"В самом пекле бессмысленных лет..."

Япония, Эдо, 1860г Окита Лето кончилось, отпустила душащая как ватное одеяло жара. Прошел сезон хризантем и пришла осень - тихая, вкрадчивая, на лисьих мягких лапах. Заливались кровавым багрянцем клены. Сестра Мицу родила девочку в середине девятой луны. Умер старший брат старого мастера Шюсая. Очередная пассия Хиджикаты уехала в Киото. И вода в озерце у Тамагава стала темнеть раньше, чем успевало сесть солнце, а тяжелая палка, которую в Шиэйкане использовали вместо легкого синая, взлетала в руках легче, потому что державшим ее не приходилось преодолевать ватное одеяло духоты. Доннеру-сан несколько раз беседовал с Соджи наедине - расспрашивал о привычках, самых простых, о том, что нравится есть и пить, и даже о том, какие сны снятся. Изуми всякий раз после таких разговоров смеялась, говоря, что отец обязательно внесет его в свою "классификацию". Однажды она все-таки растолковала, что это была за классификация - оказывается, Доннеру-сэнсэй, как стал мысленно называть его Соджи, ищет способ, как можно определять преступника еще до того, как он совершил преступление. - Мне кажется, это дело безнадежное, - добавила Изуми. - И мама тоже так считает. - Благородное дело не может быть безнадежным, - проговорил Соджи, внимательно следя, как Изуми перекладывает книги на полочку узкого открытого шкафа. Книги из ее рук словно выскальзывали сами, и Соджи порой казалось, что каждое движение Изуми сопровождает тонкая нежная звенящая музыка - вроде той, которую иногда играла Мэри-сан на большом чужеземном инструменте в форме груши. "Ги-та-ра" - так она называла этот инструмент. - Совсем как в старой сказке, - улыбнулась Изуми. - Рассказать? Не было ничего лучше, чем сесть на краю энгавы, свесив ноги и положив меч рядом, и слушать. У Изуми отлично получалось рассказывать - светло-карие глаза ее словно делались больше, и в них начинали мерцать золотистые искорки, словно светлячки. И едва заметное золотистое сияние, казалось Соджи, медленно разливалось вокруг нее, будто останавливая весь мир. - В далекой горной стране жила-была одна девочка... - начала Изуми. ...Позавчера, возвратившись в Шиэйкан, он услышал: - Кат-тян, ну пожалуйста! - И не проси! Вон, возьми с собой Окиту - у него лучше получается улаживать дела подобного рода. Из внутренних комнат вышел - нет, вылетел, - разъяренный Кондо и, буркнув что-то, скорым шагом пошел к додзе. Вслед за ним появился Хиджиката - тоже, судя по виду, не в лучшем расположении духа. - Идем! - бросил он на ходу. - И вот девочка увидела, как жестокая птица терзала тело прикованного узника, вырывая из его груди окровавленные куски мяса... - Что стряслось, Тошидзо-сан? - он едва поспевал за широко и размашисто шагавшим Хиджикатой. Но увы, даже обращение по имени не действовало - Хиджиката не отвечал. - Вы снова решили помочь женщине сбежать из "веселого дома"? - Соджи припомнил ту великолепную драку, в которой и ему пришлось поучаствовать. Против них двоих тогда было человек семь, никак не меньше, и все со здоровенным палками. После этого до ребер и спины дня три было больно дотронуться, но они с Хиджикатой тогда славно уделали противников. - Вы такой опытный человек, Хиджиката-сан, - попробовал Соджи зайти с другой стороны. - Может, вы знаете ответ на вопрос... - он мучительно подбирал подходящий вопрос, но в голову, как назло, лезла всякая ерунда. Не к месту он припомнил, как поразили его аккуратные ноготки Изуми - она тогда плела красивую цветочную гирлянду, а он не мог оторвать взгляда от ее тонких пальчиков с аккуратными чистенькими ноготками. У сестры Мицу на пальцах всегда заусенцы, и даже у жены Кондо-сэнсэя руки гораздо менее аккуратные, подумалось тогда Соджи, и отчего-то он ощутил невнятное беспокойство. Сейчас вот это припомнилось, и губы сами произнесли: - Отчего девушки вдруг начинают заботиться о своих руках? - И сказал узник, что для того, чтобы его освободить, она должна будет сплести длинную-предлинную веревку из колючего терния, и в продолжение всего того времени, что будет она плести, не должен никто знать и видеть ее работу, - рассказывала Изуми. Хиджиката с размаху остановился и повернулся к нему. - Чего? Что ты болтаешь? - Мы идем неведомо куда, уважаемый Хиджиката-сан отказывается посвятить недостойного меня в свою высокоумную стратегию - так что приходится говорить о пустяках. - Болтун ты, Соджи! К одному знакомому аптекарю стали цепляться неприятные люди из Хатиодзи, - а может, они из Эдо. Я иду разобраться с этим. - О! Все так просто. А то мне Яманами-сан как-то рассказывал... - Этот порасскажет! - Хиджиката недолюбливал Яманами. - ...