Первый снег

      Проснулся Олесь ночью от мерного дребезжания телефона под подушкой. Старая, битая-перебитая нокиа гудела редко, в основном потому, что знали номер всего несколько человек. Классная руководительница звонила только перед родительскими собраниями, Стасик тоже не имел дурной привычки будить по ночам.       — Да?       Сон мгновенно улетучился. На диване беспокойно зашевелился Никита.       В трубку равнодушно бросили несколько слов. Олесь нажал кнопку сброса.       Выпутался из одеяла, сунул телефон в карман.       — Куда намылился? — уже у самой двери нагнал хрипатый со сна голос.       — В туалет! — раздражённо бросил Олесь. И, не подумав, ляпнул, — хочешь составить мне компанию?       — Конечно, — усмехнулся Никита. — А ты позволишь?       — Кретин…       Стукнул дверью. Позволил себе на секунду прикрыть глаза рукой. А потом тихонько прокрался в коридор, накинул куртку, прыгнул в ботинки, даже не удосужившись их зашнуровать, и выскользнул на лестничную площадку.       Первым делом спустился на этаж ниже и поскрёбся в дверь, копию собственной — такую же обшарпанную и неприметную. Не он один не боялся воров. В квартире долго возились с замками, наконец дверь приоткрылась и наружу высунулся курносый нос. Женщина подслеповато щурилась на ночного гостя, потом узнала.       — Олесик, ты чего? — переполошилась тётка Маня. — Всё в порядке?       — Всё, тёть Мань, всё. Мне просто к себе в квартиру надо попасть, а мы с этим переселением мой ключ посеяли. Я же вам запасной когда-то отдавал. Верните, пожалуйста.       Тётка прищурилась.       — А чегой-то ты ночью к себе в квартиру надумал забраться? До утра потерпеть не мог? Глядишь, и ключик бы отыскался.       Вот ведь… ну почему женщинам обязательно всё всегда знать надо? Ведь в свою же квартиру зайти хочет, не в чужую!       — Не могу днём, — буркнул Олесь, быстро соображая, как бы поправдоподобнее соврать. — У меня там заначка припрятана, я её с собой не брал.       — А сейчас зачем нужна?       Потому что!!!       Думай, голова, думай — шапку куплю…       — У Лены день рождения скоро. Хотел ей подарок купить. Чтоб никто не знал.       Тётка Маня расплылась в довольной улыбке.       — Нравится девка?       — Угу.       — Ну наконец-то, — обрадовалась, словно за родного. Тоже странная женская особенность — вечно лезть в чужую личную жизнь и всех подряд друг другу сватать. — Молодец. Там хорошая семья, глядишь, и ты больше сиротой не будешь по миру идти.       Олесь вздрогнул. Словно деревянный, протянул руку за ключом и, не поблагодарив, пошёл обратно.       Немного провозился с дверью, всё никак не желавшей нормально прокручиваться в петлях после пинка Никиты. В квартире, уже не боясь кого-то разбудить, повключал везде свет и бросился к гардеробу. Тёплая пайта с въевшимся пятном томатного сока, прошлогодние джинсы с неаккуратно залатанной дыркой на колене. Всё это невозможно было носить на улице и как-то не тянуло надевать в жарко протопленной квартире, но выкинуть помешала природная запасливость. Вот и пригодилось.       Тёте Мане Олесь почти не соврал — ему действительно нужны были деньги, те самые злополучные пятнадцать тысяч. Их он обнаружил на тумбочке у своей кровати. В очередной раз захотел убить Никиту — ну прям как проститутке после жаркой ночки плату оставил.       Зло сгрёб пачку во внутренний карман куртки и выскочил в освещённый фонарями и фарами поздних автомобилей ночной город.              В электричке было холодно и тряско. Поспать Олесь не смог, хотя не слишком-то и пытался. Он сидел, прижавшись головой к запотевшему окну, бездумно глядя сквозь стекло на падающий снег. В голове было пусто. Голове было больно.       Опять зажужжал телефон. Неизвестный номер.       — Алло?       На другом конце провода заковыристо выругались.       — Твою дивизию! Ты что, совсем мозгами поплыл? — заорал Никита. — Удрал, как последняя свинья — ни записки, ни «до свидания»! Мать рыдает, отец на уши всё отделение поднял, Ленка как привидение; да я с тебя шкуру спущу, как только ты мне в руки попадёшься! — надрывалась трубка. И тут же запоздало спохватилась, — где ты?       — Ошиблись номером, — бесцветно ответил Олесь и выключил телефон.       На маршрутке добраться до соседнего города было куда быстрее и проще. А заодно дороже, а он не знал, сколько здесь будет и сколько у него уйдёт. Надо было у Никиты свистнуть — у него всегда были деньги, хотя здесь дядя Паша придерживается непривычной строгости и своих чад наличными не баловал — на маршрутку и обед, всё строго под расчёт. Никита зарабатывал их в интернете — делал сайты, размещал рекламы. Олесь в этом разбирался смутно, да и не сильно хотел, если честно.       На вокзале едва удрал от светящихся желанием обобрать до последнего рубля таксистов, сел не на той остановке, не в ту сторону и даже не на ту маршрутку. Долго блудил по незнакомому городу и выбрался к нужной больнице, когда уже перевалило за полдень. Обычная себе городская больница — слишком шумная, для подобного заведения, слишком… неуютная. Люди, как мошки, снуют туда-сюда, носятся по холлу, лестницам. Кто-то плачет, где-то кого-то зовут.       — …есь…       Поискал взглядом регистратуру.       — …леся!!!       Постучал в окошко, дождался, пока на него поднимет глаза молодая медсестричка.       — Извините, где тут у вас отделение патологоанатомии?       Девушка округлила глаза, но выдала требуемую информацию.       Олесь развернулся.       И ткнулся носом в чью-то широкую грудь, затянутую в чёрную ткань водолазки.       На локти точно стальные тиски навесили, сдавившие до хруста в костях.       — Чёртов недоумок! — прорычал Никита, сгребая Олеся к себе на плечо.       — Пусти меня немедленно!!! — краем глаза Олесь заметил бегущую через весь холл Лену, тоже легко одетую и такую же бледную, как и брат.       Никита элегантно проскользнул между притихших людей, во все глаза таращащихся на невиданную сцену. На вопли и дрыгающиеся перед носом ноги ему было плевать.       — Отпусти меня!       Никита невозмутимо передёрнул плечами, схватил подскочившую Лену за руку и потащил к стоянке — к знакомому вишнёвому бентли.       — Вы что, Стаса сюда выдернули? — на несколько секунд Олесь прекратил вырываться и безвольно обвис на Никите.       — Всего лишь машину одолжили, он на дежурстве как раз; два отгула подряд — слишком жирно.       — И он так просто отдал на растерзание дорогущую тачку? Он на неё пять лет собирал!       А потом папаша, начальник той самой больницы, сжалился и подарил в честь окончания интернатуры…       — Я умею быть убедительным, — мрачно заверил Никита.       О да, этот факт Олесь как-то упустил. А уж по поводу отсутствующих документов вообще не беда, когда у тебя отец в полиции служит.       — Как вы с ним вообще связались?       — Через телефон, — доверчиво поделилась Лена. — Он контакт оставил, когда ты к нам переехал.       — И он же догадался, куда ты мог удрать, — уже без затаённой злости, спокойно добавил Никита. — А если бы ты телефон не вырубил, нам бы не пришлось тебя здесь полдня выглядывать. Где ты только шлялся?       — Воздухом свежим дышал, — огрызнулся Олесь. — Поставь меня на ноги!       — А ты не убежишь? — Лена глянула затравленными глазами побитой собачонки.       — Поймаю, — успокоил Никита. Опустил Олеся. Тот злобно сверкнул в него зеленющими от переизбытка эмоций глазами.       И рванул прочь от машины — обратно в больницу.       Заверещала Лена, чертыхнулся Никита. Олесь умел быстро бегать. Только Никита умел бегать ещё быстрее, а Олесь это забыл.       — Убью, — толкнулся в уши Никитин голос, а в следующую секунду поравнявшийся с ним преследователь поставил подсечку и Олесь кубарем полетел на грязный после налипшего мокрого снега асфальт, заново порвав джинсы и стесав ладони. В едва затянувшихся шрамах на запястьях рвануло болью.       — Да что ты такой упёртый?! — взбешённый Никита навис над скрутившимся калачом парнем, сцапал его за воротник и встряхнул. — Сколько ты ещё от меня бегать будешь?!       — Пусти меня, а? — тихо, одними губами, шепнул Олесь, отчаянно жмурясь. Под ресницами дрожала слеза, только он не хотел, чтобы Никита снова увидел, как он плачет. Только не он.       А Никита увидел. Медленно отпустил воротник с расходящейся молнией. И потянулся к затаившейся под янтарными прядями лысинке, оставшейся от старого ожога. Осторожно провёл пальцами. Олесь сжался — только бы не спросил, кто его оставил.       Спросил. Только не то.       — Было очень больно?       От неожиданности, Олесь распахнул глаза. На него смотрело два синих неба, глубоких, бескрайних — куда лучше, чем дула ружей. Покатилась по щеке прозрачная капля, не сдерживаемая более ресницами.       …Обжёгшись, он уронил горячую сковородку и пропалил ковёр на кухне. А злая после пьяного загула мать подняла и ударила его по голове…       И впервые признался вслух:       — Ты даже не представляешь как…              — Мне нужно в больницу.       — Отлично, я отвезу тебя в нашу больницу к Стасу.       — Мне нужно в эту больницу.       — Зачем?       — Никит, — жалобно протянула с заднего сидения Лена. Братец только зыркнул в зеркало заднего вида, призывая девушку к порядку.       Олеся всё же затащили в машину, мягко, но без расшаркиваний затолкав на переднее сидение. Удрать он не смог — Никита тут же защёлкнул дверцы.       — Зачем, Олесь?       Олесь вздрогнул — по имени Никита звал его только однажды — той самой ночью.       — Мне надо.       — Значит, не сильно надо.       — Да пошёл ты к чёртовой матери, самовлюблённая скотина! — вспылил Олесь и опять забился в запертую дверь. — С чего вдруг я должен тебя просить?!       — А почему бы и нет? — неожиданный вопрос повис в воздухе.       Олесь медленно повернулся к вызывающе откинувшемуся на сидении Никите. Он даже не провернул ключ в зажигании. Он никуда не собирался ехать. Дать бы как следует, да сбитые об асфальт руки и так до сих пор ноют.       — Сп… просить твоего разрешения?       — Нет. Просить поехать с тобой. Просить одолжить денег, если нужны. Просить о чём угодно! Ты хоть раз о чём-то просил? У нормальных людей всегда есть кто-то, кого можно обо всём попросить и кому можно всё рассказать.       — Отлично, — холодно откликнулся Олесь и повернулся к Лене. — Лен, попроси своего брата выпустить меня в больницу. — И постарался улыбнуться как можно солнечнее. — Прошу.       — Черти тебя дери, да что ж ты упрямый такой?!       Никита хлопнул дверью, выпустил пленника, бросил сестре: «Отогревайся, давай» и первым пошёл к больнице. Олесь поплёлся следом — куда медленнее, чем можно было подумать.       …Ночной звонок был из диспансера, где лечили его мать.       Не вылечили.       Она в очередной раз удрала полмесяца назад, напилась какой-то палёнки и отравилась. Стас её разыскивал неделю, поссорился тогда с Олесем, запрещая ему бросать учёбу и ехать в незнакомое место — поэтому тот втихомолку принялся потрошить кошельки карточных любителей. Но в его квартиру и жизнь вломился Никита, а потом оказалось, что Стасик мать вернул и ехать куда-то уже необязательно, да и не получится после того, как он сам себя покалечил.       Евгения Лужная, мать Олеся, последнюю неделю пролежала под капельницами, а этой ночью всё-таки умерла, о чём сухо сообщил дежурный врач по телефону. Тело отправили в городской морг. Сочувствую. Конец разговора.       