Dum spiro, amo atque credo (Пока дышу, люблю и верю)

Тонкий скулеж издавало мое горло, не Зоргена. Он лежал тихо, только чуть-чуть поднималась и опускалась его грудь. Он был как сломанная кукла. Он шутя играл судьбами людей, казался пройдохой и подлецом, но настоящим мерзавцем оказался я. Напал на не до конца оправившегося от ран, дважды спасшего мою жизнь человека. Сотворил с ним такое, что противно вымолвить. С трудом подавляя дрожь отвращения к самому себе, я поднялся на ноги, даже не заметив, в какой момент мое тело стало человеческим. На деревянных ногах я подошел к тускло блестящему на ковре серебряному кинжалу, наклонился, чтобы поднять и одним быстрым движением прервать свой позор и свою полную греха жизнь. - Не смей! – бешеный окрик остановил меня. Зорген, морщась от боли, поднялся во весь рост. Голый, окровавленный, с рассеченной нижней губой. Его правый глаз налился алым и также яростно сверкали рубины на левом. - После всего, что было… ты опять сбежишь? – выкрикнул он. – Трус! Какой же ты трус, Эрих! - Трус, - эхом повторил я справедливое обвинение, но кинжал так и остался лежать на полу. Зорген приблизился ко мне, прихрамывая. Каждый его шаг был наполнен мукой. Я не мог больше переносить полный отчаянного непонимания взгляд, опустился на колени у его босых ног, по которым стекали струйки крови. - Прости! Прости меня, Зорген! – мне хотелось коснуться мраморной кожи, почувствовать ее теплоту, донести до своего вымерзшего много лет назад сердца. – Прости, - повторял я, - мне нет прощения за то, что натворил! Вина давила мне на спину, на волчью холку, прижимала к земле. Заставляла распластаться у его ног и скулить, вилять хвостом, вымаливая прощенье и пощаду. А этот странный, непонятный мне человек тоже опустился на колени и обнял за плечи, утыкаясь мне в шею. - Ты же не уйдешь? Не сбежишь, как тогда в ссылку? – допытывался он. – Не убьешь себя? - Зорген, я не знаю, что сказать… - Я знаю. Останься со мной, искупи свою вину, не покидая меня. - Искуплю, - шептал я, судорожно стискивая руки на его спине, словно ища тепла у того, кому причинил зло и боль, - никогда не оставлю, никогда не предам… - Ты мой, - отрывисто и четко произнес Зорген. - Я твой, - эхом ответил я, понимая и принимая для себя, как клятву, как непреложную истину. С того дня изменилось все. Точнее, нет, не изменилось ничего, кроме меня. Небо осталось прежним, на нем также искрами мигали звезды, и нарождалась новая луна. Лес тоже остался прежним, полным загадок, притягательным и пугающим. Зорген остался таким, каким был: язвительным, несносным, полным противоречий и уверенным, что он пуп земли. Только теперь больше ластился ко мне, искал подтверждения моей клятве. А еще ревновал – отчаянно, бешено, необоснованно. Нет, кое-что в нем все-таки изменилось – запах. Волчьим нюхом я чувствовал, что он пахнет мной. И, вопреки здравому смыслу, мне это почему-то нравилось. Было только одно обстоятельство, которое сильно нервировало меня: у Зоргена неожиданно и очень серьезно испортились отношения с отцом. Началось с того, что однажды я случайно подслушал их яростный спор. Вернее, кричал, буквально, орал вне себя от злости Вольфганг, а Зорген только огрызался сквозь зубы. В тот миг мне не пришло в голову проявить деликатность и уйти, но из подслушанного я понял только то, что владыка считает меня негодной партией для своего драгоценного отпрыска. Причем тут запах, луна и Танхау - родовой замок Кестнеров, я не очень уловил. Главным образом, потому что у меня горели щеки и дрожали колени. От стыда