рассказывал, что у одного аптекаря очень красивая дочь. Ничего подобного Яманами ему, конечно, не говорил - просто, увидев яростного Кондо, нетрудно догадаться, что без женщины тут дело не обошлось. - Соджи, твой длинный язык тебя подведет. - Она плела и плела веревку, и ее пальцы были все исколоты. Но она этого не замечала, только и думала о том, как спасти узника... - Кстати, девушка начинает заботиться о своих руках, когда собирается выходить замуж, - сказал вдруг Хиджиката. Позади остался тракт Косю, тропинка свернула в в густые заросли. - Подождем. Им нужно сегодня перехватить одного человека, а мы потом перехватим их. Смеркалось, когда послышались шаги и на лесной дороге показались длинные тени. Четверо остановились неподалеку и тоже притаились. Топот копыт, дробный, дерзкий - только смельчак, не дорожащий жизнью, может так беспечно скакать верхом по вечереющему лесу. Три тени метнулись навстречу всаднику, шарахнулся конь, сбросил седока. - Жители ее деревни заметили, что девочка все вечера проводит одна, запершись, и огонек не гаснет в ее окне до самого утра. Они решили, что она колдунья и наводит порчу на них, их скот и все их добро, - продолжала Изуми. Но они с Хиджикатой успели прежде тех четверых - прежде, чем четыре меча опустились на упавшего. Свист клинков, когда они полосуют живую плоть, похож на треск рвущегося шелка... Упавший всадник медленно поднялся на ноги, прихрамывая, поковылял к своему оружию, отлетевшему в сторону - вспомнить бы, как называли это маленькое ружье Доннеру-сама и Изуми! И только тогда Соджи узнал в нем иностранца, который приезжал несколько раз к Доннеру-сэнсэю. Переводчик американского консула. - Они пошли за девочкой, когда она отправилась в дикие горы, и там отобрали у нее сплетенную веревку и бросили в костер. А девочка горько заплакала, и от ее слез обрушились скалы и похоронили под собой злых людей... Соджи вспомнил, как слушала этого осанистого усатого иностранца Изуми. "Девушка начинает заботиться о своих руках, когда собирается выходить замуж". Изуми уже четырнадцать, может, ее воспитатели присмотрели кого-то для нее... Руки сами собой стиснулись сильнее на рукояти меча - всего два шага, взмах и удар. И никто не узнает... - Уезжайте, - вместо этого бросил он иностранцу. - Уезжайте и никогда не ездите по темноте, тем более в одиночку. Гнедая лошадь иностранца никуда не убежала - она остановилась шагах в десяти, вид мертвых тел беспокоил ее, она нервно прядала ушами, а тонкие ноги беспрестанно переступали на месте, будто земля горела под ее копытами. Хиджиката, тщательно обтерев кровь с меча, с отсутствующим видом рассматривал его лезвие. Соджи знал этот отсутствующий вид слишком хорошо: в любой миг смертоносная пружина готова была распрямиться и бросить Хиджикату вперед. Убить иностранца - слишком соблазнительно... - Уезжайте, скорее! - крикнул Соджи. - У него тут женщина, неподалеку. Живет в старом домике у запруды, знаешь? - сказал Хиджиката, когда топот копыт почти смолк. По лицу Хиджикаты невозможно было понять, хотел он разделаться с иностранцем так же, как и с теми четырьмя, или ему было на иностранца вовсе наплевать. - И что же девочка? - с улыбкой спросила вышедшая из своей комнаты Мэри-сан. - Мне кажется, Ирен, ты перепутала сразу много сказок. Изуми вздрогнула, словно разбуженный лунатик, и с затаенным недовольством обернулась на мать. - А девочка заснула волшебным сном в большой пещере, на ложе из прозрачного