"В самом пекле бессмысленных лет..."

Япония, Эдо, 1860г Окита …он бежал по бесконечной дороге к призрачно-голубой реке, лазурной как хаори, надетое на нем. Бежал, задыхаясь, выбиваясь из сил, но река все отдалялась и отдалялась. В горле пересыхало, он чувствовал, как сухой воздух скрежещет в легких и отдается в ушах металлическим лязгом. Рвущий трахею, душащий ком подступал к горлу. Почти задохнувшись, он проснулся... В маленькой бедной гостинице, где он остановился отдохнуть, всюду тянуло навозом и застарелым грязным духом людских тел. За перегородками храпели остальные гости; некоторые решили провести ночь с прислужницами, и их стоны, возня и хрипенье отравили бы половину ночи, если бы он устал чуть меньше и спал не так крепко. Но выездные занятия с учениками, которые он проводил в окрестных городках, изматывали ужасно, а потом еще был долгий обратный путь по раскисшему от недавнего дождя тракту Косю, так что, едва вымывшись, поев и устроившись на футоне, он провалился в сон, из которого вынырнул, тяжело дыша и с трудом осознавая реальность. Сна он не запомнил, осталось только давящее ощущение в груди и предощущение чего-то трудного, адски трудного и столь же будоражащего. Как будто ему предстояла схватка - из тех, в которых он до сих пор только побеждал. Он наскоро умылся, перекусил рисовыми колобками, купленными вчера, и вышел на улицу, еще пустую - городишко только начал просыпаться, лишь пару раз на окраинах хриплыми со сна голосами успели прокукарекать самые дисциплинированные петухи. Окита Соджиро, один из старших инструкторов додзё Шиэйкан, недавно получивший менкё(1) школы фехтования Теннен-Ришин-рю, с наслаждением втянул носом еще прохладный с ночи воздух, поправил на плече лямку мешка с фехтовальной одеждой и зашагал в сторону Тама. Хорошо дышать утренней свежестью, когда тебе шестнадцать, тело послушно и сильно, а нерадивые ученики, которых приходилось то и дело одергивать, остались в далеком вчера и позавчера, и поза-позавчера. Часто Соджиро думал, как было бы хорошо, если бы не нужно было уходить далеко по тракту Косю, давать эти "выездные" уроки фехтования, на которые приходили разве что любопытствующие, крестьяне и мелкие купцы да детишки из семей позажиточнее. Вся эта публика держала боккен или синай как мотыгу, боялась ударов, боялась бить самим. Соджиро приходилось бесконечно поправлять и одергивать их, терпение у него быстро истощалось, он срывался на ругань. Очень сложно понять, как можно держать меч так, как держат они - самому Соджиро казалось, что он чуть не с рождения знал, как нужно правильно держать меч. Сейчас у него менкё - менкё, подумать только, в шестнадцать лет, шептались многие вокруг, - если все пойдет хорошо, к двадцати годам он сможет получить менкё кайдэн, "свидетельство о полной передаче", делавшее настоящим мастером. Впрочем, сама лицензия Соджиро не слишком интересовала - это было лишь свидетельством одоления еще одной ступеньки в недостижимому высшему мастерству. Но увы, Шиэйкан не свел бы концов с концами, если бы не эти выездные занятия с учениками - в самом додзё учеников было совсем мало. Их стиль считался грубоватым и неизящным, и люди более-менее благородного происхождения вовсе не стремились его изучать. Поэтому и Соджиро, и другие инструктора Шиэйкана, чередуясь, отправлялись в утомительные пешие путешествия по селам и городкам. По мере того, как восточный край неба впереди светлел, давящее ощущение, оставшееся со сна, проходило, тревога рассеивалась, оставляя лишь радостное возбуждение. Утро было ясным и обещало хороший день, высокая придорожная трава серебрилась от