Secret that he keeps 0.0.

      Я ухмыляюсь ему и осматриваю трубы. Они достаточно широкие, чтобы по ним мог пройти человек, изолированные чем-то, напоминающим грубую ткань, и должны быть довольно прочными. Единственное, что может быть проблемой, ― я смотрю на другую сторону улицы, и меня начинает тошнить ― они проходят на высоте восемь метров над дорогой, и до следующего дома, стоящего в строительных лесах, метров двенадцать, как минимум. Но Джерард говорит абсолютно серьёзно ― насколько, конечно, можно доверять долбанутому торчку. Выбора у нас нет.       Я оглядываюсь на Джерарда и усмехаюсь: — Тогда, ты первый.       Он пожимает плечами, застёгивает куртку и легко взбирается на две трубы, идущие параллельно. Преодолевая колено рывком, он оказывается на прямой, ведущей через дорогу, какое-то время балансирует на четвереньках и выпрямляется во весь рост. Он чуть покачивается от ветра, свистящего между домами, и делает первый шаг — мне опять кажется, что меня сейчас вывернет. — Не отставай. Говнюк, — бросает он сквозь сжатые зубы.       Тошнота атакует меня в третий раз, когда я сам вползаю на трубы за Джерардом. Они слабо тёплые, и я говорю себе, что так и должно быть — они нагрелись за день. Они не рванут прямо подо мной. Я не смотрю вниз — нет-нет-нет, это первое правило. Второе правило: не думать о том, чтобы посмотреть вниз. Почему бы не проползти это расстояние на своих четверых, думаю я, но, видя, как уверенно Джерард вышагивает впереди, забываю про эту мысль. Я встаю, расставив руки в стороны, как хренов канатоходец, и начинаю продвигаться мелкими шагами, вообще не чувствуя ног. Изоляция шуршит и колышется от ветра, и я жду момента, когда оступлюсь. Ничего, твержу я про себя, терять мне нечего. Это хуже, чем сдохнуть, думаю я.       Ветер никак не может успокоиться и проносится между домами, как по аэродинамической трубе, наверно, с силой зарождающегося цунами. Так мне кажется, когда я через каждый шаг отклоняюсь в сторону под его давлением. Под моими ногами грязевым потоком ревёт и бурлит жизнь: проносятся машины, выскакивая на Миддл-стрит, серыми точками мчатся люди, не замечая нас. От выхлопных газов, поднимающихся от дороги, начинает мутить, и кружится голова. Вдыхая глубже для успокоения нервов, я думаю, что подохну, не доходя до середины, травонувшись диоксидом углерода.       Краем глаза я различаю подсвечивающийся шпиль церкви где-то на горизонте — одна из самых высоких построек старого Бельвилля. Господи, спаси и сохрани мою грешную душу, думаю я, продолжая продвигаться черепашьим ходом. В какой-то момент на меня пикирует птица — и я чуть ли не падаю. Снова оказываясь на четвереньках, я наблюдаю, как она исчезает на фоне чёрно-оранжевого неба, теряясь в огнях городской подсветки, — она улетает в сторону города. Внизу кто-то бешено жмёт на клаксон, и я снова психую. Не смотреть вниз, не смотреть вверх, не смотреть по сторонам — я впериваю взгляд в спину Джерарда, довольно резво вышагивающего впереди. Уверяя себя в том, что я мужик, я нагоняю его, оказываясь настолько близко, что слышу, как он дышит: ровно и размеренно. Этот парень — псих.       Когда нам остаётся всего пару метров, Джерард вдруг взмахивает руками и спотыкается. Жизнь проносится у меня перед глазами — я делаю рывок за ним, хватая его за куртку. На секунду мы теряем опору, я слышу резкий выдох кого-то из нас и дёргаю его на себя, сам рискуя свалиться. Но кризис проходит: Уэй снова находит равновесие, да и я, кстати, неожиданно остаюсь на месте — а не пробиваю башкой крышу мчавшегося внизу автомобиля, как предполагал. — Не знал, что ты совсем рядом, — говорит Джерард, и по его голосу невозможно понять, насколько он был близко к тому, чтобы обосраться.       