хрусталя. И прошло много-много лет, а она все спала, - Изуми повернулась к Соджи и продолжала, не отводя взгляда: - А через сто лет появился принц и поцеловал ее, и девочка ожила. Соджи показалось, что на него обрушились попеременно ведро горящего масла и ведро ледяной воды. Вода не могла погасить огонь, могла лишь чуть-чуть охладить - временно, чтобы не сгореть дотла, до черных угольков. - Я бы хотела совершить небольшую прогулку, - голос Мэри-сан показался ему спасением. Можно было вскочить и с готовностью поклониться - так, чтобы пылающее лицо его было в тени и не так видно было, как горели щеки. - Конечно... - начал Соджи и, не удержавшись, взглянул на Изуми. - Можно, я тоже пойду? - спросила та. - Можно, если... - далее последовали непонятные Соджи иностранные слова. Он уловил только имя "Дюран" и поискал глазами рыжую воспитательницу. А потом мысленно поблагодарил будду Амиду и заодно Бисямон-тэна за то, что той нигде не было видно. Метелки сусуки уже по-осеннему засеребрились, а длинные лезвия листьев стали почти желтыми. Они тихо шелестели, переговариваясь. Мэри-сан заговорила об искусстве составления букетов, которым она восхищалась. Изуми шла молча - ее глаза были чуть печальны, отчего она казалась совсем взрослой. Когда Мэри-сан заговорила о "печальном очаровании", Изуми вслух прочла стихотворение, которого Соджи никогда не слышал - в нем упоминались "семь осенних трав"(1). К стихам он всегда был равнодушен, но сейчас подумал, что надо бы попросить Яманами-сана научить его немного стихосложению - чтоб не выглядеть таким неотесанным болваном. - Если стебелек сусуки связать кольцом и надеть на руку - можно отогнать злых духов, - сказал Соджи и с затаенной радостью заметил, что Изуми повеселела. - А вы в это верите, Окита-сан? - спросила она, улыбаясь. При матери она никогда не называла его "Соджи" или "старший братец". Соджи улыбнулся и хотел было ответить шуткой, когда новый, едва слышный звук донесся до него. - Будет дождь, - тихо сказал Соджи, останавливаясь. - Нам стоит повернуть назад. - Ну что вы, Окита-сан, на небе ни облачка, - засмеялась госпожа Мэри. Изуми же сразу стала серьезной и остановилась рядом с ним, стараясь по выражению лица отгадать причину его беспокойства. Ничего и никого вокруг, только переговариваются стебли и листья сусуки. Но своему чутью на опасность Соджи уже привык доверять. - Идемте домой! - жестко проговорил он. И, спохватившись, прибавил почти просяще: - Пожалуйста, О-Мэри-сан! Но они не успели: слева и справа послышался приближающийся громкий шелест - те, кто пробирался в зарослях, поняли, что уже нет смысла таиться. - Да здравствует император, долой варваров!(2) Мэри-сан и Изуми попятились. Он спиной оттолкнул Изуми к матери и остановился посреди тропинки. Из зарослей на тропинку выскочили трое - не сказать, что оборванцы, но и хорошо одетыми их не назовешь. - В сторону, мальчишка! Ты защищаешь варваров? Голос низкий, грубый и произношение выдает выходца из Тоса. Соджи медленно обнажил меч, досадуя, что не удосужился заглянуть к шлифовальщику - после того боя в лесу наверняка остались зазубрины, вряд ли он сам мог отполировать и наточить лезвие так, как это сделал бы опытный мастер. - Ты кто таков, наглец? - снова спросил тот, с выговором Тоса. - Окита Соджи, школа Теннен Ришин. Противники замерли, двое из них даже опустили мечи, и в другое время Соджи порадовался бы тому, что его имя явно не было для них незнакомым. - Канаяма Гэнноскэ, - отозвался тот, у которого был акцент Тоса. Меча он не опустил. ...