крупной росы. Соджиро поискал глазами какую-нибудь палку - хотелось посбивать росяные капли, распугивая просыпавшихся букашек, как он всегда делал в детстве. Сейчас еще совсем рано и никто не мог застать его за таким несолидным занятием, но палки как назло на глаза не попадалось. Соджиро протяжно свистнул сквозь зубы и засмеялся, увидев, как из травы неподалеку тяжело вылетела испуганная перепелка. Он зашагал дальше, напевая под нос глупую веселую детскую песенку, которую услышал от маленького мальчишки, сопровождавшего старшего брата на занятия фехтованием. Старший брат был увальнем - из тех, которые даже идут, кажется, на все восемь сторон света одновременно. Руки его не ведали, что творят ноги, а голова вообще вела вполне независимое существование. А вот младший, хоть ему на вид было не больше шести-семи, смотрел на сэнсэя крайне внимательно, стараясь, очевидно запомнить все, чему учил Соджиро. После занятий во дворе Соджиро видел, как малыш довольно верно повторял движения, вооружась за отсутствием синая бамбуковой палочкой. Край солнца уже показался из-за дальних холмов, посветлело, роса высохла. Соджиро вспомнил, что оставил в гостинице соломенную дорожную шляпу, и слегка пожалел об этом - скоро начнется жара. Ноги его в стареньких дзори продолжали быстро шагать по подсохшей дороге, а мысли перетекли к Коичи, сыну хозяина гостиницы, который был давним приятелем и умел узнать и разузнать обо всем и всех в Бусю, Тама, Хино и Хатиодзи - да и во всем Эдо, наверное. Просто поразительно, сколько самых нужных и ненужных сведений, слухов и домыслов держал в голове этот десятилетний сорванец! Эти сведения Коичи вываливал на всякого, кто желал слушать. И в тонких губах его таилась всегдашняя тонкая ухмылочка каверзника - особенно, когда рассказывал о случившейся с кем-то неприятности. Соджиро не слишком любил его, но россказни Коичи были часто забавны и интересны, а иногда даже полезны - в предгрозовое время, когда всюду шатались самые разные группки мятежных ронинов, вроде тех из Мито, что расправились недавно с министром (2), знания о том, что происходит вокруг, вовсе не были лишними. Кроме того, во время игр в "сто страшных историй"(3) Коичи был просто незаменим - он лучше всех умел нагнать страху, так что лица слушателей бледнели, а глаза становились круглыми как у варваров. - У Сэги-доно теперь будет за что содержать танцовщицу в Ёшиваре(4) - так начал Коичи в этот раз. Усталый Соджиро, потягивая чай, не особо внимательно прислушивался к его словам, но на всякий случай сделал приличествующее заинтересованное лицо. - Нечего сказать, удачно он обернулся - сдал внаем усадьбу с хорошим барышом, а сам в Эдо живет. - Усадьба - та, что через лесок от большого храма? - переспросил Соджиро, подавив зевок. Тамошняя усадьба давно уже стояла пустой, хозяин жил в Эдо, оставив в своем родовом доме только старичка-садовника, который ничто так не любил, как хорошее сладкое сакэ. - Она самая, Окита-сэнсэй, - с готовностью закивал Коичи. Если бы он не сказал "сэнсэй", Соджиро отослал бы его, сославшись на усталость, и отправился бы спать. - Вот что я думаю - гореть Сэги-доно в аду за то, что он сделал, - таинственным шепотом продолжал Коичи. Обезьянье личико его собралось на лбу морщинками и весь он сделался похож на маленького злобненького старичка. - Мало того, что круглоглазые живут в его доме, они там... нехорошие дела творятся там, Окита-сэнсэй. И Коичи начал рассказывать тем же заговорщическим шепотом, присвистывая и пришепетывая - отчасти для большей таинственности, отчасти оттого, что спереди у него не хватало зуба. Он рассказывал о