Конечно, Никита знал, зачем ему нужно в эту больницу, поэтому и не торопился увозить Олеся, хотя клокотавшая в нём злость за побег выплеснулась на автостоянке в подлую подножку. А ещё оказалось, что они с Леной уже уладили все проблемы, пока его поджидали: договорились об отправке тела в родной город, подписали нужные документы, даже съездили в диспансер и переговорили кое с кем из персонала. Осталось только забраться в машину и поехать домой…       — Садились бы вы в машину да ехали домой, молодой человек, — брезгливо поджимая губки при виде поцарапанного и местами помятого Олеся, заявил тощий докторёнок, точно упырь из могилы, выползший из-за дверей с табличкой «Отделение патологоанатомии. Посторонним вход запрещён».       — Мне бы Евгению Лужную увидеть, — тихо прошептал Олесь.       — Зачем? — недовольно вопросил докторёнок, замечая у топчущегося перед ним мальчишки и содранные ладони, и грязные джинсы с разошедшейся, ещё старой, латкой, и злополучное пятно от кетчупа на пайте под расстегнутой курткой, тоже, кстати, грязной и рваной. — Нечего там любоваться — алкаши они и есть алкаши. А уж мёртвые алкаши — вообще зрелище пренеприятное.       — Пожалуйста.       — На похоронах налюбуешься! — ляпнул докторёнок. И тут же взмыл вверх, больно бацнувшись спиной о стену. Всего мгновение назад стоявший за парнем второй молодой человек, до этого привлекающий к себе внимание разве что необычным сочетанием тёмных волос и ярко-синих глаз, неожиданно сгрёб его за грудки и как следует встряхнул, нисколько не стесняясь, что поднял взрослого дяденьку в воздух. Глаза его налились мрачным тусклым блеском, и докторёнок почему-то представил, как к его лбу приставляют дуло пистолета.       — Это. Его. Мать, — чётко проговаривая каждое слово, очень тихо и проникновенно сказало это чудовище. — Вы вообще в курсе, что это такое, или вас из пробирки вывели? Прямо в халате и с киселём вместо мозгов?       — Прошу прощения, — прохрипел докторёнок.       — У него, — всё так же мрачно потребовало чудовище и кивнуло в сторону потрепанного тощего парнишки.       — Я дико извиняюсь! — истерично возопил тот.       Через десять минут странная парочка вышла из морга, а выглянувший вслед за ними докторёнок увидел, как синеглазый монстр бережно, наверно, даже ласково, обнимает за плечи бредущего точно механическая кукла спутника…              Той ночью к Олесю вернулась его привычная бессонница. Он возился в коконе из одеяла, умащиваясь поудобнее, но мешало всё — от подушки до шуршащего за окном снега. Ни тётя Маша с дядей Пашей, ни Стасик не устроили ему выволочки. Его вернули в квартиру Прохоровых, закинули под горячий душ, закормили чем-то вкусным. И только Никита затолкал Олеся к ним в комнату и как следует прочистил мозги. Он выдал ему всё, что накопилось за те несколько часов, что они с сестрой метались по родному городу, а потом мчались на машине в соседний.       — Да кто вас просил? — запальчиво окрысился Олесь.       И тогда Никита сгрёб за грудки уже его.       — Какая же ты скотина неблагодарная, — тихо шепнул он. — Ты хоть соображаешь, что в этом мире есть люди, которые тебя любят и переживают о тебе?       — Да кому я, к чёрту, нужен? — запальчиво выдал Олесь. Никита разжал пальцы, Олесь ляпнулся к его ногам, так и оставшись сидеть на полу, таращась на парня снизу вверх.       — Безмозглый дурак, — спокойно констатировал Никита. И уже выходя из комнаты обронил, — мои родители тебя как родного приняли. А ты у них сегодня несколько лет жизни отнял. И этот твой Стас — он мне каждые пять минут названивал, пока мы тебя не нашли. Может, ты, наконец, соизволишь открыть глаза и обнаружить, что в этом мире у тебя кто-то есть?       Сон всё никак не шёл. Олесь продолжал крутиться, прокручивая в голове этот короткий разговор.       — Кто-то есть, говоришь? — недоверчиво пробормотал он.       — Ага, — зевнул Никита, выбираясь из-под собственного одеяла. Мягко скользнул на кровать Олеся, обнял его со спины прямо в его одеяльном коконе и уткнулся лбом между лопаток.       — Эй-эй, ты чего?! — забеспокоился Олесь.       — Т-сс, не шуми — ночь же на дворе, — сонно пробормотал парень.       — Вот и вали на свой диван!       — Там жёстко и неудобно. А ты мягкий.       — Я тебе не подушка.       — Угу, — покорно согласился Никита. И остался лежать, мирно сопя в Олесины лопатки.       А уже через минуту спал и сам Олесь — бессонница почему-то улетучилась, стоило живому и тёплому Никите его обнять…       Жизнь сделала очередной виток.       Жизнь продолжилась.       Теперь Прохоровы были официальными опекунами Олеся. Он по-прежнему жил в их квартире, хотя время от времени и заикался о том, чтобы переехать обратно — всё равно же рядом, если что. Тётя Маша и дядя Паша согласно кивали головами, что да, конечно, квартиры рядом, и он может переехать обратно. Вот только пусть сначала модульная неделя в школе пройдёт — с переездом же голова совсем не тем забита. Прошла модульная неделя — дальше зимние каникулы. Ну и зачем ему уходить, если впереди Новый год и вообще они все вместе едут на горнолыжную базу, на тюбингах кататься? Начался новый семестр — пора подумать о выпускных экзаменах и ЕГЭ… Тётя Маша хитро улыбалась и подсовывала чего-нибудь печёного.       Не сильно-то Олесь от них и рвался. За несколько месяцев он прижился в соседней квартире. Его больше не пугали старые дорогие картины или общая вычурность богатой обстановки. Не раздражала пустая возня Лены по вечерам. Он набрался храбрости и попросил дядю Пашу не переключать канал, когда по Би-Би-Си опять запустили передачи про космос. Он смирился с присутствием Никиты. Он научился его не бояться. Он привык, что после бессонницы обязательно проснётся рядом с ним, и голова не будет болеть от ночных кошмаров, которые обязательно приходили после бессонных ночей.       Наверно, он просто свыкся с Никитой, как с неотъемлемой частью своей новой жизни. Тот оставался надменным и заносчивым, мог прикрикнуть на сестру, не считался с мнением окружающих. А ещё он нашёл в интернете и купил домашний планетарий. По вечерам Олесь включал установку, и их комната становилась маленьким космосом. Больше он не засиживался допоздна в гостиной — они с Никитой лежали на полу, голова к голове, и он рассказывал ему про звёзды и созвездия, высвечивающиеся на потолке.       Жизнь менялась…              …Олесь решительно постучал в дверь кабинета с табличкой «школьный психолог».       — Вера Павловна, можно?       Женщина удивлённо приподняла брови из-под очков, отодвинула компьютерную мышку.       — Что случилось?       — Ничего. Просто хотел у вас узнать, вот если человеку регулярно что-то подбрасывают в шкафчик — это просто злая шутка или предупреждение?       Вера Павловна насторожилась.       — А что именно подбрасывают?       — Ммм… ну, допустим, дохлых мышей?       — И давно их тебе подбрасывают?       Давно. Ещё с прошлой осени. Скрученные из тетрадных листов пакетики с маленькими, дурно пахнущими сюрпризами, точно им специально давали возможность как следует протухнуть. Потом всё прекратилось, а недавно началось опять.       — Мне ничего не подбрасывают, — привычно соврал Олесь и продолжил заранее заготовленной ложью, — хочу написать повесть на литературный конкурс. Про человека, который мышей подбрасывает.       — О, — сделала вид, что поверила Вера Павловна. — И что же это за человек такой? Какие у него намерения? Какой характер?       — Вот я у вас и хочу спросить. У меня есть только идея, а чтобы персонаж как живой выглядел, пришёл с вами посоветоваться…       …После уроков школьный психолог выловила Никиту и подробно расспросила и про конкурс, и про мышей. Получив подтверждение, что всё действительно в порядке, Вера Павловна успокоилась и с затаённым восторгом наблюдала, как Никита удаляется по коридору, высмотрев в толпе своего ненаглядного Олеся. Может, ей только казалось, но как только где-то появлялся один, тут же следом нарисовывался и второй. Как только сошлись? Олесь никогда не был общительным — вроде и не сторонился людей, но и приятельских отношений ни с кем не заводил, спокойно живя в своей отдельной вселенной. А тут появился Никита — яркий, точно магнитом притягивающий к себе внимание. Были они родственниками, как многие считали, или нет — кто их разберёт? Вроде и друзьями не назовёшь — Олесь постоянно на Никиту недовольно зыркает и вечно мрачнеет, как только тот объявляется, а от себя не гонит — в кафетерии всегда вместе обедают. И стул свой Никита за его парту перетащил.       Его она тоже пыталась раскрутить, чтобы добиться из-за чего же Олесь себе вены вскрывал. Наплёл огородами до небес, а ничего дельного так и не сказал. Потом уже выяснилось, что в то время у Олеся мать умирала. Тут хоть разобрались, а вот Вилен, когда вышел из больницы, так и не признался, в чём дело. Здесь тоже смутно фигурировал Никита…       Вера Павловна ещё раз глянула на парня.       — Ну чего тебе? — бурчал Олесь, подходя к классу.       — Да ничего, — улыбался Никита. Протянул руку и коснулся светлых кудрей Олеся — чуть выше левого виска, там, где юноша прятал старый шрам.       А тот неожиданно залился краской, затравленно заозирался — не заметил ли кто. Увидел психолога, отбил кистью Никитину ладонь.       — Придурок, — беззлобно рыкнул на парня.       — Ага, — согласился Никита. Чуть склонился и прежде, чем Олесь зашёл в кабинет, дунул ему сзади в шею, вспушив лёгкие волосы.       Олесь молча показал кулак и удрал.       А Никита, ещё секунду назад расслабленный и игривый, ссутулился и прежде, чем последовать за ним, окинул коридор тревожным пристальным взглядом.              Никита немного сполз со стула под парту, развалившись совершенно по-хамски. И толкнул коленом колено Олеся.       — Хвастаешься тем, что у тебя ноги длиннее? — не отвлекаясь от конспектирования тезисов из учебника, тихо спросил Олесь.       — Ничего не хочешь мне рассказать? — Никита ничего не конспектировал. В начале урока он прочитал главу и спокойно пересказал побуревшему историку, всё ещё пытающемуся приструнить зарвавшегося ученика, включая все даты и цифры. Его одноклассники такой феноменальной памятью не обладали, поэтому усердно выискивали и кратко описывали поданные события. История всегда была самым нудным предметом. Преподаватель, дяденька тугой на объяснения, но шустрый на письменные контрольные, обычно заходил, давал номер параграфа на самостоятельное изучение, а сам заполнял журнал и проверял конспекты с предыдущего урока. А потом появился Никита и вклинился в отлаженную за годы схему. Он упрямо не желал делать того, что делали остальные смертные. И так же упрямо не желал заваливаться на тестах — все даты и прилегающие к ним события он запоминал моментом. Историк наконец смирился, предпочитая игнорировать хамство одного из учащихся, но каждый урок всё равно начинался с пристрастного допроса. На потеху публике.       — А что я должен рассказать? — Олесь не отрывал взгляда от учебника. Никита какое-то время смотрел на него. Не помогло — парень уже давно приучился переваривать пристальный взгляд синих глаз.       — Ммм… может, у тебя какие-то проблемы есть?       — Ты — моя единственная проблема.       — Олесь…       — Я же сказал тебе никогда не звать меня по имени! — злобно прошипел парень.       — Не шушукаться, — лениво обозначил своё присутствие преподаватель.       — А как мне тебя звать? — идеально очерченные губы тронула едва уловимая улыбка. Олесь не переносил, когда Никита звал его по имени — он дёргался, нервничал и вообще старался быстрее смыться с глаз подальше и забиться в тёмный угол. — Олесенькой?       