и еще… злости. Конечно, Вольфганг, мало того, что отец Зоргена, так еще и владыка Дархаймского рода, и он мог своим приказом разлучить нас, но в тот момент я остро переживал несправедливость его слов. Какое право он имел ломать то, что мы едва сумели построить. Построить через боль, тоску, одинокие зимние ночи, через Танец Звезд и страшные пытки. Я ненавидел его в тот момент так, что готов был перегрызть глотку, едва владыка выйдет. Первым из покоев вышел Зорген. Быстро оглянулся на отца, схватил меня под руку и потащил прочь. На улицу, где было в тот день морозно и ветрено. Там, ни слова не говоря, он с силой обхватил мой затылок и окунул меня мордой в снег. - Никто никогда не разлучит нас, - прошипел он мне на ухо, - запомни, никто и никогда. - Запомню, - отряхиваясь и остывая, ответил я. Был ли я когда-то так счастлив, как в эти короткие дни, я не мог вспомнить такого. В то утро мы долго гуляли. Зорген упросил меня пойти с ним на конюшенный двор, чтобы потренироваться с мечами. Рука его обретала прежнюю крепость, но все же не так быстро, как хотелось командиру «неистовых». Зорген бесился, с силой растирал запястье и, хоть и не мог обратиться в волка, рычал и скалился на меня по-прежнему. Он сердился, когда я поддавался ему, потом обижался, когда побеждал, в итоге наш тренировочный поединок закончился валянием в снегу и до нитки сырой одеждой. Вернулись мы почти к обеду, веселые и проголодавшиеся, по крайней мере, Зорген утверждал, что слопал бы молочного поросенка целиком. Но трапезу пришлось отложить на неопределенный срок – в покоях Зоргена нас поджидал владыка с двумя лекарями. Зыркнув неодобрительно, он бросил: - Выйди вон, - и больше не обращал на меня никакого внимания. Я нахмурился. Зачем Вольфганг притащил сыну лекарей, которых тот на дух не переносил? Ведь он почти здоров, я видел румянец на его бледных щеках, чувствовал силу в руке, когда мы сражались во дворе. Но Зорген бросил на меня быстрый, чуточку виноватый взгляд и кивнул. Выходя, я будто случайно задержался у двери и услыхал: - Ты сказал ему? - Нет. Через час, когда мне было позволено вернуться, от легкого праздничного настроения не осталось и следа. Зорген встретил меня мрачный, как сто демонов, после разговора с отцом его глаз все еще сверкал алым отблеском. - Чего он хотел? – ревниво спросил я, подходя ближе, обнимая за плечи. Утверждая свое право быть рядом с ним. - Чтобы я уехал в Танхау, наш родовой замок. - Зачем? – вопрос был риторическим. Конечно, после его плена и гибели «неистовых» и учитывая то, что Зорген не мог обернуться, отец хотел обезопасить сына. - Очередная кестнеровская придурь, - отмахнулся Зорген, всем видом показывая, что выполнять приказы владыки не намерен. - А лекари зачем приходили? – не отставал я. Зорген обернулся, раздраженно клацнул зубами возле моего уха. - Ну чего пристал? Ощупали, потрогали и вынесли вердикт: здоров. - Хвала матери-волчице, - я поцеловал его в выпирающий на шее позвонок. - Ммм, - заинтересовался Зорген, приходя в относительно спокойное и благодушное состояние, - сделай так еще раз. И царапни зубками… твои следы до сих пор так сладко ноют… Я только фыркнул на это заявление и – не укусил – лизнул его загривок. От приятного занятия нас отвлек стук в дверь. - Кого там еще принесло? – обиженно простонал Зорген. – Кто бы ты ни был – поди вон! - Герр Кестнер, авангард вернулся, - раздался голос Ротбауэра, - пленных привезли. Я подумал… Зорген мигом выпутался из моих рук и оказался на пороге. Я подхватил теплый плащ и бросился за ним. Снег