White Knight of Dark Queen

У Грейс большие глаза, в которых стеклянным тонким слоем застыли слёзы, поблескивая при каждом взмахе длинных ресниц. У неё мягкий голос, почти шелковый, хорошие манеры и испуганный вид. Девочка нервно вздрагивает каждый раз, когда Эмма тянется ко столу, чтобы взять кружку и отхлебнуть немного остывшего чая. После пропажи отца она сама не своя. Трусливый кролик, видящий опасность в каждом шорохе травы. Раньше, в те редкие дни, когда рыцарь навещал Джефферсона, Грейс постоянно улыбалась, и улыбка была не только на лице, но и во взгляде, в легкости шагов, в звонком голосе. Сейчас от неё не осталось и следа, словно вся былая весёлость растворилась в воздухе, а на свободное место пришел кристально чистый страх. Улыбка без ребёнка существовать не может, а вот ребёнок без улыбки… - Грейс, - нарушает молчание Эмма, и её голос тихо прокатывается по лачуге. Испуганный кролик шмыгает носом, и у его страха глаза действительно велики. Девочка не отрывает взора от Свон, даже не моргает. Застыла она, застыло время, застыл немой ужас, прописанный в каждом её движении. Чашка в детской ладони дрогнула, пролив несколько капель на ветхий деревянный стол. - Да, сир? – сказала девочка, пытаясь сохранить тон ровным, не дать испуганным ноткам прорваться наружу. На тонких губах промелькнула одновременно гордая и горькая усмешка. Сир. Какое странное слово. Странное, но вполне подходящее. В бедном домике Шляпника чисто, почти так же, как было раньше, те же старые комоды, развешенные повсюду пыльные ткани и сушеные грибы, но выглядит жилище всё равно каким-то пустым, лишенным теплого очага, почти заброшенным. Окна печально всматриваются в улицу, слегка припорошенные копотью, ожидая прихода хозяина. Солнечный свет еле проникает сюда через преграды тряпичных драных штор, сохраняя темень в большей части единственной крупной комнаты в ветхой лачуге. Грибы любят, когда темно и сыро. Как бы не отрицал это Джефферсон, Безумным Шляпникам такая мрачная атмосфера тоже приходится по душе. Их разговоры редки, и всегда сводятся к одному и тому же. Один смысл, заложенный в слова, каждый раз звучащие по-разному. - О тебе хорошо заботятся соседи? Не обижают, не бьют, сытно ли кормят? – обеспокоенно интересуется Свон, нагибаясь ближе к столу, заглядывая прямо в большие испуганные глаза маленького кролика. - Очень хорошо, они добрые люди. Вы щедры, и ваша помощь после того, как папа отправился… - она не нашла слов, чтобы описать это загадочное ужасное место, о котором отец вскользь упоминал, рассказывая Грейс сказки на ночь, - туда, мне очень и очень необходима, но я останусь дома, и буду ждать его возвращения. Я не хочу жить в замке Её Величества. Прошу, разрешите мне остаться, пожалуйста, - из детских уст сходит просьба, больше похожая на отчаянную мольбу. Чашка девочки приземлилась, громко звякнув о погрызенное годами дерево. Лужица холодного чая стала немного больше, грозя пролиться на пол. Паршивое ощущение, словно ты по локоть засунул руку в чьи-то гниющие внутренности и не можешь их вынуть, сколько не дергайся. Детский страх, адресованный тебе, с примесью благодарности. Незаслуженной благодарности. Знакомое ощущение, ставшее почти привычным за последние годы. Это цена, которую Эмма уплачивает, чтобы быть рядом со своей королевой. Несмотря на мерзость, скребущую в груди, на путы чужой боли и отвращение к самой себе, к титулу рыцаря, Свон считает: оно того определенно стоит. Руки белокурой девушки незаметно для самого воина начинают с силой сжимать чашку. Старый фарфор с побитой облицовкой жалобно звякнул, но не раскололся. - Я очень рада этому, Грейс. Не волнуйся, никто не собирается насильно вести тебя в замок, - старательно безмятежно говорит Эмма, пытаясь улыбнуться, погасить очаг тревоги в детском сердце и разуме. Один и тот же вопрос. Всегда. Вопрос, на который обычно ответ туманен, неясен, смутен и не дает лучам надежды пробиться через грузное облако страха. - Вы не знаете, когда папа вернется? – почти плача вопрошает девочка, но влажная пленка слёз, стеклянная, чем-то отдаленно напоминающая хрусталь, не дала солёным ручейкам пролиться из больших и уже не таких испуганных глаз. Тяжелый вздох и гулкое биение собственного сердца – вот что слышит Свон, стараясь не отрывать взора от маленькой девочки. Ответ рушит выстроенный обычай, привычный ход беседы, и Грейс, которой стоило быть безумной от счастья, чувствует себя раздосадованной и растерянной. Глаза расширяются от удивления – не от страха. Кролик, казалось, услышал тиканье давно забытых часов. Время обиделось. Время давно уже остановилось. Оно не может так легко, без предупреждения, возобновить свой ход. - Скоро, - самое важное слово за все их беседы, которое Грейс услышала от воительницы. Короткое, для многих ничего не значащее, но для этой малютки заключающее внутри то, что давным давно было утеряно. Надежду. Когда у тебя есть надежда, то появляется и нестерпимое желание жить дальше. – Но мне нужно только одно. Я обещаю, я клянусь тебе, Грейс, что вы с отцом снова будете вместе. В одном мире. Только дай мне её. Грейс чувствует в себе внезапно давшие о себе знать силы, немного оставшейся на дне души дерзости. Не спешит соглашаться сразу. Смиряет Эмму неверующим взглядом. В глазах больше не видно слёз. - Шляпа, - сглатывает девочка, теряя неустойчивое самообладание так же быстро, как и обрела. Кажется, кролику опять хочется забраться глубоко в нору и не вылезать оттуда. – Вы хотите, чтобы я отдала вам последнюю шляпу отца? - Да, - коротко отрезает воительница острым как сталь голосом, пронзающим слух. Вся уверенность угасла, ушла в пятки. Грейс сдалась. В конце концов, причин не доверять Белому Рыцарю у неё не было. До этого храбрая девушка никогда не заикалась о шляпе, о последнем портале, способном отправить кого угодно куда угодно. И, хоть Грейс не могла утверждать точно, Эмма явно делала это наперекор королевским приказам. Единственная, кто смеет перечить Злой Королеве. Единственная, кому это прощается. Она – спаситель и палач народа в одном лице. Все знают это. Ей восхищаются так же рьяно, как и боятся. Но, не смотря на всё, истинно ненавидит Свон только один человек. Она сама. Грейс, достав из-под дряхлой полуразваленной скамьи ничем не примечательную коробку, сдула с неё вековую пыль. От этой штуки за метр пахло сырой старостью, подразложившийся травой и легким ароматом грязи. Такой он – запах магии Джефферсона, и Эмма могла бы узнать его из тысячи тысяч других. Такие вещи не забываются. Протянув коробку воительнице, кролик с опаской глядит на неё бегающим взглядом, словно настораживаясь, навостряя большие белые уши. Страшится лжи – дело понятное. Всё же удивительно, как такая склизкая и бессовестная скотина, какой частенько показывал себя Шляпник, смогла вырастить невинное создание, чьи помыслы чисты, а глаза отражают непорочность голубых небес без намека на греховные тучи. На прощание девочка, поборов нахлынувшее смущение, негромко пролепетала вслед рыцарю, и в дрожащем детском голоске слышался страх, но ещё и восхищение храбростью белокурой воительницы: - Спасибо, сир. Спасибо за всё. И на душе у Эммы заскреблись не то, что кошки, целые львы, голодные и желающие вкусить свежей плоти. Ненависть к себе слабее, чем любовь к королеве. Поэтому она будет бороться дальше. Если будет нужно – со всеми мирами сразу.

