"В самом пекле бессмысленных лет..."

Глаза врагов чисты, как зеркала. (М. Муляр, "Японский календарь") Танжер, наши дни, 49 дней назад Сайто - А теперь постарайся подумать о том, что было в нем самым главным, - сказала Харуна, кладя на колени Сайто черную пушистую тушку. Сайто погрузил пальцы в мех, показавшийся ему сейчас живым и теплым, и прикрыл глаза. ...Окита всегда был как человек с двумя лицами. Добрый, смешливый юноша - иногда он казался даже наивным, - обнажая меч, превращался в демона, холодного, рассчетливого и безжалостного. Хотя вот уж чего, а наивности в Оките Соджи, кумичо(1) первого отряда Шинсенгуми, не было ни капли; скорее он смотрел на мир слишком уж широко раскрытыми глазами и слишком уж многое видел и замечал - даже такое, что не лежит на поверхности. То, как преображался Окита, завораживало даже во время тренировок в додзё. Это было похоже на колдовство – когда в руках был меч, пусть даже деревянный, Окита менялся мгновенно. Исчезал угловатый паренек, на которого не за что было глянуть дважды, и возникало нечто хищное, опасное, быстрое и безусловно смертоносное. И в то же время безотчетно красивым было каждое его движение. ...Пальцы Сайто все сильнее сжимали длинный пушистый черный мех... Вчера Ева сговорилась с чуть ли не единственным своим другом в Танжере - молчаливым арабом по имени Билаль, который сразу очень понравился Сайто своим непроницаемым спокойствием, - и Билаль отвел ее и японца в мрачного вида развалюху в Старом городе. На последнем этаже развалюхи обнаружилась уютное жилище, где обитали невообразимо старая женщина с коричневым лицом и узкими золотистыми глазами и немой мальчик лет десяти. Старуху звали Харуной. - Харуна - привратница, - сказала Ева. Сайто не просил дальнейших пояснений, а Ева не сочла нужным ничего пояснять. - Ты должен усвоить его силу, чтобы смочь отнести ее, - говорила Харуна, осторожно касаясь саркофажков и не отрывая взгляда узких глаз от лица Сайто. - Этой силы хватит, чтобы продлить ему жизнь в другом отражении.Отражений множество, и все они существуют отдельно друг от друга. Но между ними иногда открываются двери и протягиваются нити. Это наука непростая и не каждому под силу - не спутать, не связать непарных волокон. Голос Харуны прерывался то и дело, словно ей каждый раз не хватало воздуха. Она делала глубокий шумный вдох, и Сайто казалось, что она всхлипывает, едва удерживая рыдания. Но лицо старухи было непроницаемым, будто вырезанным из древесной коры, и Сайто решил, что причина этих всхлипов в астме или в каком-то особом способе сосредоточения. Потом Харуна отправила Сайто поискать "вместилище". "Что угодно - лишь бы можно было с ним совладать, - засмеялась Харуна в ответ на вопросительный взгляд Сайто. - Ты не можешь отправиться туда в своем теле, ведь ты в том отражении уже есть". - Если это будет сколопендра - у тебя будет лишь столько времени, сколько живет сколопендра, - добавила Ева. - А вы, госпожа, не желаете ли что-нибудь изменить в прошлом? - спросила Харуна, и веселость Евы тут же испарилась. Она отрицательно покачала головой. - Где уж мне. *** Спустившись на ночную узкую улочку, Сайто остановился и оглянулся. Улочка слепо щурилась на него щербинами желтоватых, белесых отштукатуренных стен, пятнами обнажившихся кирпичей. На стене как раз напротив двери дома Харуны был нарисован смайлик и что-то написано - черной краской из баллончика, дымной, как след пожарища. Лунный свет, яркий, холодный и безжалостный, словно лезвие клинка, делал обшарпанные стены еще более жалкими, они сиротливо дрожали, будто даже в душной танжерской ночи им было холодно. Смайлик, казалось, подмигивал Сайто и указывал взглядом куда-то в темный закоулок, куда не достигал даже лунный луч. Смайлик показался жутким лицом, какие рисуют на унгайкё(2), и улыбался он зловеще. Сайто поймал себя на том, что рука его рянется к левому боку, туда, где когда-то, в другой жизни - в другом отражении, сказала бы Харуна, - его согревали своей надежностью два меча. Хороший меч всегда безупречен, порочными или неверными могут быть лишь держащие его руки. Если воин дорастает до своего меча, он может смотреть в глаза врагов как в чистое, безупречное зеркало... Сайто ступил в закоулок, прошел его короткую чернильную тьму и попал во дворик-колодец, куда отвесно падал свет одинокого фонаря, черт знает каким образом оказавшегося здесь. В пятне света Сайто увидел что-то черное и, приглядевшись, понял, что это труп кошки - вернее, котенка-подростка, черного и пушистого. - Это было первое, что ты нашел? - спросила Харуна, когда Сайто вернулся. - Это хорошо. Очень хорошо. Значит, нити в вправду были разорваны. И он, - тот, к кому ты идешь, - просит тебя о помощи. ...