танцевал в воздухе, с торжественной медлительностью ложась на трупы клятых, лежащие на площади. Матерые волки со связанными лапами и окровавленными шкурами валялись, вывалив длинные алые языки. Всадники привязывали их за задние лапы и пускали коней галопом. Мы с Зоргеном стояли на балконе и молча наблюдали за тем, как небольшая площадь форта заполняется солдатами Дархайма. Старший коммандер Рихтер, невысокий жилистый мужчина ближе к сорока, гарцевал на белоснежном скакуне, командуя прислугой. На площади установили деревянный крест. На наших глазах из повозки вытащили связанного пленника. Вернее, пленницу. Я сразу узнал ее, хоть и замотанную в лохмотья. Впрочем, их сразу содрали под оглушительный хохот солдат. Обнаженная, испуганная волчица в человечьем облике завертела головой, отыскивая кого-то. Стражник грубо толкнул ее в спину под выкрики и улюлюканье толпы. - Пожалуйста! – вскрикнула она. – Позовите вашего вождя, я хочу говорить с ним. - Говорить она хочет! Сучка клятая! Мохнатая шлюха! Кто ты такая, чтобы наш вождь снизошел до тебя? – загоготали солдаты, и даже офицеры одобрительно усмехались и не делали ничего, чтобы прекратить это безобразие. Я поймал нечитаемый взгляд Зоргена. Девчонка стояла, дрожа на ветру, она тоже не могла обернуться волчицей – ее запястья перемотали серебряной проволокой с длинными шипами. - Я мать стаи, - прокричала она, гордо вскинув голову, - подруга вождя. Дайте мне поговорить с вашим главным. «Волчьи боги, - услышав новый взрыв хохота и издевательских выкриков, подумал я, - да ей же щениться со дня на день. Пусть она клятая, пусть враг, но она женщина, мать, она создана сущим, чтобы нести жизнь и свет во тьму нашего мира». - Хватит! – раздался знакомый властный голос. На балкон, где мы стояли, вышел Вольфганг Кестнер. - Говори, волчица, я – вождь. Она сразу выпрямилась, откинула гриву, запорошенных снегом, светлых волос. - Я – супруга Ротадора. Ваши люди вытащили меня из гнезда, где на свет должны были появиться мои дети, нарушив законы богов и людей. Отпустите меня, и Ротадор пощадит вас. Воцарилась тишина, я слушал шумное дыхание Зоргена, ощущал его дрожь. - Тебе ли взывать к людям и богам, безбожница, - веско промолвил Кестнер, подписывая приговор клятой, - вы посмели нарушить границы и первыми напали на Дархайм. Вы пытали наших воинов. Наказание за это – смерть. - Ротадор убьет вас! – завопила волчица, вскинула взгляд и увидела нас с Зоргеном. Смертный ужас отразился на ее лице. Она выла и плакала, когда солдаты тащили ее к кресту и приматывали серебром к деревянной перекладине. Ее голое тело сжималось от страха и холода, и от беспомощности жертвы, от беспощадности палачей мне тоже хотелось выть. - Владыка, одумайтесь, - обратился я к Вольфгангу, понимая, что он вряд ли послушает меня, предателя, - вы совершаете большую ошибку. Кестнер обернулся ко мне с презрением. - Интересно, почему? - Она не просто волчица, она – мать детей вождя. Вы убьете щенков вместе с ней. - Она клятая, - припечатал владыка, - и ее дети – наши будущие враги. Когда-нибудь у моих внуков будет меньше на три-четыре недруга, если я сейчас ее убью. Волчица, тоненько подвывавшая от отчаяния, услышала мой голос. Заплаканные глаза обратились ко мне: - Ты обещал! Ты обещал, что меня и детей пощадят! Помоги мне! Я посмотрел с мольбой на Зоргена, только его слова могут подействовать на владыку. - Зорг… пожалуйста, - я взял его безвольную холодную ладонь. Он не сжал ее в ответ, как делал обычно и ничего не ответил. Безучастно стоял и смотрел на трясущуюся от