том, что прибыли двое иностранцев - мужчина и женщина. Люди, видать, не простые - один проезжающий сам видел, как иностранец-мужчина в Эдо прикладывал к лицам людей странные железные щипцы, потом смотрел на них и старательно что-то записывал в тетрадь. Люди, которым так делали, говорят, живы и здоровы, но кто может поручиться, что круглоглазый не навел на них порчу? - Коичи, ты уже такой взрослый, отцу помогаешь, а в порчу веришь, - укоризненно покачал головой Соджиро. - Может, ты еще веришь и в то, что на похороны Клубневого Гэна приходили каппа? История это была давняя, ее пересказывали со смаком и все новыми подробностями - как в Хино на похороны старого садовника, прозванного Клубневым Гэном, пришли дети, воровавшие когда-то у него клубни батата. Пришли они, накрывшись большими зелеными листьями, и собравшиеся люди приняли их за водяных-каппа. Одним из детей был, говорили, маленький Хиджиката Тошидзо. Шуму и переполоху эта история наделала много, и строгие отцы и матери сломали тогда немало бамбуковых тростей о спины маленьких шкодников - может, поэтому уважаемый Хиджиката-сан не любил, когда при нем рассказывали о каппа. Коичи поспешил заверить, что в россказни он не верит и не верил, а что про иностранцев говорили уважаемые люди, которые проходили через их городок, направляясь в Эдо. И управляющий Сэги-доно тоже у них останавливался и тоже кой-чего рассказал. - Мужчина-то меряет людям головы и лица, а женщина, Окита-сэнсэй, и того хуже - раздобыла где-то девочку-японку и мудрит над ней всяко. Не иначе нечисто тут. Девочку люди сами видели в доме Сэги-доно. И при ней постоянно какое-то рыжее страшилище, видать, охраняют, - торопливо, шипя и сипя, продолжал говорить Коичи. ... Соджиро и не заметил, что солнце уже достаточно поднялось, а ноги его как-то сами собой свернули с тракта и теперь вовсю шагают по дороге поменьше - той, что бежала вдоль речушки и огибала сзади поместье господина Сэги. И судя по шороху и шелестению отгибаемых высоких кустов, там действительно были люди. Досадуя на то, что теперь придется делать крюк, Соджиро все же не мог преодолеть любопытства. Страха у него не было, во всякие таинственные вещи он никогда не верил и более опасался змей, которых много было в траве, чем какой-то там порчи. Поэтому когда придорожные кусты вдруг раздвинулись и что-то маленькое и темное шмыгнуло прямо к его ногам, Соджиро просто отскочил в сторону и уже потянулся за синаем. Но вслед за непонятным шмыгающим животным, оказавшимся черным котенком, из кустов выскочила девочка. В первое мгновение она замерла, увидев Соджиро, потом сделала пару нерешительных шагов, продолжая разглядывать его, как некую диковинку. - Помоги поймать... - сказала вдруг девочка, и спохватившись, пунцово покраснев, добавила: - Прошу прощения. И быстро поклонилась. Выговор у нее был странным, Соджиро ни от кого такого не слышал. Одета она была в юкату с веселыми разноцветными полосками - тонкую, но ткань получше, чем обычно на крестьянках. Сперва Соджиро показалось, что незнакомке не больше десяти-одиннадцати лет, но сейчас он понял, что она постарше. Кожа у нее была светлой, словно девочка почти не бывала на солнце. Недлинные густые волосы были не черными, а с матовым коричным оттенком и заплетены в косу, как у китайцев. Коса чуть растрепалась, и выбившиеся прядки то и дело взлетали под утренним ветерком, как рожки у совы. И было в ней что-то такое же светлое и ожидающее, как в сегодняшнем утре. Соджиро оглянулся, ища котенка - тот и не думал убегать, сидел у обочины шагах в десяти и старательно умывался с подчеркнуто безразличным видом. Когда