Когда на тебя летят враги, время словно замедляется. Можно поудобнее перехватить катану и выбрать момент для выпада. Одного отмахнуть вправо, легко, словно срубив деревцо. И, не оглядываясь, к главарю. Не оглядываясь. Сзади послышался сдавленный крик, шипение и бульканье, с каким кровь бьет из перерезанной жилы; косой удар, располосовавший противника, не оставлял тому шанса. Второго пропустить мимо себя слева, и сталь догонит его бок. И снова догонит – когда он завалится назад, вытаращив глаза, выбросив перед собой скрюченные близящейся смертью пальцы. С главарем пришлось повозиться - он был силен, и они трижды вошли клинок в клинок, пока Соджи, меняя позицию, не удалось подловить в ударе поднятую руку противника - отрубленная, срезанная как бритвой, она отлетела прочь, все еще сжимая меч. Заливаясь кровью, Канаяма отшатнулся в заросли и потерял равновесие. Соджи шагнул к нему. Канаяма не отрывал от лица Соджи взгляда, полного безумной ярости и столь же безумной боли, он с хрипом хватал ртом воздух, а пальцы его нащупывали рукоять вакидзаси. И в этот момент под ноги Соджи кинулось черное звериное тельце - так неожиданно, что он запнулся, качнулся вперед, и вакидзаси Канаямы пропорол его бок. В ярости Соджи ударил мечом почти не глядя - и Канаяма упал навзнич с перерезанным горлом, широко разинув рот в немом крике. А Соджи, не удерживая руки, возвратным движением рубанул было по черному кошачьему тельцу - но рука его замерла под отчаянный вопль Изуми: - Нет! Соджи, не надо!! И лезвие остановилось в полсуна(3) от уха черного кота, который сидел у тропинки как ни в чем не бывало. *** Сайто Если сесть в тени под самым окном, то есть шанс, что тебя никто не увидит. Хотя уж кто-то, а Окита способен увидеть черную кошку в темной комнате, даже если ее там нет. Удержать удар за полсуна от цели - если он умел это делать даже в шестнадцать, немудрено, что ему не было равных как мечнику. А рана ничего, пустяковая, только кожу пропороло. Заживет - Боюсь, это были те же негодяи, которые недавно напали на американских моряков в Симода, - говорил Доннел, расхаживая взад и вперед по комнате. Окита, придерживая на боку пропитанную каким-то снадобьем повязку, старался не смотреть на него - от этих шаганий взад-вперед у него, наверное, слегка кружилась голова. - О чем вы думали, когда сражались с ними, Окита-сан? Доннел повторил свой вопрос дважды, прежде чем до Окиты дошел его смысл. - Я не знаю... Наверное, ни о чем, - ответил он, наконец. Черный кот пошевелил ухом и презрительно сощурился - не могло быть вопроса глупее! Как можно думать во время такого боя? Ты сам превращаешься в клинок, и он превращается в тебя, ты с ним - одно. Иначе ты не успеешь... ничего не успеешь... - Я поражена. Никогда бы не подумала, - говорила Доннелу жена, когда после ужина они сидели перед поднятыми ситоми и смотрели на темный сад. В саду по осеннему шуршали невидимые людям в темноте мыши, шептался с листьями ветерок, все это отвлекало и мешало слушать. - Никогда бы не подумала, что такой скромный, деликатный, чувствительный паренек может так хладнокровно убивать. Он же сам почти ребенок! - взволнованно говорила женщина. - Ты неправа, Мэри, - мягко возражал мужчина. - Как раз-таки только дети и могут быть так невинно-жестоки. Кроме того, если бы он промедлил хоть чуть-чуть - вас с Ирен убили бы. - Но ведь мы ничего не сделали тем людям! - воскликнула женщина. - Он даже не дал мне возможности поговорить с ними, сразу за меч. И Ирен... Ирен тоже хороша - ведет себя, словно не перед ее носом только что убили троих людей незнамо за что, словно так и надо. Хорошо, что у нее потом хватило ума не дать зарубить еще и несчастное животное. Спустилась глухая осенняя ночь, и он выскользнул в сад прежде, чем ситоми были опущены. Над садом висел грустный лунный серп, а в саду тихой тенью застыла та самая Вечность, с которой он решил побороться. Вечность безучастно заглянула пустыми темными глазницами в желтые кошачьи глаза. Жаль, что эта девушка остановила Окиту. Один удар мечом - и все было бы закончено. Его дело было бы сделано, он был бы свободен. "Бакэмоно"(4), - прошипел сегодня вслед ему садовник, который несомненно узнал от девочки все детали происшествия - такая уж она, дружит со всеми, даже со слугами. Бакэмоно... Лишиться хвоста в его планы не входило, поэтому на глаза садовнику лучше впредь попадаться как можно реже. *** Окита Прошла осень и пришла зима. В последний месяц года в усадьбу Сэги принесли новость - переводчик американского посла Харриса, Генри Хьюскен был