ужаса волчицу. Она все поняла. И все-таки она была настоящей избранницей вождя, гордой и сильной матерью стаи. Когда солдаты вышли с ружьями и взяли ее на прицел, волчица вздернула изящный подбородок: - Убийцы! – гневно и звонко произнесла она. – Убийцы моих детей! Будьте вы прокляты навеки! Я сжал крепче руку Зоргена. Стрелки взвели курки ружей. - Ты, коммандер, обманувший меня… Плечи сжали его руки. Зорген наклонился к моему уху, щекоча дыханием. - Знаешь, - прошептал он, - как она любила свой охотничий нож. Ей нравилось оставлять глубокие узкие порезы на теле пленников. Больше всего она любила раскалить лезвие добела, чтобы сразу прижечь рану и не дать жертве истечь кровью… - Проклинаю тебя! Да будет проклято твое семя и не даст всходов! Да будет жизнь твоя темна и беспросветна, как бездна! Да будет сердце твое… - Зорген! -…и брала клещи… - Не надо. - Да будет смерть твоя, как у бешеного пса. Да будут дети твои… - А еще грозилась, что отрежет мне мой бесплодный, бесполезный… - Ну хватит уже, - я прижал его к себе, что было силы. - Чтоб вы все сдохли, собаки! – закричала клятая, и грохнул залп. Четыре серебряные пули пробили ее грудь, останавливая сразу несколько сердец. - Зато она не мучилась, - утешил меня Зорген, ласково гладя холодной ладонью по волосам. Да он замерз совсем. А я, дубина, прихватил плащ, но не подумал накинуть его на Кестнера. - Пойдем, - потянул он меня в дом. В тот день мы почти не разговаривали. Только не разжимали рук, держали друг друга в объятьях. Страшные проклятия умирающей волчицы засели у меня в голове. А наутро войска протрубили сбор. Владыка принял решение очистить леса приграничья от клятых. Ночью Зоргену снова снился Ротадор. Мой белый опять рвал горло, пытаясь выть, и дергал руками и ногами, вспоминая, как бегал волком. Вторая суть стремилась наружу, но что-то мешало ему обернуться. И были закушенные в кровь губы, судорожные вздохи-стоны в моих объятьях. - Я так больше не могу, Эрих, - шептал он, - я волк, я куда больше волк, чем человек. Мне плохо! - Тшшш, - гладя светлые волосы, шелком укрывающие дрожащую спину, утешал его я, - мы найдем способ вернуть все, как было. Вот закончится война… - Это он, Ротадор, сделал со мной, - задыхался от злости и отчаяния Зорген, - это хуже всех пыток! - Тогда тем более, тебе нужно быть от него подальше. - Поедешь со мной в Танхау? - Конечно. В ту ночь я позволил себе больше, чем просто ласкать его. После Самой Темной Ночи мне казалось кощунственным даже думать о чем-то столь интимном, как занятия любовью. Но Зорген просил ласки и любви, а я готов был ласкать и любить его. Появилось в нем что-то такое, что разом изменило наши отношения. Это был мой волк. Прежде я слыхал байки о том, что Мать-Волчица иногда шутит над своими детьми и предназначает волка в пару другому волку, но никогда не видел им подтверждения. А вот теперь увидел. Мы не спали до утра, сбросив груз памяти и сомнений, и отдаваясь только удивительному чувству единения. Наутро все виделось в серебристой дымке, а любой вопрос доходил до сознания с большим опозданием. Интересно, я влюбился в Зоргена только сейчас? Или, сам не зная, любил его всю жизнь? И, конечно, я напрочь позабыл о Ротадоре, как показало будущее – совершенно зря. Поутру нас растревожил звук боевых горнов и ржание коней. Спустя минуту в дверь осторожно поскребся адъютант Вольфганга Кестнера – старый Леске: - Господин Раске, вас требует владыка. Зорген взволнованно сел на постели. - Зачем отец зовет Эриха? Я пойду с ним! Он вскочил и схватил рубаху, но Леске