Соджиро медленно пошел в его сторону, котенок воззрился на него с, как показалось, насмешкой в желтых глазах. Но не попытался сбежать и терпеливо дождался, пока Соджиро схватил его и отнес девочке. - Большое спасибо, - незнакомка улыбнулась одними уголками губ, принимая пушистое тельце обеими руками и прижимая его к себе. Улыбаясь, она показалась Соджиро совсем взрослой. Котенок принялся лизать ее пальцы, и девочка засмеялась, снова превращаясь из девушки в подростка. - Ай, щекотно! - Ты... вы живете в поместье господина Сэги? - раз уж она сама ведет себя так смело, Соджиро решил начать с главного, что его занимало. Девочка кивнула, поглаживая котенка. - И вы видели тех иностранцев, что живут там? - спросил Соджиро. В глазах девочки заискрились лукавые искорки и она снова кивнула. - Меня зовут Изуми, - сказала она спустя пару мгновений, словно свесив на невидимых весах и приняв решение. - Окита Соджиро, инструктор додзё Шиэйкан, - представился Соджиро к свою очередь. - До-дзё... - повторила Изуми так, будто слышала это слово впервые. - Ааа, это где учат фехтовать на мечах! - воскликнула она. - И вы сами учите... фехтовать? - Немножко учу, - скромно признался Соджиро, с удовольствием заметив почтительное удивление в глазах девочки. Он хотел спросить о том, как с ней обращаются у иностранцев - в конце концов, если варвары позволяют себе издеваться над японкой в самой Японии, долг уважающего себя самурая положить этому конец. Кондо-сэнсэй поступил бы именно так. Хотя Изуми совсем не выглядела как служанка или девочка для черной работы. Соджиро уже открыл было рот, чтобы задать вопрос, но тут раздался громкий шелест, стремительно приближающиеся тяжелые шаги, и на дорогу с воинственным воплем выкатился небритый лохматый детина в одной короткой заношенной юкате и гэта на босу ногу, и со здоровенной палкой в руках. Быстро оглядевшись, детина с леденящим душу воплем бросился на Соджиро. Тот отскочил в сторону, пропустив нападавшего, и выхватил меч. Изуми взвизгнула. Детина, развернувшись и обнаружив, что его противник теперь вооружен и готов к бою, пришел в еще большую ярость. - Прочь! - заорал он. - Прочь, не то попрощаешься с жизнью! - Полегче, - Соджиро решил, что перед ним сумасшедший. Но тут детина отбросил палку, полез за пазуху и вытащил оттуда что-то маленькое и кривое. Это кривое он направил в сторону Соджиро. - Миягава-сан, прошу вас! - испуганно воскликнула Изуми. - Не стреляйте! Соджиро понял, что в руках нападавшего маленькое ружье - из тех, которыми пользуются иностранцы и которое стало появляться и среди японцев. Сам он такого ружья никогда в жизни не видел, но слышал, как Кондо-сэнсэй говорил о нем с Яманами-саном. Они говорили, что это оружие подлецов, не имевших духа для того, чтобы сражаться на мечах, как подобает благородным мужам. Ружье в руках Миягавы дергалось, сам он тяжело дышал, а глаза его горели настоящим безумием. Соджиро замер с мечом в руках, ловя каждое движение противника, а Изуми с приоткрытым ртом не решалась пошевелиться. - Миягава-сан... - жалобно проговорила она. - Пожалуйста... Тут котенок, которому, видимо, надоела неопределенность положения, с силой выдрался из рук девочки и прянул на дорогу. Миягава страшно закричал, и ружье в его руках коротко хлопнуло. Но мгновением раньше Соджиро бросился вперед, стараясь поднырнуть под руку нападавшего, и неглубоко полоснул его мечом по бедру. Он не ставил себе целью убить - он просто хотел остановить этого сумасшедшего. Миягава выпустил оружие и с воем повалился на землю. Котенок удрал, а Изуми бросилась к упавшему. - Ну вот... теперь что делать? - она