Окита никогда бы не попросил о помощи. Никогда и ни за что. Они играли в сёги,(3) когда Окиту накрыло - он побледнел, почти посерел лицом, и отвернулся, глуша кашель горстью. Сайто тогда с безразличным видом протянул ему платок и, когда кумичо первого взял его, ощутил, какой горячей была рука Окиты. Его, верно, слегка лихорадило, но накануне он с отрядом ушел на патрулирование города как обычно. И вернулся тоже как обычно - один и чуть позже, чем вернулся отряд. Окита после боя в Икеда-я(4) вообще любил побродить один. - Лучше, чем можно было ожидать, - бормотала Харуна, осматривая пушистое тельце. Совсем недавно издохла, подумал Сайто - когда он взял кошку, ему показалось, что тельце еще теплое, словно жизнь из него ушла как раз перед тем, как Сайто зашел во дворик. - Зеркала - это окна между мирами, - говорила Харуна, продолжая свои приготовления; она установив друг напротив друга два зеркала, вытащила из мешочка несколько красных ленточек и толстую белую свечу. Сайто почти не слушал ее - он поглаживал черный мех лежащей на его коленях мертвой кошки и вспоминал... ...Когда Сайто Хаджиме, - тогда еще Ямагучи Хаджиме, - впервые увидел Окиту Соджиро, на двоих им было едва за тридцать. Окита показался ему тогда балованным капризным мальчишкой - искавший убежища от преследовавших его ёрики(5) Хаджиме столкнулся нос к носу с Кондо, который готов был его укрыть, и ополчившихся на это решение Окиту и Хиджикату. - Он убийца, - своим спокойным красивым и звучным голосом говорил Хиджиката. - Кат-тян, мы не можем укрывать убийцу. - Подумайте о додзё, Кондо-сэнсэй, - вторил Окита. - Что будет с Шиэйканом и со всеми, если вас обвинят? А если потом этого парня поймают, и он вас выдаст? Хаджиме тогда едва сдержался, чтобы не выхватить меч и не броситься на Окиту. Он не спускал оскорбления никому, он не спустил замах мечом хатамото самого сёгуна, - а уж этого чистюлю, выросшего в додзё на всем готовом, он и подавно должен проучить. И только благодарность Кондо-сану, вставшему на его защиту, удержали тогда Хаджиме. Только через несколько лет, уже в Киото, став командиром третьего отряда Шинсенгуми, Сайто понял, что едва ли избежал бы смерти, схватись они тогда с Окитой по-настоящему. И насчет выросшего на всем готовом баловня он очень ошибся - Окита был сиротой, как и сам Сайто, и никакими особыми благодеяниями судьба его не баловала. Конечно, если исключить встречу с таким человеком, как Кондо-доно. А вот насчет чистюли - Окита и впрямь был чистюлей. После боя с борцами сумо, отправившись мыться, Сайто видел, как Окита яростно драит свою худую спину - почти сдирая кожу, ожесточенно, словно стараясь избавиться от малейших следов крови, от самого воспоминания о бое. Тогда Сайто внезапно пришло в голову предложить помощь, но предложи он это, Окита по своему обыкновению отшутился бы. Окита Соджи никогда ни о чем не просил. - Зеркала - окна между мирами, - повторила Харуна. - Пора. *** Ева "Не хотели бы вы, госпожа, что-нибудь изменить", - спросила ее Харуна. Изменить... ...грязные лондонские улицы - испуганные улицы, полные миазмов человеческого ужаса, сочащихся изо всех щелей. Страхом жил город, шептался про кавалькаду адских всадниц, принесших "черную смерть"(6) в "веселую Англию", и тени этих призрачных всадниц, черные, как адские крылья, носились над городом, мелькали у дверей, на которых потом показывался белый крест мортусов. Бежал из города сам добрый король Эдвард, бежала знать, бежали духовные отцы. Бежали все, кто мог. Ева ходила по городу и наслаждалась этим запахом страха. Тогда у нее был вкус к страху, она купалась в нем, как купалась в молоке Клеопатра. Чужой страх напоминал ей о ее собственной неуязвимости, и это давало пьянящее ощущение власти - над жизнью и смертью. Но изыскивать пищу