возразил виновато: - Вам, господин Зорген, владыка запретил приходить. Он попрощается с вами позже. - Что значит, попрощается? – встал столбом Кестнер. - Владыка сам пожелал возглавить войска. Через два часа армия Дархайма выступит в поход. - Вот же старый дьявол, - восхищенно покачал головой Зорген, - Эрих, я буду ждать тебя под дверями его покоев. Больше этому интригану не удастся упрятать тебя за решетку. Я улыбнулся ему, одернул мундир и направился к вождю стаи. Надо сказать, вошел в покои Кестнера я не без трепета. Наши отношения с Вольфгангом были сложными, я буквально балансировал на грани между снисходительным терпением и ненавистью, и поэтому скупая улыбка и пожелание доброго утра обескуражили меня. Владыка стоял у конторки и сушил чернила на какой-то официальной бумаге. Я поклонился и застыл, ожидая, что он скажет, зачем позвал. - Армия выступает в поход, чтобы истребить всех клятых раз и навсегда, - пафосно промолвил Вольфганг, - мы вынуждены пойти на этот шаг, Мараон все еще грозит нам войной, и Дархайм не может себе позволить иметь под боком столь опасного и непредсказуемого врага. Я только наклонил голову, признавая его несомненную правоту. - У меня есть для тебя поручение. Зорген уже говорил, что направляется в Танхау? - Говорил. - По пути ты должен заехать в Альдеринк и передать это письмо маршалу Хазе. Тонкие белые пальцы ловко скрутили бумагу, медной ложечкой Кестнер налил алый растопленный воск и прижал к печати свой перстень. Рубины на его пальцах тускло блестели, против воли притягивая взгляд. - Скажи ему, что он вновь оказался прав, - криво усмехнулся владыка. - Как прикажете, - поклонился я, принимая письмо и пряча за пазуху. Вольфганг долго смотрел на меня немигающим, каким-то скорее змеиным, чем волчьим взглядом. - Продержи Зоргена в Танхау хотя бы до весны, боюсь, он не понимает всей серьезности своего положения. Такой характер. Но на этот раз для него все может закончиться очень плохо. - Что вы имеете в виду, владыка? – встревожился я. Хоть убей, не мог представить, что за новая серьезная опасность грозила Зоргену. - Так и не рассказал, - пробормотал себе под нос Вольфганг, - значит, не очень-то доверяет. Может, и правильно делает. Все, ступай. Озадаченный, я простился с владыкой и вышел, аккуратно притворив дверь. Зорген вне себя от нетерпения набросился на меня в коридоре: - Ты жив и на свободе! Это обнадеживает, - радостно заявил он, звонко целуя в нос, - чего он хотел? Дверь распахнулась. - Зорген, ко мне, - рявкнул Вольфганг, и нам пришлось отложить выяснение отношений до более спокойного времени. Под строгим взглядом Леске не было ни малейшего шанса подслушать, о чем говорят сын с отцом, поэтому я отправился прогуляться, заодно собираясь распорядиться насчет завтрака. Мы провожали полки на войну, как на праздник. Первая победа окрылила солдат. Все-таки кровожадная волчья суть сильна в нас, и тем сильнее становится, чем длиннее ночь, и чем ярче ночное солнце. Зорген без малейшего волнения помахал вслед отцу и потянул меня в пустой двор, на любимое «наше» местечко за конюшнями. Он не верил в богов и не умел их слышать. Зорген жил так, как желал, не признавая ни преград, ни высших сил. Иногда я завидовал ему. Но сейчас меня это пугало. Слова Вольфганга не шли из головы. Зорген что-то скрывает от меня. Ему грозит какая-то опасность. Лекари зачем-то приходили. Владыка велел запереть его в Танхау до весны. Снежок угодил мне в спину, а следом на меня запрыгнул сам дурачащийся Кестнер, обхватив руками и ногами. Снова здоровенный