пыталась зажать рану руками, Миягава отбивался и хныкал, как ребенок. - Есть чем завязать? - Не надо было ему доставать оружие, - пробормотал Соджиро. Он знал, что действовал правильно, но все равно чувствовал себя немного неловко. Безумец несомненно пытался защитить от него девочку. Хотя защитник из этого Миягавы совсем паршивый, мстительно подумал Соджиро - если бы тут были какие-нибудь забияки-ронины, ружье в неверных трясущися руках их бы только разозлило. Он развязал свой дорожный мешок и добыл оттуда пару чистых тряпиц, которые всегда брал с собой в дорогу на всякий случай. - Ничего страшного, только кожа распорота, - бормотал Соджиро, пристраивая на рану сложенную тряпочку и заматывая второй. Миягава затих и только всхлипывал, и жутко было смотреть как слезы льются по его небритому грязному лицу. - Прошу прощения, Ирен-химэ, - всхлипывал он. - Простите недостойного. Прошу прощения. - Химэ? - удивленно переспросил Соджиро. То, как обратился к девочке Миягава, отдавало сказками и детским баловством. Изуми снова покраснела. - Папа иногда называет меня "принцесса", - смущенно сказала она, - вот он и повторяет. Сэги-доно прислал Миягаву-сана к нам, чтобы тот был... - она произнесла слово, которое Соджиро не понял. - Охранником - так правильно говорят? - Плохой из него охранник, - отвечал Соджиро. Эта девочка-девушка вела себя так, будто привыкла к каким-то совсем чуждым обычаям, пришло ему в голову. - Теперь меня вообще из дома не выпустят, - горестно проговорила Изуми. Общими усилиями они замотали рану, и Соджиро помог Миягаве подняться. Изуми смело подлезла под вторую руку раненого, поддерживая его, и так они повели Миягаву к видневшейся за кустами ограде. Изуми оглянулась, видно, ища котенка, но тот и не думал убегать и следовал за ними в трех шагах, гордо воздев к небу пушистый хвост. Но на полдороги Миягава решительно отказался от помощи, буркнул что-то недружелюбное в сторону Соджиро и захромал к ограде сам. - Простите, что мы вас так задержали, - улыбнулась Изуми и, словно только сейчас вспомнив о этом, торопливо поклонилась. - Прошу прощения. - Не стоит, - ответил Соджиро, радуясь возможности улизнуть. Ему и самому было немного боязно идти в поместье. Одно он знал теперь совершенно точно - кем бы ни была Изуми, она не походила на жертву плохого обращения. *** Ирен Не нужно было папе давать револьвер Миягаве-сану, думала Ирен, выслушивая аханья и оханья служанки, причитания мадемуазель Дюран и жалобы самого Миягавы. Конец этому положил вышедший на шум отец. Джеймс Доннел невозмутимо выслушал объяснения Миягавы и служанки, осмотрел рану и наконец повернулся к Ирен. - Папа, я ничего, совсем ничего дурного не делала! - сбиваясь и торопясь, заговорила та. - Я просто побежала за Чернышом, он удрал к дороге. - Так значит, когда этот прохожий... - Его зовут Окита Соджиро, - ввернула Ирен. Доннел погрозил дочери пальцем. - Когда он достал меч, у Миягавы в руках уже был револьвер? - Не просто был - он уже прицелился! - воскликнула Ирен. - Хммм... Хорошо, иди, мадемуазель Дюран зовет. И впредь не вздумай уходить за ограду, слышишь? - строгость в отношении дочери плохо давалась Джеймсу Доннелу. Ирен это хорошо знала, поэтому подбежала к отцу и, быстро и признательно пожав его запястье обеими руками, унеслась во внутренние комнаты, звонко шлепая босыми ногами по циновкам. Во время французского урока, пока рыжая мадемуазель Дюран, огромная и внушительная, читала из вольтеровского "Кандида", мысли Ирен блуждали далеко от Вольтера и его сатирического пафоса. Сперва она засмотрелась на решительное суровое лицо мадемуазель Дюран