атакован неизвестными, когда возвращался с обеда у немецкого посланника графа Фридриха Эйленбургского. "Мистер Хьюскен получил смертельные ранения и скончался в храме Дзэнфуку-дзи, куда был перенесен своими слугами", - говорилось в сообщении. Заканчивалось оно предупреждением о том, что все иностранные подданые должны быть чрезвычайно осторожны, так как группы ронинов, именовавших себя "людьми благородной цели"(5), продолжают нападения на иностранные миссии и резиденции иностранных граждан. Доннеру-сэнсэй этим сообщением был не слишком обеспокоен - он теперь все больше времени проводил дома, так что Соджи реже нужно было приходить в усадьбу Сэги. Словно по молчаливому сговору, никто ни сном ни духом не поминал об осеннем нападении. Краем уха Соджи слышал, что трое самураев, приставленных охранять Хьюскена, просто оставили его и не стали мешать четырем убийцам (поговаривали, что они были из Сацума). Один из охранников был дальним родственником старого мастера Шюсая, носил фамилию Кондо и звался Наосабуро. Мастер Шюсай считал, что охранники поступили правильно, потому что Хьюскен был негодяем даже среди иностранцев. - Подумать только, они вместе с послом Харрису забили корову на территории храма, разделали тушу и жарили мясо! - восклицал старый мастер. Кондо-сэнсэй, однако, не соглашася с приемным отцом - он считал, что было бы честнее вовсе не браться охранять иностранца, раз уж Наосабуро был заодно с "людьми благородной цели". А вот Яманами неожиданно для Соджи встал на сторону старого мастера. - Иностранцы не выбирали средств, когда склоняли бакуфу к неравноправным договорам, - сказал он. - Значит, и мы можем поступать так же. Соджи во время этих бесед молчал и делал вид, что вовсе и не слушает - брал какую-нибудь деревяшку и вырезал фигурки, которые дарил потом племянникам или маленькой дочери Кондо-сэнсэя. Но после слов Яманами у него внутри все сжалось - он уже жалел, что рассказал Яманами про нападение на Мэри-сан и Изуми. - А ты что скажешь, Тоши? - спрашивал Кондо-сэнсэй Хиджикату. Тот держал нейтралитет - вернее, делал вид, что его вовсе не интересовали эти разговоры. - А что сказать? Время сейчас как раз для того, чтобы сделать что-нибудь значительное и прославиться, - лениво протянул Хиджиката, по своему обыкновению сидя спиной к остальным у самого выхода на энгаву и не поворачивая головы. - Я ведь обещал сделать вас даймё, Исами-сан? Все расхохотались. - А вы, Хиджиката-сан, кем станете? - подал голос Соджи. - Он тоже станет даймё, - громко заявил Кондо. - Только сперва ему нужно остепениться. - А Соджи станет самым знаменитым мастером меча во всей Японии, - продолжил Кондо-сэнсэй. - И женится на молоденькой воспитаннице иностранцев, - ввернул Хиджиката. Ответом ему был взрыв такого громового хохота, что Иноуэ, который занимался починкой снаряжения для тренировок, прибежал узнать, что стряслось. - Мы сватаем Соджиро, - все еще смеясь, сказал Хиджиката. Иноуэ покрутил головой. - Смотрите, чтобы О-Мицу не открутила вам уши за такие речи про своего младшего братца, Хиджиката-сан. Соджи для вида смеялся вместе со всеми, но в голове у него созревал план мести - не хуже стратегий самого Хиджикаты. Для реализации его требовалось осторожность, время и терпение - и у Соджи имелось, как первое, так и второе, и третье. Это как играть в сёги. А пробный ход нужно было делать сейчас. - Хиджиката-сан, среди иностранцев есть очень привлекательные женщины, - заговорщически шепнул Соджи после обеда, когда все разбрелись по углам и занялись своими делами. - С каких это пор ты разбираешься в привлекательных женщинах? - флегматично поднял бровь Хиджиката, смерив Соджи взглядом. - Уж поверьте! - продолжал Соджи, на которого словно снизошло проказливое вдохновение: - Она высока и статна, и волосы у нее цвета... - он задумался: цвет лисьей шкуры вряд ли привлечет Хиджикату-сана. - Волосы цвета осенней луны, а глаза цвета неба Хиджиката хмыкнул и, не отвечая, пошел прочь. Но Соджи хорошо знал, что его слова засели в голове Тошидзо-сана не хуже занозы.