волчара, сильный, отъевшийся, лощеный… Зачем, зачем Вольфганг притаскивал к нему лекарей? Закат этим вечером был под стать моему настроению. Огненное небо на западе развернуло полотнища битвы богов. Как бы я хотел ошибиться в своих опасениях! Зорген, лежа рядом, откинул голову мне на плечо. - О чем ты думаешь? - О войне, Зорг, ты же знаешь. - Не думай о войне, обо мне думай, - насмешливо посоветовал он, взял мою ладонь и положил себе на живот. - О тебе я тоже думаю. Постоянно, - улыбнулся я, прижимая его, обнаженного, к себе. Мне нравилось видеть свои смуглые руки на белом, обманчиво-хрупком теле. Кажется, кожа Зоргена в последние дни сделалась еще нежнее. - Эрих, ты когда-нибудь хотел детей? - Детей? Зорген повернул голову и по-волчьи лизнул в подбородок. - Это такие пушистые комочки, которые, подрастая, начинают тявкать, а ближе к месяцу уже воют и… - Я знаю, что такое дети, Зорген, - засмеялся я, - и, конечно, хотел детей. Уж я бы точно не вырастил их такими избалованными эгоистами, как некоторые здесь присутствующие. - Значит, ты будешь рад, - удовлетворенно расплылся в улыбке он, ерзая у меня в объятьях, будто мы все еще не были идеально близко друг к другу. - Чему я должен быть рад? - У нас с тобой будут дети, - объявил Зорген. - Какие дети? – все еще смеясь, спросил я. - Наши с тобой, твои и мои. - Только если солнца встретятся в небе, - скептически фыркнул я. - Так вот же они, смотри, - Зорген нетерпеливо указал в окно, где на краешке закатного неба бледной тенью появилась луна. В розовом свете кожа Зоргена мерцала, как дорогой шелк. Я замер, вспомнив приказ владыки, и понял, что все это всерьез. Зорген не шутит. - О, у тебя такое лицо, - озадаченно проворчал Кестнер, выкручиваясь из моих рук, - словно раздумываешь, не убить ли ошибку природы и богов. Все еще ошеломленный, я притянул его обратно. - Не сочиняй, - сердито рыкнул на него, - просто мне нужно время, чтобы прийти в себя. Ты снова меня удивил. - Хм… Мать-волчица, это немыслимо. Так вот почему запах изменился. Я чувствовал в нем своих щенков, свою кровь. - Вот значит как, - обиженно сказал Зорген, - значит, только запах, дети… а сам я тебе безразличен. - Какой же ты немыслимый идиот, - в сердцах я покачал головой. Перевернул на спину и принялся целовать, долго, томительно, задерживая дыхание и слушая стучащие сердца. Удивительно чувство, что мы теперь не одни, целая маленькая стая. Когда-то я мечтал о таком, потом мечтать перестал, а Зорген был последним человеком, с которым думал когда-либо обменяться теплом. Но сейчас я обнимал его и четко понимал, что никто никогда не заменит… Он мог бы еще морочить мне голову, терзаясь сомнениями, но волчьи дети растут быстро. Еще вчера плоский живот сегодня вздулся бугорком. Там внутри спали… интересно, сколько же их: трое, четверо? В первом месяце весны это будут трогательные мохнатые волчата с пронзительно-тонкими голосами и короткими кривыми лапками. А один, может быть, будет белым, с сиреневыми глазами. Я сам не заметил, как обернулся волком. Видно, сработали какие-то древние инстинкты. Заботливо обнимая лапой свою пару, вылизывал его, языком описывая небольшую округлость, спускаясь ниже, касаясь сокровенного. И жмурясь от невозможного, невыносимого счастья. Старые враги, а ныне закадычные друзья дурачились в снегу. Михаэль предпочитал представлять ситуацию именно так. Все, что он знал о старшем коммандере Раске, свидетельствовало об исключительной порядочности и честности этого офицера. Эрих никогда не совершил бы недостойного или безнравственного