A butler's story

      Фиона Гуд не сомневалась в том, что нравится дворецкому. Она вообще никогда не сомневалась в сделанном, хорошенькая смелая девочка, — она шла напролом к верной цели стать Верховной ведьмой. И записка от Сполдинга не показалась ей чем-то из ряда вон выходящим. Он помог ей с телом Анны Ли — не захочет ли он большего? Она видела это желание в его глазах. Ей не впервой было принимать восторженные комплименты очарованных ею, тем более что красота и задор её юности весьма способствовали этому. Но всё же чувствовалось что-то, не дававшее назвать её заурядным приглашением на свидание («В туалете? ха-ха!» — сказала она себе). Постепенно подползли страх и сомнения: что, если их тайну, касающуюся пропажи бывшей Верховной, заметили? Вдруг он потребует денег или секса? Ведьма напряглась, пытаясь понять, выудить что-то, стоявшее за этим, вспомнить… Как же! Миртл Сноу! Эта выскочка, эта самоуверенная нахалка с «тонким» вкусом, воображающая себя выше всех! Разумеется, неприятность исходила от неё. Она открыто говорила ей во время избрания Фионы Советом, что подозревает её в убийстве.       Тем не менее, оставшись в черной атласной ночной рубашке, она поспешила в конец коридора, стараясь ступать тише мышки.       На контрасте с тёмным коридором, ванна ослепила её светом, отражающимся от светлой плитки и зеркал. Дворецкий стоял ближе к белой раковине, держа в руках опасную бритву: такую, знаете ли, старого образца, с откидывающимся лезвием, какие вкладывают в руки брадобреям в старых фильмах, где приходится снять парикмахерскую. Она вошла, пройдя вперед лишь шаг, и застыла на месте. — В чем дело, Сполдинг? Миртл Сноу, это она? — Да, мисс Гуд. Она наложила заклятье на меня. Она хочет, чтобы я сказал Совету всю правду о гибели мисс Анны Ли.       Фиона взволнованно смотрит на него. Сполдинг же, откинув лезвие, не спеша поднимает руку вверх: словно включили режим замедленной съемки, чтобы она смогла получше запомнить каждый кадр. — Но я не скажу им, мисс Гуд. — С этими словами он открывает рот, растягивая его пошире и высовывая язык, будто желая подразнить её, а затем подносит к нему лезвие бритвы. — Сполдинг, нет! Не надо! — кричит Фиона. — Я всегда буду любить вас, — говорит он перед тем, как отрезать собственный язык острым лезвием.       Тут замедленную съемку выключают; одно резкое движение — и налитый кровью маленький кусок плоти шлепается на пол. Сполдинг быстр и уверен в себе: он твёрдо решил, что ему делать с проклятьем Миртл Сноу, чтобы не кинуть и тени подозрения на свою любимую.       Рот у него тут же становится полон крови, а ноги подкашиваются, становятся ватными, и он падает на спину. Волной накатывает боль, и твёрдый кафель кажется приятным от своей прохлады. Фиона тоже открывает рот пошире, но только чтобы завизжать, подняв руки к лицу, которое сморщивается в плаксивой гримасе. Крик привлекает людей в ванную. Дверь в ванную отворяют, внутри тут же образуется толпа народу, обступая кругом упавшего дворецкого с запрокинутой головой, с открытыми глазами уставившегося вверх. Визжит Фиона, слышен крик Миртл, возбужденный гомон остальной толпы… Сполдинг же, смотря в потолок, молчит — теперь уже навсегда.       Миртл Сноу, правда, заметила, что Фиона была в ванной прежде всех остальных — но уже ничего не могла с этим поделать, хотя и подозревала, что именно она натолкнула дворецкого на мысль о том, чтобы отрезать себе язык, но оставила этот домысел до времени при себе. Сполдинга, хоть он и выжил, уже нельзя было допросить на Совете.       Фиона Гуд была избрана Советом Верховной ведьмой в качестве прямой преемницы Анны Ли, засвидетельствовавшей это перед своей смертью, и козни Миртл не помешали ей остаться чистой в глазах Совета. И он до сих пор был предан ей. Тогда она была его юной принцессой, которой он готов был служить, как бесстрашный сэр Галахад, теперь — его королевой. Величественной, но холодной королевой, сильной, часто гневающейся, повелевающей многим, но так и не удостоившей его вниманием. Он предлагал ей спрятать тело убитой Анны Ли — и она кивала, смотря растерянным взглядом. После подавал ей шампанское на памятном вечере в честь её избрания — и она с достоинством принимала его, благодаря дворецкого легким кивком головы и улыбкой.       Обмен взглядами между ними стал чем-то вроде условного языка, заменившего его собственный, отрезанный из-за проклятья. Но слишком часто его просящий, умоляющий о любви взгляд натыкался на её — прохладный, высокомерный и снисходительный. Он оставался для неё лишь слугой, и она указывала ему на его место, и оно было рядом, но никак не в её постели. Дело слуги — стоять за спиной госпожи, ожидая, не понадобится ли ей.       Так проходили годы; Фиона разъезжала по свету, меняя мужчин, тратя деньги на шикарную жизнь, почти не показываясь в Академии мадам Робишо, при которой Сполдинг оставался безмолвным прислужником. Остальные были с ним вежливы, некоторые ученицы побаивались, но сама Фиона подчеркнуто обращалась с ним как с обычным слугой, временами смеясь над его немотой, временами даря комплименты за его молчание.       Он как будто был заперт в двойной клетке: собственной немоте и стенах Академии, которых он почти не покидал. Клетка внутри клетки — сведет с ума любого. Жестокая госпожа, которая так и не снизошла до него, но он продолжал болезненно обожать её, ни секунды не позволяя себе подумать, что та жертва была напрасной. Долгие одинокие ночи в каморке на чердаке, больная страсть, затмевающая разум. Многим он казался тронутым, и это было практически правдой, тем более что постоянное желание требовало выхода, и ночь за ночью просыпаться со стоящим членом и лицом Фионы перед глазами становилось почти невыносимо. Дневной труд по дому отвлекал, но вечера наводили тоску — и он придумал себе занятие.        Куклы. Они давали возможность удовлетворять всю потребность в любви и заботе, не становясь предателем своей Прекрасной Леди.       Постепенно куклы заполонили всю комнату. Золотистые локоны, кружевные платьица и тупые глаза окружали его, смотря со всех полок. Временами он снимал их с полок, ласково гладя, затем рассаживал их вокруг столика — точь-в-точь как воспитанниц Академии в зале на первом этаже — и устраивал чаепитие. Временами ему даже хотелось стать одной из них, ведь это так славно — ничего не чувствовать, не страдать! Тогда он надевал тайком спрятанную женскую сорочку и кружился по комнате, сжимая в объятиях одну из своих кукольных любимиц, таких же безгласных, как он.       Правда, удовлетворять возбуждение он предпочитал по-прежнему, лёжа в ванной и наблюдая за тем, как белые ошметки спермы засасывает в сливное отверстие, или в кровати, затем наскоро обтирая член носовым платком, давно ни на что не надеясь.