Олесь смертельно побледнел.       — Я тебе не девка…       Никита, может, и изменился немного, но жестокость у него текла в крови — он должен был понимать, почему Олеся типает, когда он зовёт его по имени. Или когда пытается прилепить эквивалент уже женского рода.       — Но Лене ты это позволяешь, — невозмутимо сыграл дурачка этот упырь.       — Потому что это Лена.       — То есть, Лене можно всё?       — Лене можно многое… Эй, ты чего?       Никита схватил Олеся за руку так, что затрещали кости. Вторая взметнулась в воздух.       — Да? — мрачно отозвались от учительского стола. Поднятая рука наглого отличника всегда выводила историка из душевного равновесия.       — Можно отвести Олеся к медсестре? Он себя плохо чувствует.       — Я не… — начал было протестовать Олесь, но пальцы на его руке сжались ещё сильнее (хотя куда уж?!) и он очень красноречиво скривился.       — Это потому вы там так оживлённо шушукались? — скептически уточнил преподаватель.       — Ага, — нагло подтвердил Никита. — Он отказывается уходить с урока.       — Я себя нормально чувствую, это ты… оййййёёёооолки… Николай Степанович, можно мне выйти?       В ту минуту Олесь рвался с урока, как никогда — ему безумно хотелось навалять неугомонному Никите по его тёмным лохмам.       — Марш отсюда, — величественно махнул рукой Николай Степанович, уже предвкушая, как на следующем уроке неожиданно даст очередной тест и эти два клоуна наконец-то повеселят его провальными единицами.              — Пусти меня немедленно! Слышишь?!       Звонкие крики эхом разносились по школьному коридору, дробились об стены и летели дальше. Где-то открывались двери и появлялись возмущённые лица учителей. В одном из десятых классов мелькнула встревоженная мордашка Лены.       — Вся школа слышит, — меланхолично сообщил Никита, продолжая тянуть сопротивляющегося Олеся за руку.       — Куда ты меня тащишь?       — Хм… в туалет?       За поворотом замаячили знакомые двери. Больше Олесь сюда не ходил, предпочитая бегать к кабинкам, предназначенным для среднего звена. К тому же, сейчас здесь шёл ремонт и туалет всё равно закрыли.       Никита толкнул дверь. Как всегда — ногой. Внутри полный погром — содранный кафель, битая плитка по углам, пустая оконная рама там, где он когда-то сидел и курил после минета. Само стекло стояло прислонённым к стене — запотевшее от холода. На подоконнике и возле окна на раскуроченном полу снег.       Олесь зацепился рукой за ручку двери.       — Нет, я не хочу!..       Никита дёрнул его на себя, перехватил сжавшиеся в кулаки руки, подтягивая настолько близко, что Олесь услышал, как колотится его сердце. Прижал к стене, прижался сам, зарываясь носом в треугольник между шеей и ухом. Рванул руки Олеся вверх по стене, но не вдавил в бетон, а медленно заскользил пальцами вниз, изучая каждый изгиб. Несмотря на зиму и отсутствующее окно, Олесю стало душно.       — Н-не…       Знакомый до оскомины вкус Никитиных губ на его губах, нахальный язык, скользнувший в приоткрытый из-за нехватки воздуха рот, зубы, нетерпеливо прихватывающие нижнюю губу, тёплое, какое-то ванильное, дыхание…       Руки опустились на талию, скользнули по спине, выпрастывая рубашку из брюк и забираясь уже под неё. Олесь вцепился в плечи Никиты, выгнулся, не желая ощущать на пояснице знакомые прохладные прикосновения — и нечаянно коснулся пахом паха Никиты. Никита застонал. Что он ему на ухо прошептал? Одуревший от всего происходящего, Олесь не слышал — в ушах стучала кровь, а Никита уже сам потёрся об него.       И та же знакомая болезненно жаркая реакция на его прикосновения — тот же предательский бугорок эрекции.       — Попробуй только сказать, что тебе не нравится, — пробился хриплый голос Никиты сквозь заволокший сознание туман.       