курсе того, что Сноуден раскрыл. И назад всего этого не «замолчать», хоть увоюйся. А вот сорванные планы способны выбить из колеи и подвигнуть на необдуманные действия. Конечно, вероятность не слишком большая – с нами открыто воевать они вряд ли рискнут, ежели не контуженные, - но всё же существует. И лучше не проверять. - Да, ты прав. А вот насчёт сорванных планов – ты ведь имеешь в виду постепенный отход от образа, который они себе создали? - Конечно, - Россия долил себе чаю. – Резко от образа оплота демократии им отходить было нельзя ни за какие коврижки, - на этом же страна и поднялась в своё время. Чревато последствиями. А вот отступать от него медленно, исподволь, замещая одно другим по мельчайшим деталям, - это шло полным ходом, и уже довольно давно. Но, благодаря Сноудену, полетело кувырком. К чертям полетело. И теперь выбор у них, в сущности, ограниченный: продолжать и дальше ломать комедию, заявляя, что принципам демократии всё это нисколько не противоречит, - ну вроде как я не брал варенье из кладовки, а что у меня в нём морда измазана и полбанки исчезло – так это вынужденная мера, чтобы варенье «не пропало», - Иван усмехнулся, - или поддержать хорошую мину при плохой игре – уже открыто признать законность своих тайных дел. А это очень рискованно. И в первую очередь для них, как ни странно. Но загвоздка-то в том, что для удержания влияния хотя бы на время им придётся принять второй вариант. - Который через какое-то время сыграет против них же. Ты считаешь, они просто тянут время? - Да, стараются хоть как-то осуществить этот пресловутый переход. Но всё равно чисто это провернуть уже не получится. А значит, по ушам поездить всему белу свету тоже. Придётся действовать нагло и напролом. Что, собственно, уже и начало происходить. Однако прикрываться принципами демократии, как раньше, они уже не сумеют. Президент резко посерьёзнел: - Иван, сейчас – учитывая всё это, - провокации и давление возрастут раза в два, а то и больше. Я тебя прошу… - Что ж я, не понимаю? Собака лает, а караван идёт, так? - Только так, особенно теперь. Что касается Сноудена: сейчас его будут всячески стараться выманить отсюда. - Уже начали, - Иван покачал головой даже с каким-то удовлетворением. – Не так давно его отец очень удачно выступил. И я крепко сомневаюсь, что с ним не провели предварительную беседу. Конечно, тут Эдвард прав: благодаря огласке, никто его семью не тронет, - но в уши напеть про справедливый суд и так далее – святое дело. Но тут достаточно сложить два и два, чтобы не вестись на такие обещания – не тот случай, тем более он уже у нас побывать успел, кто ему поверит, что он теперь на нас не работает? Сноуден уж наверняка читает всё, что он нём пишут в прессе – американской в том числе. А та-ам... – Иван закатил глаза. – Будто капризное дитё, у которого семь пятниц на неделе. Фигли-мигли, помилуем-не помилуем, то герой, то скотина безрогая, то «отдавайте подобру-поздорову», то «вернись, я всё прощу»... Тут ему семи пядей во лбу быть не надо, чтобы понять: будут бить, возможно, даже ногами, - показательный процесс устроят, чтобы другим неповадно было. Если уж примера Мэннинга недостаточно показалось. - Всё это так, и, тем не менее, риск всегда остаётся. Если он попросит убежища, мы должны будем обезопасить его и от таких вот попыток выманить из укрытия. А такие попытки последуют обязательно. Двенадцатого июля Сноуден собирает пресс-коференцию в аэропорту. То есть, через неделю. Времени у него на раздумья ровно до этого дня. К началу конференции он уже должен будет определиться – хочет остаться здесь или просить убежища в другой стране. - Скорее всего, - покачал головой Россия, - ему некуда будет деваться. Мы все это понимаем. Его безопасность в случае, если он сядет в самолёт, а выйдет уже на чужой территории, гарантировать никто не может. С наших оппонентов станется задержать его, скажем, за попытку взорвать самолёт, да ещё полные карманы взрывчатки напихать для пущей убедительности. - Не сомневаюсь. Завтра снова собираешься к нему? Брагинский утвердительно кивнул. В ответ последовала едва заметная улыбка: - Вот и постарайся донести до него всё это. - Постараюсь. - Хорошо. Ну, теперь ещё чаю и по домам? Да, от президента явно не укрылось то, что Иван хоть и в очень малой степени, но