поступка. Вот только нос и глаза говорили об обратном. Но Ротбауэр предпочитал им не верить. - Смотри-ка, белый дьявол снова вьется вокруг нашего коммандера, - прогнусавил сержант Колер, раскуривая папиросу, - была бы баба, я б сказал, что скоро надо ждать приплода. Стоящие рядом солдаты заржали. Побледнев от злости, Михаэль повернулся к шутнику. - Сержант. Тот вытянулся, понимая, что сболтнул не то. - Еще одно подобное высказывание в адрес старших офицеров, и я велю вас высечь. Колер вытаращил глаза и всем видом изобразил раскаяние. На растерянных лицах бойцов читалась обида. Сержант сказал правду, но в армии лучше всего ценится умение держать язык за зубами, чай, и сами не болтливые бабы. Думать надо, что говоришь. Михаэль бросил взгляд на большого серого волка, которого купал в снегу беловолосый человек, и отправился в свой кабинет. Нельзя сказать, что повышение слишком изменило его жизнь. Ротбауэр занимался тем же, чем и раньше, служа помощником Раске. Правда, сейчас солдат в форте стало больше – Кестнер оставил два полка для охраны крепости на случай, если клятые предпримут обходное движение. Но отлично вымуштрованные бойцы регулярной армии не доставляли коменданту хлопот. Офицеры гоняли своих людей, повара кормили, благо провианта стало много, места в крепости всем не хватило, и было принято решение расквартировать часть людей в Люпинии, на радость тамошних дам. Ничто не предвещало беды, но Михаэль не терял бдительности, ежедневно отправляя патрули в леса и лично допрашивая разведчиков об обстановке. Его терзало смутное беспокойство, пришедшее после казни волчицы. Казалось, ослепленный яростью и желание отомстить владыка совершил непоправимую ошибку, не считая того, что его решение было просто недостойным. Любой солдат армии Дархайма знал, что жизнь щенной волчицы неприкосновенна, убийство матери и детей падает вечным проклятьем на убийцу. Даже если это жена врага. Как назло изо дня в день не стихал ветер, и закаты были все красные. Через неделю после ухода армии Эрих Раске пришел попрощаться. Михаэль слушал своего коммандера и старшего друга и понимал, что жизнь ломается, крошится и распадается на части. - Мы едем в Танхау, - сообщил Эрих, сияя счастливыми глазами, - по пути завернем в Альдеринк, потом сразу в поместье. - Надолго? – с надеждой спросил Ротбауэр. Ему хотелось хотя бы знать, сколько придется ждать. - До середины весны совершенно точно, - улыбнулся коммандер, - а там посмотрим. Михаэль никогда не видел его таким. В нем будто солнце сияло. Вот только Зоргену Кестнеру Ротбауэр не верил ни на йоту, этот непредсказуемый человек с дьявольским обаянием приблизил к себе безродного, но гордого коммандера, одарил своим высоким вниманием, но точно так же мог и подвести его под монастырь. Или разбить сердце. - В Альдеринке я поговорю с маршалом Хазе и обязательно вытащу вас в штаб, - убежденно проговорил Раске, - не вздумайте отказаться! Глядишь, летом свидимся в столице, дружище! - Не откажусь, - пообещал Михаэль. Что еще ему оставалось? - Эрих, пожалуйста, - Зорген потерся щекой о мое плечо, - давай попробуем. - Чем тебя не устраивает задний двор? – упирался я. - Там много лишних глаз, - прошептал он, притираясь ко мне всем жарким телом, так, что мысли стремительно покидали голову и устремлялись в другое место. - Зорген, идет война. Я не могу подвергать твою жизнь опасности. - Мы ненадолго, - убеждал он, - только попробуем и сразу назад. Эрих, я устал, мне хочется стать самим собой… Идея попробовать разбудить память стаи, чтобы обернуться волком, пришла