"В самом пекле бессмысленных лет..."

Утро, скажи, что ты проводило во мраке и что встречает опять улыбка твоя. (Н.Рерих) Танжер, наши дни, 46 дней назад Адам Тонкий профиль чуть серебрится в лунном свете; сегодня луна желтая, желтая как ломоть спелой дыни. Лежащий спит - сном, что смерти подобен. Только ветерок шевелит прядь черных волос. Он всегда был ведомым. И тогда, когда, порождение полночи, созданный из глины и оживленный дыханием богини-буйволицы, охотно следовал за стадами диких зверей, и тогда, когда послушно пошел за жрицей Куртизанки Богов, и когда познавал ее раз за разом, пока не укротилось его звериное сердце. Только с виду он безжизнен. За шторами закрытых век проносятся вихри миров, клубятся ветра и дикие пустынные бури. Не жив... не мертв... Ад голодных духов - это не время и не место, это глодающий вечный ненасытимый голод, который невозможно утолить, ибо это голод не только плотский. От него, от этого голода, выхолаживающего и выхолащивающего, есть лишь одно средство - вспоминать. Терзать снова и снова изорванную в клочья память. Боль создает иллюзию избавления. Но что вспоминать, боги? Что? Не то ли, как он шел вслед за чернокосой, за шелковокудрой девой, послушной жрицей Двурогой Богини, как впервые взашел с нею на ложе, как следовал за ее страстью, ловил ее, укрощал как дикую кобылицу, как ее крутые бедра плясали под его чреслами, подчиняясь вековечному ритму, созидающему жизнь и кидающему в нее зерно смерти. Смерти... Вспоминать ли то, как он, уже прирученный, очеловеченный, избавленный от своей звериной невинности, встретил Царя? Того, который на три четверти бог был и лишь на одну - человек. Прекрасного, как свет солнца, и могучего, как воля неба. Как схлестнулись они с Царем в схватке, что жарче самой любви, как не смог одолеть ни один. И как стали они после того побратимами. Ты помнишь, Царь? Как пошли вы вдвоем с побратимом своим, гонителем диких онагров, на бой со тем, кто волей богов поставлен был хранителем кедров ливанских - помнишь ли? Мудрыми речами остужал твою горячую кровь побратим твой. И ночью согревали вы друг друга в степях, что без солнца холодеют, как человек без любви. В степях, что полны духов, демонов, где духи и демоны дома, где ходят они песчаными вихрями, песком шурша - вы были защитой друг другу. И в бою с быком-великаном, что был послан отвергнутой тобою, Царь, богиней - вы были друг другу щитом и мечом. Пока не разгневались на вас боги, пока не возлег побратим твой на ложе болезни, пока от гонителя онагров, на которого разгневались могучие боги, не осталась одна душа. Сошел он в темное Царство вечного сна, куда нельзя идти в светлых одеждах, где нельзя целовать полюбившегося, где нельзя ударить ненавидимого, где есть лишь пустота и мрак, и вечный сон. Сошел побратим твоей в царство смерти. Тот сошел, с кем ты мешал свою кровь, кто был тебе более, чем братом и более, чем другом. И тогда, Царь - что сделал ты тогда? Пал ты пленником Вечности, Царь. Алкал ты вечности для себя и забыл побратима, для которого твое забвение стало хуже и пуще смерти, который... ...спит и не чует, не слышит, не знает. Только голод гложет, маленькими абордажными крючьями рвет изнутри. Голод и боль, от которой спасаться можно, лишь помня. - Чего алкаешь, что желаешь ты, Охотник, богини сын, что днесь гонял онагров по древним серым высохшим степям и братом был пантерам, волкам, барсам? В чертогах горних Радостного града вкушать с богами мед, вино и млеко? Всесильным быть, вершить людские судьбы? Иль музыке небес внимать ты любишь, которая пиры богов венчает в чертогах горних Радостного града? - Не нужны мне чертоги, и мед и молоко богов не нужно мне, хотя прекрасна музыка небес в Радостном граде. Вернуться на землю хочу я, вернуться в теле человеческом. - За то, что нет в тебе к бессмертью страсти, за то, что гнев богов не призываешь на тех, кто в царствие живых остался тогда, когда сошел ты в царство мертых - вернешься человеком ты на землю. И будет в дар оставлено умение услышать музыку из Радостного града. И дар волшебный тот с тобой пребудет, сколь много б ты не претерпел рождений. И сможешь музыку дарить ты людям - коль будет в том твое произволенье. Тихо-тихо в комнате. Только луна позванивает холодными золотыми лучами, закатываясь за дома с плоскими кровлями, и где-то далеко, за краем земли, куда уходит море, зарождается губительное пламя рассвета. И лицо женщины, что сидит на полу, опершись о ложе, золотится в свете луны. Она откинула голову так, что рука лежащего касается ее волос. И женщине кажется, что рука лежащего ласкает ее волосы - белые, цвета уходящей луны.