***

В зале с обыкновенно холодными стенами и тусклым светом факелов, появился новый элемент обстановки, такой же ледяной, как и дух этого места. Пустые глаза, объятые мутной пленкой, пожухшие седые волосы, синяя кожа. Труп в ожидании последнего путешествия. Возможно, более захватывающего, чем у него случались при жизни. На королеве костюм для верховой езды, плотно сидящий на теле, а тёмные волосы по-старинке заплетены в косу. И, сколько бы магии не было заключено в её руках в этот момент, она как никогда чувствовала себя Региной. Той самой маленькой девочкой с глупыми мечтами и благими намерениями, чей возлюбленный умер, а его сердце на глазах развеялось прахом. В голове всплывает насмешки матери, тёмный образ, не раз проникавший в ночные кошмары. В зал входит Свон, громко лязгая доспехами, держа в руках потрепанную коробку. Регина снова чувствует себя королевой. Рядом со своим рыцарем она всегда – королева. Губы, неизменно алые, обращаются в предвкушающую усмешку, за которой прячутся восхищение Эммой и страхом перед тем, что им предстоит. Регина намеревалась поручить это кому-то другому, но Свон настояла: пройдя сквозь боль вместе, они смогут очиститься и похоронить всё плохое. Похоронить воспоминания. Похоронить Кору. На этот раз окончательно. Они раскручивают шляпу вместе, и Регина старается не вспоминать слова Тёмного про магию, заключенную в её Эмме. Водоворот кислотных красок поднимается ввысь, подхватывая лежащего на полу мертвеца, втягивая его прочь. - Ещё не поздно остановиться, Эмма, - отнюдь не королевским голосом шепчет Регина, и в мокрых глазах отразилось угасшее сердце Даниэля, сверкнув и тут же исчезнув. Рыцарь молчит, и его сухая ладонь крепко стискивает аккуратную руку королевы, а взгляд спокойных очей успокаивает поднимающуюся тревогу. Страх исчез. Королевы не боятся. Рыцари – тоже. Они шагнули в вихрь вместе, рука об руку, и обе лишились всех сомнений, потому что у королевы есть рыцарь, а у рыцаря есть королева. И это всегда, с самого начала, было важнее, чем всё остальное.