Пелену словно тряпкой стёрли. Неужели они опять этим занимаются?!       Кусь!       Олесь не привык заморачиваться новыми приёмами и укусил снова; только в этот раз вцепился в раздражающе мягкие губы, вновь прижавшиеся к его. По подбородку Никиты потянулась алая струйка. Больше всего сейчас он напоминал вампира — бледный, глаза горят, в тёмных волосах едва ли не электричество хрустит, из уголка рта кровь струится. Прекрасный, но бездушный монстр.       — Я сказал: пусти меня, — изо всех сил стараясь остаться спокойным хотя бы в голосе, проговорил Олесь. Его всего колотило.       Монстр отодвинулся. Совсем чуть-чуть, но теперь он мог не переживать, что бешеное биение сердца выдаст, как он испуган, зол… и возбуждён. Никита опять становился Никитой — в глазах перегорало безумие. Он медленно, словно завороженный, протянул руку, коснулся порезанной четыре месяца назад кисти. И осторожно, едва касаясь, повёл пальцами — к локтю, плечу, ключице, вызывая на коже под одеждой мурашки. От прикосновения к шее Олесь нервно сглотнул. Хорошо ещё школьные брюки плотнее, чем тонкие домашние штаны — они хоть немного скрадывают его возбуждение. Пальцы Никиты очертили профиль лица. Олесь зажмурился.       — Я просто дурею, когда ты такой, — тихо выговорил Никита. — Эдакий затравленный зверёк в клетке. Только и можешь, что укусить или заморить себя.       — Хочешь, чтобы я научился мстить тебе? — больше Олеся не колотило. Ему было жарко. Он вжимался в стену, стараясь слиться с ней в одно целое и хотя бы так избавиться от неожиданно повредившегося умом Никиты. Он опять был рядом. И Никитино сердце билось так же быстро и громко, как и его собственное.       Холодные руки снова сжали в объятиях. Опустились вниз. А вместе с ними опустился и сам Никита, осторожно скользя губами по груди, животу…       В мозгу щёлкнул рубильник — здесь же, в начале ноября, в одной из снесённых кабинок, уже была подобная сцена. Уж один из персонажей точно не поменялся.       — Я не хочу… — по щеке опять побежала предательница-слеза. Вечно Никита видит его слёзы. Вечно он до них доводит.       — Не буду, — покорно соглашается Никита. И мягко обнимает Олеся за талию, прижимаясь разгорячённым лбом к прохладной бляхе на ремне. И неожиданно выдаёт: — Я люблю тебя.       Ноги становятся ватными.       Секунда мёртвой тишины… Вторая…       Олесь начинает медленно оседать на пол.       А Никита поворачивается в сторону чуть приоткрытой входной двери и громко, с вызовом, говорит:       — Слыхал? А теперь смирись с тем, что на тебя у меня не поднимается. Если ещё раз услышу про дохлых мышей — шкуру спущу! И да… не выкидывайся больше из окна — тебе может повезти и ты таки размажешься по асфальту.       Глухо крякнула дверь на петлях.       Сквозь рвущий уши сердечный пульс Олесь едва разобрал чьи-то быстрые спотыкающиеся шаги по коридору.       Никита встал. Отряхнул колени, поправил рубашку, отлепил от стены Олеся.       — Я же сказал, что ты точно зверёк в клетке, — спокойно заметил он, подходя к скрипящей двери. Теперь она болталась всего на одной петле — подслушивающий в сердцах пнул её с той стороны. — Необязательно самому со всем справляться.       Олесь глянул в щель. По коридору брёл Вилен. Обернулся, зло скрипнул зубами, поймав блик зелёных глаз, а над ними такой же — синих.       — В следующий раз сразу говори мне, если у тебя проблемы.       Прохладные Никитины пальцы потянулись к золотистым прядям. Олесь почти ощутил, как они запутываются в волосах, заставляя его кожу опять покрываться мурашками. Непроизвольно напрягся, не желая вздрагиванием выдавать своей слабости перед этим прикосновением. Рука сжалась в кулак и тихо бацнула дверь над головой.       Олесь закрыл глаза. Вдохнул, выдохнул, стараясь успокоиться.       — Я же говорил, ты — моя единственная проблема…