Я не нахожу никакого остроумного ответа и только усмехаюсь. Когда мы добираемся до стены дома, Джерард, опасно отклоняясь – я готовлюсь снова броситься ловить его, – отодвигает зелёную сетку, закрывающую леса. Пока мы перебираемся на них, я успеваю раз двадцать подумать, что именно сейчас моя нога соскользнёт с перекладины, или я не смогу уцепиться рукой, и — давно пора уже — ебанусь вниз. Но я благополучно оказываюсь на досках, прогибающихся под нами, на что мне уже плевать, и Уэй даже страхует меня, хотя и делает это с неописуемо высокомерным выражением лица. Хлопая от ветра, сетка скрывает нас — мы оказываемся в узком пространстве между стеной дома и пустотой, балансируя на тонких досках. Ощущение безопасности так и не приходит, но мы действительно собираемся переждать тут.       Я аккуратно сажусь и свешиваю ноги вниз. Джерард устраивается рядом. Он молчит и разглядывает колыхающиеся перед нами тканевые волны. Я слабо различаю черты его лица — свет из окон падает сверху, оставляя лицо в тени, но освещения достаточно, чтобы разглядеть засохшую кровь, размазанную по подбородку. — Эй, а ведь я спас твою грёбаную жизнь. — Премного благодарен, — фыркает он. — Да не ссы, — я слегка толкаю его в плечо, — ты сам меня сюда затащил.       Уэй угрюмо выпячивает нижнюю челюсть вперёд и не отвечает. — Ладно, чувак, мир? — я протягиваю ему руку. — Мне правда жаль твою рожу.       Он колеблется, но всё-таки принимает предложение. Мы пожимаем друг другу руки, и я замечаю, что его ладонь тёплая на этот раз. Какое-то время мы сидим молча. Сквозь сетку я вижу тёмную часть неба, оранжевые огни Миддл-стрит и далёких высоток, светло-желтые квадраты окон, бессистемно разбросанные по фасаду дома, где обитает та полоумная парочка стариков. Когда мы свалили из клуба — это нам ещё припомнят, — солнце только садилось. Долго же мы бегали тут. Сирены давно заткнулись, и я начинаю гадать, кончилось там всё или нет. Движение не перекрыли: машины свободно носились туда-сюда, и народ тоже вёл себя как обычно. Я слышал выстрелы: это были копы или у кого-то из той компании оказалось оружие? Я снова проматываю всё в голове — и я уже наверняка знаю: все эти регулярные поставки были ловушкой. Прекрасный новый мир двадцать первого века: уже и наркоты не раздобыть нормально. — Слушай, — говорю я Джерарду, — как часто ты вытворяешь такую акробатическую хуйню с этими трубами?       Он оглядывается на меня, и я вижу, что он удивлён: — Вообще-то это было впервые. — Но как ты мог знать, что это безопасно? Они же выглядят так, как будто лопнут прямо под ногами. — Я не знал, — пожимает плечами он. — Бля, ты совсем не дорожишь человеческой жизнью, — делюсь я своим наблюдением, борясь с желанием врезать ему ещё раз.       Если бы я знал, что он ни хрена не знает, думаю я, пошёл бы я за ним? — Выбора у нас не было, — философски замечает Уэй, глядя куда-то вдаль. Девиз сегодняшнего вечера.       Если бы принимал решение я, как бы я сам поступил? Если бы от моего выбора зависела жизнь другого человека? Если бы этим человеком был непосредственно Джерард, который думал бы, что я знаю, на что иду, а я и сам был бы на грани паники? — Этот притон — действительно крупная точка, — задумчиво говорит Уэй, глядя прямо перед собой. — Намного более значимая, чем я думал.       Я переключаюсь на другую тему, решая отложить сеанс интроспекции на другой раз: — Думаешь, через него проходил какой-то "маршрут"? — Скорее, оканчивался, — невесело усмехается он. — Это же почти Нью-Йорк. — Это Бельвилль, чувак. — Ну, а я о чём? — Забытый богом городишко на окраине вселенной, — фыркаю я. — Эй, я тут с детства живу вообще-то, — говорит Джерард, поворачиваясь ко мне. — Сочувствую, сосед.       Мы посмеиваемся, и я чувствую, что что-то между нами налаживается. Это называется взаимопониманием или как-то так, я точно не помню и решаю, что по приходе домой надо будет пролистать учебник. — На самом деле, неплохой город, — говорю я. — Тут есть что-то такое… мистическое. — Что-то в этих старых домах и узких улицах, — говорит он, смотря куда-то вдаль сквозь сетку.       Затем Джерард достаёт пакетик таблеток и внимательно рассматривает его. Наверно, я слежу за ним слишком пристально, но он вдруг поднимает глаза на меня и усмехается: — Опять мне по роже съездишь? — Может быть.       