оказывалось все труднее. Незараженных оставалось в городе все меньше. И она решила тоже уйти, вслед за всеми, уйти прочь и осесть в каком-нибудь городке недалеко от моря - Ева уже давно подумывала покинуть Англию. Англия надоела ей своей худосочностью, унынием, серостью, в сравнении с которой континент стал казаться ярким и притягательным. То был ее последний день в Лондоне, она ходила по ночным улицам и прощалась с городом. Она была тогда моложе, и сентиментальные привычки еще не вполне забылись. И вот тогда она увидела его - Адама. Вернее, сперва она его услышала - из полуподвала, холодного, сырого и казавшегося обиталищем разве что крыс и того самого ужаса людского, слышались звуки лютни. Ева спустилась в подвал, ожидая увидеть огонь, светильник, свечу или хоть огарок - но вокруг царила только сырая липкая тьма. А музыка, чудесная светлая музыка, звенящая как звенят солнечные лучи в свежих молодых травинках и клейких, едва распустившихся листочках, становилась все слышнее. Ева уже давным-давно не видела солнца, но сразу поняла, о чем выпевали струны в темном сыром полуподвале в бедном квартале умирающего Лондона. Она хорошо видела в темноте и сразу разглядела небольшую комнатку, по-видимому, мастерскую музыкальных инструментов. Инструменты, куски дерева, заготовки - пузатые кузова, похожие на живот женщины в тягости, отдельные ребра, плоские деки с инкрустацией, изогнутые темные грифы. У дальней стены виднелось ложе - убогое, заваленное тряпьем, как показалось сперва Еве. Но в этом тряпье дотлевала живая человеческая жизнь. А у ложа на грубо сколоченном табурете сидел юноша с лютней в руках. В его лице не было ни кровинки, и только руки, прекрасные тонкие руки жили - они ласкали лютню, заставляя ее петь о звоне солнца, о траве и цветах, о птичьих трелях над полями, о плясках у майского шеста. О жизни. О той жизни, которая с тихим вздохом уходила из тела, заваленного тряпьем - всем теплым, что нашлось, как поняла Ева. Юноша играл, прикрыв глаза, и улыбался. Еве захотелось зажмуриться от этой улыбки, юноша показался вдруг ей каким-то высшим существом, недосягаемым и почти призрачным. Она тогда подошла сзади и склонилась над ним. Юноша был в грубой рубахе, тощ и грязен - и все же от него пахло чистотой. Молодой музыкант продолжал играть - теперь Ева вглядывалась из-за его плеча в лежащего. Тот был едва ли старше юноши, но страшная болезнь изуродовала его, лицо было желтым, на впалых щеках и на лбу темнели отвратительные черные пятна-"морушки". Глаза его, огромные и темные, как у ночного животного, были широко раскрыты и уже начали тускнеть. И еще - он тоже улыбался, и Ева могла поклясться, что сейчас этот умерший от чумы оборванец видел те самые весенние луга, и золотистый от солнца просыпающийся лес. И тогда ею овладела ярость. Она должна была отобрать этого юношу-музыканта у солнца, у умирающего доходяги - она так никогда и не узнала, кем он был, Адам никогда не вспоминал его. Солнце было ее врагом, оно доводило Еву до исступления своей бесхитростной и безжалостной яркостью. Не задумываясь, одним молниеносным движением Ева склонилась над музыкантом, и длинные белоснежные клыки вонзились в его шею - туда, где билась, пульсировала жилка. В саму его жизнь... Он станет пищей и вернется на свое настоящее место - людское место. Не сразу она поняла свою ошибку - его кровь обладала тем особенным, острым и пряным вкусом, который указывал: этого можно обратить. Его кровь та, особенная, способная стать тьмой и ночью. И, значит, этому юноше суждено стать таким же как она. Стать ее Адамом. Тогда ей показалось, что это подарок мироздания... ...Ева очнулась от того, что свеча зашипела и погасла. Оба саркофажка были раскрыты и пусты - силу Мияко старая Харуна велела также использовать, "чтобы открыть окна". Кошачьего трупа не было, а Сайто лежал на узкой тахте, неподвижный и, как сказал бы любой человек, бездыханный. Но Ева не была человеком и знала, что сейчас Сайто уже далеко. *** Япония, Эдо, 1860г Черный пушистый котенок сторожко огляделся и легко вспрыгнул к щели под приоткрытыми сёдзи. В этом доме давно никто не жил, но котенок чувствовал, что скоро все изменится. Он проскользнул в угол кладовой и затаился. Светало. Снаружи послышались голоса.