и подумала, что та читала Вольтера с таким же выраженим, с каким, наверное, рыцари вступали в бой. Мадемуазель Дюран всегда с кем-нибудь и против чего-нибудь воевала - она поддерживала идеи женского равноправия и хорошо знала Лукрецию Мотт(5), в родной Канаде она попыталась было основать общество по защите китов от варварского истербления, но поднятый ею в охочих до сенсаций газетах шум так разозлил китобоев и связанных с китобойным промыслом судовладельцев, что мадемуазель Дюран принуждена была покинуть Канаду. Она воевала против своих родственников и небезуспешно - подробностей Ирен не знала, из разговоров родителей она уяснила только, что "милая Гризельда (так звали мадемуазель Дюран) добилась передачи имущества, причитающегося маленькой Кло". Кто такова была маленькая Кло и что это было за имущество, Ирен понятия не имела, но итогом стало то, что мадемуазель Дюран осталась без гроша. К счастью, она была поддержана Мэри Доннел и вошла в семью Доннелов в качестве то ли друга, то ли компаньонки, то ли экономки. Она присматривала за домом, пока Доннелы путешествовали, нянчилась с маленькой Ирен, когда та только попала в Европу, учила девочку французскому и английскому, читала ей книги, которые многие отцы и матери семейств сочли бы непозволительным не то что читать, но даже держать в доме. Во всяком случае, когда в пансионе Ирен упомянула несколько названий в присутствии классной дамы, результатом стало всеобщее потрясенное молчание. Особенное впечатление произвел Вольтер. Ирен смотрела на решительный острый нос мадемуазель Дюран, на такую же решительную бородавку на его кончике. Если уж воевать, то против Зла, а не против родственников, думала она. Или вообще не воевать. Если воюешь без достаточных на то оснований - получается как с Миягавой-саном. Она вспомнила молниеносный бросок этого паренька с катаной, сверкание стали в солнечном луче. Вот так надо воевать! Красиво и быстро; насколько красивее были войны в древности, чем теперь! Окита Соджиро - жаль что она не успела спросить, какими знаками пишется его имя. "Окита" - должно быть, "море" и "рисовое поле". Ирен вспомнила свои фантазии о рыцаре с глазами цвета моря - нет, глаза у того парня были никак не синие. Не бывает у японцев синих глаз... - А теперь я хочу, чтобы вы изложили на бумаге то, о чем только что услышали. На французском языке и своими словами, - сказала мадемуазель Дюран, закрыв книгу. - Вы слушали меня, мадемуазель? - Нет... - покаянно склонила голову Ирен. Ей было жаль огорчать мадемуазель Дюран, но "Кандид" никак не мог сосредоточить на себя ее внимание. Мадемуазель Дюран сказала, что сегодня не будет никакого серсо, и это было обидно. Вдвойне обиднее было услышать от мадемуазель Дюран, что та была лучшего мнения о способностях Ирен и считала, что воспитанница не страдает "пустым кружевным легкомыслием". Это было, пожалуй, самое суровое определение, которым могла наградить мадемуазель Дюран. Вечером за ужином Ирен сидела тихо как мышка и, старательно уставясь в тарелку, прислушивалась к разговору приемных родителей. - ...но мне так жаль Миягаву, - говорила мама. - Я не собираюсь выгонять его, - объяснял отец, - я просто хочу, чтобы тебя в мое отсутствие охранял не идиот с револьвером, из которого он и стрелять-то хорошенько не умеет, а толковый человек. Пусть даже без револьвера. - И давал тебе возможность изучать твою пресловутую "врожденную страсть к убийствам"? - мамины губы юмористически поджались, а на щеках обозначились ямочки, которые Ирен так любила. - И это тоже, - не выдержал серьезного тона папа. - Все бы тебе насмехаться над бедным ученым.