Он протягивает пакетик мне: — Будешь? — На сегодня мне достаточно встрясок.       Джерард чуть улыбается, смотрит на свои вожделенные колёса, потом — снова на меня. Яркий тёплый свет ближайшего окна падает как-то особенно, и мне кажется, что в глазах Уэя вспыхивают язычки пламени. Отчаяние, вдруг вспоминаю я. Но это длится всего секунду. — Да, наверно, ты прав, — он убирает пакетик обратно в куртку. — И экономия, в конце концов. — А я знал, что ты подсел на это. — Ну да, ты же не слепой, — он снова отворачивается. — Нет, расширенные зрачки, напряжённость, нервность и дрожь — это ещё не доказывает, что ты зависим, — Джерарду не нравится, что я говорю, но я продолжаю: — Я сам додумался, что это апперы, хотя и не сразу. Помнишь, когда мы встретились в «Kettle Crag» первый раз, перед тобой стояли три кружки кофе? Я думал, ты такой странный из-за кофеина. Но потом догадался… В общем, я подумал: если это симптомы употребления амфетаминов, значит, после принятия прошло не больше полутора часов. Потребности в других возбудителях быть не должно. Тогда как объяснить кофе в таком количестве? Привычка к препарату. После продолжительного принятия время воздействия уменьшается, а доза увеличивается, — я помолчал, дожидаясь ответа. — Правда, этот период сменяется периодом отказа от таблеток. — Детектив херов, — бормочет Джерард, и на его лице снова появляется эта странная улыбка. — Думаешь, кому-то это интересно? Кроме ботанов в универе?       Я пожимаю плечами и спрашиваю прямо: — Зачем ты принимаешь эту дрянь? Уверен, и не только эту. Наверняка, чтобы привести нервы в порядок, тебе нужны какие-нибудь барбитураты. Мы все этим балуемся наркотой, но зависимость - это реально хреново. — Не твоё дело, — огрызается Уэй. — Ты типа не знаешь, отчего и почему люди подсаживаются на это? — Основные психологические причины систематического употребления наркотических веществ: депрессия, жизненный застой, чувство угнетения, неудачи, недовольство собой, — цитирую я текст учебника. — В этом случае рекомендуется психологическая помощь. — Вот и отлично, умник. Разобрались, — Джерард закуривает. Я замечаю, что его пальцы едва заметно дрожат. — Это отчаяние, — добиваю я, видя, как дёргается уголок его рта, и как он закусывает губу, — я чувствую себя великим психологом.       Джерард прикрывает глаза. Его голос звучит так, словно он находится на грани срыва, одновременно плюя на всё, что я говорю, — и я понимаю, что именно так он разговаривает почти всегда: — Отъебись. Или вылетишь нахуй из группы. — Меня там и нет, — я хмыкаю и молчу какое-то время, раздумывая над феноменом состояние Джерарда. — Извини, если лезу не в своё дело, — примирительно говорю я в итоге. — Ещё как лезешь, — раздражённо отвечает он, глубоко затягиваясь. Разговор снова прерывается, и мне не остаётся ничего другого, как обозревать панораму и краем глаза наблюдать за Джерардом. Ночное освещение делает черты его лица как будто смазанными и придаёт коже ещё более мёртвый оттенок. Он выглядит больным. Сигаретный дым вытекает из его рта и носа, и окутывает голову — его лицо тонет в дыму. Он быстро моргает, если дым начинает разъедать глаза — я замечал такую привычку за давно курящими людьми. Общий вид Джерарда — растрёпанный и помятый. Даже отчаявшийся. Постоянно быть на грани срыва, одновременно прибывая в прострации, — как это? Что не так с этим парнем? Я снова бездумно пялюсь на дом напротив, не находя ответов. — Ты помнишь одиннадцатое сентября? — неожиданно спрашивает Джерард. — Да, — я быстро поворачиваюсь к нему, — я видел по телику и как-то говорил с одной девушкой... — и я рассказываю ему про девушку из группы психотерапии, у которой погибла в тот день её семья.       Уэй слушает внимательно, но с усмешкой. Он качает головой, улыбаясь так, как улыбаются самоубийцы перед смертью, и я готовлюсь удержать его, если он вдруг решится прыгнуть вниз. — И что ты сказал ей? — Джерард пока что прыгать не собирается. — Что не хочу, что бы она умирала.       