сочувствовал Сноудену, - наряду с настороженностью и явно предвзятым отношением – американец, да ещё и агент. В этом не было ничего удивительного: во-первых, у Ивана, как у человека, есть личные симпатии и антипатии. А во-вторых, на него неизбежно влияли мысли народа. Множество русских поддержало Сноудена, и Россия был обязан с этим считаться. Хорошо это или плохо? Иван размышлял об этом по дороге домой. Нейтрально относиться к кому-либо не всегда получалось. Здесь же сам по себе случай нетипичный, плюс тот факт, что Сноуден, как ни крути, зависит от него. Плюс их разговор, во время которого беглец был очень откровенен. Не пытался как-то выкручиваться, юлить, не старался произвести «нужное» впечатление, - именно выплёскивал всё, что накипело. Похоже, Эдвард относился к той категории людей, которым – при всех неординарных способностях, - в спецслужбах делать нечего. У них обострённое чувство справедливости, а с такой работой это редко полностью сочетается. Какое-то время он, конечно, пытался соответствовать, но в итоге эмоции пересилили. Иван как Россия не мог и не хотел одобрять то, что для очистки собственной совести Эдвард подвёл под удар свою страну. Однако с человеческой точки зрения понимал его и – да, сочувствовал. Сноудену теперь предстояло очень долго жить практически в окопах, не имея в ближайшей перспективе даже возможности вернуться домой, к родным, и ежеминутно осознавая, что его жизнь в опасности… Подойдя, наконец, к своему дому, Россия неподалёку от входа углядел знакомую фигуру в кожаной лётной куртке. Америка собственной персоной нетерпеливо ошивался возле кустов шиповника, в желтоватом круге света, который отбрасывал фонарь над входом. Заметив Брагинского, Джонс решительно двинулся ему навстречу. Здрасьте-пожалуйста, этого ещё не хватало на ночь глядя. Хотя чего-то в этом духе Россия всё-таки ожидал: наверняка ведь Америку его начальство вызвало «на ковёр» и крупно пропесочило, мол, ступай к этому чёртовому России, крутись как хочешь, но добейся нужного результата. А нужен им сейчас Эдвард Сноуден, по которому тюрьма плачет. - Раша! – Альфред даже руку поднял и пару раз отрывисто помахал ею, чтобы Иван уж наверняка обратил на него внимание. – Я тут уже почти два часа торчу! - А я тебя вроде не звал? - Ещё бы ты меня позвал! – Америка остановился в двух шагах от России, мрачно глядя на него. – Так завален работой, что домой приходишь только ночевать? Или тебе Пруссия сообщил, что я здесь, и ты просто надеялся, что я потеряю терпение и уйду, не дождавшись? - Нет, медведь по дороге лапу вывихнул, пришлось водкой отпаивать, - в обычной манере парировал Иван. – Так тебя Гил не пустил в дом? - А то ты не в курсе. Сначала пустил. А потом озверел и выставил вон. Заявил «Ещё стыришь чего! Не зима на дворе, не замёрзнешь». - А ты замёрз? – состроил обеспокоенное лицо Россия. - Не смешно! - А чего озверел-то? Неужто на пустом месте? Скорее всего ты, как всегда, сделал пальцы веером. А Гил этого страсть как не любит. - Ну ещё бы, тебе под стать! Между прочим, Раша, причины у меня есть! - Ну так и у меня тоже. - Конечно, это же вам чёртов Сноуден свинью подложил! – взвился Альфред. – Мой босс на стенки кидается уже который день. - А ему прививку от бешенства делали? – озаботился русский. За разговором они поднялись по ступенькам к двери, Иван позвонил. - Кого ещё чёрт принёс? – тут же донёсся приветливый ор изнутри. Россия в ответ гаркнул: - Открывай, сова, медведь пришёл! Дверь – тяжёлая и основательная, - распахнулась в ту же секунду. - Где таскался? – вопросил Гилберт вместо приветствия нарочито сварливым тоном, при этом сардонически улыбаясь. Кинул взгляд на Джонса, маячившего за плечом Ивана, и сощурился: - Ты ещё тут? - Я к Раше пришёл, а не к тебе, - вздёрнул подбородок Америка. – И не уйду, пока с ним не поговорю. - Здрасьте, гости понаехали! – фыркнул Пруссия, затягиваясь сигаретой. – Ты не поговорить, ты потребовать пришёл выдачи Сноудена. Стукнуть кулаком по столу. - Имею полное право! - Ошибаешься, - хмыкнул Россия. – И сам об этом прекрасно знаешь. Кроме того, ты мне многих выдавал? - И что дальше? Это месть с твоей стороны, так получается? - Вот делать мне нечего. Раз уж напираешь на закон, то он един для всех, а не только для тебя. Пошли на кухню, не стоять же в прихожей.