Зоргену ночью. Я лежал рядом с ним, глядя в потолок и раздумывая о нашем туманном будущем, когда он проснулся со стоном и гениальной мыслью в голове. Он очень страдал. Легко привыкнув к отсутствию глаза, он не мог смириться с тем, что перестал быть оборотнем. Ему снилось, как он бежит по ночному лесу, утопая в сугробах, как звезды серебрят его белую шкуру, а нос остро чует след врага. Я хотел ему помочь больше всего на свете, но о том, чтобы снова подвергнуть его опасности ради сомнительного эксперимента, не могло быть и речи. - Я знаю, что ты устал, - целуя, уговаривал я, - но потерпи еще немного. Вокруг Танхау есть леса, попробуем, когда Ротадор и его стая будут далеко. - Боишься за своих волчат? – обрадовался он. - И за тебя тоже. - Мы не пойдем далеко, прямо под стенами, ладно? - Ладно, - вздохнув, согласился я, понимая, что знаменитое кестнеровское упрямство мне не переломить. Наутро мы отправились за ворота. - Здесь, - постановил я, пройдя немного по освещенному розовым светом снегу. - С ума сошел! Дозорные увидят, - рыкнул Зорген, - я не собираюсь сверкать задом перед деревенским отребьем. Мы сошлись на нейтральной полосе, где начинался лес. Растяжки давно были сняты, и нам удалось без труда миновать границу. Возле разлапистой елки я остановился, не намеренный делать ни шагу вглубь леса. Зорген тяжко вздохнул, но принял мои условия и стал раздеваться. Скинул теплый плащ, снял сапоги, рубашку, штаны, остался совершенно голым. Он тут же замерз, по спине и рукам побежали мурашки. - Давай уже, - не выдержал я, - пробуй, и пойдем домой, пока не застудился. На него и смотреть-то было холодно. А уж когда повалился спиной в снег, вертясь холкой и старательно жмуря глаза, мои нервы сдали. Ничего не вышло, да и не могло. Если дело в заклятье, надо искать колдунов, а не шататься по лесам. Я решительно выдернул окоченевшего Кестнера из сугроба и помог одеться – его пальцы уже не гнулись от холода. Закутав в теплый плащ, прижал к себе, грея, гладя и утешая. - Побереги детей. Потом что-нибудь придумаем, чтобы ты снова смог обернуться, а пока… - Как ты не понимаешь! – шмыгнул носом Зорген. – Если я не обернусь, щенки погибнут. Так лекари сказали. - Вот как. Эта новость ошеломила меня. Я полагал несущественным то, что Зорген пока целиком и полностью человек, но его признание меняло всю картину. Нужно срочно найти способ превратить его в волка, пока не стало поздно. А времени до весны оставалось все меньше и меньше. - Что за шум? – вдруг встрепенулся в моих объятьях Зорген. Я тоже расслышал топот коней и крики. В ноздри ударил запах крови и непередаваемая смесь ароматов, сопутствующих смерти. Мы поспешили вернуться в форт, следуя по протоптанной и политой кровью дороге. Ворота были распахнуты, во дворе крепости царила суета, снег тут и там заляпан красным. Повторялась картина увиденного в Раце после осады, но теперь это была не великая победа, а страшное, сокрушительное поражение. Прославленная армия Дархайма, теперь малочисленная, отступала к границе. Если только можно считать отступлением беспорядочное бегство. Окровавленные, голые люди лежали тут и там. К тем, кто еще скулил, бежали женщины и оставшиеся в форте бойцы. Мертвые так и оставались лежать неподвижно на снегу. Три лекаря черными воронами кружили над ранеными, а солдаты продолжали прибывать. Мимо меня промчался, едва не сбив с ног, конь, принадлежавший генералу Дресслеру. В стремени болтался белый щегольской сапог генерала. - Отец! – неожиданно закричал Зорген и, оттолкнув меня, бросился куда-то в толпу.