Он взрывается хохотом. Где-то в ответ ему заходится лаем собака, и это смешит его ещё больше. Истерично и болезненно, вымучено, запрокинув голову, он смеётся, а я жду, пока приступ пройдёт. Я знаю, что это. — Это вполне себе хорошее пожелание, — говорит Джерард, всё ещё фыркая от смеха, — ты не зря зубришь свои конспекты, — он глубоко вдыхает несколько раз, успокаивается, и, словно набравшись смелости, говорит: — Я был там сам, я очевидец этих ёбанных событий одиннадцатого сентября. — О, круто, — отвечаю я. — Точно, — Уэй замолкает на несколько секунд. — Я был в нескольких улицах от Башен, когда врезался первый самолёт. Конечно, его было видно из любой точки Манхеттена и даже по другую сторону Гудзона, наверно. Я подумал: ебать, такое не каждый день увидишь! — и помчался туда, думая узнать что-то и просто посмотреть. Когда я добрался туда, там уже была толпа таких же долбаёбов, пострадавших ещё было мало. Подъехала всего одна машина пожарной службы — по-идиотски это выглядело. Народ гадал, что это за хрень была — ракета, что ли, или военный самолёт? Кто-то сказал, что это русские, кто-то — что китайцы. Я уже думал уходить, когда прилетел второй, — Джерард запинается и смотрит себе под ноги — на улицу под нами. Я не удерживаюсь и на всякий случай кладу руку ему на плечо — кто знает, что у него в голове? Но он продолжает: — Я как раз стоял с той стороны, откуда было видно, как подлетает самолёт. Бля… Это было… Это просто невообразимо. Ты думаешь, что такое не каждый день увидишь, и тут — бац! — и… В общем, ты сам всё знаешь, — я киваю, не убирая руки. — Это было абсолютно нереально. Я помню, я даже не попытался отбежать от обломков. Это совершенно дикое ощущение. Потом, когда всё закончилось, как мы думали, я долго шлялся там. И когда они рухнули… просто сложились, нахуй, как карточные… Я почувствовал себя тоже настолько нереальным — просто несуществующим, какая-то херова микрочастица. Такое ощущение, что мы все — ничто. И весь этот мир — он запросто раздавит нас. Этот масштаб теракта… Что ты в меня вцепился? — спрашивает Джерард, обрывая рассказ. Он как будто выныривает из воды на поверхность. — Боюсь, что ты спрыгнешь. — Я что, похож на идиота? — он криво улыбается. — Не в этот раз. — У тебя был там кто-то? — осторожно спрашиваю я, так же осторожно отнимаю руку. — Нет, — он качает головой, не переставая нездорово лыбиться, — нет, мне повезло. Иногда, я думаю, что было бы лучше, если бы кто-то был. Это было бы… по отношению ко мне… справедливо, — и последнее слово звучит настолько тихо, что я думаю: не послышалось ли мне?       Я снова касаюсь его, и он не пытается ни отстраниться, ни оттолкнуть мою руку. — Всё будет хорошо, — зачем-то говорю я. — Я знаю, — это железная убеждённость в своих словах. — Я в порядке.       Мы снова затыкаемся. Мне начинает казаться, что, возможно, я сам жалею, что у меня никого не было в этих чёртовых башнях в тот день. Но потом я вспоминаю, как позвонил матери, как только увидел репортаж, и как чуть не помер в те несколько секунд, когда она не брала трубку, и думаю, что я ошибаюсь: хорошо, что все они, все, кого я знаю, остались живы тогда. Я снова смотрю на Джерарда: он всё так же неподвижно сидит, уставившись прямо перед собой. — Эй, — он переводит взгляд на меня, хотя, мне кажется, он сам совсем не здесь, — что ты рисуешь? — Да так, разное. — Давно? — С детства. — Что это за проект? — Какой… — Джерард возвращается из своих чертогов в реальность. — Над которым ты работаешь сейчас. — Кто тебе сказал?       Я многозначительно хмыкаю, и ему это не нравится: — Слушай, отвали от меня со своей детективной хуйнёй… — …или я вылечу из группы, в которой даже не состою официально, — напрашиваюсь я. — Это прикладная психология. — Плевать, — он вздыхает: — Рано ещё об этом говорить. — Эй, а меня нарисуешь? — я прохожусь рукой по волосам и поворачиваюсь к Джерарду в анфас, пытаясь изобразить ту самую улыбку, на которую, по моему мнению, попадаются девчонки. Он посмеивается, поднимая одну бровь, и тычет в меня пальцем: — Вот поэтому я стараюсь не рассказывать об этом всяким уродам. — Да ладно, я же серьёзно, — я толкаю его в плечо. — Как в «Титанике», что ли? — и мы ржём так, что рискуем свалиться с лесов. Усилием воли заткнув себя, Уэй оглядывает меня и отвечает: — Посмотрим. Это не так просто — запомнить черты лица и нарисовать. Нужно какое-то… — он задумывается и выдаёт: — Видение. Да, нужно чтобы это видение захватило, чтобы художник почувствовал то, что рисует. — Вдохновение, — вставляю я. — Даже больше: нужно не только вдохновиться, нужно прожить этим какое-то время. — Прожить каким-то человеком?       Джерард, возможно, немного смущается, или это происходит только в моих мыслях. Он смотрит на меня, и его зрачки расширяются. А ведь он ничего не принимал последние два часа. — Да. Когда над этим специально думаешь, редко что получается так, как могло бы, — он отворачивается и начинает копаться в карманах. Джерард вытаскивает мятый листок — какой-то рисунок — и протягивает мне: — Вот. Что ты здесь видишь?       Я верчу лист бумаги в руках, пытаясь понять, где — верх, где — низ, и подставляю его под свет: — Это… — яростный дождь красно-оранжевых чернил атакует силуэт города, за секунду до того, как яркая вспышка пожрёт его. — Это одиннадцатое сентября, — говорю я, прежде, чем успеваю подумать. Джерард забирает рисунок и сам пристально вглядывается в него. — Кто это рисовал? — Я, — он вскидывает голову и хватает меня за руку так, что я даже вздрагиваю: — Напиши на это музыку, Фрэнк, — просит он, глядя мне в глаза так, как будто видит меня в последний раз. — Напиши, и я нарисую тебя. — Ладно. Я попробую, — так просто отвечаю я.       Мы снова молчим, до тех пор, пока Джерард не говорит, что нам, наверно, уже можно спускаться. Я соглашаюсь. Вы когда-нибудь спускались по лесам, как пожарный спускается по шесту, мчась на вызов? Только с третьего этажа. Но после всего сегодняшнего мне кажется это детской забавой. Грохнувшись задницей на асфальт, я понимаю, что не чувствую не только её, но и стёртых ладоней. Джерард невозмутимо отряхивает джинсы от ржавчины, которую мы одинаково собрали на себя с железных шестов лесов. Мы выныриваем из-под сетки, оглядываемся, встречая несколько ошарашенных взглядов прохожих, и быстрым шагом удаляемся по улице — нахуй отсюда. — По домам, что ли? — Уэй кивает. — Тебе куда? — Да так, в центр, — он машет рукой куда-то в сторону церкви. — Мне на другой конец. Бля, — я гляжу в сторону предполагаемого маршрута. — Надо, всё-таки, обзавестись машиной. — Ага. — Да, это был самый крутой вечер в моей жизни, — говорю я.       Джерард усмехается: — Надо как-нибудь повторить. — Ну что, до скорого, Джерри?       Мы пожимаем друг другу руки, и я сворачиваю к пешеходному переходу, планируя дойти до исторической черты города пешком, а потом сесть на автобус. Я засовываю руки в карманы и второй раз жалею, что оставил рубашку в клубе. Надеюсь, они догадаются захватить её с собой и вернуть мне. Ступаю на дорогу — и какой-то псих, истошно сигналя, чуть не сбивает меня, проносясь мимо. Я подсчитываю, сколько раз мог сдохнуть за этот день, и продолжаю движение. — Эй, Фрэнк! — оборачиваюсь и вижу Джерарда, всё так же стоящего на тротуаре. Он улыбается мне. Ещё один псих пролетает в тридцати сантиметрах от меня, и Уэй меняется в лице. — Что? — Может, ко мне?       Я разворачиваюсь и возвращаюсь на исходное положение. — Мы все договорились собраться у нас с Майки после клуба. Давай с нами. — У тебя хоть есть, что пожрать? — Замороженные спагетти, — отвечает он. — Это что ещё за дерьмо такое? — Увидишь, — он поворачивается и идёт в сторону церкви, и мне ничего не остаётся, как следовать за ним. — Они хоть уже в магазине были такими, или ты сам их заморозил? — допытываюсь я, начиная беспокоиться за своё будущее.       Но мне приходится заткнуться, потому что Джерард берёт меня за руку и ускоряет шаг.